Пролог
25 марта 2017 г. в 02:02
Ветры гуляют по всему свету. Они разные, и у каждого свой характер, свой маршрут. Борей, Нот и Зефир — дети Астрея. Теперь и у них есть дети, и дети есть у их детей, и сотни ветров, ветрищ, ветерков рыщут по просёлочным дорогам, по путанным улочкам городов и городков и свободно парят над крышами домов. Щекочут лица недовольных прохожих, прячущихся в капюшонах ветровок, заматывающих шарфами лица и низко пригибающих головы к земле.
Был Питерский ветер Трэлос. Неустанный, налетающий со всех сторон, сбивающий с толку. Безумный. И удивительно свободный в своём безумии.
Был утренний бриз Евгенис — мягкий, нежный и ласковый, зовущий пройтись ранним утром по пляжу босиком, в одной лишь накидке, полупрозрачной, подобно морской пене, предавая своё тело ласковому Евгенису.
Был Шторм — Фавлос, бушующий от одиночества в своих морских покоях. Злится на себя за злость, наверное, и пытается сам от себя сбежать, потому вырывается на сушу со всей своей яростью.
Был жестокий ветер пустынь, который звали бедуины Танатосом, смерть несущим. Он налетал внезапно, и тот, кто не смог укрыться, оставался погребен под песками навеки. Он захлестывает песком каждую щель, бьёт в глаза, забивается под одежду, свищет, как лихой разбойник, рассекающий пустыню на коне. И не поймать его, не удержать, не смягчить его нрав никому.
Анапафс был семидесятым внуком Нота. Ему было сто лет. А может, тысяча? Неизвестно. Много лет назад, когда он был молод, совсем ещё ветерочек, он бесцельно скитался по улицам, перетекая с течением лет из одного городка в другой. И нигде не мог найти своё место. Выл от скуки в трубах, стучал в окна и убегал. Такие у ветра забавы. И вот однажды, слоняясь без дела, забрёл Анапафс на кладбище богом забытого городка, что лежало на окраине, в месте, где шоссе, широкое и длинное, проходящее через весь городишко и разделяющее его на две части, заканчивалось, и дальше простирался незастроенный пустырь, поросший травой. По левую сторону от шоссе, если смотреть со стороны города, и находилось кладбище с небольшой часовенкой из красного кирпича, построенной, кажется, ещё до революции, полуразвалившейся от времени, но всё ещё поблёскивающей на солнце позолоченным крестом, лишь слегка потемневшим с годами. Этот крест был чем-то вроде гордости. Чуть потускневшей, но всё ещё живой, настоящей.
Анапафс покружился над неухоженным цветником, поросшим крапивой, облетел со всех сторон часовню, зацепившись хвостом за вытянувшийся к небу крест, резко нырнул вниз, зарывшись в траву, и побежал, словно полевая мышь, среди листьев и цветов, между огороженных могилок, обдувая надгробные плиты, украшенные неживыми цветами. Была тишина, только трава шуршала от его прикосновений. И был покой. Зарылся ветерок в облетающую крону тополя и притих. И так ему понравилось слушать тишину на кладбище у пустыря, что тут и остался.
Время шло. Иногда кого-то хоронили, и Анапафс глядел, бродя вокруг людей, гладил плачущих женщин по щекам, трепал по волосам мальчишек, уткнувшихся в чёрные бархатные юбки матерей.
Но не дано понять вольному ветру — внуку Нота, правнуку Астрея — что такое смерть.
Время текло. Потом сыпалось. Из ветерка Анапафс стал ветром. Но так и не стал ветрищем. Покой — обитатель кладбища у пустыря. И имя ему Анапафс.