***
Весь следующий день Виктор провел, слоняясь по квартире. Его по пятам преследовал Маккачин, который, казалось, никак не мог поверить, что хозяин находится с ним, дома, и никуда не собирается уходить. Виктор немного виновато трепал его за ухом, чувствуя себя последней скотиной. Бездарно убив первую половину дня, он все же уселся за ноутбук и задумчиво уставился в монитор, где мерцала поисковая строка. Черт бы побрал Якова с его советами! Отдыхай! Знать бы еще, как это делается! Нет, Виктор любил и умел отдыхать — в перерывах между турнирами, когда за плечами была очередная победа, а в голове уже зрела программа для будущей. Он ценил вкусную еду, был жаден до новых впечатлений, любил встречать новых людей, но всё это происходило, когда он был на подъеме. От кратковременных приступов хандры жизнелюбивый Виктор, которому это состояние было в принципе не свойственно, спасался тренировками. Но теперь и этот путь был для него закрыт. Вздумай он сейчас явиться на каток, Яков, пожалуй, не постесняется вытолкать его взашей. Нет уж, он как-нибудь обойдется без этого. И без того тошно. От серого весеннего Питера за окном, от унылых лиц вокруг, а больше всего — от самого себя. Пожалуй, уехать — это вариант. Вот только куда? Желательно куда-нибудь подальше, где его никто не знает, тогда, возможно, Виктор и сам сможет на время забыть, кто он есть. Связываться с турагентствами не хотелось, Никифоров не любил зависеть от кого-либо, да и толпа туристов рядом ему была не нужна. — Куда бы ты хотел поехать, Маккачин, а? — Виктор легонько пихнул ногой разлегшегося под столом пуделя. Тот вяло зевнул и пару раз ударил хвостом: ему было все равно. — Вот и я не знаю. Виктор открыл карту мира и какое-то время таращился на нее без единой идеи в голове. Если задуматься, за свои неполные 28 лет он успел объездить большую часть мира. Забавно: он каждый раз старался выкроить между тренировками время для экскурсий, а вспоминалось в итоге в основном качество льда на той или иной арене. Так, Никифоров, отставить хандру. Соберись, тряпка. Он крутанулся на компьютерном стуле и резко замер, осененный идеей. Захлопнул крышку ноутбука и отправился в кладовку, где, как ему казалось, Виктор видел глобус, по которому старательно учил географию еще в школе. Спустя пятнадцать минут и энное количество чихов от скопившейся пыли его поиски увенчались успехом. Виктор водрузил на стол старенький запыленный глобус, где на месте России еще красовалась огромная страна под гордым названием СССР. Наскоро отряхнув его от пыли, Виктор зажмурился, хорошенько раскрутил его и наугад ткнул пальцем. Вот забавно будет, если угодил в Питер… Невесело усмехнувшись, он открыл глаза. Хасецу, Япония. Что ж, не так уж и плохо. Достаточно необычно и достаточно далеко, чтобы его не слишком тревожили на улицах фанаты. — Маккачин, как ты относишься к японской кухне? — весело спросил Виктор, забивая в гугл «Отели в Хасецу». Забронировав себе номер в одном из отелей на горячих источниках, Виктор встал и подошел к окну, распахнул его настежь, впустив в комнату холодный еще весенний воздух. Он пока не чувствовал себя лучше, нет, но голову кружило неожиданно хорошее предчувствие. Которому он очень, очень хотел верить.***
К тому времени, как разрешились все проволочки с визой и документами на Маккачина, Никифоров готов был на стенки лезть от скуки. Он не любил и не умел бездельничать, и теперь, оказавшись предоставленным самому себе, понял, что абсолютно не знает, чем себя занять. Домашние дела, на которые обычно не хватало времени и сил, закончились на удивление быстро. С горя попытался было даже заявиться на каток, но Яков был неумолим и не пустил его дальше раздевалок. Время, как назло, тянулось невыносимо медленно, так что в итоге в аэропорт Виктор едва ли не бежал впереди такси. Хасецу оказался сравнительно небольшим, тихим городом — именно это и было нужно Виктору. Здесь совершенно одуряюще пахло весной, и вовсю цвела сакура, все совсем как в кино или на туристических проспектах. Никифоров сделал несколько селфи, едва выйдя из аэропорта, и с трудом сдержался от того, чтобы выложить их в сеть, несмотря на твердое намерение сохранять инкогнито как можно дольше. Не получилось, конечно же. По дороге в отель еще получалось прятаться за темными очками и шарфом, но в онсене его узнали сразу же, еще до того, как он успел достать документы. — Вы же… — на лицах двух пожилых японцев — хозяев отеля — отразилась смесь неверия с восторгом, которую Виктор видел уже не раз и не два. — Да, я Виктор Никифоров, — он солнечно улыбнулся: Никифоров любил фанатов, общаться ему было не в тягость. Вот только сейчас излишней огласки ему не хотелось. — Приехал сюда на отдых. Слышал, тут чудесные горячие источники? Со стороны владельцев отеля послышался невнятный, но определенно утвердительный писк. Они до сих пор не сводили с Виктора восторженных глаз. — Что ж, отлично, — Виктор хлопнул в ладоши. — Уверен, что мне здесь понравится. Вот только могу я попросить вас об одной услуге? — Конечно! Сделаем все от нас зависящее, чтобы нашему гостю было комфортно, — мужчина низко поклонился. — Понимаете ли, мне не хотелось бы, чтобы широкой общественности стало известно, что я отдыхаю именно здесь. Хотелось бы насладиться местными красотами без излишнего внимания со стороны, если вы меня понимаете. Японцы понимали. Гарантировали стеречь его тайну как зеницу ока. За это Виктор оставил им свой автограф в гостевой книге, сфотографировался с каждым по очереди на память, после чего ему все же показали его номер, где он с наслаждением плюхнулся на кровать и тут же охнул под тяжестью радостно прыгнувшего на него Маккачина. Начался его добровольно-принудительный отпуск. Первые три дня Виктор вел себя как любой другой турист: шлялся по живописным местечкам, скупал в туристических магазинах кучу дорогущих и никому не нужных сувениров, пробовал незнакомую еду, отмокал в горячих источниках до сморщенных кончиков пальцев, бродил ночами по городу, возвращаясь в отель лишь под утро, спал до полудня и чувствовал себя самым обычным человеком. Его даже на улицах почти не узнавали, слава очкам и шарфу, скрывавшим добрую половину лица. Кто был абсолютно и безгранично счастлив, так это Маккачин, которого ежедневно брали на утреннюю пробежку и прогулку по пляжу, где тот радостным лаем распугивал чаек. На четвертый день по скайпу позвонил Юрка, который вместо приветствия обругал его, казалось, всеми словами, которые знал. — Мог бы хотя бы предупредить, что уезжаешь, — пробурчал он, когда запас ругательств закончился. — Знаешь же, что Яков волнуется. Позади Юрки маячили до боли знакомые шкафчики раздевалок, его светлые волосы были собраны в куцый хвост. Собирается на тренировку, значит. — Так мило, что ты заботишься обо мне, Юрочка, — почти пропел Виктор, зная, что мелкий взбесится. В иные моменты тот был до ужаса предсказуемым, и дразнить его было крайне забавно. Никто не мог удержаться, даже Гоша. — Со мной все в порядке, не переживайте. Яков же сам отправил меня в отпуск. — Уехать в отпуск — не значит исчезнуть без единого слова! — взбеленился Плисецкий. — Где ты хоть? — Очень далеко, Юра, ты в таких местах не бывал. Но я могу провести для тебя виртуальную экскурсию. Например, сейчас я отправляюсь в место, где очень много голых мужчин… — Избавь меня от этого, — Юрка достаточно достоверно изобразил тошноту. Такой талант пропадает, МХАТ по нему плачет. — Не хочу знать, чем ты там занимаешься, старый извращенец. Виктор от души расхохотался. — Я говорил о бане, Юрочка. А ты о чем подумал? — Ни о чем, — Плисецкий густо, до корней волос покраснел. — Придурок. Вот и шел бы ты… в свою баню. — Ты так мило смущаешься, Юра, — Виктор решил развлекаться до конца. — Я и не догадывался, что ты можешь так краснеть. — Прекрати нести чушь! — Юрий ожидаемо огрызнулся, хотел сказать что-то еще, но внезапно оглянулся в сторону дверей раздевалки. — Все, мне надо бежать, Яков зовет. Звони там периодически, чтобы мы знали, что ты не сдох. С этими трогательными, полными искренней заботы словами он отключился, стремительный, как и всегда. Виктор со вздохом вытянулся на спине: он был рад поговорить с кем-то знакомым, услышать русскую речь, а не исковерканный японский вариант английского, но один взгляд на знакомую обстановку разбередил что-то в его душе. Резко вспомнилось, что где-то тут он должен обрести вдохновение — вот только, несмотря на приятное времяпрепровождение, его так и не было. Зато волной накатила-нахлынула какая-то болезненная жажда деятельности, почти ломка. Идти в онсен расхотелось. Вместо этого Виктор, ощущавший непрерывное покалывание в ступнях, отправился в город, где провел большую часть ночи в одной из местных забегаловок, пытаясь понять, что же такого японцы нашли в своей омерзительной теплой водке.***
