Kiss fm

Татцке не выдерживает, и с губ всё-таки срывается ругательство, за что она получает лёгкий шлепок по ноге. — Эй, я же ранена, в конце концов, — обиженно тянет она. — А я не нанималась, — спокойно отвечает Орихиме, тем не менее, продолжая зашивать царапину на её плече. — Ты предложила вместе снимать квартиру, так что автоматически согласилась и на всё остальное. Её личная медсестра наклоняется к ней, и на пару секунд Татцке от мира отделяет завеса из золотисто-рыжих волос и сладкий аромат выпечки. Орихиме не работает в пекарне вот уже пару месяцев, но от неё до сих пор пахнет яблоками в корице и свежеиспеченным хлебом. В городе вечного дождя она носит ярко-жёлтый дождевик и солнце в кармане. Иногда Татцке кажется, что она не поспевает за Орихиме. Из-за спины доносится покашливание, и они отстраняются друг от друга, Орихиме крутит движок радио, чтобы погромче — её новая любимая песенка — Татцке невольно сама напевает прилипчивый мотивчик. Ичиго, сгусток самоуничижения и вины, ставит на стол рядом блок пива. Удар, распоровший ей плечо, предназначался ему, а ещё он скучает. Татцке съехала от него, и его квартира окончательно превратилась в холостяцкое логово. К нему в гости не ходят. Орихиме сбегает на смену в ветеринарную клинику, а они садятся вдвоём перед маленьким пузатым телевизором и смотрят бокс, запивая все невзгоды, пока во рту становится кисло от пива, а не от жизни. Стоит двери за её соседкой закрыться, как кажется, что капли дождя начали настойчивее барабанить по окнам. Лампочка без люстры — когда они купят уже люстру — мигает, так что Ичиго выключает свет, и их лица в голубоватом свечении телека совсем скорбные. Не даром Татцке детектив, она подозревает, что происходит с ним, но не спрашивает, на то она ему лучшая подруга, как-никак. В девять она раз за разом клала его на лопатки, в десять избивала тех, кто заикался о том, какой он странный, в девятнадцать пошла с ним в полицейскую академию, в двадцать пять они упекли главных ублюдков Каракуры за решётку и переехали в Токио с повышением. А теперь они сидят в крошечной гостиной без света и смотрят хреновый матч по боксу, пьют кислое пиво и не говорят о жизни, и без того в курсе, что она дерьмовая. Татцке разогревает на кухне картошку фри и курицу из забегаловки за углом. Орихиме попыталась сварганить ужин, но получилась катастрофа — обычно готовка обязанность Татцке, но у неё сегодня рука на перевязи. Ичиго как настоящий друг не дал им помереть голодной смертью. Во время рекламы он баррикадируется в ванной и курит там в форточку, потому что Орихиме ненавидит запах сигарет и вечно пытается избавить его от дурной привычки. Туалет от ванной через дверь, поэтому когда Татцке заходит облегчиться, то слышит, как он бьётся головой о кафельную стену. Она кричит с унитаза, чтобы он прекращал пытаться убиться в их доме, а Ичиго скребётся с другой стороны и бормочет о старых шрамах, извиняется за то, что не смог её защитить. Татцке думается, что в той его квартирке недолго сойти с ума: всё ходуном от проезжающих мимо поездов, у одних соседей вечно ремонт, а у других собака и незатыкающийся младенец — ей хочется предложить ему переехать, но куда с его зарплатой, да в Токио, а ему ведь ещё помогать сёстрам. Она стелет ему на диване и выливает остатки шестой бутылки в умывальник. Пока он принимает душ, выключает глупый матч и ловит любимую станцию Орихиме — та наверняка сейчас слушает радио в клинике. Если, конечно, не спасает сейчас кому-то жизнь. Орихиме мечтает переехать в большой дом за городом, чтобы можно было содержать питомцев — превратить в приют для животных, язвительно предлагает Татцке. Там будет свежий воздух, солнце и можно будет крутить радио на полную громкость после одиннадцати. Иногда у Татцке возникает желание примерить её вещи. Но одежда ей велика в груди и мала в плечах, а ноги у них разницей в два размера. Дорогие кроссовки стоят бок о бок со стоптанными розовыми мокасинами, и мужские ботинки здесь явно не вписываются в картину. Ичиго выходит из душа в мягких спортивных штанах и, садясь рядом, ерошит ей волосы. Он ведь