(isn't)Perfect

Энди впервые убеждается, что мир не идеален, когда понимает, что влюблен. И не в кого-нибудь там. Эшли. Говорит, что это всего лишь побочный эффект от алкоголя лекарств. — Это всего лишь фаза, — твердит Парди. И сам очень сильно хочет верить в эту глупость, чтобы не чувствовать. Непробиваемый. Не чувствовать любви, которая обещала согревать, а не сжигать. Сжигать. Изнутри. До тех пор, пока от него не останется бесполезная горстка серого пепла. Похожего на тот, что сплошь оседает в легких, когда вокруг взрывается воздух. Дышать становится попросту невозможно. Точно такого же пепла, который кружится в ярко-голубых глазах, окрашивая их в бесцветную серость. Энди уверен, что случившееся более чем несправедливо. По горло заполнен этим предубеждением. Ему хочется кричать. До одури хочется надрывно заорать. До хрипоты. До полной потери голоса. А вокруг по-прежнему леденящая тишина. — Несправедливо, — выдыхает он, снова и снова рассекая в кровь тонкую кожу на костяшках. Бирсак готов раздобыть все богатства мира, только бы повернуть время вспять. Всего на один день. На одно мгновение. Это так много? Достаточно, чтобы предотвратить это. Энди так и не смог заставить себя прийти к нему в больницу. Ребята ходили. Даже несколько раз. А он так и не смог. Потому что очень сильно хотел его увидеть. Очень сильно хотел поговорить с ним. Но боялся что-то (снова) нарушить. Он не сделает этого. И врет сам себе. В очередной раз убеждаясь, что предоставленный им мир не идеален. Думает, что зря, когда Эш так непонимающе на него смотрит. Думает, что нельзя было этого делать. Сердце каменеет. Раз, два, три. Он из последних сил заставляет его стучать. Тебе показалось. Это не приговор. Но оно не верит в эту очевидную ложь. «Это приговор», — думает Энди и не отпускает его руку. А в голове звучит проклятием обожаемый нежный голос: — Будь мы друзьями, я бы тебя запомнил. Это хуже проклятья. Это больнее разъедающей пустоты. Он не знает, что это. Но почему-то теперь приходит к нему каждый день до самой выписки. Отвечает на глупые вопросы врачей односложными предложениями. Они ему верят. Он ему верит. Эшли говорит им, что будет жить у своего друга. Исправляется и называет Энди своим партнером. Своей семьей. С тем юношей, который вот уже две недели навещает его каждый день. Врачи натянуто улыбаются и приписывают что-то в нижнем углу бланка. Бирсак бросает мимолетный взгляд на диагноз и почти спокойно выдыхает. Огонек тревоги теплится где-то очень-очень глубоко в подсознании. Прогрессирующая амнезия. — Мы справимся, — говорит Энди. Эшли кивает и прижимается к нему слишком близко в их общей квартире. Он не помнит его. Не помнит, не помнит, не помнит. В идеальном мире этого никогда бы не произошло. Бирсак готов сделать все, что угодно, чтобы восстановить все воспоминания. Бирсак готов потратить на это сколько угодно времени. Но у него все еще ничего не получается. Эш говорит, что какие-то воспоминания у него все же остались, но Энди ему не верит. Думает, что он всего лишь пытается его приободрить или, наоборот, чтобы он уже отвалил от него со своими вопросами. И в какой-то момент вокалист больше ничего не пытается узнать у Парди. Он просто смотрит на него. Вечно спутанные каштановые волосы, спускающиеся с сильных плеч. Темно-карие, немного грустные глаза, в угольно-черных зрачках которых спрятаны другие галактики. Татуировки, что яркими картинками украшают бледные руки, создают целую историю, которая контуром цветов въелась под кожу. Порой ему казалось, что он не из этого мира вовсе. Необыкновенный. Два раза под ключицы. Два раза в направлении собеседника. Это так просто. «Я люблю тебя». Кажется, тогда у них дома закончилось все. Сахар, чай, еда, даже салфетки. Они так долго не выходили из дома. Просто обнимались сутки напролет. А мечтать о том, что никогда не произойдет — уже как полюбившаяся обыденность. На кухонном столе разбросаны фантики от конфет. И чашка с недопитым чаем. А еще за окном весна. Тусклое солнце невесомо касается крыш домов. И свет, пробивающийся сквозь оконное стекло, мягкий и холодный одновременно. — Что говорит врач? — Ничего особенного. — Я все равно узнаю. — Он говорит про тебя. Энди не отвечает ничего. Делает к нему шаг и притягивает его к себе за талию. Обнимает. Так, что больше ничего не нужно. Так, что хочется только чувствовать и… Держать. Прижимать его к себе крепко-крепко. Трепетно. Потому что теперь он боится. Сломать. Потерять… И, наверное, это все. Бирсак уходит из дома очень рано и возвращается после пяти вечера. Говорит, что сейчас очень занят группой. Парди, наверное, не верит ему и потому просит брать его с собой на репетиции. Но Энди так и не отвечает ему точно. Не будит рано утром, как обещал. Уходит, оставляя на столе завтрак и глупую записку со смешными рожицами. И Эшли даже не злится. Последние три месяца каждый день приносит ему белоснежные фрезии из маленького цветочного магазинчика за углом, куда он заходит ежедневно в одиннадцать. А Энди каждый раз умалчивает тот факт, что лилии нравятся ему чуточку больше. Не говорит Эшли, что он нравится ему намного больше, чем все цветы мира вместе взятые. Парди берет его за руку. Переплетает пальцы. С каждой секундой осознает. Как больно будет его отпускать. Не сможет отпустить Энди от себя ни на шаг. И точно не помнит, как именно это началось. Он каждый день называет фронтмена по-особенному. И Бирсаку это даже льстит. Энди беззаботно улыбается. Убирает темные отросшие пряди волос с его лица и легко касается губами горячего лба. Эшли последние три месяца каждый день просит поцеловать его. А Энди последние три месяца каждый день отказывается. Они лежат на кровати, и времени, кажется, больше не существует. — Вот зачем ты такой? — тихо спрашивает Бирсак, не отрывая изучающего взгляда от темно-карих глаз. — Какой? Отвечает робко. Осторожно. Будто боится что-то упустить. Будто боится упустить его. — Потрясающий. В голосе откровенное восхищение. В глазах неразличимая толика тревоги. Эшли мило улыбается, глядя на их сцепленные в замок руки. — Ты так редко говоришь такие вещи. Мне нравится твой голос, твои глаза и твои руки. Мне так сильно нравишься ты… И мир, кажется, такой правильный. В этот момент. В пустой комнате плотно задернуты шторы. Приглушенный серый свет окутывает предметы невидимым пеплом. Даже вместо воздуха. Будто кругом один пепел. Который набивается в легкие и… Он не видит его, но дышать становится попросту невозможно. Пальцы сжимаются на грубой остывшей ткани одеяла. Зубы обнажаются в плаксивом оскале. И по телу проходит мелкая дрожь. Злость и разочарование. Пахнет ментоловыми сигаретами, кофе. И лилиями. Дымом. В идеальном мире он все еще был бы здесь. Наверное, стоило послушать то, что ему твердили уже не первый день. Собственный голос набатом стучит в сознании. — Доктор говорит, что тебя нет.