Судьба-злодейка определенно над ним издевалась. Иначе Виктор не мог объяснить тот факт, что, свернув куда-то не туда во время очередной прогулки по городу, он обнаружил себя стоящим перед ледовой ареной. Виктор хорошо помнил указания Якова и собирался до последнего им следовать, как прилежный ученик. Он даже не знал, что в городе вообще есть каток. Поднимаясь по ступенькам на крыльце, Никифоров вовсе не планировал выходить на лед, нет-нет. Но, в конце концов, ничего же не будет от того, что он посмотрит, как здесь все устроено, верно? Он толкнул дверь, оказавшись в просторном пустом холле. Ни единой души, лишь японка за стойкой выдачи коньков шнуровала ботинок на одном из них. Услышав, что кто-то вошел, она произнесла приветствие по-японски, затем, увидев светлые волосы Виктора, повторила на английском: — Добрый день. Чем могу помочь? — Добрый день. На этом Виктор замялся. Идиот ты, Никифоров, уже тридцатник скоро, а ума как не было, так и нет. Вот и что ответить? Ничем не можете, я так, поглазеть зашел в ожидании, что мне под ноги свалится вдохновение и готовая программа заодно? Ну-ну. Пауза затягивалась. Японка — Юко Нишигори, если верить ее бейджику, — доброжелательно смотрела на него, ожидая, пока он соберется с мыслями. — Я хотел бы покататься, — сказал в итоге Виктор, не найдя лучшего оправдания. И добавил зачем-то: — На коньках. Можно? — К сожалению, сейчас лед занят, — расстроено протянула Юко, словно это была ее вина, что Никифоров пришел не вовремя. — Я подожду, мне некуда спешить. В конце концов, какая ему разница? Вставать на коньки он все равно не собирался, ему просто нужно было оправдание собственного пребывания здесь. — Хорошо. Тогда мне нужно вас записать. Ваше имя? Прав был Юрка, ты действительно придурок. — Виктор Никифоров. Пальцы Юко замерли над клавиатурой, и он со вздохом стянул с лица шарф, наблюдая, как до смешного увеличиваются глаза девушки. Она прижала руки к лицу, и Виктору некстати вспомнилась дурацкая сцена из мимолетом увиденного мультика, где у персонажей от восторга шла кровь из носа. Юко определенно выглядела так, словно вот-вот не то упадет в обморок, не то закричит. Никифоров улыбнулся и прижал палец ко рту. — Только прошу вас, никто не должен об этом знать: мое пребывание здесь — большой секрет, — он сделал умоляющее лицо, прекрасно зная, как оно действует на людей. — Пожалуйста. Иначе меня атакуют папарацци и фанаты, а мне просто хочется отдохнуть. Юко наконец-то выдохнула и активно закивала. — Конечно, Никифоров-сан! Виктор тоже перевел дыхание и снова улыбнулся, на этот раз искренне. — Так что там у нас с коньками? Несколько минут спустя, расплатившись и получив во временное пользование на удивление неплохие коньки, он, следуя указаниям все еще пребывавшей в состоянии шока Юко, прошел в сторону катка, минуя раздевалки. На мгновение замер у входа, прислушиваясь: из-за приоткрытой двери слышались детские голоса и до боли знакомый звук рассекаемого коньками льда. Он просто посидит немного и уйдет. С этой мыслью Виктор зашел и, никем не замеченный, уселся на скамью на одной из трибун, сбоку от входа в коробку. Коньки он запихнул под скамейку. На льду тренировалась детская группа. Совсем еще малыши, лет пяти-шести, Виктор и забыл уже, что дети могут быть настолько маленькими. Скорее всего, первое или второе занятие: слишком уж неуверенно они передвигались по льду, коварные коньки то и дело норовили разъехаться в разные стороны. На глазах Виктора одна из девочек упала на копчик и, поколебавшись пару секунд, все же огласила каток громогласным воплем, привлекая внимание тренера. Тот скользнул к ней единым плавным движением, что-то успокаивающе пробормотал по-японски, поставил на ноги и какое-то время катился рядом с ней, держа за руку. Виктор от нечего делать принялся его разглядывать. Обычный, ничем не отличающийся от миллионов своих сограждан, разве что ростом повыше, чем большинство, будет. Светлая кожа, темные волосы, раскосые карие глаза. Немного полноватый с точки зрения фигуриста, Яков бы такого на лед не выпустил. Ничего особенного, обычный детский тренер. Вот только спустя десять минут Виктор поймал себя на том, что не может отвести от него глаз. Он честно пытался отвлечься на что-то другое, прикинуть, есть ли в группе перспективные дети, оценить качество льда, но спустя несколько мгновений возвращался взглядом к фигуре японца, которого, судя по звонким детским крикам, звали не то Юрий, не то Юри, в японском Виктор был не силен, так что точно сказать не мог. Тренировка вскоре закончилась, и дети, наскоро зачехлив коньки, бодрой гурьбой пронеслись мимо Виктора на выход. Он не был уверен, но ему показалось, что одна из тройняшек, которых он заприметил на льду ранее, украдкой сфотографировала его на телефон. Плевать. Он ожидал, что тренер последует за ними, но тот остался на льду. Какое-то время стоял, глядя в одну точку и, кажется, по-прежнему не замечая Никифорова, а потом кивнул самому себе и сделал первый шаг. Виктор почувствовал, как его сердце сжалось и ухнуло куда-то вниз с огромной высоты. Перед ним творилось волшебство чистой воды. Японец катал программу, в которой Виктор с изумлением узнал свою собственную — ту самую юниорскую, с которой он провалился первый и единственный раз в жизни и рыдал потом Якову в плечо. Дорожки шагов, вращения, прыжки — до боли знакомые и в то же время неузнаваемые. Его движения были немного сырыми, в прыжках было не больше одного-двух оборотов, и все же, все же, все же, у Виктора при взгляде на него шли мурашки по коже. Японец катался, словно лед пел под его ногами: Никифоров почти слышал эту музыку. Катался, словно он сам был песней, танцем, нерассказанной историей. Катался, как сам Виктор уже не мог. В голове Никифорова восхищение то и дело сменялось злостью, яркой, острой, как лезвие конька: на себя, на этого японца, который взял и парой движений разнес в пух и прах остатки его душевного спокойствия, который, пожалуй, легко мог бы побороться с Виктором за медаль, сложись жизнь иначе, вот только почему-то прожигал свой талант, тренируя детскую секцию. …он так и не понял, какое из этих чувств в итоге швырнуло его к бортику, хорошо по льду не размазало тонким слоем, такая эмоциональная буря творилась внутри. Виктор уже и не думал, что так может быть, забыл, каково это — чувствовать так ярко, так остро, что давит на грудную клетку изнутри. Он лишь порадовался, что не надел коньки, а то с него сталось бы на лед вылезти, а так только повис на ограждении, столкнув что-то вниз локтем, и даже не обернулся, чтобы посмотреть, что именно. Казалось, отведешь взгляд — и все разрушится, исчезнет, как какое-то наваждение. Финальное вращение, и Юри (Юрий?) замер в центре катка, тяжело дыша, а потом вздрогнул и чуть не упал, услышав неожиданно гулкий звук аплодисментов. Виктор сомкнул ладони раз, другой, третий, почти до боли, и аплодировал все то время, что японец ехал к нему через каток. — Простите, я не сдержался, — сказал Никифоров, когда тот подъехал ближе. — Это было потрясающе. Соврал, конечно же. Сухое английское amazing не передавало