Мне не жаль

Мне не жаль, что тобою я не был любим, — Я любви недостоин твоей! Мне не жаль, что теперь я разлукой томим, — Я в разлуке люблю горячей. Четыре года назад они разбежались по разным сторонам света. «Агенты А.Н.К.Л.» были расформированы, продержавшись на плаву почти девять лет. За все это время они не раз спасали человечество, обезвредив несколько опасных психопатов и зарвавшихся политиков, желающих захватить мир. Александр Уэверли, непосредственный начальник этой секретной организации, заявлял, что это еще не конец, и обещал после недолгого перерыва непременно собрать их команду вновь. Никто не произносил этого в слух, но складывалось такое впечатление, что их будто бы списали, как профнепригодных для дальнейшей работы. Уэверли позаботился о том, чтобы вся секретная информация об их деятельности была уничтожена, вернув каждого на прежнее место, словно так оно и было. На сегодняшний день Илье грех жаловаться: у него хорошая работа — он главный следователь в прокуратуре, — и отдельный кабинет. Его новый начальник, товарищ Куприянов, не может нарадоваться на такого ответственного и умного сотрудника. Фотопортрет Ильи в красной рамке не исчезает с доски почета. И его, гражданина И. Н. Курякина, знает едва ли не вся Москва. С бывшими коллегами Илья не видится и не созванивается, не поддерживает никаких связей, надеясь, что каждый имеет то, что хотел, в новой жизни. И встреться они случайно где-то на улице, то каждый бы сделал вид, что не знаком с другим. Таковы негласные правила, такова их работа. Временами Илья нет-нет да и вспомнит остроглазую миниатюрную немку, которая нашла маленький уголок в его сердце. Он не готов никому признаться, что скучает по ней, что ему не хватает ее. У них не было прощания — все слова так и остались несказанными. Да и какие слова тут могут быть? Он — бывший агент советской разведки, видевший страшные вещи, скорый на руку, но косный на язык, а она — живая, свободная, словно птица, фройляйн. Но тоска у него тихая, безболезненная, и Илья быстро свыкся с ней, каждый раз ласково баюкая воспоминания о Габи в своей памяти. Привыкнув к нему, Курякин все же не знает имени своему состоянию, но в вынужденной разлуке его чувства теплятся, согревают в самые холодные вечера, ведь Габи — его огонек. Надежда, слепая, глупая, отчаянная, все еще живущая в сердце Ильи. Илья не женат, да и к чему бы?! Он предан работе, не думает делить ее ни с кем и ни с чем. Его все устраивает. Каждый раз Илья мрачнеет и замыкается, когда его бывший начальник Олег, с которым они видятся нечасто, поднимает тему о бывших коллегах и их «геройском» прошлом. Мне не жаль, что и налил, и выпил я сам Унижения чашу до дна, Что к проклятьям моим, и к слезам, и к мольбам Оставалася ты холодна. Наконец Соло чувствует себя счастливым и свободным. Нет за спиной никаких обязательств, никаких сверхсекретных заданий, никаких надсмотрщиков и палачей. Он принадлежит сам себе. Себе и искусству. Его совершенно не волнует, как поживают прошлые коллеги по секретной организации, как сложились их жизни и живы ли они вообще. Ему глубоко плевать на все, что происходит не с ним. Его окружают красотки всех мастей и рас, от мала до велика. Богатому человеку не пристало вспоминать прошлое. Все хотят Наполеона Соло. Это льстит, это возвышает, и Соло купается в лучах своей славы. Он живет в самом центре Нью-Йорка, квартира отвечает всем его предпочтениям, она светла и хорошо обставлена. Окна выходят на симпатичный парк, где приятно гулять вечерами в одиночестве или в компании дамы. Но ночами, когда Соло спит крепче всего, его нет-нет да и нагоняет неприятное воспоминание, которое он так упорно прячет в своей памяти, в своем сердце. Как известно, память бывает злой, несговорчивой стервой, которая бередит давно уснувшие раны. Тогда была зима, кажется, начало февраля. И в Париже шел снег. Они сидели в небольшой, но уютно обставленной двухкомнатной квартире на втором этаже и ждали: как сказал Уэверли, если будет телефонный звонок, значит, все в порядке, если же нет, то им в ближайшее время будут