Целая жизнь

Она не похожа на тех женщин, что он знал прежде. Ни на статных, обсыпанных пудрой и наигранно улыбающихся аристократок, что он знал при дворе. Ни на дам полусвета в тёмных будуарах. Ни на кого. Даже запах у неё совсем другой. От Белль пахнет луговыми травами, ветром, и совсем чуточку - дикими розами, которых не коснулась приручающая длань садовника. Она...дикая, дикая девочка из tiers*, бесстрашно с суковатой палкой наперевес идущая навстречу волкам, колдовству и, должно быть, самой судьбе. Прежде Адам брезговал такими - старые платьишки, простые причёски, неотточенная речь, без церемоний, грубоватая даже, как казалось ему поначалу. Прежде брезговал - но теперь не мог, не бог больше не... Казалось, на смену заклятию феи пришло новое - потому-то он и не может оторвать восхищённых глаз от Белль, потому-то и стремиться коснуться хотя бы мимолетно её руки. Свадьба скоро, и не должно им нарушать приличия (в который уже раз) - но это ничего. Сколько он ждал? Сколько лет? Он и вспомнить не может... Они подождут, правда? Теперь у них есть всё время мира - читать книги, бродить по саду, гулять по окрестностям. Заботиться о нуждах окрестного люда, ходить в старую церковь на мессу... Любить друг друга и растить детей. Аристократы думают иначе, чем простолюдины, чем даже petite noblesse**. Они не женятся по любви. Его отец никогда не любил мать - она была в его глазах всего лишь сосудом для произведения на свет нового наследника их славного рода. Куда больше отец был озабочен тем, чтобы выбить у короля и парламентов право считаться иностранным принцем*** - да так и умер, скрежеща зубами от злости. Об этом Адам не жалел - но его мать заслужила большего. И он сам - в глубине души, за всеми высокопарными словами о долге перед своим родом - не хотел. Жениться на простолюдинке - жуткий мезальянс. Ещё долго во всех парижских салонах будут обсуждать его чудачество, и спишут, должно быть, на дурной воздух и прочие глупости. Ничего. Он защитит Белль. Он научит её, как поставить себя в обществе так, что у всякой сплетницы отвалится язык. Белль научится - она способна научиться всему, чему только хочет. Быть принцем, быть благородным - тяжкая задача. На порядок тяжелее быть при этом ещё и достойным человеком, не лишённым сострадания. Разве тогда, будучи молодым и глупым, он не относился с презрением к tiers? Среди книг библиотеки удобно угнездился томик Буленвилье, который со свойственным ему и всему их сословию высокомерием утверждал, что аристократы пошли от франков, они - высшая раса, раса завоевателей, и жалкие потомки галлов должны покориться им, не заслуживая никакого права, кроме права побеждённого. В юности он, тщеславно любуясь своими светлыми волосами в начищенных зеркалах спальни, любил припоминать эти строки, сейчас же не пустил в огонь этот опус только по твёрдому убеждению, что книги не должны гореть. Даже такие. Ничего - они с Белль прочтут ещё много чего интересного, что забьёт мерзкий привкус теории превосходства по праву завоевания. Адам не отказался бы перечитать с Белль Вольтера - чтение не самое благопристойное, но в высшей мере интересное. Когда он был юн, то подмечал за Вольтером привычку высмеивать, но теперь казалось - тот умеет и оплакивать, зло, горько и ожесточённо оплакивать беды человеческого рода. У них с Белль впереди целая жизнь. Дни до свадьбы пролетают, как одно мгновение. Блеск празднества, свечи, улыбки, наряды, её улыбка и белое платье, чистое, как её тело и душа... У них впереди целая жизнь, Адам был в этом уверен. Стрелки отсчитывали минуты и часы уходящего года тысяча семьсот восемьдесят восьмого от Рождества Христова.