ничего. На ум лезли сплошь русские междометия, приличные и не очень. А глаза у Юри при ближайшем рассмотрении оказались беззащитные до невозможности. Вкупе с покрывшим щеки румянцем — страшная сила, а Виктор и так сейчас был уязвим больше обычного. Парень неловко затормозил напротив Никифорова и скользнул рукой по бортику, словно что-то искал. — Извините, — его английский был на удивление правильным. — Вы не видели мои очки? Вот тебе и объяснение беззащитного взгляда, господин Никифоров. Да он, должно быть, почти ничего не видит… — Очки? — Виктор припомнил, что столкнул что-то локтем вниз. Точно. Он поднял очки и протянул их Юри, мимолетно коснувшись на удивление горячих пальцев. — Прошу прощения. Должно быть, я неосторожно уронил их. Пока парень протирал очки полой кофты, Виктор пытался предугадать его реакцию, когда тот сможет рассмотреть его лицо. Не то чтобы Никифоров страдал манией величия — во всяком случае, не больше положенного — но ведь не мог же этот японец откатать его программу лучше, чем он сам в свои лучшие дни, и при этом не узнать его, верно? Так что это будет? Шок? Неверие? Восторг? Юри между тем водрузил очки на нос, не растеряв при этом ни капли своего очарования, и выжидающе уставился на Никифорова. — Вы хотели записаться на урок? Стоп, что? — Что? — Виктор уставился на японца, глуповато приоткрыв рот. Тот непонимающе хлопал глазами, которые, увеличенные линзами, стали совсем огромными, как у персонажа одной из этих их мультяшек. И при этом в его взгляде не было ни толики узнавания. И эй, Никифоров, ты действительно только что назвал его очаровательным? — Записаться на урок фигурного катания, — медленно повторил японец, очевидно, решив, что у Виктора трудности с английским. — Меня зовут Кацуки Юри, я тренер для начинающих. Вас же сюда Юко направила, да? — Да, — Никифоров машинально кивнул и протянул Юри ладонь. — Меня зовут Виктор. Они пожали друг другу руки. Ладонь у Юри была маленькая, сухая и крепкая, а рукопожатие неожиданно сильное. Неужели действительно не узнал? Возможно ли это? Да что у этого парня в голове? Виктор пристально следил за выражением лица Юри, но так и не смог найти фальши: все тот же вежливый интерес, и ни капли узнавания в глазах. Любопытно. — К сожалению, сегодня у меня уже нет времени, — протянул Юри расстроено, и Виктор неожиданно для самого себя тоже почувствовал укол разочарования. — Но если вы хотите, то можете записаться у Юко на другой день. На мгновение повисла тишина. О чем думал Юри неизвестно, а вот Виктор собирался совершить большую глупость и, кажется, нарушить вето Якова на лед. Но не ожидал же тот, в самом деле, что Виктор действительно будет следовать его указаниям? — Я бы хотел записаться к тебе на урок, Кацуки Юри, — на одном дыхании выпалил Виктор. — Научи меня кататься на коньках.***
Поздно вечером того же дня Виктор ворочался в своей кровати, пытаясь уснуть, но взбудораженное сознание никак не хотело утихомириваться, раз за разом подсовывая картинки увиденного днем, стоило закрыть глаза. Легкие движения, музыка, которую слышишь даже в тишине, росчерки коньков на белом льду. И тут же, следом — тонкие запястья, широкий разворот плеч, карие глаза и родинка на виске, почти у линии роста волос. Виктор со стоном закрыл ладонями лицо. Родинку-то он когда успел разглядеть? Вроде бы и внимания не обратил, а вот поди ж ты… Идиот обыкновенный, одна штука. Еще и на урок записался. Сам не знал толком, зачем, но Юко не стала задавать лишних вопросов, слава японской нации, только посмотрела удивленно. Уже когда она занесла в компьютер его данные, Виктор перегнулся через стойку и, придержав ее за руки, попросил: — Только, пожалуйста, не говорите Юри, кто я такой. — Так он вас не узнал? — глаза Юко изумленно расширились, того гляди, вылезут из орбит. — Нет, и не надо. Это очень для меня важно. Пожалуйста, — Виктор сделал самые страшные, самые умоляющие свои глаза; такой взгляд действовал даже на Лилию Барановскую, а это о чем-то, да говорит. Разумеется, крепость по имени Юко Нишигори пала без боя. Она пообещала, и Виктор на радостях расцеловал ее в заалевшие щеки, едва не спровоцировав сердечный приступ. И вот теперь он ворочался без сна, не представляя, что завтра делать. Даже Маккачин, предатель этакий, не выдержал шила в заднице у своего хозяина и, трагически вздыхая, ушел спать на пол. На самом деле, все объяснялось довольно просто: Виктор безошибочно, словно ищейка, почуял в Юри тот огонь, что еще недавно горел в нем самом, и который он бездумно растратил. Удивительно, что его смог сохранить сам Юри, прозябая на провинциальном катке в статусе тренера детской секции. Никифоров считал это непростительной растратой таланта, и теперь ощущал себя так, словно его обокрали. Глупо, смешно, но ему хотелось вернуть утраченное, и если для этого требовалось попросить помощи у Кацуки Юри, то он сделает это. А еще — в чем Виктор признался самому себе с некоторой толикой удивления — ему хотелось еще раз увидеть его лично. Не обязательно даже на льду, достаточно было бы просто пообщаться. Виктор был падок на ярких людей, а Кацуки Юри был самым настоящим неограненным бриллиантом. Который он, Виктор Никифоров, не собирался терять. Виктор перевернулся на спину и отнял руки от пылающего лица, уставившись в потолок невидящими глазами. Впервые за очень долгое время он не мог дождаться момента, когда выйдет на лед.***
В итоге на каток Виктор пришел на полчаса раньше назначенного времени. С самого утра его снедало какое-то горячечное беспокойство, заставлявшее метаться по онсену в попытках занять себя хоть чем-нибудь. Маккачин, чувствуя настрой хозяина, тоже нервничал, путался рядом, пачкая брюки рыжей шерстью, и в итоге едва не уронил Виктора, сунувшись в неудачный момент под ноги. Не в силах больше бороться с собой, Никифоров, прихватив собаку, выскочил из гостиницы гораздо раньше, чем было нужно, и теперь разглядывал лед, беспокойно поглядывая на часы. Ему снова выдали пару коньков, но он не спешил их надевать, памятуя, что он, как-никак, новичок. Ждать пришлось почти на двадцать минут больше. Виктор уже собирался уходить, когда на каток кубарем ввалился, иначе и не скажешь, Кацуки Юри. При этом он умудрился наделать столько шума, что мирно задремавший Маккачин вскочил и залился испуганным лаем, заранее готовый защищать хозяина от всех напастей. — Тихо, Маккачин, все хорошо, — Виктор успокаивающе почесал пса за ухом, дожидаясь, пока Юри отдышится. — Прости, — едва переведя дыхание, тот склонился в низком поклоне, едва не стукнувшись лбом об одну из скамеек. — Я опоздал, приношу свои извинения. — Ничего страшного. Виктор ободряюще улыбнулся, и Маккачин, решивший, что незнакомец никакой угрозы не несет, радостно отправился делиться с Юри своей любовью и шерстью заодно. Тот с удовольствием погладил пса, юлой кружившего вокруг его ног, сказал ему что-то на своем птичьем японском, Никифоров не понял, что именно, но Маккачин остался доволен. Если Виктор знал свою собаку, то мог с уверенностью утверждать, что Юри только что прочно поселился в большом собачьем сердце. — У тебя хорошая собака, Виктор, — он выпрямился и поправил очки на носу, блеснув неожиданно широкой и открытой улыбкой. — У меня в детстве жил такой же пес, я очень его любил. — Ты ему тоже понравился, — мягко ответил Виктор, старательно делая вид, что его совсем не тронула эта улыбка, которая даже не ему предназначалась. — Берегись, теперь тебе никуда не спрятаться от любви Маккачина. И это была самая настоящая угроза. Юри рассмеялся и, еще раз извинившись, скрылся за одной из неприметных дверей, которая, вероятно, вела в тренерскую. Виктор же со вздохом уселся переобуваться. Нарочито медленно и слабо шнуруя коньки, он старательно не думал о том, что хотел бы еще раз услышать, как смеется Юри. — Готов? Юри вышел из тренерской, уже обутый в коньки. Виктор наметанным взглядом оценил их качество — не чета тем, что красовались сейчас на его ногах, явно подбирались