Gloria

Его старший брат закричал, но так слабо — так его голос сливался с шумом леса и голосами птиц — что он подумал: «А чего я боялся? Никто не придёт». Брат попытался отползти, дёргался, как раненое животное, замахивался на него руками, как слепой — но добивать было нельзя. Он одним резким движением перерезал ему сухожилия под коленями; кожаные штаны его чёрный, старый костяной нож разрезал так же легко, как саму белую кожу брата. Он поднялся, отошёл; он подумал, что надо было бы ещё связать ему руки, чтобы точно не выбрался отсюда на дорогу, но ему не хотелось больше его трогать. Он прижал нож к груди, почувствовав его сквозь рубашку, как ещё одну свою кость, словно ещё одну защищавшую его сердце грудину. Он отступил, пятясь назад. Как глупо было, что брат ничего не заподозрил, когда он захотел отойти в сторону почти на тысячу шагов от дороги, чтобы преследовать оленя, а потом вдруг попросил их родовой нож. Ничего не заподозрил, когда он вызвался проводить брата. Когда он сказал отцу, что его тоже не будет до следующего полнолуния. Поворот. Путь на юг. Ему надо идти ещё три дня. Там его будут ждать. Забрызганные кровью брата склизкие грибы и прошлогодние сосновые иглы остались позади. Брат никогда не убивал человека. У брата никогда не было женщины. Он никогда не лгал. Брат поэтому мог пройти посвящение в Памятнике. Мог носить высокую шапку и ожерелье Правящего. Но зачем? Он поджал губы. Нет, их народу нужен такой, как он. Пусть одна девушка с низовьев уже родила от него, а ещё одна ждала ребёнка. Его роду нужны сыновья. И он тоже не убивал. Сейчас нарочно не стал убивать брата — вдруг да узнают. Почуют запах крови. Хотя он нарочно зашёл в реку и омылся с головы до ног. Да, осенью он ударил по голове черноволосого парня, который вошёл, когда он имел ту девушку, что теперь в тягости. Может, парень и выплыл, кто его знает. По крайней мере, рассказывать никому не стал. И он сам никому об этом не рассказывал. Это ложью не назовёшь. Жалко, что тот, первый ребёнок умер. Он вернётся, и отец наденет ожерелье на него. Старые кости, что хранятся в Памятнике, ничего не скажут. Языков-то нет. Он ещё не придумал, что скажет отцу, но когда он станет Посвящённым, ему будет, что сказать. «Я сын Правящего», — так сказал он служителю храма. Не сказал — «старший», «первый» — это было бы ложью. Раз пришёл — значит, старший и первый. Как же иначе? — Я могу посмотреть? — спросил он, глядя на дверь Памятника. — Заглянуть туда. Служитель в ужасе посмотрел на него. Помолчал, потом ответил: — Через три дня. Когда Посвящение кончится. Сиди здесь. На Посвящении будешь не один. Как тебя звать? Он не особо любил своё полное имя, и ответил: — Отец зовёт меня Касэн. — Кроме меня ты никому не должен открывать своё полное имя, — кивнул служитель. — Только мне и только после начала Посвящения. Бревенчатые стены были окрашены в густой красный цвет. Он присмотрелся: внизу на стенах были белым прочерчены летящие узорные солнца. Розовые лучи заката словно заставляли их катиться в подземье вместе с настоящим солнцем. Касэн услышал, как во врата святилища, тайные, скрытые, постучали костяной колотушкой. Он не видел, кто там, за домом. «Кто его знает, что там, внутри», — подумал он. — «Вдруг я испугаюсь. Будет плохо, если я испугаюсь. Если я как-нибудь выдам то, что случилось. От неожиданности. Если я увижу, что там, я не буду бояться». Он беззвучно встал и приблизился к дверям. Святилище, кажется, было из брёвен, но ступени — каменные. Они не скрипели. Он почти лёг на крыльцо и поставил локти на ступеньку перед входом. Прижавшись щекой к каменному полу, заглянул под кожаную, натянутую на деревянную раму дверь. Вечерний ветер слегка приоткрыл её, хотя ручки и были замотаны верёвкой. Служитель был одет в расшитую кожаную шапку; его рыжие с проседью волосы почти скрыли лицо. Он стоял на коленях. Больше ничего он не увидел. Над ним стоял некто, высокий, одетый во всё черное с белыми узорами, смысла которых он не знал. Лет ему, может быть, было уже под сорок, но лицо было безбородым, бледным, окружённым чёрными толстыми прядями волос, перевитыми костяными бусами. В руках он держал окрашенный в красное деревянный ящик. «Чёрный», — подумал Касэн. — «Настоящий Чёрный. Не врут, стало быть. Они есть». Касэн прикусил губу. Он оглянулся. Никого не было. Он боялся, но ещё больше боялся, что Памятник уличит его. И вдруг, словно помогая ему, сизая туча над лесом, из которого он вышел, подошла ближе. Начался слабый, но шумный из-за ветра дождь; солнце продолжало светить. И он ухватился за одну из балок — он ведь был высок, выше служителя почти на две головы — и перекинул своё тело на крышу. Он прижался к веткам; дождь отчаянно лил. Он раздвинул ветки и посмотрел. Там, в душном помещении, горел слабый, тёплый сине-желтоватый свет в обмазанном глиной очаге на полу; розовое свечение вечерней зари не проникало внутрь. Касэн увидел две большие, толстые доски, тоже красные, тоже расписанные — будто двери. Двери эти были откинуты, и в полу прямо под ним были два скелета. Они были неполные; многих костей не хватало; у того, что ростом чуть пониже, не было одной ноги и руки, у более крупного не было нескольких рёбер. И у обоих не было голов. Чёрный открыл ящик и чуть поднял белое лицо; Касэн увидел его брови и ресницы. Он плакал. Чёрный достал коричневый, потемневший череп и приложил его к более крупному скелету. — Дара, — сказал он. И потом достал второй: — Брат, — сказал он. И он стал, плача, повторять непонятные, переплетающиеся слова; Касэн понимал отдельные куски — некоторые слова были похожи на те, что он знал. Он подумал, что это, должно быть, и есть Священный Круг, призывы к Небу и Огню, сложенные Её Братом. Говорили, что среди Чёрных есть наследственные хранители Круга, что Круг могут произносить только они, и услышать Круг можно только здесь и только при Посвящении. Он соскочил на землю, и затёр свои следы. Дождь словно тоже брызгал слезами или плевался; стёртая серая глина сразу расползалась под злыми ударами капель. «Там только два скелета», — подумал он. — «Два безголовых скелета. Может быть, это даже и не их головы». Он рассмеялся от этой мысли. Солнце погасло. Служитель увидел его покорно сидящим у ворот, отвернувшись к забору. — Завтра вечером начнёшь Посвящение, — сказал служитель. — Сегодня будешь спать за оградой. Он спал, и ничего страшного ему не снилось. Ему никогда не снилось ничего страшного — ещё поэтому он осмелился на такое, ибо не боялся видений, которые могли бы послать ему Дара и Её Брат. Убивайте зайцев Убивайте зайцев Убивайте зайцев Так тихо и ласково сказал голос во сне под утро. — Сон что-нибудь значит, когда спишь за оградой Памятника? — спросил он утром. — Ничего, — ответил служитель. — Ещё рано. Что ты видел? — Охоту, — сказал он отрывисто. — Добрый знак, — кивнул тот. Он не стал говорить, что именно слышал. Вдруг служитель знает, что часть его имени, та самая, «Касэн», означает «заяц».