вручены новые документы и билеты на самолет в одну сторону. В тот день решалась их судьба. Все чувствовали себя не в своей тарелке. Илья пытался сосредоточиться на шахматах, но Соло видел, как тот каждые пятнадцать минут поднимает голову и таращится на телефонный аппарат, то ли в надежде, чтобы наконец раздался звонок, то ли наоборот, чтобы он никогда не прозвучал. Габи сидела напротив Наполеона в небольшом мягком велюровом кресле, подложив под себя ноги, и изучала модные журналы. Время от времени она принималась отстукивать рваный ритм на подлокотнике кресла. — Вы, как хотите, мальчики, а я так больше не могу. Мне надо на воздух, — очень скоро не выдержала она. Вскочив с кресла, Габи подхватила с журнального столика свою сумочку, быстро оделась и, на прощанье хлопнув дверью, выскочила в коридор. Было слышно, как ее каблучки застучали о плитку на лестничной клетке. Соло же был все это время как будто спокоен. Не бегал по комнате, не заламывал в ужасе рук: он сидел на диване и потягивал виски. Ждал подходящего момента, и, кажется, вот он настал. Наполеон знал ответ на свой вопрос. Также он мог и представить реакцию Ильи на подобное предложение. Но где-то в глубине души Соло надеялся услышать другой ответ, ведь за эти долгие годы между ними выработались почти-дружеские отношения, которые Соло, не смотря ни на что не хотел портить и терять. Поэтому он не выдержал: — Угроза, если нас расформируют, что ты будешь делать? Если будет шанс, выберешь свободу этого нового мира, так непохожего на твой, или вернешься в свои глухие Советы? Поедешь ли со мной, если позову? — и после секундного молчания, не давая себе перевести дыхание или передумать, продолжил: — Потому что я хочу предложить тебе поехать со мной или сам по себе в Америку, где ... где все будет иначе, — замешкавшись, Соло все же подобрал, как ему казалось, нужные слова. Илья слушал внимательно, но смотрел недоверчиво и сурово, отодвинувшись от своих шахмат. — Не приучен менять Родину по желанию, Ковбой, тем более на страну коров и пастухов, даже не смотря на все то, что произошло с моим отцом. Ты меня позовешь?! Зачем? Что ты хочешь, Ковбой, чтобы я там делал? Был твоим пособником в воровстве? Я — советский гражданин. Мне совесть не позволит делать то, чем ты занимаешься. Нет, если нас распустят, то мне дорога только одна, — Курякин смотрел Соло в глаза слишком сурово, чтобы тот продолжал гнуть, но Наполеон с отчаянием утопающего уже не мог остановиться. — Гордый глупый русский, — во время монолога Ильи он встал, поставив свой стакан, из которого исчезло все содержимое, на стол, и теперь находился на расстоянии нескольких шагов от Курякина. — Я предлагаю тебе новую жизнь, где никто не будет знать и никогда не узнает о прошлом. О том, кем ты был. — Соло не на шутку взбесило упоминание о "былых заслугах", но он подавил в себе колкость в ответ. Казалось, что у него есть шанс доказать Илье всю абсурдность его выбора. — Неужели не понимаешь, что, вернувшись в свой Союз, ты сдохнешь, если не благодаря собственным властям, что заклеймят тебя перебежчиком и предателем, и сгниешь где-нибудь в Сибири, то сам себя живьем сожрешь от скуки, от однообразия и серости. Я предлагаю новый мир... ты и я, — и тут Соло подобрался слишком близко и не смог совладать с ослепившим желанием (откуда только оно вдруг взялось?!), и, схватив Илью за грудки черной неизменной водолазки, притянул к себе и поцеловал. Кажется, где-то послышался колокольный набат такой силы, что закружилась голова, или это так сильно шумело в ушах, Наполеон ответить не мог, — он только чувствовал холод целуемых губ. Соло не видел расширившихся от шока глаз Ильи. Также он не видел кулака, который прилетел откуда-то снизу. Курякин не церемонился. Он резко ударил под подбородок и добавил второй удар в живот. В третий раз он ударил в нос, тот неприятно хрустнул, и тихо произнес, угрожающе нависнув над Наполеоном: — Вот ты что мне предлагаешь, Ковбой?! Быть твоей подстилкой! — Илья издал жуткий смешок, ехидно скривившись. — Так вот ты какой, весь из себя холеный американский