Beatus Vir

      Спуск Эрика в ад начался с хриплым шепотом: «Прости меня, Отец, ибо я согрешил». Сквозь вуаль исповеди Эрик мог различить лишь цвет губ мальчика, так сильно покусанных от беспокойства, что они напоминали ему губы беспутной женщины. Он обратил внимание на мягкий акцент голоса, и тишина вызывала у него благоговение.       После своего назначения в этот приход Эрик выслушивал исповедь только один раз в неделю. И каждый раз мальчик терпеливо выжидал своей очереди, чтобы доверить священнику грязные остатки своего разума, шепча о том, как сложно ему не прикасаться к себе, и о том, как он, не сдержавшись, кусает подушку, чтобы никто не мог его услышать. Он признавался, что человек, возбуждавший его и заставлявший трепетать от одного лишь своего вида, был человеком Божьим, самым святым и благочестивым из людей, и мальчик был так влюблен в него, что он чувствовал агонию, которую испытывал Иисус в Гефсиманском саду.       Священник вспотел под своей сутаной. Мальчик смотрел на него через вуаль; желтый дневной свет ослеплял его, ореолом подсвечивая его непослушные волосы. Он выглядел невероятно молодым, девственным и нерушимым. Кровь Эрика кипела в его венах, потому что безбрачных и целомудренных куда проще привести к искушению.       Если бы это было на другой неделе, его голос остался бы неизменным. Он как обычно велел бы мальчику помолиться за Святого Отца, Аве Марию и за Краткое славословие в дополнение к раскаянию. Эту же формулу он использовал для всех своих исповедников, за исключением тех, чьи грехи были слишком тяжкими, чтобы их оправдать. Эрик продолжал перебирать свои четки, пытаясь погружаться в исповедь только на половину, но это не спасало его от той привлекательности, которую излучал мальчик из церковного хора со странной алой улыбкой.