с умом — и только затем скользнул взглядом выше, по обтянутой черным спортивным костюмом фигуре. Представил, как бы на нем сидел его старый костюм с юниорской программы, и испытал желание потрясти головой, отгоняя прочь неуместные мысли. — Готов, — Виктор вспомнил, что он собрался играть роль новичка, и добавил: — Но не уверен, что правильно зашнуровал коньки. Зачем он это сказал? Глядя на то, как Юри, опустившись на колени, невозмутимо помогает ему потуже затянуть коньки, он испытывал чувство сродни тому, какое бывало, когда он в детстве катался с ледяных горок. Когда и страшно, и весело, и очень сладко подхватывает все внутри. На лед они вышли вместе, Юри первым, Виктор за ним. Перед тем, как переступить небольшой порожек, он немного помедлил, собираясь с мыслями. Это был его первый настолько длительный перерыв в катании впервые за… сколько лет? Десять? Больше? Вспоминалось с трудом. Тряхнув головой, чтобы отогнать дурные мысли, Виктор сделал шаг на лед. Чуда не произошло. Его не озарил свет вдохновения, не зазвучали фанфары: Виктор стоял на льду и по-прежнему ничего не ощущал. В следующую секунду его локтя коснулись горячие пальцы Юри, осторожно, но крепко сжали предплечье. — Виктор? — позвал он, заглядывая Никифорову в лицо. — У тебя все в порядке? — Разумеется, — Виктор кивнул с тем расчетом, чтобы челка упала на глаза, и натянул на лицо улыбку. — Что у меня может быть не так? Юри покачал головой, закусив губу, и Виктору до зудящих кончиков пальцев захотелось провести по ней пальцем, освобождая из плена зубов. — Просто у тебя было такое лицо… — он замялся, силясь подобрать слова. — Какое? — Как будто ты боишься, — неожиданно хлестко закончил Юри, а потом, словно испугавшись собственных слов, добавил, уже мягче: — Льда не надо бояться. На катке лед — твой лучший помощник. С этими словами он снял очки, положив их на бортик у входа, и черты его лица сразу неуловимо смягчились, разом растеряв мелькнувшую было суровость. Близоруко щурясь, Юри улыбнулся: — Ну, начнем наш урок? Следующие полчаса Виктор старательно изображал из себя новичка. Это оказалось неожиданно забавно. Первые несколько минут он тщательно следил за собой, опасаясь жестом или словом раскрыть свой обман, а потом расслабился и начал получать удовольствие, старательно копируя движения Юри и впервые за много лет не думая о том, что он неправильно толкается, или что его свободная нога слишком вялая. В какой-то момент он поймал себя на том, что просто беззастенчиво пялится на Юри. Тот ехал спиной вперед, буксируя Виктора за собой, держал его за руки и внимательно следил за движениями его ног, сосредоточенно хмурясь. В конце концов, Виктор настолько засмотрелся на него, что не заметил коварно попавшуюся под зубец выбоину на льду, и не упал лишь потому, что Юри вовремя подхватил его. — Ками-сама, осторожнее! Тебе следует быть внимательнее, Виктор! — Да, мой тренер! Я буду стараться! Виктор рассмеялся, представив себе ситуацию со стороны: олимпийский чемпион едва не разбил себе нос, засмотревшись на японского тренера-любителя. Хорошо еще, что никто не видел! Отсмеявшись, Виктор выпрямился и только теперь осознал, насколько близко они стояли. Споткнувшись, он грудью рухнул на Юри, да так и остался почти висеть на нем. Кажется, такое же осознание настигло и Юри, так что они оба резко отпрянули друг от друга, разъехавшись на пару шагов. — Ну, — неожиданно сипло начал Юри и пару раз кашлянул, прочищая горло. — Думаю, ты можешь попытаться проехать круг и сам. Только смотри под ноги, пожалуйста. — Ты думаешь, я справлюсь? — Виктор по-птичьи склонил голову набок и прижал палец к губам, рассматривая тусклый румянец, расползавшийся по щекам его тренера. Очаровательное зрелище. Юри кивнул, мазнув взглядом по его лицу, и снова отвел взгляд. — Я буду ехать рядом. Поймаю, если упадешь, — абсолютно серьезно сказал он. Теперь уже Виктор ощутил, что у него горят кончики ушей. Он отвернулся и поехал прочь, думая лишь о том, чтобы унять не к месту участившееся сердцебиение. В абсолютной тишине они медленно сделали круг по катку. Юри, как и обещал, держался рядом — так, что они изредка соприкасались плечами или локтями. — Я ведь могу прийти завтра? — спросил Виктор, когда они по очереди вернулись со льда на обычную землю и зачехлили коньки. Юри уставился на него снизу вверх, недоуменно моргая. — Да. Да, конечно, приходи, если хочешь, я буду ждать. После этого он исчез так быстро, словно провалился под землю, и Виктор остался наедине с Маккачином, который со скуки обгрыз одну из скамей на зрительских трибунах. Впервые за очень долгое время Виктор ощущал себя легким. И, может быть, самую чуточку, самую малость — влюбленным.***
Скажи Виктору год назад, что он будет брать уроки фигурного катания для начинающих, он бы покрутил пальцем у виска. Он, конечно, был эксцентричным человеком, эпатировать публику было легко и приятно, но это было слишком странно даже для него. А вот поди ж ты, как жизнь выкрутила. Он вообще был словно сам не свой. Хотелось кричать во все горло, бежать куда-то, делать какие-то глупости. И Виктор, не привыкший ни в чем себе отказывать, шел и делал. Если задуматься, в этом не было ничего удивительного: Никифоров всегда был падок на ярких людей, его манило к ним, как мотылька на свет. Он с детства старался окружать себя неординарными личностями, благо, фигурное катание к этому располагало, серость здесь отсеивалась еще на ранних этапах. Виктор ценил их всех: и ершистого Юрку, и Криса, и даже Гошу, хотя тот порой бесил неимоверно. Вот только Кацуки Юри на мгновение полыхнул так ярко, так ослепительно, что затмил их всех, и Никифоров просто не смог пройти мимо, зачарованный отражением того пламени, что еще недавно горело в нем самом. Хотелось бы верить, что не погасло окончательно. — Ты неправильно ставишь ногу. Еще раз. — Да, мой тренер, — полушутливо ответил Виктор, тут же прекращая дурашливо цеплять зубцами лед. Это было весело. Большую часть времени Юри выглядел так, что, по меткому выражению Милы, его хотелось обнять и плакать. Но если отбросить этот образ плюшевого медвежонка, то в сухом остатке получался достаточно безжалостный и требовательный тренер. Виктор и сам чуть было не купился на эти беззащитные оленьи глаза, пухлые щеки, плавные линии тела, растрепанные волосы и мягкую улыбку, а потом увидел, как он до изнеможения гоняет тройняшек, заставляя отрабатывать вращения, пока не оставался удовлетворен результатом. У детей не было сил даже реветь, а Юри улыбался все той же милой улыбкой садиста. Виктор был очарован. Тройняшек Нишигори ему, к слову, было совсем не жаль. Эти маленькие сатанята под маской очаровательных детишек отловили его в темном углу после первого занятия с Юри и путем самого настоящего грязного шантажа вынудили его заключить сделку: куча его автографов и тренировка с ним в перспективе в обмен на сохранение его инкогнито. Причем Виктора не отпускало смутное подозрение, что его автографы они в итоге продадут где-нибудь на e-bay. С тех пор тройняшки то и дело тенью маячили где-то на краю его зрения, щелкали телефоном (хорошо хоть в сеть ничего не выкладывали!) и вообще всячески нервировали. Изредка к ним присоединялись их родители в лице Юко и Такеши, стояли у бортика, наблюдая за разворачивавшимся на льду театром, и, очевидно, задавались вопросом, какого хрена Виктор вообще здесь забыл. Виктору было плевать. Ему хотелось еще раз увидеть, как сияет Юри — тот же, как назло, прятался в своей раковине, из которой никак не желал выглядывать. А Виктор, видит Бог, очень старался его вытащить. — Юри, я хочу еще раз увидеть, как ты катаешься! — проникновенно вещал он, делая жалобные глаза и для пущей убедительности хватая Юри за руки. Тот смущенно отводил глаза, разглядывая их переплетенные пальцы, очаровательно краснел, но ответ его оставался неизменным: — Нет. — Не сегодня. — У меня нет времени. — Ты разбиваешь мне сердце, Юри, — вздыхал Виктор и, на секундочку, совсем