тоже детектив и лучший друг, он знает её как облупленную, всё, что с ней происходит. Их безрадостный смех затихает в пьяных объятиях — задней мыслью проскальзывает облегчение, что набравший Ичиго не поскользнулся в душе и не откинул копыта, ударившись о бортик затылком. — Мы чуть не умерли сегодня, — вырывается у кого-то из них, и они качаются не в такт с песней по радио. Неизвестно, у кого из них личная жизнь сложилась хуже. Просто они два сапога пара: плохой коп и ещё хуже. Когда видишь столько дерьма на работе, невольно сам дерьмом становишься. Он ждёт не пойми что или не пойми кого, и любую сравнивает по образу и подобию — хочется вправить ему мозги, но тут же не в мозгах дело, да и она сама ничуть не лучше. Ей в печёнках и костью в горле, болью в заднице влюблённость в лучшую подругу, с тех самых пор, как ту в школьном туалете подкараулили и чудные волосы покромсали из зависти. Рыжие пряди, отливая золотом, лежали на грязном полу, и Татцке это показалось преступлением против человечества — разрушать нечто столь красивое. Она сама отнюдь не была красавицей, но подруге никогда не завидовала — восхищалась. Чего ей никогда не понять, так это как чувство оказалось взаимным. Защищать Орихиме стало рутиной, обязанностью, смыслом жизни — уходя на работу, застёгивая пояс с пистолетом, Татцке каждый день думает о той, ради кого она это делает. Ради кого старается сделать этот мир лучше. Когда Орихиме возвращается, она слегка удивляется сопящему на диване Ичиго, её щёки мгновенно краснеют, и в груди у Татцке неприятно ёкает, в желудке гулко. От Орихиме пахнет булочками и собачим кормом, и когда они обнимаются, Татцке притворно морщится, но улыбка выдаёт её; улыбка тут же, впрочем, сменяется гримасой, когда подруга признаётся, что как-то пробовала все виды корма, и на вкус они, если честно, не такие уж плохие. Орихиме любит поспать до обеда, а Татцке не может избавиться от привычки просыпаться с рассветом. Ичиго уже на кухне и смотрится уморительно смешно в фартуке с рюшами, он колотит в миске тесто и не прекращая бурчит, словно испорченное радио. Окружающие всё ещё не могут решить, он такой, потому что всё-таки козёл или просто из-за вечного похмелья. Смущение выползшей сонной Орихиме он не улавливает, потому что привычный к женскому присутствию, прожил с женщинами большую часть своей жизни, сначала с сестрами, потом с Татцке. Умело выбирает время, чтобы не столкнуться у ванной или туалета, лавирует в коридоре, не мешаясь под ногами. Тем не менее, этим утром роняют вещи даже чаще чем обычно, зубная паста оказывается на зеркале, а за стол Орихиме садится с надетым шиворот-навыворот джемпером. Её ждут блинчики и кофе, настоящий кофе, а не та бурда, что колотят некоторые. Но кусок в горло не лезет обеим девушкам, и Ичиго, с приподнятой в скепсисе бровью, спрашивает, не переборщил ли он с солью. Зацикленный на своих чувствах, Ичиго совершенно не в состоянии обработать чужие чувства к нему, и иногда Татцке хочется вломить ему. С другой стороны, ситуация почти что трагикомическая, куда ему уследить за полётом влюблённостей Орихиме. Единственным, что менялось чаще, было, наверное, место её работы. ~ Орихиме почти обзавелась новой фамилией, а Рюукен почти смирился с тем, что его сын решил стать адвокатской крысой, ведь отвергнутую сыном поликлинику теперь можно было завещать внуку. Будущая Исида-сан даже ушла из парикмахерской и проработала пару месяцев секретаршей в адвокатском бюро — как вдруг укатила в Токио с одним из подозрительных клиентов этого самого бюро. Исиду-младшего под дверью ждало обручальное кольцо и прощальное письмо в пятнадцать страниц размера А4, исписанных округлым женским почерком, поясняющее, почему они не могли быть вместе. В Токио Орихиме получила права на вождение автобуса и стала учительницей младших классов. Когда Татцке и Ичиго переехали в соседний район, она даже навестила их разок. Правда, Татцке едва не набила татуированному крашенному байкеру, вскружившему голову подруги, рожу — в конце концов, тот, не умея держать язык за зубами, задел Ичиго, что закончилось полным разгромом