выродок, не гнушаешься ничем. В нашей стране с "такими" не церемонятся: семь лет на нарах, Ковбой, без права переписки. Или расстрел, если повезёт. Зэки не миндальничают с "опущенными": им все равно, как свое получать. Что-то мне подсказывает, ты бы им приглянулся, «голубок», — скривившись, Илья поднялся с корточек, отряхнул руки и ушел на кухню. — Ты ещё пожалеешь, Угроза. Будь ты проклят. Ты и твои Советы! — вытирая кровь, зло зашипел Соло, которого душила обида, в спину удаляющегося Курякина. Нет, он хотел расстаться по-другому. Да, звонок так и не раздался. Безумная, я все-таки тебя люблю! Душа моя при имени твоем трепещет, Печаль по-прежнему сжимает грудь мою, Я за тебя Создателя молю. Габриэлла вышла замуж. Не потому, что ей очень хотелось или она не смогла бы заработать себе на жизнь самостоятельно, нет, скорее от скуки. Арне подходил ей как нельзя лучше, она не могла этого не заметить: честный, добрый, преданный и любящий ее без памяти человек, ни капельки не похожий на Илью, о жизни которого Габи ничего не знала вот уже почти четыре года. Арне был коренастым темноволосым мужчиной среднего возраста, с которым Габи познакомилась совершенно случайно в автомастерской. Завязался ничего не значащий разговор, который плавно перетек в семейную жизнь. Все, что осталось позади, Габи ворошить не хотела. С Ильей у них не сложилось с самого начала. Это была глупая забава, изображать влюбленность, ведь на самом деле они не знали друг о друге ничего. Да, между ними теплился огонек, но он был столь слаб, что ни один из них не придал ему значения . Они ничего не предпринимали, чтобы этот огонек мог превратиться в пламя. А стань он пламенем, не сжег ли бы он их дотла?! В самом начале, когда их только отправили по домам, Габи думала о том, что могло бы быть у них с Ильей, как они могли быть счастливы. Ей хотелось верить в любовь этого большого сурового русского, но на самом деле это были только ее мечты. Илья умел смотреть так, что заходилось сердце и учащалось дыхание. Илья касался так, что пересыхало во рту, но ни разу не говорил, чувствовал ли он что-то на самом деле. Это временами сводило с ума. Илья так и остался в памяти Габи ее первой, такой робкой любовью. А Наполеон Соло — другом, которому она была за все благодарна. Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови, Мое сердце сжигал и томил, Но мне жаль, что когда-то я жил без любви, Но мне жаль, что я мало любил! Илье не о чем было жалеть. Каждый его сделанный в жизни шаг был осмыслен. И даже возвращение в Советский Союз он принял с лихорадочной радостью, надеясь в рутине работы позабыть остроту ощущений. И не-прощание с Габи, и последний неприятный разговор с Соло — оставили след, но не заставили жалеть ни о чем. Соло хотел бы, но не жалел. Это неясное чувство, которое он питал к Илье, было спрятано очень глубоко. Теперь, спустя столько лет, он бы ни за что не признался в нем. Да и тогда открывшись, теперь он не жалел о своем решении. Габи было не жаль, что ее жизнь так сложилась. Наоборот, все произошедшее много интересней тех лет, что она жила до знакомства со службой А.Н.К.Л. Она не жалела об Илье и их целомудренных отношениях. Совсем ни о чем не жалела и была по-своему счастлива в своей новой жизни. Я все-таки тебя люблю! Душа моя при имени твоем трепещет, Печаль по-прежнему сжимает грудь мою, Я за тебя Создателя молю. — Храни его, Господи! — шептали губы и отстукивало в сердце вместе с ударами, когда она с мужем посещала церковь недалеко от дома. «Храни ее, Господи!» — Негоже было советскому человеку обращаться к какой-то там неизвестной и непонятной силе, но после всех пережитых событий и опасностей, после всего, что было, Илья в редкие минуты полного умиротворенного покоя обращался к кому-то там свыше, прося за мисс Теллер и надеясь, что уж в такой малой просьбе ему не откажут. «Храни его, Господи». Не шептали этого губы, не отстукивало такого сердце, не билось этого в подсознании. Это запечатлелось где-то на подкорке мозга и всегда было с ним. Пусть Соло и не хотел в этом сам себе признаваться.