не врал. — Прости, — искренне сокрушался Юри, но решение не менял. Как будто можно так просто взять и извиниться за то, что ты разбиваешь сердце Виктора Никифорова. Виктор злился и упорно продолжал таскаться на тренировки, раз за разом пуская в ход все более тяжелую артиллерию. Он призвал на помощь все свое хваленое обаяние, он буквально излучал его, как урановый стержень радиацию, но Юри оставался глух к его стараниям. — Юрии, — ныл Виктор, буквально повиснув на Кацуки после очередного своего «падения» — У меня ничего не получается! Я безнадежен! — Что ты такое говоришь! — Юри испуганно размахивал руками, не зная, куда их деть, пока Виктор елозил носом где-то в районе его плеча. — Ты очень талантлив. — Нет! — упрямо отрицал Никифоров, подпуская в голос больше драмы. — Я бездарность! Я только что разочаровался в себе, и теперь ничто не может мне помочь! — Виктор… — растерянно тянул Юри, и его горячие руки, затянутые в перчатки без пальцев, осторожно опускались на макушку Виктора. — Ты не должен такое говорить. Всегда есть что-то, что может помочь. — Нет! — категорично отвечал Виктор, подставляясь под утешительные поглаживания Юри, в то время как за его спиной щелкали-щелкали-щелкали затворы фотоаппаратов тройняшек. — Хотя… — Да? — с надеждой спрашивал Юри. — Твое катание могло бы меня вдохновить. Ты же прокатишься для меня, Юри? — контрольный выстрел: шепот в самое ухо, расчетливо, так, чтобы обжечь дыханием кожу. И все вхолостую. Юри вздрагивал, Юри облизывал сухие губы, но неумолимо отодвигал его за плечи на расстояние вытянутой руки, смотрел серьезно своими невыносимыми глазами и говорил: — Ты замечательный, Виктор, и ты делаешь мне больно, когда говоришь, что ты бездарность. Тебе просто стоит попробовать еще раз. И Виктор, проклиная все на свете — и в первую очередь себя, потому что раз за разом велся на этот беззащитный близорукий взгляд и искреннюю грусть в голосе — пробовал еще раз, и у него получалось, конечно же. А Юри так искренне радовался, хлопал в ладоши, даже подпрыгивал на месте иной раз, кричал: — Восхитительно, Виктор! Ты такой талантливый! Ни за что бы не сказал, что ты только учишься кататься! — что Виктор невольно радовался вместе с ним, забывая, что у него за спиной четыре золотых медали, а он только что выполнил простенький кораблик. Вспоминал потом, разумеется. Но почему-то не расстраивался. Рядом с Юри он вообще на удивление легко забывал обо всем, в том числе о том, почему вообще он приехал в Японию. Виктор буквально слышал свист того ветра, который, если верить словам Якова, заменял ему мозг — и этот ветер уносил прочь все дурные мысли и упадническое настроение. Он чувствовал себя невесомым, готовым вот-вот взлететь, не хватало лишь какой-то малости. Первой пришла музыка. На очередной тренировке, глядя на что-то объясняющего ему Юри, Виктор поймал себя на том, что мурлыкает себе под нос мотив одной знакомой оперной арии. Это было странно — не то чтобы ария была такой уж популярной или навязчивой — но тогда он не обратил на это особого внимания. Однако мелодия не отставала: крутилась в голове днем и ночью, не умолкая ни на секунду. Вскоре Виктор поймал себя на том, что, рассекая каток вместе с Юри, машинально прорабатывает в уме тот или иной элемент, мысленно накладывая его на музыку. Вот здесь хорошо бы смотрелась дорожка шагов, а затем каскад из тройного и четверного прыжка… — Виктор, — Юри обхватил горячими ладонями его лицо, почти насильно поворачивая к себе, — прием! Земля вызывает Виктора, ответьте, как слышно? — Что? — Виктор мысленно как раз выходил из четверного сальхова. Хватит ли на него сил в конце программы, потянет ли? — Что-то не так? — Мы закончили на сегодня, каток закрывается. — О, — бессмысленно протянул Виктор: в ушах у него еще выводил рулады итальянский певец. — Вот как. И остался стоять, где стоял. Юри посмотрел на него как-то странно, как на тяжело больного человека, и за руку отбуксировал к выходу из коробки, подтолкнул к скамейке. Виктор покорно сел, невидящим взглядом глядя на лед. — Виктор, — снова мягко окликнул его Юри, присаживаясь перед ним на корточки. На его коньках уже были чехлы. Сколько Виктор так просидел? — Что ты поёшь? Он только сейчас понял, что напевал себе под нос все ту же арию. Наверняка безбожно фальшивил, ну да он и не оперный певец. — Это ария из одной итальянской оперы, — ответил Виктор. — Называется «Останься со мной». Несколько дней не идет из головы. Юри понимающе покачал головой, глядя на Виктора серьезно и задумчиво. — Хорошее название. С ним связана какая-то история? — Нет, никакой истории, и в этом и заключается вся проблема, — туманно ответил Виктор, а затем, неожиданно даже для самого себя, будто что-то толкнуло его изнутри, добавил: — Ты не хотел бы сходить выпить со мной? — Выпить? — недоуменно переспросил Юри. Виктор кивнул, и он на секунду задумался, а затем пожал плечами. — Почему бы и нет? Только мне надо переодеться. — Никаких проблем. Спустя двадцать минут они уже бок о бок брели по Хасецу. Виктор краем глаза разглядывал Юри, который без коньков стал казаться неожиданно низким, и думал о том, что впервые видит его за пределами катка. На земле Кацуки преображался, терял добрую часть своей неуловимой грации и вообще мало чем отличался от миллионов своих сограждан. Встреть Виктор его в толпе — ни за что не остановил бы на нем взгляд. Они свернули раз, другой и вышли на набережную, усыпанную забегаловками, где вполне можно было заработать себе несварение желудка, в чем Виктор убедился на собственном опыте. Тем не менее, Юри уверенно направился к одному из ресторанчиков с открытой верандой. — Да, не это я себе представлял, когда приглашал тебя выпить, — Виктор усмехнулся, размешивая в чашке зеленый чай. Вообще-то чай заказал Юри, а Виктор, изначально хотевший чего-то покрепче, просто последовал его примеру. Надираться в одиночестве не хотелось. Они уселись за столик у самого ограждения, внизу, совсем рядом плескался океан, ветер то и дело доносил до них брызги. — Прости, — Юри виновато улыбнулся, на что Виктор лишь махнул рукой: — Ничего. Вообще-то, мне в любом случае следует придерживаться здорового образа жизни, так что все к лучшему. А вот ты почему не пьешь? — Ничего особенного. Просто когда выпью, начинаю творить всякие глупости. О. А вот это было уже интересно. — Да? — Виктор даже подался вперед, словно пес, почуявший след, уткнулся подбородком в сложенные ладони и улыбнулся мягко и вкрадчиво, наблюдая, как щеки Юри медленно заливает румянец. — Это какие же? — Ничего особенного. Просто глупости, — актер из Юри был никудышный. Ничего особенного, конечно же. Именно за такими словами и скрываются самые интересные истории, заканчивающиеся скандальными фотографиями в инстаграме и твиттере. — Так зачем ты приехал в Хасецу? — поспешно спросил Юри, почуяв интерес Виктора, что лишь укрепило его в его догадках. Надо бы проверить инстаграм. — В отпуск, — пожал плечами Виктор. — Ищу здесь вдохновение. С океана налетел порыв освежающего ветра, растрепал волосы, сдул с одного из столиков картонный стаканчик, покатившийся по земле. У Юри заалели мочки ушей, словно тот мерз — наверное, для весны в Японии было довольно прохладно. Сам Виктор, привыкший к гораздо более низким температурам, не мерз. — Моя очередь задавать вопросы, — улыбнулся он, переводя стрелки, пока Юри не спросил его, что за вдохновение он ищет. — Почему ты оставил фигурное катание? Юри нахмурился. — Я не оставлял, — буркнул он, прячась за чашкой с чаем. — Ты понимаешь, о чем я, — Виктор взмахнул рукой, не позволяя сбить себя с толка. — Сколько тебе лет? Двадцать пять? — Двадцать три, — хмуро поправил его Юри. — Тем более. Ты мог бы еще кататься. Так почему ты оставил спорт? Почему ты вообще пошел в фигурное катание? Юри не отвечал довольно долго. Буравил взглядом то чашку с чаем, то Виктора, спокойно дожидавшегося ответа. Очевидно, тема была ему не слишком приятна, но Никифоров отмел прочь