нас с тобой (уже) не было

Антон вглядывается в лицо Арса и видит там целое, блять, н и ч е г о, а потом усмехает сам себе, мол, а чего ты вообще ожидал. Арсений — это ёбанное солнце, у него глаза — алмазы, сапфиры и сверхновые, и Антон не понимает, когда успел так проебаться. Арсений смеётся, Антон фальшиво улыбается, и ему дурно, когда он видит на пальце Арса кольцо, блестящее, новое, а потом тот шепчет «я влюблен в неё, боже, так влюблен», и Антона тошнит-мутит так сильно, что хочется упасть на диван, выпить пачку ибупрофена за раз и н и к о г д а больше не видеть такого счастливого (с кем-то другим) Арсения. Ни-ког-да. Антон, конечно, понимает, что это не вина Арсения — выжженые ёбанным господом богом на сердце Антона буквы имени Попова. Не его вина, конечно же нет. Арсений выжигает его душу не специально, но будто паяльником — медленно, с ювелирной точностью. У Антона в глазах темнеет, но, блять, он лишь в ответ улыбается и хватает бутылку водки, шепча сипло, хрипло, выдавливая эти слова с такой болью, что проще было бы сдохнуть, в тысячи раз проще. — За тебя, — из-за тебя. Антон глотает правду вместе с водкой. Легче не становится. Не то, чтобы должно, но как бы, блять, хотелось. Время идёт на пятый час и на вторую половину огромной бутылки водки, они смеются, и Антону херово, всё ещё херово, но он делает вид, что всё в порядке, потому что он не надеялся на долго-и-счастливо, он просто-напросто такого не з а с л у ж и в а е т. Арсений дышит на ухо, даже чересчур пьяный, настолько, что стоило бы проблеваться в ванной и завалиться спать, но они всё равно валяются (ютятся) на узком диване. Антону кажется, что от такого шепота у него скоро встанет, а Арсений только распаляет, продолжает болтать о какой-то ерунде (Антон не слышит, просто не может), и невольно ведет рукой по чужому бедру, вырисовывая узоры, а у Антона в голове всё-таки стучит, что всё, хана тебе и- — Блять, — Антон дышит тяжело, и это срывается с губ невольно, необдуманно, неосознанно, но Арсений всегда был ёбанным Арсением, он лишь ухмыляется и руку не убирает, выше ведет, будто бы нихуя не понимает (Антон знает Арса, по крайней мере, достаточно, чтобы знать, что это л о ж ь). Арс молчит, ну, Антон его точно не слышит, слышит только своё тяжелое дыхание, дрожь сердца и ощущает бегущие по рукам и телу мурашки, подрывающие внутри все последние оборонительные баррикады. — Пожалуйста, — Антон глаза закрывает, не зная, молит ли он остановиться или продолжить, и всем известным ему богам молится — аллаху, иисусу, ганеше, шаве, — а Арсений позволяет ему, потому что чётко ощущает под своей рукой чужой — стоящий — член, а ещё видит на чужих щеках румянец ярче коралла, и будто бы, блять, никогда и не было этих лет дружбы. — Не надо, Арс, — вновь говорит Антон, а потом буквально сквозь закрытые веки видит, как Арсений снимает кольцо, убирая то в карман, и как оно звенит о ключи от чужой — её — квартиры. — Блять, пожалуйста. Арсений его не слышит, только и делает, что молнию на чужих штанах расстёгивает, да трезвеет во взгляде так, будто и не было половины бутылки водки на двоих и почти без прикуски. Тишина бьёт по перепонкам тяжелым дыханием, а затем — скользящей горячей рукой по члену. Как будто это не Арсений без пяти минут женат. Как будто это не Арсений когда-то сказал, что с этим надо заканчивать. Как будто Антон сейчас не находится в своём собственном карцере на двоих человек, будто бы в самом деле в чём-то провинившийся. В том, что тебя люблю, блять, придурок, думает Антон и кончает, а Арсений только носом ведет по щеке, влажно целует в лоб и судорожно бормочет что-то вроде «прости, прости, Антоша», и Антон, блять, не разбирается в этом мире от слова ни-ху-я. В конце концов, Арсению на него, вроде как, похуй — у него есть почти-жена и счастливое будущее с детишками, вероятностью в сто процентов. И Антону хочется вмазать ему, высказать всё, но он молчит и выходит из квартиры, и закуривает, тяжко, мучительно, даже не снимая липнущих к телу штанов. Арсений встаёт рядом, берет из рук Антона сигарету и делает затяжку тоже, потому что она ему курить не позволяет, даже пить — и по поводу — и то не всегда. — Прости. И Антон на это хмыкает, тускло, незначительно, потому что он мало того, что заебался, так ещё и проебался окончательно — тоже. Водка недопита, и Антон старательно старается это исправить, а Арсений смеется, забирает и бутылку из чужих рук, а потом целует. Антону бы въебать ему, правда, хорошенько так, а потом сказать, что «нахуя ты сказал мне, что помолвлен?», но Антон молчит. Потому что он, в конце концов, хороший друг. Потому, в конце концов, он и не целует Арсения в ответ, только молча просит — у х о д и.