их жилища. Спасибо новоиспеченному инспектору Арисава, ублюдок на следующее утро оказался в каталажке, но быстренько был освобожден… инспектором Куросаки. Пройдя испытание кровью, эти двое внезапно стали чуть ли не лучшими друзьями, и говнюк, оказавшийся членом якудза, даже изредка подбрасывал им ту или иную информацию о делах своего босса. Что, впрочем, быстро вынюхал один из ближайших подручных этого босса, и в качестве мести выкрал Орихиме прямо с работы. Ублюдок Гриммджо поклялся, что порвёт с ней тут же, как только они спасут её, чтобы не ввязывать её в свои дела, но этого, собственно, даже не понадобилось. Татцке не могла поверить своим ушам, когда эта пустоголовая дурочка, мечтательно улыбаясь, рассказала ей об Улькиорре-куне. Оказывается, пока Татцке вверх-дном перевернула Токио, чтобы найти похищенную, та по уши втрескалась в своего похитителя. В школе её, конечно же, уволили после такого инцидента (хотя ученики безоговорочно уверились, что «Иноуэ-сан» какой-то спецагент под прикрытием). Так Орихиме устроилась в пекарню, и они решили съехаться (черта с два Татцке позволила бы жить самой или, того хуже, с этим отморозком). Улькиорра-кун оказался более устойчив к промывке мозгов добром, миром и дружбой, поэтому в один прекрасный день во время крупной перестрелки ему отхватило руку и ногу, и он истёк кровью до того, как его успели доставить в госпиталь. Не то, чтобы они спешили, если честно. Он был тем ещё мерзавцем и если бы сам не подох, Татцке уж точно бы ему подсобила. Хотя, конечно, несмотря на всё, через что Орихиме была вынуждена пройти по вине этого подонка, её реакцию трудно было предугадать. — Как ни посмотри, Улькиорра-кун получил по заслугам, — на удивление, у неё была совершенно взрослая реакция, хотя, конечно же, она потом всю ночь проплакала Татцке в плечо. Всё же, у них были особенные отношения, но даже Орихиме понимала, что они никуда не вели. Ичиго рвало в туалете — он ещё ни разу не убивал, да ещё и таким кровавым способом. Когда он вышел, бледный и измученный, с мешками под глазами и мокрыми от пота висками, Орихиме снова удивила их всех, предложив ему тёплого хлеба с шоколадной крошкой. С хороших мальчиков она перешла на плохих парней, а теперь, видимо, в её вкусе были изломанные угрюмые алкоголики, страдающие от посттравматического синдрома и разбитого сердца. Она возомнила себя матерью Терезой и решила во что бы то ни стало спасти «Куросаки-куна». ~ За Ичиго закрывается дверь, Орихиме пищит от избытка чувств и падает на пол рядом с подругой, кладя голову ей на колени. Татцке гладит её по волосам здоровой рукой. Химе-Химе, как можно спасти того, кто этого даже не хочет? По радио как назло только романтические баллады. Она понимает, что несправедлива к подруге. Не то, чтобы эта влюблённость была сюрпризом, ей ещё со школы Ичиго нравился (чем, Татцке так и до сих пор не может понять, но ей ли судить). Обычно день у неё расписан по минутам, на работу на девять, если нет срочного вызова, додзё и местная школьная футбольная команда по четвергам. Но из-за руки, понятное дело, её отправляют на больничный по всем фронтам. Орихиме ластится и предлагает всё равно сходить к школе и посмотреть тренировочный матч её подопечных, и так как отдыхать ей не хочется, а делать всё равно нечего, Татцке позволяет себе согласиться, хотя после вчерашнего голова ещё немного гудит. Синоптики обещают, что дождя не будет, но им обеим лучше знать: одна подхватывает солнечно-жёлтый дождевик, а вторая кутается в бомбер и поправляет капюшон. Они иногда ездят на велосипедах, но сегодня по понятным причинам они решают проехаться на автобусе. Пока Татцке не передумала, её тянут её за руку. Они находят два места в конце, Орихиме у окна, конечно же. Она широко улыбается, протягивает второй наушник, и внезапно в автобусе не пахнет мокрым мехом, перегаром и потом, и за окном как будто бы не бесконечная тусклая серость. Татцке слушает глупую попсовую песенку и не просит Орихиме отпустить, наконец, её руку. Когда они смотрят на гоняющих мяч мальцов, в голове у неё снова крутятся комментарии матери по