угрызения совести: этот вопрос не давал ему покоя с того самого момента, когда он впервые увидел Юри. — Я дружил с Юко, это она улеклась фигурным катанием первой, а я сперва катался с ней за компанию. А потом… — Юри замялся, глядя на Виктора, и снова принялся кусать эту свою треклятую губу. Никифоров не выдержал: протянул руку, взял его за подбородок, прикоснулся к губе большим пальцем, высвобождая ее. Юри замер, смотрел на него огромными из-за очков глазами, как загипнотизированный. Слушайте же меня, бандерлоги… — Что потом? — мягко спросил Виктор, убрав руку. Кончики пальцев покалывало. — Потом я увидел по телевизору выступление одного спортсмена, — Юри шумно сглотнул, и Виктор машинально проследил движение кадыка на его шее. — И понял, что хотел бы быть, как он. — И что же? — неожиданно сипло спросил Виктор. — Хорошее было выступление? — Нет, — Юри усмехнулся, взгляд его при этом был обращен куда-то внутрь себя. — Он проиграл. Но все равно это было самым красивым, что я видел в своей жизни. Он был прекрасен. Даже когда плакал, пока объявляли оценки. Это было сродни удару под дых. У Виктора мигом пересохло в горле, и он в один глоток ополовинил свою чашку с чаем, даже не почувствовав вкуса. Это не могло быть совпадением. Ведь так же не бывает, правда? — И тогда я подумал, что хотел бы однажды выйти на лед вместе с ним, соревноваться на одной арене — это стало главной моей мечтой на несколько лет. Я даже собаку такую же завел, чтобы стать ближе к нему. Виктор боялся лишний раз пошевелиться. Юри говорил с таким пронзительным выражением лица, что больно было смотреть, но он упрямо не отводил глаз. Он не должен был этого слышать. Эти слова предназначались не ему, а малознакомому туристу, которому взбрело в голову на отдыхе заняться фигурным катанием. Совесть неприятно скреблась где-то в груди, но Виктор успешно ее игнорировал — временами он мог быть тем еще ублюдком — и отчаянно, самой черной завистью, завидовал самому себе. — Но потом у моих родителей начались проблемы с бизнесом: туризм в Хасецу пришел в упадок, и почти все владельцы онсенов разорились. У нашей семьи тоже настали тяжелые времена, прибыли от отеля хватало только на самое необходимое, уж никак не на хорошего тренера, и я принял решение отказаться от своей мечты, чтобы помочь родителям. Здесь я был нужнее, чем на ледовой арене, — Юри беспомощно улыбнулся и впервые за весь разговор взглянул непосредственно на Виктора, словно только сейчас вспомнил, что он не один. — Со временем я перестал выходить на лед и следить за фигурным катанием, потом поступил в университет… Словом, сомневаюсь, что я вернулся бы на лед, если бы Юко не попросила меня позаниматься с начинающими. Виктор не стал спрашивать, почему он так резко оборвал все свои связи с фигурным катанием. Видеть, как более удачливые ровесники постигают все новые вершины, в то время, как твой удел — наблюдать за ними из-за бортика, сожалея об упущенных возможностях… Он не знал, каково это, но мог догадываться: долгое время это было и его кошмаром тоже. И Виктор заранее ненавидел себя за следующий вопрос, но не мог его не задать: — А что твой кумир? — Я был ребенком, когда перестал следить за ним, — Юри пожал плечами. Его очки отразили блик фар проезжающего мимо автомобиля, пряча от Виктора его взгляд. — Сомневаюсь, что узнал бы его, встреть сейчас на улице. Виктору захотелось с размаху упасть головой на стол. И еще пару раз постучаться, для верности. Хотелось схватить Юри за грудки и потрясти, как следует. Спросить: "Как можно быть таким близоруким идиотом"? Кацуки, не подозревая о творящейся в душе Виктора буре, пил свой чай, улыбался, смотрел на него — и ничего не видел. — Ты потрясающий, Юри Кацуки, — проникновенно сказал Виктор, сам до конца не понимая, какой смысл он вкладывает в эти слова. Юри вспыхнул, пробормотал что-то по-японски, потом спохватился и поблагодарил на английском. Добавил: — Ты тоже потрясающий. У меня никогда не было такого талантливого ученика, как ты, — Что верно, то верно. В конце концов, не у всякого Виктор Никифоров будет брать уроки фигурного катания для чайников. — Жалко, что наше знакомство подходит к концу. — Почему? — Потому что в моих уроках ты больше не нуждаешься, — Юри протянул руку и накрыл своей ладонью ладонь Виктора. — В конце концов, я всего лишь тренер для начинающих. Виктор открыл было рот, чтобы возразить — и не нашелся с ответом. В самом деле, сколько еще он сможет продолжать этот фарс? Программа почти готова, надо возвращаться домой, на родной лед, тренироваться, готовиться к чемпионату России, а потом к очередным международным… У него нет никаких причин оставаться в Хасецу, так ведь? Пальцы Юри были ледяными, и он обхватил их второй ладонью, согревая. Умом Виктор понимал, что Юри прав. Его игра в ученика слишком затянулась — настолько, что он и сам успел в нее поверить. Пора было прекращать это, но сейчас, когда Виктор грел в своих руках ладонь Юри, когда тот сидел перед ним растрепанный, как воробей, с покрасневшим от холода носом, сказать правду он был не готов. — Еще одну тренировку, — попросил он, пытаясь движением головы убрать лезущую в глаза челку. — Последнюю. В конце концов, я так и не увидел, как ты катаешься для меня, Юри. — Хорошо, — Юри на мгновение прикрыл глаза, соглашаясь. — Еще одна тренировка, хорошо. Ему нужно было еще немного времени. Он скажет, обязательно скажет, потом, позже, сейчас же ему хотелось урвать еще немного Юри лично для себя. Виктор Никифоров получит свою долю восхищения — или ненависти, такое он тоже допускал — сполна, но позже. А после соберет себя по частям и получит свое выстраданное золото, выгрызет его у любого соперника. Ведь теперь у него в руках было все, необходимое для победы.***
Вернувшись домой, Виктор позвонил Якову, которого разбудил, совершенно позабыв о разнице во времени. — Я возвращаюсь, — объявил он, когда заспанное лицо тренера, наконец, появилось на экране смартфона. — Программа готова. Яков так долго вглядывался в его лицо, что в голову к Виктору успела закрасться безумная мысль, что тот его не узнал. — Встречу в аэропорту, — наконец, ответил Фельцман, когда нашел в лице у Никифорова то, что искал. — Номер рейса скинешь смской. Только смотри на часы, балбес, совсем уже ошалел, у нормальных людей ночь на дворе. И отключился. Виктор, посмеиваясь, забронировал билет и отправил ему сообщением номер и время прибытия рейса. Снедавшее его беспокойство улеглось, и теперь Виктор ощущал себя пустым и звонким. Утром он собрал чемодан, обнаружив, что его вещи незаметно расползлись по всему отелю, погулял по городу, купив еще больше сувениров для всех знакомых, после чего до вечера сидел на пляже, бездумно наблюдая, как Маккачин радостно носится вдоль кромки воды. Дождавшись темноты, он закинул в карман флешку с музыкой и отправился в ледовый дворец Хасецу. Расчет оказался верным: в такой час там не было никого, кроме пары уборщиков и уставшей Юко, которая, заглянув ему в лицо, молча выдала уже знакомую пару коньков и ключи от катка. Лед встретил его приветливой тишиной. Переобувшись и сделав несколько кругов по катку для разогрева, Виктор воткнул флешку в простенький проигрыватель, который стоял на бортике, и под первые аккорды “Stay close to me ” скользнул к центру катка. Вдохнул. Выдохнул. Сделал первый шаг. Месяц практически без тренировок не прошел даром: дыхание сбилось практически сразу, мышцы, отвыкшие от нагрузок, тут же взвыли, и Виктор дважды чуть не упал при выходе из прыжка, но тело его ликовало. Он видел программу с первого и до последнего шага, крутил ее в голове всю ночь. Она была не только довольно сложной технически, но, пожалуй, и самой искренней, самой выстраданной из всех. Видит Бог, это было лучшее его творение. Дорожка шагов, кораблик, флип — разленившиеся мышцы ноют, предательски дрожит бедро на опорной ноге во время вращения. Это все, на что ты способен, Никифоров? Этак тебя даже Гоша объедет, будь он неладен, злая