Головоломка

Сколько времени прошло с тех пор, как они здесь? Сколько еще им отпущено? Да и будет ли он, этот треклятый конец, или они сойдут с ума в этих белых стерильных стенах под беспристрастными зрачками видеокамер? Сойдут с ума, и им станет сниться их прошлая жизнь. Это будут неясные видения. Утром, проснувшись, они не смогут вспомнить ничего из того, что привиделось им ночью. Видения будут ускользать прочь, оставляя по себе непонятную изматывающую тоску. Это будет позже, много позже, а теперь Тесла лежит, прижавшись к жилистому твердому бедру так плотно, что, кажется, еще несколько мгновений и он проникнет Ноиторе под кожу, и они станут единым целым. Но это ощущение единства обманчиво. Обманчиво, как и все, что их окружает. Ноитора абсолютно неподвижен. Со стороны может показаться, что он дремлет, но, на самом деле, он внимательно наблюдает за Теслой, готовый в любой момент выпрямиться, разогнувшись как пружина, обрушиться всей тяжестью тела на выдавшую свое местонахождение жертву. Ноиторе нравится пугать Теслу. Нравится, чувствовать себя более сильным и опытным. И Тесла принимает эту игру. Принимает с неизменной смущенной полуулыбкой-полуусмешкой. Это их игра. Только их. Она началась давно. Еще тогда, когда они с Ноиторой охотились в пустыне. Тогда, когда белая кость еще скрывала их лица. Тогда, когда Тесла намеренно притворялся ослабевшим или подраненным и ковылял, удерживая преследователя на расстоянии, достаточном для того, чтобы не потерять интерес к добыче, но неприемлемом для прямой атаки. А Ноитора скользил следом, сливаясь с песком, выжидая, когда добыча выбьется из сил или потеряет бдительность. А потом маску пришлось снять. Первые пару недель Тесла плакал по ночам от невыносимой, разъедающей внутренности боли. Пришлось заново привыкать к жизни под солнцем, снова учиться есть, принимать душ... и спать. Как бы он хотел, чтобы Ноитора спас его и в этот раз. Чтобы не позволял замыкаться в себе, обнимал жилистыми, неестественно горячими руками и трахал, потому что по-другому утешать он не умел или не хотел утруждать себя. Да Тесле и не нужно было другого, как тогда в прежней короткой жизни - одной на двоих. Без обязательств, без прошлого и без всякой надежды на будущее. Но Ноиторы не было рядом. Того прежнего Ноиторы. Был другой: нервный, издерганный псих. Чужой. До самых потрохов. Этот и себе не мог помочь, не то что кому-то еще. Тесле пришлось учиться самому. Он вспомнил, как это: закрывать глаза. Научился смыкать веки без опаски быть съеденным. Научился спать. И тогда на смену острому неутолимому голоду пришли кошмары. Вначале был парк, больший похожий на лес. Он не хотел умирать, однако владелец черного джипа, похожего на катафалк, имел на этот счет свое собственное мнение. Он гнал свою жертву, словно опытный охотник гонит дичь, не отпуская от себя, но и не догоняя. Ждал, пока та выбьется из сил, чтобы насладиться сполна диким животным ужасом и солоноватой с привкусом железа кровью. Боль разрывала внутренности на части, заставляя тело выгибаться и подрагивать. Нестерпимо кололо в правом боку. Тесла с трудом переставлял ноги. Он не дотянул каких-то десяти метров. Двадцать шагов взрослого человека. И эти несделанные шаги определили его судьбу. Тесла не хотел умирать. Он раз за разом в своих кошмарах вспоминал, как умолял пощадить - бессвязно, сбивчиво, как пытался объяснить - его время еще не пришло, еще не сейчас. Он еще не купил подарок для больной девочки, хотя и обещал, а еще завтра выписывается один из его маленьких пациентов... Тесла заставляет себя открыть глаза, и кошмары отступают. Он заставляет себя вспомнить, как это - дышать. Дышать с перерезанным горлом. Шея болит, но это фантомные боли. Они приходят всякий раз, как обрывается кошмар. Обрывается с его последним ложным вздохом. И не вздохом даже, ведь в легкие не поступает кислород. Это еще не разомкнулась цепь вегетативной нервной системы, посылающей импульсы мышцам грудины. Тесла снова закрывает глаза. Потом была пустыня. От одного края и до другого, до самого горизонта, он видел лишь волны белого песка. Белого как снег и такого же холодного. И сколько бы он ни шел вперед, пейзаж не менялся. Со временем ему стало казаться, что он кружит на месте. Тесла не знал, сколько времени прошло с того момента, как он очутился в этом белом мире. Иногда в темноте, которой было окутано его сознание, проступали смутные, неясные образы, фразы, сменявшиеся короткими насыщенными вспышками. Тесла знал: это