Павший

Перед самым рассветом, когда сон омывал его разум, Кьяро осознавал правду. Он никогда бы не смог спасти Чезаре. Он точно это знал. Знал всегда, ещё до того, как заявил колдуну Никколо, что Чезаре должен жить. У Чезаре должен был быть выбор, настаивал Кьяро. Кьяро поможет держать под контролем демонов, завладевших Чезаре, и убьёт его, если потребуется. Но в полусне он знал, что это уверенное заявление – всего лишь пустые, фальшивые слова. На самом деле он никогда бы не смог убить Чезаре – ни тогда, ни теперь. В тот день, когда он встретил оцепеневшего Чезаре, бродившего среди развалин, не жалость удержала его руку. Да, злобные насмешки Хуана по поводу судьбы Чезаре вызвали жалость, – но остановила его надломленность, которую он увидел в глазах Чезаре. Безнадёжность, полнившая взгляд Чезаре, отразилась в его собственных глазах – вне зависимости от того, что бы ты ни делал, этого всегда будет недостаточно. О, как ему это было близко… Если быть честным, то Кьяро всегда, ещё до встречи с Чезаре, понимал, что сколько бы людей он ни убил, ничто из того, что он сделает, не спасёт его отца. Но это смирение жертвенного ягнёнка, увидевшего нож! В этот миг Чезаре был прекрасен, столь болезненно прекрасен – слёзы заставляли его глаза блестеть сильнее, бледность придавала коже безукоризненность мрамора. Может, Кьяро и не мог запустить пальцы в эти мягкие волосы и сцеловать слёзы, но не мог он и стать палачом. Не для этого юноши, который подставил ему горло, который готов был обняться со смертью, испытывая смесь отчаяния и облегчения. А потом, когда Чезаре бросился с башни, его сердце сковал ужас. Кьяро не помнил, как сбежал вниз – хоть и знал, что падение должно было стать смертельным. Он был ошеломлён тем, какое облегчение испытал, услышав слабое биение сердца Чезаре. Это он помнил, когда бодрствовал. Сны рассказывали иную историю. О том, что он увидел, что почувствовал и чего хотел. Кожа Чезаре была такой бледной, такой мягкой. Демоны сбросили одеяло с гибкого тела, окружили его в насмешке на объятие. Он едва не кинулся к Чезаре, но его остановило предостережение колдуна, что это единственный шанс Чезаре спастись. И вот он смотрел, как тьма насилует Чезаре, вздрагивал от каждого звука, исходящего из его охрипшего горла, каждого содрогания истязаемого тела. Завитки демонической силы держали Чезаре так собственнически – как ревнивый любовник. Стоны, разрывавшие горло Чезаре, были полны муки, он пытался проснуться, но его сны перекручивали его во что-то более тёмное и гораздо более зловещее. Было ли сном или воспоминанием то, как длинные ноги Чезаре, такие стройные даже тогда, раздвинулись чуть шире, и бёдра начали слегка приподниматься навстречу тьме, что насиловала его тело? Когда его губы приоткрылись для очередного долгого стона, послышался ли в нём отзвук опьяняющего экстаза, вплетённый в агонию? Прекрасен, прекрасен, прекрасен. Это было святотатством. Это было осквернением всего святого – это спаривание демонов с невинностью… но одного Чезаре адским силам было мало. Эдемский змей делал соблазнительным каждый вздох Чезаре, его коварный голос нашёптывал Кьяро, чтобы тот подошёл ближе, узнал, какие именно прикосновения заставляют Чезаре сладострастно стонать и вскидывать бёдра. Этот ангел уже пал, его тело отдано тьме точно так же, как обещана душа. Так разве от него убудет, если надругаться над ним ещё раз? Какой вред Кьяро причинит, если коснётся этих полночно-чёрных волос или погладит бледную кожу? Если погрузится в глубину уже изнасилованного тела, которое выгибается так, словно приглашает его занять место демонов? И Кьяро ужаснулся собственному желанию подойти и предъявить права на это тело, так приглашающе выставленное напоказ, и услышать, как стоны Чезаре сменятся криками. Кьяро затрясло от ужаса. Он никогда не думал, что в нём присутствует такая тьма, что он способен на желания, больше подходящие зверю, чем человеку. Но жажда схватить и овладеть была столь мощной, столь ошеломляющей, что любое желание помогать, любить и защищать тускнело на её фоне. Раздираемый этими противоречивыми чувствами, Кьяро не двигался с места – не мог сдвинуться – даже когда колдун предупредил его. – Было бы лучше просто убить его. Этот юноша хотел умереть с человеческим сердцем. Да. Да. И – нет. Если бы Кьяро мог спасти Чезаре, он сделал бы это той ночью, до того, как демоны закончили свою работу и покинули обнажённое тело Чезаре, впавшего от изнеможения в забытье. Или он мог бы сделать это потом, пока Чезаре спал, – подарить ему быструю и безболезненную смерть. Он не сделал ничего – потому что был себялюбивым трусом. Потому что не вынес бы смерти Чезаре, но в то же время не осмеливался предъявить на него права. Всё, что он мог, это стоять и смотреть с вожделением – а потом отвести взгляд. И он всегда остро осознавал, что тёмные глаза Чезаре следят за каждым его движением, – но не мог обернуться. Потому что боялся, что если спросит, ему могут ответить согласием, и тогда уже пути назад точно не будет. И вместо этого он сошёлся с Лукрецией, окружил её всей нежностью, на которую был способен, – потому что она была маленькой и хрупкой, была частью Чезаре, и он мог быть с ней нежным и любящим – таким, каким никогда бы не смог быть с Чезаре. Потому что не было ни одной причины, по которой он не должен был хотеть её (и всё же хотел только потому, что хотела она, и потому что её он хотеть мог). Потому что, обнимая её, он мог прогонять её кошмары и притворяться, что для него никогда не было никого главнее её. И каждую ночь Кьяро ложился спать, молясь о том, чтобы не видеть снов, – и каждое утро вставал, желая бы никогда не просыпаться.