Meine Liebe

Юрий Хованский никогда не верил, что сможет вернуться в родную деревню. Несмотря на всю его показную весёлость, шутки, подбадривающие шлепки, "Да, вернёмся, брат, вернёмся", сам он и не надеялся когда-нибудь снова увидеть мать и отца. Не потому что был пессимистом — тогда о таком понятии и не задумывались — просто война. Тут надо не думать о том, что осталось позади, тут нужно просто бороться за себя и других. Хоть война и шла уже четвёртый год, а они уже почти добрались до Берлина. Дамиан Ландсберг никогда не был человеком жадным до крови. Сам он находился на поле боевых действий редко, а себя считал просто стратегом. Впрочем, дома его ждёт красавица-жена, и действовать следует осторожно, иначе, oh, Mein God*, они никогда не смогут построить тот самый дом, о котором мечтали. И что правда, то правда. Хованский не зря загадывал скорую смерть. И теперь Юрий, молодой двадцатидвухлетний пехотинец, находился в плену у загадочного немецкого генерала Ландсберга, чьё имя было известно не только из-за его стратегически правильных решений, но и, пожалуй, за то... Впрочем, спросите у немецких frau*. — Не подходи, ко мне, псина Гитлеровская! Колкая фраза сорвалась с губ русского быстро, почти стремительно, как только немец вошел в шатер. У Ландсберга, непонятно зачем, в руках был кулёк с орешками, которые он периодически кидал себе в рот, раздражая этим всех кругом. Генерал обернулся. Его рот растёкся в широкой язвительной улыбки. — Nein*, мой милый друг, nein, здесь я отдаю приказы. "Так он ещё и по-русски говорит", — грустно подумал Юра, невольно сморщившись от пробежавших мурашек, — "Только этого не хватало". — Не подходи ко мне, фашистская дрянь, — уже чуть спокойнее проговорил солдат, однако его грозный взгляд почти прожигал дыру в теле молодого немца. Дамиан снова закинул в рот орешек. И медленно-медленно разжевал его, раздражая собеседника. Хованский только морщился, сидя на стуле. Его руки и ноги связаны, и причинить боль генералу он может только, разве что, с помощью своего колкого языка. Вошёл какой-то солдат. Он что-то горячо объяснял по-немецки, однако Ландсберг слушал его с видом спокойным и рассудительным. Однако солдат в конце добавил что-то, почти прошептал. Глаза генерала резко увеличились и налились кровью. Он прокричал: "Lass mich in Ruhe!"* и сел на второй стул. — Meine Liebe* умерла, русский, — начал он тихо. — Германия капитулировала. Вы победили. Но Meine Liebe... Она была так прекрасна и так чиста, ты даже не представляешь. Mein Teil*. Она забрала её вместе со мной. Немец встал, вытащил из кармана нож и обвёл им вокруг шеи Юрия. — Она ведь была русская, ты, безмоглый дуралей. Я встретил её давно, ужасно давно, в Ленинграде, восемь лет назад, когда о войне даже думать не смел. Я увёз Meine Liebe с собой, в Берлин, я любил её, мою девочку. Дамиан закрыл глаза, что-то напевая себе под нос. Он качался из стороны в сторону, держа руки перед собой, словно представляя хрупкую девушку. Он стоял так долго, но затем очнулся и снова заговорил: — Её звали Ксения, но я всегда звал Mein Mädchen* просто Liebe. Ей очень нравилось. Meine Liebe говорила, что я очень хороший и похож на её младшего брата, которогу зовут Димой. И меня тоже так звала. Хованский весь вжался в свой стул. Ему почему-то стало жаль молодого немца. Он даже позабыл о том, что это фашист, что сам он связан, что его скоро убьют. Та скорбь, которую нёс на себе Ландсберг, поглотила и его самого, он был готов отмотать время назад и отдать жизнь за прекрасную Liebe. И Юра, не ведая страха, начал говорить: — Вы хороший человек, генерал... Вы не заслужили этого. Немец обернулся. Он улыбнулся ему грустно, почти безнадёжно, но русский увидел, что на виске Дамиана пульсирует вена. — Я такого не заслужил, — шепча, повторил генерал. — Я и Meine Liebe не заслужили всего этого, ты прав, русский. Он приблизился к Юрию и снова приставил нож к горлу. — Я не хотел никого убивать, — Ландсберг шептал, но Хованскому казалось, что он слышит крик. — Но почему-то убили Mein Mädchen, мою самую прекрасную и нежную, разве я не должен отомстить за неё?.. Парень, дрожа и всхлипывая, зашептал "Отче наш", а генерал ходил по комнате, вертя в руках пистолет, который он вытащил из кармана. Наконец он остановился и стремительным шагом направился к пленному. Юрий снова зашептал что-то. По его щекам катились крупные слёзы. Но Дамиан убрал пистолет за спину и поцеловал его. Хованский не вырывался. Он не кричал "фашистская дрянь" и не кусал за язык. Он лишь томно прикрыл глаза и наслаждался последними мгновениями своей короткой жизни. — Как тебя зовут? — спросил немец. — Юрий. — Я освобожу тебя, Юрий. Освобожу от множества страданий и боли. Послышалось два выстрела. Оба в шатре были мертвы.