***

      Вместо этого дверь исповедальни заскрипела, и мальчик проскользнул внутрь; его одеяния покорно повиновались его движениям.       — Тебе нельзя находиться здесь, — пробормотал Эрик, скользя глазами по раскрасневшимся щекам мальчика и его статной фигуре; соски проступали через белую ткань хлопковой рясы.       — Простите меня, Отец, — снова сказал мальчик, вставая на колени, чтобы казаться меньше, и скругляя плечи, чтобы Эрик мог коснуться их успокаивающей рукой. Вскоре священник почувствовал запах свежего теста, пробивающийся сквозь нити одежды певчего.       — Что ты делаешь? Тебе нужно уйти.       — Вы говорите об одном, но имеете в виду совершенно другое, Отец, — отвечал мальчик, — как же я могу встать на путь истинный, когда Вы меня так смущаете?       — Господь видит и слышит все грехи, — беспомощно отрезал Эрик, — к тому же, это его дом.       — Тогда Бог — мой свидетель.       Священник выкинул из головы все мысли, когда паренек наклонился, чтобы поцеловать его; влажное давление его губ было уверенным, и все его тело вздымалось огнем. Эрик отдернулся назад, готовый покончить с этим безумием, когда взгляд мальчика с глазами, полузакрытыми в желании, поймал его, и, прежде чем тот успел что-то предпринять, певчий вновь подался вперед, прильнув тонкими губами ко рту Леншерра, как будто это был сосуд с медом или вином. К тому времени, когда священник уже начал задыхаться и вынужден был отстраниться, он осознал, что они обнимают друг друга с безрассудным отчаянием. Он вдыхал непорочный пот, стекавший по шее мальчика, и это пробуждало в нем те чувства, которые он подавлял в себе с того момента, когда поклялся в вере Христу и в своей целомудренности.       — О-Отец! — ахнул паренек, возвращая Эрику ясность мыслей и, если не ломая образовавшиеся чары, то во всяком случае точно возвращая ему представление о своем сане. Он перевел дыхание и медленно отстранился, задумавшись о чувстве морали, которое он предал.       Мальчик схватился за него и сжал его руку.       — Пожалуйста, Отец. Я не прошу о многом, только об этом. Только в этот момент, — он умолял, и лицо его было таким бесхитростным и уязвимым, что жалость нахлынула на Эрика, стирающего с щек певчего непрошеные слезы. И Леншерр снова потерялся, когда его палец достиг верхней губы паренька, и тот взял его в рот, посасывая, а затем начал аккуратно покусывать, спрятав свой взгляд за длинными ресницами. Его щеки горели, а взор был обращен на Эрика, светящегося от желания.       И где этот мальчуган научился этим трюкам шлюхи? — беспомощно задумался святой отец.       — Я думаю о Вас, Отец. Я вижу Вас, листающего страницы Библии, и думаю о том, каково это, поцеловать Вас. Я слушаю Евангелие и думаю, как сильно я хочу, чтобы Вы прикоснулись ко мне.       — Остановись, — сказал Эрик, накрывая рукой рот мальчика. Он не знал, что озвучивал свои мысли вслух, пока певчий льстил ему. Облизнув пальцы, паренек задернул подол рясы священника.       — Отец, Вы… — мальчик облизнул губы, — я хочу попробовать вас на вкус.       Господь, дай мне сил. Эрик молился, его дух был в смятении, но плоть его горела желанием. Первое прикосновение было словно электрическим. Леншерр сжал челюсти, когда кончик пальца скользнул по шраму на его члене. Певчий обхватил пенис руками, скользя ладонью по всей длине, постепенно увеличивая скорость; скольжение улучшалось за счет влажности кожи и смазки.       С каждым движением руки воздух вокруг них становился все более горячим, наполняясь жаром и потом, а каждое скольжение делалось глубже, обнажая член священника до яиц. Эрик сглотнул, желая расстегнуть ворот стягивающей его горло рубашки, но он обнаружил, что не может оторвать рук от мягких волос мальчика, взявшего его член в рот так глубоко, что почти довел его до оргазма.       Наконец Леншерр подался вперед, постанывая. Прошло слишком много времени с того момента, когда к нему в последний раз кто-то прикасался с романтическими намерениями, поэтому даже небрежный минет в исполнении юнца смог заставить его кончить. Мальчик начал закашливаться, когда член врезался ему в горло, и Эрик облегченно выдохнул, дав мальчику достаточно времени, чтобы отдышаться; рот и щеки паренька были забрызганы спермой.       В такой жаре и тумане было сложно думать о чем-то отстраненном. Смутившись, мальчуган начал слизывать со своих пальцев сперму, не отводя при этом взгляда от святого отца.       — Зачем ты это делаешь?       Певчий, причмокнув, вынул палец изо рта.       — Онан был поражен тем, что позволил его семени упасть на землю. Я бы не хотел, чтобы Господь был недоволен моим видом, — нахально усмехнулся мальчик, заставив Эрика утешить себя тем, что тот, по крайней мере, узнал хоть что-то из Святой Библии.       Когда певчий поцеловал его, Эрик не сопротивлялся, несмотря на холодный страх, который, как змея, затаился у него в животе. Как теперь он сможет посмотреть в лицо знакомым, не чувствуя стыда? Как он взглянет в глаза родителям этого мальчика, не вспоминая, как изысканно и утонченно он выглядел, каким он был распутным и греховным?       — Помолись за совет, Чарльз, — хрипло прошептал Эрик, хотя на самом деле он хотел сказать, что он больше не собирается приглядывать за отбившейся овечкой из своего стада.       Мальчик не обратил внимания на то, что говорил священник, он был оглушен тем, что он считал любовью, и, когда он встал, Эрик увидел, что из одежды на нем была только ряса и что он, очевидно, безумно устал, расплачиваясь за свою пустую болтовню.       — Я приду к Вам на следующей неделе, Отец, — паренек широко улыбнулся, испытывая неописуемое головокружение; все существующие грехи и распутства были заключены в его красивом лице. Эрик наблюдал за ним с задумчивым, потерянным чувством собственного «я».       Священник застегнул свои слаксы и рясу; остановился, прежде чем снять с себя духовный воротник. Он долго смотрел на кусок жесткой ткани. Затем он вздохнул и прошептал в пустоту: «Нет, я не думаю, что ты придешь».