***
Того парня у барной стойки, флиртовавшего с бариста, Рафаэль заметил сразу: это был тип, прямо противоположный ему самому. Все то, чем он сам не являлся и не смел представить, что когда-нибудь изменится настолько, чтобы стать хотя бы его бледной копией. Он никогда не прибавит мышечной массы настолько, чтобы на нем ладно сидела ярко-синяя рубашка, чтобы на мощном запястье плотно сидели часы с кожаным браслетом, чтобы бедра туго обтягивала плотная ткань темных брюк. Едва ли Рафаэль позволил бы себе такой самодостаточный флирт с женщиной за стойкой — они оба получали удовольствие от общества друг друга, в их разговоре было что-то приятельское и вместе с тем наполненное особым, нежным отношением — наверное, именно это было верное слово: иногда она смотрела на него, словно понимая куда больше, чем ту пару слов, которую он сообщил ей, иногда — он внимательно слушал ее и бережно касался руки, словно успокаивая. Или фантазия Рафаэля снова вспыхнула историей, которой нет, а эти двое просто брат и сестра. Хотя непохожи: бариста была крепко сбитой смуглой брюнеткой среднего роста, а парень был высок, плечист и мускулист и с каштановыми волосами, в тени казавшимися совсем темными, на свету отливавшими золотистым оттенком. Собственно, уже когда парень вошел в кафе — и он нисколько не сомневался, что имеет полное право делать это, и рассчитывал и был готов наслаждаться вниманием посетителей — Рафаэль засмотрелся на него. Его отвлекли вопросом, и Рафаэль охотно переключился на разговор, тем более это было важно, нужно, интересно, они жили этим не первый год и наконец смогли сказать: мы не только увлечены, но и успешны, — а затем его словно выдернули из разговора, и причиной был пристальный взгляд того парня у барной стойки. Рафаэль отвел глаза, отвернулся, сделал вид, что внимательно вслушивается в слова Михаила Ильича, правда, спроси его кто, что тот рассказывал, не вспомнил бы, хоть иголки под ногти загоняй. И весь вечер пошел насмарку. Когда бы Рафаэль ни пытался бросить на него еще один взгляд, стараясь сделать это как можно неприметней, тот парень смотрел на него. И улыбался, словно знал о нем что-то такое, этакое, скрытое ото всех далеко-далеко за сердцем. А посмотреть хотелось, тянуло любоваться, изучать, всматриваться, хотелось разглядеть получше его улыбку или руки. Возможно, чтобы представить его не в современной одежде, а в костюме из других эпох, пофантазировать, как он бы смотрелся на вече, на носу корабля, у крепостной стены, где угодно еще, потому что он призван был стоять во главе и вести за собой людей. Или, возможно, это всего лишь фантазии Рафаэля. Кажется, Светлана Борисовна и была первой, кто сказал: «Пора домой, мне завтра дежурство по внукам принимать, нужно как следует отоспаться перед королевским визитом спиногрызов». Рафаэль облегченно выдохнул, сбивчиво попрощался и выскользнул из кафе. Он стоял, подставляя лицо измороси, глубоко дышал, заставляя себя успокоиться, а щеки все пылали и сердце билось неожиданно сильно. Рафаэль давно уже считал, что его самоконтроль если не безупречен, то близок к тому, а, оказывается, достаточно всего лишь нескольких нахальных взглядов незнакомого человека, чтобы скорлупа осыпалась прахом прямо к ногам Рафаэля. Он долго стоял рядом с кафе, ожидая неизвестно чего. Выбрал тень: не хотел, чтобы его видели коллеги, — не желал, чтобы с ним прощались фразами, звучавшими виновато. В них легко можно было распознать самодовольное сожаление, вроде: «мне очень жаль, что я сейчас иду к семье, а у тебя ничего такого нет, но ты же понимаешь, у меня семья, в другой раз я обязательно проведу с тобой чуть больше времени, но не сейчас — спешу». Это получалось у них непроизвольно; Рафаэль давно привык к такому. Но не сегодня: меньше всего ему хотелось этой фальши в странный, неожиданно оголивший все нервы вечер. Он жил один — невероятная роскошь после детдома. Сердобольные граждане пытались подсунуть котенка, щенка, хомячка или морскую свинку, так понимая отвратительную псевдомудрость: «нехорошо быть человеку одному». Рафаэль не мог найти в себе достаточно смелости, чтобы отказаться принимать подарок, но исправно относил животных на следующий же день куда-нибудь, начиная от своего же детдома и кончая школами, в которых существовали живые уголки. Когда дарители интересовались судьбой животных, Рафаэль честно глядел в глаза и сообщал, что из-за археологических экспедиций, конференций и прочего отдал животное на передержку, а оно так понравилось ребенку, ну так понравилось, что у него не хватило духу потребовать обратно. Чем-чем, а честным взглядом он владел в совершенстве, это было вопросом выживания, не только для Рафаэля, но и для многих других, как