Под этой кардинальской мантией

— Я не женюсь на герцогине Сквиллаче. Но поеду в Неаполь, чтобы представлять своего младшего брата. — Хуан… — Ну должен же кто-то из нас убедиться, что она подходящая невеста. Или ты предпочёл бы взять эту честь на себя? — Я не могу. У меня дела в Риме. — А… Значит, слухи правдивы. (смешок Папы) — Что за слухи? — Что под этой кардинальской мантией всё ещё может находиться мужчина… Хуан усмехнулся при воспоминании о недавних событиях. Выражение лица его брата было бесценно — но в то же время удивляло. Неужели после всего Чезаре действительно был столь наивен? Неужели он, мастер интриг и тайн, действительно думал, что никто не заметит его… хорошо, необычное отношение к мадонне Урсуле Бонадео? Гонфалоньер лежал на бывшей кровати своей матери в папском поместье. Почти опустевшая бутыль лучшего итальянского красного вина стояла подле него на прикроватном столике. Сколько времени прошло с тех пор, как его мать «удалили» из покоев его отца — и из его сердца? С тех пор произошло много перемен, и не все они были к лучшему. Их фамильный клан распался; он существовал только в умах их врагов, которые были слишком запуганы могущественной репутацией семейства Борджиа, чтобы рискнуть проникнуть взором за занавес. Хуан не был дураком (или кем-то ещё в этом роде). Он не беспокоился о Лукреции и Джоффре так, как, возможно, беспокоился его старший брат. Его чувство семьи никогда не было таким сильным, как у Чезаре; не говоря уже о том, что любовь Чезаре к их маленькой сестричке всегда была немного странной. «Немного странной»? Возможно, правильнее будет сказать «раздражающей». Больше, чем писклявый голосок и ребячливое поведение своей сестры, Хуан не любил только необычную привязанность к ней Чезаре. (И, разумеется, при всём том, насколько талантливым Чезаре обычно был, когда нужно было что-то скрыть, свою привязанность к Лукреции он демонстрировал всему миру). Но, разумеется, чувства Хуана нельзя было назвать ревностью. В отличие от Лукреции и многих других, он не стремился заполучить привязанность Чезаре. Ведь так? Хуан закрыл глаза и вздохнул. Мысли о семье каждый раз доводили его до изнеможения, но он всё равно оставался одним из них. Борджиа. Он никогда не стал бы гонфалоньером папской армии, если бы Папа не был его отцом, и никогда не смог бы обеспечить себе образ жизни, к которому привык.

***

Какой-то звук заставил его снова открыть глаза. С изумлением он осознал, что в комнате стало темно, и в витражное окно больше не светит солнце. Хуан сел и протёр глаза. Должно быть, он уснул, но как надолго? Он почти забыл о звуке, который его разбудил, — как вдруг тишину нарушил кашель. Встревожившись, Хуан потянулся к лежащему рядом с кроватью мечу и попытался опознать нежданного посетителя. К сожалению, он (или она) прятался в тени тяжёлых бархатных занавесей возле двери. — Кто здесь? — требовательно спросил Хуан. Облака за окном разошлись, и одинокий луч лунного света упал к ногам посетителя. Глаза Хуана расширились, когда он осознал, что алая ткань, на которую он смотрит, является частью кардинальской мантии. — Чезаре? — предположил он и оставил оружие в покое. — Это нельзя назвать подходящим визитом. Ты мог хотя бы постучаться. Разве наш дорогой отец не учил тебя хорошим манерам? — он усмехнулся. Чезаре продолжал молчать, и это заставило Хуана нахмуриться. — Так что же? Ты утратил дар речи, брат? Это что, какая-то игра? Чезаре пытается его напугать? Или может ли быть такое, что он ошибся, и незнакомец в его комнате — вообще не его брат? (В последнем случае Хуан не был уверен, какая из версий окажется ужаснее). — Из всех людей ты последний, у кого есть право учить других хорошим