поводу внуков. Та искренне винит Ичиго в холостяцтве и трудоголизме дочери, и вечно сетует на запрет в Японии однополых браков — кто же даст одинокой женщине-полицейской усыновить ребёнка? Татцке нервно смеётся на подобные высказывания. Она не особенно верит в брак, она не уверена, хочется ли ей вообще детей. Ей не до этого, да и Токио не то место. Но в такие моменты невольно закрадываются мысли, картинки мозолят глаза. Она вот так вот каждую неделю приходит посмотреть, как её сын или дочь (раз уж фантазировать, то пусть оба) играют в футбол. Или репетируют новую партию к концерту. Или валяют дурака, так что аккурат каждую неделю её будут вызывать к директору. Татцке будет готовить на две порции больше, Ичиго выйдет на миг из своей самоуничижительной тоски и будет кошмарно баловать их, за что, несомненно, получит по ушам. Орихиме на каждую вещь из одежду прилепит индивидуальные нашивки (небось, уродцев каких из её любимых телешоу). Невольно взгляд кочует с поля на рыжие волосы, затянутые в растрепанный узел на макушке. Из меди горят голубым лепестки гибискусов — её заколок. У Татцке все внутри горит и отчаянно тянет спросить, а хочется ли Орихиме детей? Хочется ли ей замуж? Черт возьми, можно начать с вопроса, нравятся ли ей вообще женщины. Татцке вздыхает и отпрашивается в туалет, потому что где ещё подумать и перевести дух, как не там? Подруга тут же подрывается и предлагает сопроводить её, как будто не знает, как бесит такая опека. Ей, что, девять? Да и в девять она уже была самостоятельнее многих. Когда полная женщина, похожая на медузу в своём пышном платье с рюшами, берёт её на прицел при выходе из туалета, Татцке чертыхается и ищет пристёгнутый к поясу пистолет или дубинку. Но естественно, там ничего нет. У неё выходной, она приехала в школу, чтобы посмотреть тренировочный футбольный матч, у неё рабочая рука на перевязи. Попытки незаметно нащупать телефон тоже не приводят ни к чему, заметив её махинации, медуза нервно гаркает: — Руки вверх, чтобы я видела! То есть, руку! Давай, шевелись! За её спиной пятеро крепких мужчин, и Татцке высчитывает, как ей уложить их всех на лопатки, не пользуясь руками, а у них у всех какое-то оружие. — Мы берём тебя в заложники, — шипит медуза, самодовольно улыбаясь, — и всех в этой школе. Позвоним твоему напарничку, пускай освобождает наших ребят, а то вам тут не поздоровится. — Ваши ребята безмозглые идиоты, поэтому и попались, — ей почти смешно, ну, насколько может быть смешно в ситуации, когда явно взвинченная женщина наставляет на тебя дуло пистолета. — Да и вы тоже не выглядите особо мозговитыми. Один из них допускает ошибку и подходит слишком близко — мощным пинком Татцке отправляет его в нокаут, пригибается, уходя от удара другого и заезжает ему коленом в живот. Его этот удар не выбивает, но выводит из действия на пару секунд, а большего ей и не надо. Эти мужики просто расходный материал, она таких на завтрак ест — но она не успевает додумать эту мысль, так как несмотря на комплекцию, женщина неожиданно легко уходит от её удара и прикладывает ударом дула по голове к асфальту. Татцке тяжело дышит, борясь с затуманивающимся зрением и натекающей на глаза кровью — не время терять сознание. — Хочется плакать? Перед глазами возникает перекошенное от ярости лицо медузы, она гладит её по голове в притворной ласковости — и Татцке остаётся только плюнуть в это напомаженную рожу и вытянуться, чтобы укусить её протянутую руку. Тяжёлый сапог давит прямо на больное место на плече, и из груди вырывается полное боли шипение. — Я передумала, — визгливо сообщает ей медуза, а её густо накрашенные губы складываются в идеальную обратную параболу, — они поймут, что мы настроены серьёзно, если мы просто убьём тебя. Не просто убьём — сначала все ребятки изнасилуют тебя по очереди, а потом мы тебя, раздетую догола, повесим перед входом в школу. Как тебе? Как тебе, а? В ответ Татцке только фыркает, она видала угрозы посерьёзнее, чем эта напыщенная болтливая истеричка. — Ох нет, я придумала что-то поинтереснее, — то ли хихикает, то ли икает восторженная собственной фантазией