воспоминания. Но чьи? Его собственные или тех, кого он поглотил? Воспоминания были похожи на светляков - крохотные, неуловимые, они были последним, что оставалось от душ живых людей, попавших в этот мир. В этом белом безмолвии не было ни ангелов с яростными трубами, ни мудрого старика на высоком сияющем престоле. следовательно, это не был рай. Поразмыслив, Тесла пришел к закономерному выводу, что это место было адом, а поскольку он был достаточно умен для того, чтобы прочитать книгу о девяти кругах Дантова ада еще в старшей школе, он привык считать это место своим личным адом. Впрочем, для него рай и ад оставались всего лишь понятиями. Тесла знал: он был неизмеримо больше этих понятий, и то одиночество, которым он мучился всякую минуту своего существования, тоже было больше. Понятия напоминали ему песчинки, на которые он наступал копытами. Самому же себе он казался темным пятном на ослепительно белом песке. Он несколько раз пытался содрать маску. Или хотя бы клыки, уродливо торчавшие спереди. Но это причиняло боль, как если бы он пытался содрать с себя шкуру. Ему не хватило сил завершить начатое, и он смирился. Впрочем, сколько он себя помнил, он всегда уступал. Уступил он и в ту ночь, когда познакомился с Джиругой. Впрочем, в мире живых это вполне мог быть и день: в белом безмолвии царила вечная ночь. Для адъюкаса он был всего лишь добычей. "Неповоротливой задницей", так, кажется, называл Теслу его новый знакомый. И верно, его задница с мерно покачивающимся при ходьбе хвостиком с кисточкой на конце была создана для того, чтобы на нее охотились. Неповоротливая жирная задница. Адъюкас нетерпеливо прищелкивал челюстями, разминал длинные когтистые пальцы, примеривался перед прыжком. Он поджидал добычу на вершине холма за причудливо изогнутым кварцевым деревом, неподвижный, ставший на время его частью. Умение маскироваться, казалось, было у него в крови. Гибкий, тонкий, весь в облегающем кожу костяном панцире, он сливался с песком, стлался по нему, как если бы был с ним единым целым, или часами сидел на ветвях кварцевых деревьев, лениво наблюдая за местностью, а потом набрасывался на добычу, подминал ее под себя и наносил удар. Неизменно со спины. В шею. И застывал на несколько секунд, ощущая, как в тело вливается рейацу противника. И тут же снова принимался стлаться по песку. Потому что в пустыне нельзя ни на минуту терять бдительность. Потому что за каждым склоном, за каждым деревом, в каждой яме может таиться враг. И этот враг ждет: ждет, когда устанешь, ослабеешь, уснешь - и тогда он нанесет удар. Адъюкас был голоден, а эта толстая задница как назло уходила из-под удара, словно ее обладатель еще надеялся улизнуть. По правде сказать, Тесла ни на что уже не надеялся. Адъюкас был слишком сильным для него. Слишком быстрым. Всего умения Теслы хватало только на то, чтобы уворачиваться. О нападении или бегстве можно было даже не думать. Вот дрянь! Он не хотел умирать. Не хотел становиться частью кого-то еще. Но этот кто-то был сильнее, выносливее и злее. Адъюкас недовольно клацал челюстями: задница без остановки вертелась на месте, отпугивала растопыренными клыками. Другой бы на месте Теслы давно уже сдался. Адъюкас ощущал ровную слабую рейацу, исходившую от кабана. Это была решительно славная задница. Она позволит ему утолить голод. На некоторое время. Потом голод вернется, и он найдет себе новую задницу. Постепенно адъюкасу начало казаться, что они и в самом деле играют. Игра нисколько не утомляла его. Ему казалось: задница тоже понимает, что это всего лишь игра. Он оттого и сбавил темп. Чтобы поиграть подольше. Задница двигалась медленно: он без труда успевал отследить ее движения, преградить путь, поддернуть когтями мускулистое плечо и тут же отпрыгнуть назад, избежав удара острых клыков. Потом задница сбилась с заданного ритма. Движения ее обладателя стали какими-то рваными, он принялся метаться из стороны в сторону. Он был напуган: это было видно по его рейацу. Задница что же больше не хочет играть? Это стало для адъюкаса открытием. Похоже, задница была разумнее, чем он о ней думал. И адъюкас сам сбился с ритма, позволив Тесле предугадать свои движения. Эти ломаные движения утомляли. Лучше бы противник просто нападал. Давай уже, нападай, хватит танцевать вокруг меня, со злобой думал Тесла. А потом он выбросил копыто вперед, точно угадав, какое положение займет в следующий момент времени адъюкас. Вопреки ожиданиям Теслы противник не упал, лишь отступил назад, издав негодующий