он, лишенных естественной родительской защиты. Приходилось создавать себе самые разные маски на все случаи жизни, придумывать друзей и учиться обычным человеческим эмоциям много позже, чем нормальным детям, когда тебе три раза по шесть лет. Странно, но квартира, подаренная ему государством, в начале воспринимавшаяся как настоящая крепость, где Рафаэль мог делать все, что взбредет в голову, ощущалась им теперь как тюрьма. Он повесил куртку на плечики, аккуратно разгладил ее, разулся и поставил ботинки на полку — все, не включая свет. Затем он долго стоял в прихожей: где-то играла музыка, где-то работал телевизор, заходился плачем ребенок, по стене пробежались огни фар и растворились в темноте. В квартире было темно и тихо. Рафаэль подошел к окну: оно было покрыто густой сеткой из дождевых капель, и за ним властвовала ночь. И в ней сидел у барной стойки тот парень в ярко-синей рубашке с закатанными до локтей рукавами.***
Вернувшись с вахты, Влад первым делом отправился к Дине. Дверь открыла Люсьена, до омерзения довольная, улыбавшаяся на все тридцать два зуба, торжествующе оглядывавшая его. При виде огромных пакетов в руках она выразительно вздернула бровь: — Решил откупиться? Надеешься, что этого достаточно, чтобы тебе вырваться из наших подземелий живым и почти невредимым? Не выйдет! — Мне нужно бросить тебе в пасть дары и попытаться спастись бегством, — мрачно сказал Влад. — Догоню! — пригрозила Люсьена. — Да заходи, чего ты как неродной. Я, правда, была уверена, что ты осмелишься приблизиться к Димычу только в день его совершеннолетия, а ты оказался неожиданно суров и мужественен. Горжусь! Влад отдал ей пакеты с подарками, разделся-разулся, опасливо заглянул в одну комнату, в кухню, посмотрел на закрытую дверь в спальню. — Там они и спят, — подтвердила Люсьена, ведя его на кухню. — У Димки зубы режутся, мы по очереди с ним и нянчимся. Так ты, говоришь, впечатлился печальным образом нашего Рафаэля? — Кого? — растерянно спросил Влад. Люсьена отвернулась от плиты, на которую ставила чайник. — Дина рассказывала, что они что-то отмечали, и ты прямо слюной изошел. Я так подумала, что на Михаила Ильича едва ли, на Свету тем более. Да и ей ты на один зуб, так, пожевать и выплюнуть. А Рафаэль — да, он… — она задумчиво почесала щеку. — Экзотичный. Влад гневно фыркнул, чувствуя себя преданным: кто бы мог подумать, что его интерес будет истолкован подобным образом. Особенно задевало его, что Дина, а с ней Люсьена были правы, как бы он ни пытался убедить себя, что его интерес — это любопытство, не более. Владу действительно хотелось знать о нем как можно больше, более того: четыре недели вахты показались ему неожиданно длинными, хотя обычно пролетали быстро. Он возмутился, заявил, что это злостная клевета и наговор, что Дина — вредная женщина и злобная мегера. Люсьена охотно согласилась с последним и, поджав губы, скорбно поинтересовалась: так если все — наговор, так и о Рафаэле не рассказывать? Влад по-детски надулся. Она поставила перед ним огромную кружку и придвинула вазочку с медом. — Так как, рассказывать? — благодушно спросила она. Влад кивнул несколько раз, не отвлекаясь от огромного ломтя хлеба, на который он намазывал мед. — Я, если честно, чувствую себя полной дурой, — призналась Люсьена. Влад удивленно посмотрел на нее, она пояснила: — Это самый глупый поступок за последние пятнадцать, наверное лет. Ну и что я тебе разбалтываю, что да как, тоже нехорошо. — Все будет хорошо, — убежденно заявил Влад. — Все будет просто замечательно. Люсьена улыбнулась и покачала головой: его оптимизма всегда хватало как минимум на две дюжины людей. И ведь хватало же! Вечером следующего дня он сидел на скамейке неподалеку от второго корпуса, где размещалась кафедра археологии. Вечер был замечательный, неожиданно теплый и солнечный, воздух — кристально прозрачный, звеняще чистый, свежий, пока не насыщенный ароматами; то ли настроение у Влада было до такой степени замечательным, то ли закатное солнце виновато, но деревья, стены зданий и даже асфальт отливали розовым. На деревьях набухли почки. Влад удивленно смотрел на ветки деревьев: надо же, решился на редкую глупость, а в результате уже получил достаточную награду — смог увидеть, как начинается весна. Он едва не пропустил Рафаэля, рассматривая почки, выглядывая цветы, любуясь нежно-зеленым пушком травы. Рафаэль заметно придержал шаг, подходя к скамейке, на которой расположился Влад. Тот подхватился, встал, широко улыбнулся и зашагал к нему. Рафаэль попятился, подозрительно косясь; даже стекла его очков поблескивали настороженно. — Привет. Дождался, наконец. Я думал, пропустил тебя или что. Здорово, что мы встретились, — с непоколебимой уверенностью, которой противостоять могли только люди с огромным опытом общения с ним, произнес Влад. — Рад познакомиться. Отличная погода сегодня. То, что нужно, чтобы прогуляться. Был на набережной? Потрясающее зрелище.***