ведьма. Вспыхнула и погасла злость: не до нее сейчас, дотерпеть бы до конца, уложиться в музыку, доказать самому себе, что он может, что это все — не зря… Финальный проезд, и Виктор замер, дрожа, вместе с тем, как стихла последняя нота музыки. Болело все, легкие работали, как кузнечные меха, а челка противно прилипла ко лбу — и все же он был почти счастлив. Получилось. Пусть еще не полет, но уже и не агония. Виктор Никифоров еще поборется. Из груди вырвался не то смех, не то рыдание, сам не понял, что именно, и Виктор в изнеможении опустился на лед, размышляя о том, что надо прогнать программу еще раз, вот только дыхание восстановить бы… Тишину, нарушаемую только хриплыми вдохами Виктора, прорезали хлопки. Никифоров вздрогнул и поднял голову, терзаемый дурным предчувствием — и верно, у бортика стоял Юри, размеренно смыкая ладони. — Юри? — растерянно переспросил Виктор, испытывая самое ужасное в своей жизни дежа-вю. — Что ты здесь делаешь? — Я прихожу сюда по вечерам, когда мне надо подумать, — Юри пожал плечами. — Обычно здесь никого нет в это время. Виктор открывал и закрывал рот, едва ли не впервые в жизни не зная, что сказать. Как назло, на ум не шло ни единого оправдания, мысли разлетелись испуганными птицами, и только сердце билось где-то в ушах, заглушая почти все звуки. — Как давно? — выдохнул он, когда, наконец, смог вычленить из миллиона вопросов, теснившихся на языке, наиболее внятный. — Догадался почти сразу, — Юри сделал шаг на лед и подъехал к Виктору, который беспомощно смотрел на него снизу вверх. — И что же меня выдало? — Дай-ка подумать, — Юри сделал вид, что задумался, а потом принялся загибать пальцы на руке: — Восторженные взгляды Юко, умение стоять на коньках, твоя собака, платиновые волосы, бирка на чемодане… продолжать? Я ношу очки, но я не слепой и не идиот. Вот так вот. Думал, что всех вокруг надул, а в итоге обвели вокруг пальца его самого. Не видать тебе Оскара, Виктор Никифоров. Виктор внезапно расхохотался — над самим собой, над абсурдностью ситуации — и все никак не мог успокоиться, а смех накатывал тугими волнами и не желал отступать. В попытках заглушить неуместное веселье, Виктор уткнулся лицом в колени Юри, но помогло это мало. — Похоже, что единственный близорукий идиот здесь я, — пробормотал Никифоров, всхлипывая от смеха. Сверху раздался тяжелый вздох, а затем на его макушку легла рука, успокаивающе пропуская пряди волос сквозь пальцы. — Выходит, что так, — серьезно сказал Юри, а потом тоже рассмеялся и опустился на лед рядом с ним. Какое-то время так и сидели, бок о бок, пока смех не стих и не воцарилась уютная тишина, в которой оказалось неожиданно хорошо сидеть, привалившись плечом к плечу Юри. — Бирка на чемодане? — спросил Виктор, когда до него, наконец, дошел смысл сказанного. Юри неожиданно смутился. — Отель, где ты остановился, принадлежит моим родителям. Я там тоже живу, помогаю им по хозяйству в свободное от работы время. И вот однажды я… ммм… помогал Мари убраться у тебя в комнате и… — Понятно, — протянул Виктор. — И случайно нашел мой чемодан? — И случайно нашел твой чемодан, — подтвердил Юри, окончательно стушевавшись. — Почему я тебя ни разу там не встретил? — Потому что тебя там почти не бывало, — терпеливо ответил Юри. — Ты всегда приходил под утро, когда все спали. — Конспиратор из меня вышел никудышный, — грустно сказал Виктор. — Штирлиц провалился. Юри озадаченно нахмурился, но Виктор лишь махнул рукой: мол, не слушай, ничего важного. — Почему ты не сказал мне? — спросил он уже по-английски. — Я хотел, — ответил Юри, прямо глядя ему в глаза. — Я ведь действительно не узнал тебя поначалу. Догадался, когда увидел твою собаку, но подумал, что такого просто не может быть. Что мог Виктор Никифоров делать в Хасецу? Юри беспомощно улыбнулся, и Виктор ободряюще сжал его руку. Ожидал, что тот будет против, но Юри лишь сжал его ладонь в ответ, переплетая пальцы. — А потом я нашел твои фото в интернете, — он неопределенно повел плечами. — Я не поверил своим глазам, но это действительно был ты. Хотел подойти и сказать, что все знаю, и уже почти постучал к тебе в дверь, когда вдруг подумал, что раз ты тратишь время на уроки для начинающих, значит, для тебя это важно. И тогда я решил помочь, потому что тебе это было нужно. Потому что тебе это было нужно. Юри сказал это так, словно в этом не было ничего особенного. Вот так просто взял и подыграл Виктору в его плохой игре. Потому что тебе это было нужно. Вот так просто взял и сделал то, что не смогли сделать ни Яков, ни сам Виктор: вытащил его из трясины, когда он сам уже почти перестал барахтаться, сложил ручки и смиренно шел ко дну. Потому что тебе это было нужно. Виктор ощущал себя так, словно слова Юри раскатали его по катку тонким слоем. Так, словно ему срочно, вот прямо сейчас, вопрос жизни и смерти, нужно было поцеловать Юри Кацуки. — Я идиот, — повторил Виктор, силясь справиться с глупым сердцем, которое, казалось, собралось пробить грудную клетку насквозь и упасть прямо в руки Кацуки Юри. — Ты идиот, — мягко согласился с ним Юри. — И как твой тренер я очень недоволен, что ты пропустил тренировку. Тренировку? Прежде, чем Виктор успел сказать или сделать что-либо, Юри поднялся на ноги и с неожиданной силой вздернул его за собой. Они внезапно оказались так близко друг к другу, что соприкасались носками коньков, и Юри, так и не отпустивший его руки, наверняка мог чувствовать заполошное биение его пульса, но Никифорову было плевать. Воспользовавшись моментом, он обхватил это невероятное лицо ладонями, прижался лбом ко лбу Юри, кожа к коже — и эта близость ощущалась так правильно, так естественно, что Виктор на мгновение прикрыл глаза от наслаждения. — Я был так зол на тебя, Кацуки Юри, — выдохнул Виктор, проводя большим пальцем по его скуле. Глаза Юри расширились в удивлении. — Н-на меня? — Да, — говорить было сложно. Юри тяжело дышал, и его выдохи ложились на губы Виктора, уводя его мысли в какие-то совсем запредельные дали. — Я был совершенно опустошен, подавлен, думал, моя карьера закончена. А потом увидел тебя, и ты катался, как Бог, но при этом почему-то сидел здесь, в этой глуши. Это было непростительно. Юри открыл было рот, попытался что-то сказать, но Виктор прижал палец к его губам, призывая к молчанию, и он замер, как мышь перед удавом. — Я ощутил себя так, словно меня обокрали, — он продолжил говорить, машинально поглаживая пальцем тонкую верхнюю губу Юри. — Я подумал: как этот парень смог сохранить то, что я потерял? В чем его секрет? — И ты решил выведать мои тайны, — проговорил Юри. — И я решил выведать твои тайны, — машинально повторил Виктор, наблюдая, как его зрачки расширяются, грозя полностью поглотить темно-карюю радужку. — Мне казалось, что если я еще раз увижу, как ты катаешься, то обязательно пойму, в чем дело. Но ты упрямо отказывался. — Нет у меня никакой тайны, — упрямо мотнул головой Юри. — Я всего лишь простой тренер для начинающих, и я задолжал тебе одну тренировку. Момент был разрушен, а сердце Виктора разбито вдребезги. В который раз. Юри мягко отвел руки Виктора и откатился на пару шагов в сторону. Вид он имел весьма взъерошенный: спутанные темные волосы, блестящие глаза, горящие румянцем щеки. Виктор догадывался, что и сам он выглядит не лучше, и уже жалел, что выпросил эту тренировку. Последнее, о чем ему сейчас хотелось думать — это фигурное катание. Однако Юри был непреклонен. — Я долго думал, чем могу тебе помочь, — продолжал он. — И мне в голову пришла одна идея. Ты можешь поцеловать меня прямо сейчас. Это очень-очень мне поможет, — подумал Виктор, но вслух спросил: — Какая? Юри выудил из кармана широкую ленту темно-синего цвета и протянул ее Виктору. Тот, по-прежнему недоумевая, пропустил ее сквозь пальцы. — Ты хочешь завязать мне глаза? Юри смутился, но глаз не отвел, смотрел в лицо Виктора, упрямо вздернув подбородок. — Да. Я подумал, это поможет тебе лучше почувствовать лед. Глупо, наверное. Если ты не