скрежет. Словно кузнечик. Или саранча. - Да прекрати ты этот балаган... - задыхаясь, произнес Тесла. - Что тебе вообще от меня нужно? Адъюкас замер, напряженно вслушиваясь в звуки его голоса. Прежде жертвы никогда не говорили с ним. Они рычали, визжали, скулили. Самые сильные встречали свой конец молча. А эта задница умела говорить. - Мне нужен ты. Голос адъюкаса был хриплым, низким, как если бы он долго ни с кем не говорил. И верно, не с едой же разговаривать. А охотился он в одиночку. И с самим собой он тем более разговаривать не привык. - Подойди. - Послушай, может, попробуем... договориться? Кабан отступил на шаг. - Ты меня, конечно, съешь. Ты сильнее меня, и быстрее. Но я не хочу умирать, я буду драться и, вполне возможно, сильно тебя покалечу. Раненый, ты станешь легкой добычей. Адъюкас, похоже, слушал его с интересом, даже голову набок склонил. - А ведь я могу быть приманкой. Для других, более сильных, - сам Тесла от таких прятался, даже простое присутствие некоторых могло убить. - Я буду отвлекать их, а ты нападать сзади. - Заманчивая идея... - адъюкас нервно облизнулся. - Но мне, знаешь ли, нет дела до слабаков вроде тебя. Ты - мой. Моя пища. Усек? Задница говорила что-то умное, приводила доводы. Он бы, пожалуй, поиграл с ней подольше, только вот в груди все сводило от голода, и очертания предметов расплывались перед глазами. Задница стала бы лишней обузой, ее нужно было бы тащить за собой, делиться пищей. - Я тебя предупредил. - адъюкас, наконец, расслабился. Пропустив удар. Удар, в который Тесла вложил всю свою силу. Последнее, на что он мог рассчитывать в этой схватке. Расчет оправдался. Адьюкас с жалобным хрипом рухнул на песок, из пробитой копытом груди вытолкнулась синеватая волна. Тесла не стал ждать: он бросился прочь, верно рассудив, что один удар эту саранчу не убьет, а когда адъюкас поднимется на ноги - ему, Тесле - было бы неплохо оказаться как можно дальше от этого места. Далеко ему уйти не удалось. Все дело было в пустыне. В том, что это и не пустыня даже. Это частицы рейацу высокой плотности, обретшие форму песчинок и покрывающие всю поверхность Уэко Мундо. Частицы, которые по своей природе хорошо передавали любые, даже малейшие колебания. Адъюкас открыл это еще в свою бытность гиллианом, когда понял, что может улавливать рейацу пищи, определяя не только потенциальную силу противника, но и его местонахождение. Другие чувствовали только направление, он же точно мог указать расстояние и обычно добирался до места первым. Иногда приходилось отступать перед лицом превосходящих сил противника, адъюкас был достаточно умен. Достаточно, чтобы прожить долго. Чаще всего он успевал полакомиться душой и убраться с места пиршества до прибытия себе подобных. Иногда приходилось драться. Он побеждал. Раз за разом. Не потому что был сильнейшим. Он хотел выжить. Как будто еще надеялся на что-то. Вот и сейчас он припал на передние лапы, наклонившись к земле и пытаясь зарастить рану. В этот момент убегавшую от него жертву как-то неловко повело в сторону, а потом она, издав жалобный хрюкающий звук, начала сползать вниз по склону внезапно образовавшейся под ее копытами ямы. Тесла сам не понял, что произошло. Земля под ногами качнулась, он попытался удержаться, но рухнул на бок и стремительно покатился вниз, в яму. Внизу что-то глухо чавкнуло, открыв жуткий зев с огромным количеством мелких и острых зубов. Как мясорубка, такой схватит и уже не вырвешься. В последний момент Тесла извернулся, неистово замолотил копытами по осыпающемуся песку, словно борясь с волной. По природе своей адъюкасы были сходны с животными. Встречались среди них хищники и травоядные, млекопитающие и насекомые. Были и птицы. Эти бродили по поверхности, а глубоко в песке затаились те, кому ненавистен был мертвый лунный свет и которые выслеживали добычу по колебаниям рейацу, медленно переползая из стороны в сторону, выбирая места, где чаще других появлялись гиллианы и адъюкасы. В мире живых это существо, вероятно, назвали бы муравьиным львом. Для людей оно было безопасно. Но здесь все было по-другому. Безобидное насекомое превратилось в смертельно опасного врага. Челюсти щелкнули в бессильной ярости, пытаясь достать добычу, ускользавшую из смертельно опасной ловушки. Из пасти вслед отчаянно барахтающемуся в песке Тесле метнулся длинный мускулистый язык. вот он скользнул вверх по склону, захватив адъюкаса за заднюю лапу, и начал подтаскивать к себе. Тесла отчаянно пинал его копытом. От каждого