манерам, Хуан, — хрипло ответил наконец голос Чезаре Борджиа. Хуан выпрямился, осознав, что алый подол начал колебаться в движении. Шаги Чезаре были медленными и почти беззвучными — не в первый раз он напоминал брату хищника, подкрадывающегося к добыче. Несмотря на то, что Хуан знал — он окажется в более уязвимой позиции, если Чезаре подойдёт к кровати в то время, как он продолжает сидеть, — он не мог найти в себе силы встать. Внезапно у него возникло не слишком приятное ощущение, что он — добыча, которая хочет, чтобы её поймали. Подойдя вплотную, Чезаре взглянул на младшего брата сверху вниз. В его глазах не было ни тени гнева, и всё же он был окружён аурой опасности. — Из всех людей? — переспросил Хуан, только чтобы нарушить тишину — ну, и, разумеется, потому что чувствовал, что заявление брата его слегка задело. — Полагаю, это всё, что ты видишь во мне, брат? Всего лишь живой пример плохих манер? Безо всякого предупреждения Чезаре наклонился и упёрся руками в кровать, по обе стороны от тела брата. Так близко, что их носы почти соприкоснулись, и Хуан изумлённо отдёрнулся. — Я вижу в тебе больше, чем ты можешь себе представить, дорогой Хуан. То, как кардинал выдохнул его имя, заставило Хуана вздрогнуть. Был ли он когда-либо прежде так близко к Чезаре? Он тяжело сглотнул и попытался подумать об ответе, который поможет ему быть менее похожим на глупого и ребячливого младшего брата, которым он чувствовал себя в этот миг. К сожалению, разум отказывался ему служить. — О, да? Что ж, это… — пробормотал он, понятия не имея, как должно закончиться это предложение. Чезаре улыбнулся. Улыбкой, которая всякий раз заставляла Хуана чувствовать себя таким слабым — стоило ему её увидеть. Если бы у Хуана ещё оставались какие-то сомнения по поводу того, насколько хорошо Чезаре умеет обводить всех вокруг пальца, сейчас бы он отбросил их полностью. — Перестань так улыбаться, мой ответ был не настолько смешон, — произнёс Хуан своим обычным угрюмым тоном, но этим только заставил брата улыбнуться шире. — Ты так предсказуем, — проронил Чезаре, и Хуан смутился ещё больше. Кардинал не пытался сменить позу, и Хуан начал испытывать страх. Он не признался бы в этом никому — но он побаивался человека, который был сейчас перед ним. — Чего ты хочешь, Чезаре? — спросил гонфалоньер, не отводя от брата взгляда. Если это была игра в то, чей ум окажется искуснее, он определённо проиграл, но не собирался уступать брату трибуну победителя без лёгкой борьбы. Чезаре ухмыльнулся. — Я пришёл показать тебе… — прошептал он Хуану в ухо, заставив того снова задрожать. — Показать мне… что? — машинально шепнул Хуан в ответ. Прежде чем он осознал, что с ним происходит, Чезаре толкнул его на кровать и встал над ним на колени. — …мужчину под этой кардинальской мантией… Глаза Хуана расширились, когда он взглянул в лицо брата. Сильный запах ладана одурманивал его и ещё сильнее заставлял чувствовать себя побеждённым. Мягкие завитки тёмных волос защекотали его щёки, когда Чезаре наклонился ближе. Хуан чувствовал дыхание брата на своих губах, и ему хотелось отвернуться — но он был заворожен глядящими на него тёмно-зелёными глазами. Чезаре только дышал и дразнил Хуана «недопоцелуями». Повинуясь инстинкту, Хуан разомкнул губы, но так и не получил того, чего ожидал… и почему-то так сильно хотел. Чезаре медленно высунул язык и лизнул губы брата, но так и не поцеловал его по-настоящему. А Хуан всё так же лежал на кровати, чувствуя себя загипнотизированным. Это было настолько нереально, настолько похоже на сон… Хуан приподнял голову, собираясь поцеловать эти манящие губы, но вместо этого охнул от изумления и боли, когда его грубо дёрнули назад за волосы. Сильная