медуза, — ты меня раздражаешь, хочется убить тебя побыстрее. Так что веселиться мы будем с твоей подружкой. Нет. — Ну да, с той, с который ты пришла сюда, противная вонючая полицейская, — сладко тянет она. — Может, сделаем с ней такое, что даже если она останется жива, сама потом повесится? Как звучит? Конечно, это всего лишь провокация. Её провоцируют, она уже опытный детектив, она не потеряет контроль из-за такой очевидной провокации. Нет. Ни за что. — Только тронь её. Только посмотри в её сторону, ты пожалеешь, я на тебе живого места не оставлю, — рычит Татцке из-под её сапога. Медуза смеётся, и всё внутри у неё холодеет, она извивается, пытается сбросить с себя эту невероятно сильную жирдяйку, у неё ведь есть ещё рука и ноги, о, да ей только зубов хватит, чтобы разорвать эту тварь на части. Как она смеет угрожать Орихиме? Смех вдруг перерастает в визг. — Это ещё что такое? — Немедленно отпусти Татцке-чан, — звонкий девичий голос. Сердце у Татцке и вовсе, кажется, перестает биться. Боже, глупая, беги, беги отсюда, что ты тут делаешь, дура! Но давление с плеча исчезает, и она тут же порывается встать — только чтоб один из этих ублюдков снова наступил на её больную руку — Татцке слышит хруст, слышит свой невольный вскрик, слышит как её голова ударяется об асфальт, потом выстрел — а дальше всё расплывается в спасительной темноте. ~ — Я не поеду в больницу, — мотает головой Татцке, — это всего лишь трещина, можно наложить повязку прямо тут. Парамедик смотрит на неё с сомнением, но прежде чем он успевает что-то сказать, Орихиме приземляется рядом с ней и накрывает плечи пледом. — Нужно проверить, это может быть перелом, — она принимается за увещевания. — Терпеть не могу больницы. — Я знаю. — Ноги моей там ступать не будет. — А если я буду с тобой? Татцке обиженно вытягивает губы, но делает вид, что думает над предложением. Парамедик мнётся, но решает оставить их ненадолго наедине. — Орихиме, откуда у тебя пистолет? Одно дело, ей всегда было известно, что у той чёрный пояс по карате, так что как она справилась с этими кретинами было ясно — вот только одного из них пристрелили. Конечно, Татцке ещё не слышала заключение экспертизы, но вряд ли медуза вдруг перепутала и пальнула в одного из своих. — Возможно, Гриммджо-кун как-то сделал мне подарок на день рождения, — невинно улыбается та. — Довольно точный выстрел. — Возможно, я тренировалась. — Орихиме… — Она угрожала убить тебя, — пожимает плечами. — Я не прощаю тех, кто обижает Татцке-чан. Татцке не знает, что ответить на это, поэтому они просто сидят в молчании пару минут. Все потихоньку разъезжаются: дети бросают последний восхищённый взгляд на них, потому что «ну теперь уже не резон отнекиваться, Иноуэ-сан — спецагент под прикрытием», медузу и её шайку увезли в участок, раненного охранника — в больницу. Из проезжающей машины доносится эта идиотская попсовая песенка, которую так любит Орихиме. Она тут же принимается тихонько подпевать. Пахнет мокрым от дождя асфальтом и мерзкой мазью, которой ей обработали плечо. И совсем немного свежеиспеченным хлебом. У девушки рядом с ней гибискусы в волосах и солнце в кармане, а ещё чёрный пояс по карате и пистолет, который она назвала Цубаки. — Тебе хочется детей? — ни с того, ни с сего ляпает Татцке. Обычно это Орихиме, кто лепечет всякую околесицу, но её накачали обезболивающими, так что почему бы и нет. — Тебе хочется замуж? Её подруга наклоняется к ней, и на пару секунд Татцке от мира отделяет завеса из тёмно-рыжих влажных волос, выбившихся из узла на затылке. Орихиме берёт её ладонь в свою и смотрит, не моргая, в глаза. — Мне хочется быть с тобой, — она не отвечает на её вопрос, но разом отвечает на все вопросы. Не дождавшись реакции, она продолжает: — Я восхищаюсь тобой, Татцке-чан. Иногда мне кажется, я не поспеваю за тобой, — она понуро улыбается, — потому что ты такая сильная, умная, красивая… я… мне слов не хватает, я не знаю, как объяснить, но… — А как же… ну. Ичиго? Орихиме сначала непонимающе смотрит на неё, а потом уже искренне смеётся. — Возможно, в какой-то другой жизни. — В этой мне нужна ты.