хочешь, то мы… — Я согласен, — прервал его Виктор. Юри удивленно вскинул на него глаза, словно не ожидал, что он согласится, и Никифоров, вздохнув, пояснил: — Ты мой тренер, и я сделаю, что ты хочешь. С этими словами он протянул Юри ленту и смиренно наклонил голову. Тот повязал ленту вокруг его глаз, провел ладонью по лбу, убирая челку из-под повязки, и Виктор вздохнул, подставляясь под эту осторожную ласку. — Ты мне доверяешь? — серьезно спросил Юри. — Да. Виктор почувствовал, как Юри сжал его ладонь в своей, увлекая за собой, и покорно последовал за ним. Темнота дезориентировала; Никифоров в считанные секунды потерялся в пространстве. В голове заметались беспокойные мысли, он попытался понять, где бортик, и не смог. Закружилась голова, и он потерял равновесие, запнулся зубцом об лед. — Виктор, — успокаивающе позвал его Юри, и он повернул голову на звук его голоса. — Расслабься. Доверься мне. Виктор только сейчас ощутил, как судорожно сжимает его ладонь, и усилием воли заставил себя ослабить хватку. Сказал: — Хорошо. Они набрали скорость. Поворот, еще один. Тишину на катке нарушал только звук их дыхания, да скрежет коньков, и постепенно Виктор расслабился, отпустил себя, растворяясь в происходящем. Он слепо следовал за Юри, и со временем осознал, что предугадывает, буквально всей поверхностью кожи чувствует следующее его движение. Темнота скрадывала, видоизменяла ощущения, и ему начало казаться, что он уже вечность здесь, и нет и никогда не было ничего, кроме льда под ногами и уверенной руки Юри на талии, увлекающей его в очередное вращение. Хотелось закричать от восторга, но он невольно задерживал дыхание, опасаясь спугнуть магию, которая сейчас творилась на катке. Никогда прежде Виктор не испытывал ничего подобного. Потерявшись в пространстве, во времени, в собственных ощущениях, он наконец почувствовал, что летит. … Виктор не сразу понял, что они остановились. Он никак не мог восстановить дыхание, сердце как сумасшедшее колотилось где-то в горле, и сквозняк облизывал отчего-то влажные щеки. Никифоров вздрогнул, почувствовав прикосновение к своей скуле. — Виктор… — тихо позвал Юри. Виктор по-прежнему не мог видеть его лица, но ему это и не нужно было — в этот момент он чувствовал Юри так остро, так ярко, словно они до сих пор скользили вдвоем в темноте, как единый организм, пронизанный живой сетью кровеносных сосудов. — Молчи! — он перехватил его руку, слепо утыкаясь губами куда-то в ладонь, покрыл беспорядочными поцелуями костяшки пальцев. — Юри! Спасибо! Его потряхивало. В груди бурлило и клокотало, и Виктор рванулся вперед, врезался в Юри всем телом, так, что они лишь чудом не упали, обхватил ладонями его затылок и слепо ткнулся губами куда-то в район подбородка. Во второй раз прицелился лучше, прижался губами к губам, нелепо, неудобно, но невыносимо правильно и хорошо. Юри на мгновение замер, а затем повернул голову, отвечая на поцелуй, с едва слышным стоном запустил руку в волосы Виктора, второй вцепившись в футболку ему на груди. Лента соскользнула с глаз Никифорова, упав на лед под коньками, но он этого даже не заметил. Целуя Кацуки Юри посреди пустого катка в Хасецу, он осознал, что наконец-то обрел то волшебство, к которому стремился всю жизнь.***
Полыхнула яркая вспышка, ослепившая его на секунду, но Виктор даже не поморщился, продолжая профессионально улыбаться. По правую руку от него так же широко улыбался Крис, слева сидел невозмутимый, как скала, Отабек. Впереди колыхалось море репортеров, жадных до сенсаций. Руку подняла молодая симпатичная корреспондентка с одной из местных спортивных газет. — Вопрос к Виктору Никифорову, — она обворожительно улыбнулась, но глаза смотрели цепко, остро. — Вы только что взяли еще одну золотую медаль, которая позволила вам пройти в финал Гран-при. Как ощущения? — Невероятно, — он мягко рассмеялся, мечтая лишь о том, как зайдет в номер и сможет наконец-то вытянуть натруженные ноги. — Я хотел бы поблагодарить всех людей, которые переживали и поддерживали меня: без вас ничего не получилось бы. Я люблю вас! Он подмигнул и послал на камеры воздушный поцелуй. Со стороны Алтына послышалось ироничное хмыканье, и Виктор улыбнулся краем рта. Не всем же идет образ неприступного рыцаря. — Кстати о ваших фанатах, — подхватил уже другой репортер. — Они были не на шутку обеспокоены, когда вы пропали после финала прошлого сезона. Ходили слухи, что вы собираетесь покинуть спорт. — Я думал об этом, — честно ответил Виктор, и по рядам репортеров прокатился вздох изумления. Крис уставился на него своими зелеными глазищами, и даже у Отабека дернулась бровь. Да его слова произвели фурор! — Мне пришлось взять отпуск, чтобы хорошенько все обдумать. — И что же заставило вас изменить решение? Крис наклонился к микрофону, томно подперев щеку кулаком: — Он понял, что не может уйти, не подарив мне еще один шанс выиграть у него золотую медаль, правда, Виктор? Раздались смешки, снова замелькали вспышки фотокамер. — Я нашел свое вдохновение, — ответил Виктор. — Прости, Крис. Джакометти прижал ладонь к груди. — Ты разбил мне сердце, Виктор. Теперь ты просто обязан уступить мне свое место на пьедестале. По лицу Отабека все яснее читалось, что он не понимает, что вообще здесь делает. — Это как то связано с вашей новой произвольной программой, Виктор? — журналисты заволновались, почуяв сенсацию. — Она отличается от всех предыдущих. За ней стоит какая-то история? — Меня уже однажды спросил об этом один человек, — медленно проговорил Виктор. — И тогда я ответил ему, что нет. — А теперь? Очередная вспышка, но Виктор ее даже не заметил. — А теперь я бы ответил иначе. Вы знаете, как называется музыка, под которую я катаюсь? — «Останься со мной», — озадаченно ответил репортер. — Это история о расставании? — Нет, — Виктор улыбнулся, глядя прямо в камеру. — Это история о встрече. Это история о любви.***
— Виктор, — Яков опустил тяжелую ладонь ему на плечо. — Да? — рассеянно отозвался Виктор, глядя, как катается Леруа. Чужая музыка гремела над катком, но он почти не слышал ее, словно находился под водой. — Прекращай витать в облаках. Соберись, тебе сейчас на лед выходить. Яков сурово хмурился, и Виктор внезапно ощутил нахлынувший на него приступ благодарности и щемящей какой-то нежности. Леруа закочил свое выступление, дети собирали игрушки, и до его личного финала Гран-при оставались считанные минуты, когда он повис на шее у изумленно крякнувшего Фельцмана. — Спасибо, Яков! — горячо поблагодарил он. — За все. — Это еще что такое?! Никифоров! — рявкнул Фельцман почти испуганно и попытался отодрать от себя Виктора, но тот прилип, как пиявка. — Что ты задумал?! Виктор рассмеялся, легко и звонко — Яков знал его лучше, чем он сам себя. Вот и сейчас понял все еще до того, как слова сорвались с губ Никифорова. — Если я сейчас упаду, — сказал он. — Если я сейчас проиграю, то это будет последний раз, когда я выйду на лед. Я так решил. С этими словами он разомкнул объятия и шагнул на лед прежде, чем Яков успел цапнуть его за руку. — Что за ересь ты несешь?! — крикнул он ему вслед. — Витя! Вернись немедленно!! Но Виктор его уже не слышал. Он сделал круг по катку, приветствуя фанатов, а сам болезненно вглядывался в лица на трибунах, силясь унять оглушительное сердцебиение, набатом бившееся где-то в ушах. Никого. Он выехал на середину льда, поднял голову, вглядываясь в ослепительные софиты до рези в глазах, как будто это могло помочь справиться с дырой, появившейся где-то за ребрами в груди. Оставались считанные секунды до того, как дадут музыку, когда вдруг с трибун до него донеслось исковерканное кошмарным акцентом, но такое родное, такое нужное сейчас: — Виктор, дааваааааиииии! Юри стоял у бортика, взмыленный и запыхавшийся, закутанный в какие-то ужасные вещи с российской символикой и, приложив руки ко рту рупором, кричал что-то ободряющее на исковерканном русском. Виктор закрыл глаза. Сделал глубокий вдох. И позволил музыке увлечь его за собой.