хватка на его рыжих локонах заставила его снова откинуть голову на кровать и подставить Чезаре беззащитную шею. Он охнул снова, почувствовав поцелуи брата и влажный язык, медленно скользящие по шее. Отчётливое ощущение и осознание того, насколько запретным было то, что они делали, послало мурашки по спине Хуана. Не говоря уже о том, что они делали это в спальне бывшей папской фаворитки… своей матери. Внезапно Чезаре отстранился, оставив брата с чувством странной неудовлетворённости. Глаза Хуана следили за каждым движением кардинала, пока тот разоблачался от своих драгоценных одежд. Он помимо воли почувствовал себя разочарованным, когда алая ткань была скинута лишь для того, чтобы открыть пару чёрных панталон. — А ты нетерпелив, а? — со смешком спросил Чезаре, заставив Хуана сперва изумлённо моргнуть, а затем виновато усмехнуться. — Ты меня знаешь. Терпение никогда не было одной из моих главных добродетелей… Одежды Чезаре упали на пол, но никто из братьев не обратил на это внимания. Какой-то миг Чезаре не двигался с места, глядя сверху вниз на Хуана, который был уверен, что его растущее желание уже отчётливо видно. Хуан поднял руки и положил их на бёдра Чезаре. Ему хотелось немедленно сдёрнуть с брата панталоны, но удалось сдержаться. Наконец Чезаре наклонился и грубо поцеловал его. Хуан чувствовал, как борода брата слегка царапает его кожу; чувствовал смесь вкуса Чезаре и вина во рту. Чезаре сделал попытку снова отодвинуться, но на сей раз Хуан положил руку брату на шею и удержал его на месте. Всё, чего ему хотелось, это продолжать целовать эти сладкие губы. После нескольких попыток старший из братьев Борджиа перестал сопротивляться. Его рука, всё ещё державшая Хуана за волосы, сжалась сильнее, и поцелуи стали более страстными. Хуану стало интересно, всегда ли Чезаре целуется так, или же кардинал воспользовался возможностью быть более грубым, чем когда-либо смог бы быть с женщиной. Они пылко целовались, стукались зубами, кусали губы друг друга — и в какой-то миг Хуан остался без рубашки. Вскоре он ощутил тепло обнажённой груди Чезаре, прижавшейся к его собственной груди. Уже в который раз он подумал — какая жалость, что тело его брата целыми днями скрыто под одеждами священнослужителя. Кремовая бледная кожа и тугие мускулы воистину были зрелищем, которое он бы не отказался лицезреть… Хуан слегка разочарованно вздохнул, когда Чезаре убрал колено, которым вжимался ему между ног, и снова начал целовать его шею. — Перестань дразниться… — пробормотал младший Борджиа, чем вызвал у брата смешок. — Я только начал… — откликнулся Чезаре в перерыве между двумя поцелуями. Хуан чувствовал себя полностью одурманенным, но всё же достаточно осознавал происходящее, чтобы немного беспокоиться из-за открытой двери за их спинами. Что, если кто-то войдёт прямо сейчас? Слуга? Джулия? Не говоря уже об их отце. Хуан не знал, чем можно будет хоть как-то оправдаться в подобном случае. Но никакие переживания не помешали ему запустить пальцы в мягкие волосы брата и наслаждаться каждым прикосновением, поцелуем и укусом. Чезаре спустился ниже, начал ласкать ключицы и грудь Хуана. Хуан охнул, почувствовав влажный язык в своём пупке. Чезаре провёл ладонями по его бокам, остановился на талии и, расшнуровав панталоны, сдёрнул их одним быстрым движением. Хуан тяжело сглотнул, когда прохладный воздух коснулся его пульсирующего члена, — а брат снова встал на колени и взглянул на него с откровенной страстью в глазах. Это был не первый раз, когда он заметил тьму в своём брате, — но на сей раз осознание пронзило его столь остро, что имя Чезаре сорвалось с его губ. Чувствуя нарастающий внутри жар, Хуан медленно перевернулся на