Рафаэль замешкался, и этого было достаточно, чтобы его потянули в противоположную от дома сторону, а попутно объяснили, что объявились бы раньше, но работа, график и прочие обстоятельства. Оказывается, о нем знали куда больше, чем он считал уместным, — хотя сведений об имени и месте работы уже было достаточно, чтобы он чувствовал себя беззащитным. Отвратительное ощущение. А его спутник, словно чувствуя настороженность и недоверие, заливался соловьем: он-де был в городе всего ничего, чуть больше суток, за это время успел обойти его раз пять точно, не мог насытиться красотами потрясающего весеннего дня, по набережной бродил больше часа точно, замерз, как последний сфинкс, но был совершенно счастлив, потому что это — настоящее чудо, видеть, слышать, обонять, как приходит весна. Рафаэль смотрел по сторонам — не в последнюю очередь, чтобы не смотреть на собеседника — и недоумевал: обычный день, разве что ощутимо дольше прошедших. И что? Неожиданно они оказались на набережной. Словно телепортировались. Рафаэль поежился: ветер был пронизывающий, еще и сырой. Влад стоял в распахнутой ветровке, подставляя лицо ветру, и блаженно улыбался. — До чего здорово, — улыбаясь, сказал он. Повернувшись к Рафаэлю, нахмурился и спросил: — Замерз? Пойдем в кафе, выпьем кофе, согреешься. Я в одном неподалеку обедал, там совершенно замечательные пирожные. — Мне пора домой, — хмуро сказал Рафаэль, глядя в сторону от него. — А что у тебя дома? — полюбопытствовал Влад. — Кошка? Собака? Аквариумные рыбки? Рафаэль снова удивился: они только что стояли на набережной — и уже сидят в кафе, и Влад советует ему, что заказать, умудряясь одновременно флиртовать с официанткой. — А я читал твою монографию, — похвастался Влад. — Мне подруга одолжила. Обещала руки-ноги вырвать, если не верну. Умно написано, но я даже не все не понял. Он озорно улыбнулся; Рафаэль покраснел, опустил голову, смущаясь румянца, и пожал плечами. — Это не моя монография, — поправил он. — Я в ней всего две главы написал. — Пусть так. Но они здорово написаны, мне понравилось. Ты случайно не пишешь роман? У Рафаэля от удивления приоткрылся рот: как он догадался? Просто угадал? Самое интересное — через полчаса, когда им принесли по второму бокалу пива, он рассказал Владу половину сюжета, хотя до этого не делился ни с кем, кроме, разве, записей в собственном онлайн-дневнике. — Я хотел бы почитать то, что ты уже написал, — искренне сказал Влад. — Но это можно сделать потом. А сейчас ужин. В кафе действительно хорошо готовили. И кофе был неплохим. Рафаэль с чувством, похожим на восхищение, смотрел, как Влад расправляется с огромной порцией мороженого с горячим брусничным вареньем. Он сам был сытее удава, боялся, что его живот лопнет, и десерт в него просто не влез бы, несмотря на все усилия. Он смаковал кофе, пытаясь растянуть вечер и знакомство, и пытался укротить сожаление. Они расплатились, вышли, Влад глубоко вдохнул весенний воздух, усмехнулся. — Давай я провожу тебя, — негромко произнес он, кладя руку на спину. Рафаэль ощущал ее жар, несмотря на теплую куртку, свитер и майку. Или ему казалось, как и внимательный, изучающий и понимающий взгляд Влада? У двери подъезда Влад сказал: — Чудесный вечер. Рафаэль растерянно молчал. Влад медленно поднял руку, бережно провел по его щеке, поправил ворот у куртки. — Спокойной ночи, — прошептал он. Рафаэль стоял, сжимая в руке связку с ключами. Помолчав, Влад ушел. Рафаэль смотрел ему вслед, затем поднял лицо к небу — иссиня-черному, бархатному, снисходительному, умиротворяюще ясному. Улыбнулся. На следующий день он выходил из корпуса, надеясь на что-то и не веря, что его надежда может осуществиться. Он вздрогнул от неожиданности, увидев, что Влад сидит на той же скамейке; на его коленях лежала ветровка, рядом стояла открытая банка пепси. Рафаэль подошел и сел рядом. — Привет, — повернувшись к нему, сказал Влад. — Слышишь, как птицы орут? — Я крокусы видел. Почти распустились, — тихо произнес Рафаэль, чувствуя себя невероятно глупо. Влад улыбнулся, погладил его по руке и взял банку пепси, чтобы как-то оправдать этот жест. Пальцы Рафаэля дрогнули, сжались в кулак; он недоуменно посмотрел на руку. — Пойдем! — воскликнул Влад, поднимаясь. Рафаэль недоуменно посмотрел на него. — Проверять, распустились ли они. Рафаэль засмеялся. Едва ли, подумал он. Хотя… весна началась, а она всегда наполнена изменениями. Так что он встал и на бодрое: «Куда идти?» — указал рукой в направлении своего дома.