Гибель Кармен

Фойе заполнял слишком яркий свет. Малфой раздавал направо и налево слишком много улыбок и комплиментов, а слишком весёлые люди слишком часто нарушали ревностно оберегаемое Северусом личное пространство. Снейп чувствовал, что вполне мог бы описать Италию одним этим словом — слишком. «А Нарцисса?» «Заболела и предпочла остаться у родителей. Не хочу, чтобы билеты пропадали» Люциус лавировал между людьми со свойственной ему грацией, не забывая, конечно, попутно восхищаться очередным новым платьем очередной старой знакомой и буквально прокладывая путь к своей ложе сквозь сплошной поток пёстрых костюмов. За что Северус был ему крайне благодарен. За всё остальное — не был. Он следовал за то и дело склоняющейся в приветствиях светлой головой, всем своим видом выдавая своё отношение к тщательно отыгрываемому фарсу. У Малфоя был шикарный вкус. Именно поэтому для знакомства Северуса с итальянской оперой он выбрал Сан-Карло*. Театр поражал своими размерами и роскошью убранства: барельефы, тяжёлые занавеси, люстры-подсвечники изобиловали в невероятно огромном красно-золотом зале. Ненавистном красно-золотом. У Малфоя был шикарный вкус — Снейп находил его отвратительным. Как и идею провести эту неделю в Италии. — Если бы на твоём лице не было такого выражения, я бы, возможно, заключил весьма удачную сделку, друг мой, — наконец обращается к нему Люциус, открывая дверь в их ложу. Как и принято, он выкупил её полностью — пустая трата денег, по мнению Снейпа. Но кто когда-либо считался с его скромным мнением? — Если бы на его лице появился хоть малейший намёк на наличие интеллекта, я бы попробовал поверить в удачность этой сделки, — отрезал Северус, под аккомпанемент смешка Люциуса проходя на своё место и тут же утопая в мягкой обивке широкого кресла. Утонуть Снейпу сейчас хотелось в чём-нибудь другом — Неаполитанский залив, например, неплохо подошёл бы, тут недалеко как раз. Малфой опустился в кресло рядом, но трогать не стал. Люциусу всегда было комфортно молчать только с этим человеком. Люди говорят, в молчании истинная дружба познаётся. Люциус предпочитал называть их отношения другим термином. Снейпу было всё равно. Вот только в последние месяцы в их разговорах доля молчания увеличивалась обратно доле слов. Люциус даже сказал бы, что в геометрической прогрессии (если бы в своё время выбрал нумерологию, а не прорицания, конечно). Снейпу было всё равно. И даже эта поездка, кажется, не смогла вернуть тот былой баланс между ними. И Снейпу, чёрт его задери, было всё равно. Всегда, на всё — плевать. По крайней мере, так это выглядело. Последней мыслью Люциуса перед тем, как зал погрузился во мрак и его оглушили бурные и продолжительные аплодисменты, стал вывод о том, что чёрту он бы Снейпа не отдал. Кармен поёт о таких близких вещах, что Люциусу становится больно. Зато он убедился, что у него есть сердце — это неоспоримый плюс. Так же, как и минус. Насчёт Северуса он уверен не был, но порой казалось, что и у того в груди что-то бьётся. Если это не игра воображения Малфоя, конечно. Он скашивает глаза. Полускрытый мраком, чёрный силуэт остаётся неподвижным — лишь тонкие губы сжаты чуть плотнее обычного, да глаза неотрывно следят за действием на сцене. Малфою хочется напомнить о своём обещании — что Северус не разочаруется, даже наоборот, заинтересуется, но он вовремя прикусывает язык, ведь в те минуты это обещание было сродни мольбе — мольбе принять, послушать и вообще хоть раз сходить куда-нибудь с ним. Ну разве это так сложно, право слово, оторваться от своих склянок и бумажек с расчётами и выйти на свежий воздух — со свежими веяниями и свежими людьми? Но Снейп старательно считает их тухлыми, и в чём-то, наверное, прав. Во время третьего действия Люциус начинает сомневаться в своём выводе: эмоции на лице его спутника ещё ни разу не сменились. Малфою хочется раскрасить это бледное лицо, пока ещё молодое, но уже с потускневшими глазами. Кармен Бизе уже близка к смерти. Его Кармен — в самом расцвете сил, она желает танцевать и сводить с ума молодых бойцов. В переигранно непринуждённом жесте аккуратная аристократическая рука касается чужого колена. Кончики пальцев слегка подрагивают — почти в такт музыке. Северус или действительно настолько погружен в трагедию, что свершается прямо перед ним сейчас, или настолько искусно не замечает трагедии, творящейся рядом с ним уже больше года. Оба варианта равновероятны, ведь, к сожалению Люциуса, он давно разучился читать этого человека. Рука медленно скользит выше, на бедро, и Снейп удостаивает его вопросительным движением брови. О, это ещё не то движение, которым, возможно, он будет пугать своих учеников лет через десять — он ещё молод и впереди достаточно времени на то, чтобы потренировать грозность взглядов, резкость движений и строгость жестов. Люциус улыбается, представляя зельевара в будущем и ловя себя на мысли, что этот образ ему безумно нравится. Снейп уже открыто указывает глазами на руку, оторвавшись от сцены. У него ещё есть шанс