живот. Чезаре не озвучил свои желания вслух, но они были написаны у него на лице. Послышался звук снимаемой ткани — Чезаре стащил собственные панталоны. Только в этот миг Хуан осознал, что задержал дыхание. Его разум всё ещё был затуманен, и он не был уверен, Чезаре тому виной или же выпитое вино. Сердце колотилось в груди, горло пересохло. Гонфалоньер охнул, когда брат толкнулся в него без предупреждения; невольно вцепился в простыни и вжался лбом в матрас. Чезаре дал ему несколько мгновений, чтобы привыкнуть к ощущению, но Хуан чувствовал, как брат дрожит от нетерпения. Когда Чезаре наконец начал двигаться, Хуан помимо воли застонал вслух. Подушка, в которую он вжимался лицом, приглушила его голос. Лёгкая боль заставила его сжаться — и Чезаре громко застонал. Хуан был рад, что сейчас брат ничего не говорит. Он и так никогда не говорил ничего сверх необходимости (кроме тех случаев, когда пытался убедить кого-то что-то сделать), но сейчас у него уж точно не было на уме никаких важных мыслей. Хуан попытался заглушить звуки, которые издавал, подушкой, но не смог удержаться от громкого стона, когда Чезаре обхватил ладонью его сочащийся смазкой член и хрипло прошептал в ухо: — Не делай этого. Дай мне тебя услышать… Когда Хуан застонал от наслаждения, Чезаре окончательно перестал сдерживаться. Продолжая отрывисто ласкать брата правой рукой, он сжал левой его бедро, удерживая на месте, — в то время как толчки становились всё сильнее и чаще. С каждым толчком боль всё больше и больше сменялась удовольствием, и Хуан начал чувствовать, как растёт напряжение в низу живота и подступает экстаз. Он охал и стонал, даже не пытаясь молчать. Страх быть пойманным за актом кровосмесительной содомии оказался полностью вытеснен ощущением Чезаре внутри и звуком стонов брата, полнящим слух. Он чувствовал себя полностью во власти Чезаре и был уверен, что тот это понимает. Хуан, гордившийся тем, что был бунтарём с самого детства, внезапно почувствовал, что на самом деле ему всегда хотелось быть только младшим братом Чезаре. Вот он, покорный, делающий всё, что велит Чезаре, жаждущий его прикосновений ещё больше, чем привязанности, — так же, как и милая Лукреция. Ещё несколько толчков — и Хуан больше не смог терпеть. Слыша, как Чезаре шепчет его имя, он громко застонал и выгнул спину, выплёскивая семя в руку брата, сжимающую его член. Чезаре вонзился в него ещё несколько раз и тоже кончил с громким стоном. Тело Хуана обмякло на кровати. Он дрожал, но чувствовал себя полностью удовлетворённым. Вскоре он почувствовал, как Чезаре выскальзывает из него — но не меняет позу. Кардинал наклонился, чтобы поцеловать Хуана между лопаток, — и, несмотря на жар и пот, простой поцелуй послал по спине мурашки и усилил дрожь. Кровать скрипнула, когда Чезаре встал, но Хуан слишком обессилел, чтобы двигаться. Всё, что он мог, это повернуть голову и смотреть на брата, который уже начал одеваться. В то время как Хуан был уверен, что выглядит именно так, как должен выглядеть тот, кого несколько минут тому назад вдалбливали в матрас, Чезаре выглядел свежим и собранным, как всегда. Так, словно собрался читать проповедь. Только взъерошенные волосы и лёгкий румянец на щеках давали намёк на то, чем он только что занимался. — Что ты делаешь? — сонно пробормотал Хуан, глядя на брата из-под полуприкрытых век. Чезаре одевался так же плавно и изящно, как делал всё. Хуан не удержался от мысли, есть ли во всём мире хоть что-то, способное пошатнуть невозмутимость его брата. Следующие слова Чезаре заставили Хуана задержать дыхание. — Я же говорил тебе, Хуан. У меня дела. Всё, что он мог, это лежать на кровати своей матери и смотреть, как кардинал покидает комнату.