остановиться, но Малфои не бросают начатое просто так. Пальцы скользят выше, и Люциус едва не чувствует ожог от чужого взгляда. Холод пряжки ремня остужает лишь на пару мгновений, а голос, призванный вразумить, заставляет терять рассудок быстрее: — Ты со всеми так в театр ходишь, Малфой? — и только то, насколько холоден и язвителен этот тон, заставляет Люциуса признаться: — Нет. — Думаю, это должно мне польстить, — Северус щурится и сжимает губы, наблюдая, как Малфой, явно боящийся, что его остановят, резким движением покидает своё кресло и оказывается у его ног. — Это останется только внутри этой ложи, — музыка усиливается, безумие Малфоя — тоже, и Северус чувствует, как одновременно с ослаблением ремня на его поясе, щёлкает замок на двери ложи. Надо же, Люциус вспомнил, что он волшебник. Однако защитных заклинаний он не накладывает и даже не закрывает тяжёлую штору. Снейп быстро понимает правила игры, мысленно радуясь ещё одному поводу сдерживаться. Потому что быть трусом непросто, зато безопасно. Снейп чувствует, что теперь Малфой не остановится. А ещё — что сам не хочет его останавливать. Он выдыхает чуть тяжелее, плотнее сжимая губы, когда Люциус высвобождает его член из брюк. Северус думает о том, делал ли тот подобное раньше, и если да, то кому. Он переводит взгляд на сцену, чтобы не видеть идеально сложенную косу, которую всё сильнее хочется растрепать, впустив в волосы руку и обязательно царапнув кожу головы ногтями, тонких пальцев, кольцом охватывающих основание члена, пока ещё совсем чуть-чуть припухших губ, нежно посасывающих головку, и блестящих в полумраке глаз — Малфой не перестаёт наблюдать. Люциус готов застонать первым — к сожалению, не от наслаждения, — когда Снейп отводит взгляд. Смущение, проступившее в его глазах буквально на долю секунды, пропадает в бесконечных тёмных омутах, направленных сейчас на какую-то (и плевать, что лучшую в Италии) певицу, и Люциусу больно осознавать истину. Он забирает чуть глубже, медленно обводя головку языком, проводя им по всем выступам на члене, и проникает свободной рукой под рубашку Северуса, чувствуя, как заметно напрягается его пресс. Пальцы впиваются в подлокотник, сминая обивку, оставляя отпечатки, но Снейп не даёт себе права на стон. Молчит он и тогда, когда Малфой беспорядочно скользит губами по всей длине, и тогда, когда тот проводит языком по мошонке… Северус не сдерживается только когда краем глаза ловит то, как Люциус заглатывает больше, чем наполовину, начиная ритмично двигать головой. Слабый стон знаменует поражение тактильных ощущений зрительным. Снейп больше не может делать вид, что то, что происходит на сцене, занимает его больше, чем то, что делает с ним его уже-не-друг — потому что как раньше уже точно не будет. Потому что как минимум он уже не сможет спокойно смотреть на губы, что только что были запачканы его собственной спермой. Не находя решения лучше, Снейп наколдовывает платок. Не зная, что ещё делать, Малфой вытирается. Розовые, чуть поблескивающие губы прижимаются к бледным и тонким ровно за момент до антракта. Северус решает за двоих, и оперу они не досматривают. Тишина в пути напрягает, и Люциус поёживается от холода, буквально исходящего от Снейпа. Ему нужен разговор, а тот, кажется, снова нырнул в себя — ну раз с Неаполитанским заливом не сложилось. — Она умрёт. — Кто? — Снейп выплывает из мыслей и снова вскидывает бровь. Люциус считает, что ему идёт. — Кармен. Он убьёт её. — Чрезвычайно важная информация, благодарю. Люциус вздыхает: его Кармен получает очередной укол, ещё не успев остыть (в голову закрадывается мысль о нарушении сюжетной линии либретто), и ему остаётся ждать и гадать, какой укол станет смертельным. Гостиница встречает их холодом роскоши. Снейп молчит. В последнее время молчит слишком много. И Люциус хочет, чтобы он сделал уже хоть что-нибудь — банально: оскорбил, накричал, ударил… Люциус хочет, чтобы вернулся тот вспыльчивый юноша из бедного отвратительного магловского района, сжатый, угловатый, вечно готовый дать сдачи. Люциус хочет… перестать хотеть — того Снейпа, что сейчас с ним (и нет, конечно, нет — с кем-то другим в своих мыслях), что так больно ранит своим молчанием и так возбуждает силой, долго копившейся и внезапно проявившейся, силой, слепленной из грязи и химических отходов Коукворта, собранной из обломков разрушенной Мародёрами гордости. Ария Кармен стучит в висках, и Люциус не сразу отделяет от этого стука перезвон ключей, покачивающихся буквально перед его носом на длинном пальце Снейпа. Ожидая, пока Малфой очнётся, Северус сжимает губы почти до синевы — конечно, в жесте недовольства. Забирая ключи, Люциус проклинает тот час, в который его Кармен появилась на свет. Ровно до тех пор, пока эти невозможно бледные и ставшие по дороге обкусанными губы не накрывают его собственные. И Малфой понимает: Северус молчит лишь потому, что не умеет говорить о подобном, а сам Люциус никогда не был настолько проницательным, чтобы его понять. Однако он желает надеяться, что справится.