удара по языку пробегала дрожь, но жертву он держал крепко. "Тварь". Под пальцами был только песок. Ни камня, ни обломка ветки. Когда-то он выбрался наверх, цепляясь за ветви каменных деревьев, отбрасывая песок, словно выкапываясь из собственной могилы. Теперь же его упорно тянуло вниз. - Держись давай, попробую тебя вытащить. Его запястье обхватили тонкие когтистые пальцы. На краю ямы показался адъюкас. Он полз осторожно, стараясь избежать осыпания песка. Ему тоже доводилось попадать в подобную ловушку прежде, и он на всю жизнь запомнил липкое тянущее чувство где-то в области живота под прочным хитиновым покровом. Запомнил чувство безысходности, которое на несколько мучительных мгновений заглушило чувство голода и заставило его бороться за собственную жизнь. За выживание. Ему было легко. С самого первого момента, как только он осознал себя и начал лихорадочно оглядываться по сторонам, силясь вычленить хоть что-то знакомое в рядах однообразных уродов, бредущих куда-то без смысла и без цели, и до этого дня он оставался хищником. Циничным, расчетливым зверем. И борьба за выживание только обострила его инстинкты, выплавила его в новой форме, не дав ему сложить руки, отчаяться, смириться с собственной участью. - Ну, чего разлегся? Помогай, кому говорю. Видя, что Тесла никак не отреагировал на его приказ, он дернул его на себя, вынуждая отвлечься от борьбы с обвивающим ногу языком. - Постарайся подтянуться повыше, а то зацеплю ненароком. Задница, похоже, порядком перетрусила. Вон как хвостом трепыхает. Ему самому в тот раз повезло меньше, язык был весь в острых шипах, в некоторых местах они проникли под хитиновый покров, и попавшая в захват нога онемела и перестала слушаться его. Ему тоже было страшно. Тогда. - Блять, не ссы. А то здесь сожру. Поколебавшись, Кабан принялся помогать себе вторым копытом. Возможно, пробудь он здесь дольше - не задумываясь бы рванул руку адъюкаса на себя, швырнув того прямиком вниз, в пасть. Наверно, он еще не утратил человечности, или просто был слишком глуп. Он послушно подтянулся выше, при этом стараясь не стащить Богомола в яму собственным весом. - Зачем ты мне помогаешь? Вместо ответа на его вопрос костлявый резко скомандовал: "Пригнись". Над головой Теслы, практически опалив шерсть на коротком мускулистом загривке, пронеслась волна пламени, взорвавшаяся где-то внизу в глубине зубастой пасти. "С ними только так и можно бороться. С этими чертовыми тварями. Иначе переварят за милую душу". По плечам и маске костлявого пробегали синие сполохи. Тесла почувствовал, как исчезает хватка на ноге, а потом адъюкас дернул его вверх, резко, практически выдернув лапу из сустава. Воронка начала схлопываться, медленно, неумолимо, вслед за тем, как внутри нее превращалось в серую пыль тело "муравьиного льва". Костлявый сел на песок, стараясь отдышаться. Наконец, Тесла смог хорошенько рассмотреть его: он был и в самом деле похож на человекоподобного непропорционально сложенного кузнечика. Лицо адъюкаса было плотно скрыто непроницаемой белой маской. На месте левого глаза зияла огромная дыра, от которой по маске расходились мелкие, едва различимые трещины. Всем своим видом он напоминал гигантского богомола, только богомолы были зеленые, а этот белый. Под цвет пустыни. Гигантский пустынный богомол. Богомолов Тесла видел на картинках в книгах. Книги тоже были теперь всего лишь понятием. Сколько бы Тесла ни размышлял, он никак не мог вспомнить, как они выглядят. - Спасибо, что спас меня, - наконец произнес он. Адъюкас поднял голову. Зияющая дыра на месте глаза, казалось, смотрела на него. Теслу передернуло. - Что будем делать дальше? - он старался говорить как можно спокойнее. - Жить хочешь? - наконец спросил Богомол. Увидев, что Кабан кивнул, продолжил. - Тогда уебывай отсюда, пока я сыт. - и рукой махнул для верности. Но Кабан не уходил. Он продолжал стоять на месте, испуганно таращась на Богомола, и молчал. Как будто язык откусил себе, пока выбирался из той ямы. - Ты что не понял? Катись отсюда, давай. "Да что с ним такое?" - Ну и хер с тобой. - разозлившись, Богомол пнул непонятливую задницу ногой в бок и, отвернувшись, пошел прочь. Тесла послушно побрел прочь. Ноги вязли в песке, мысли путались. Зачем Богомол спас его? Почему теперь отпустил? Развернувшись, он посмотрел вслед долговязой фигуре, нерешительно сделал шаг. Он бы и себе не смог объяснить, зачем потащился за костлявым адъюкасом. Он пошел следом, потому что устал быть один. Вероятно, богомол вскоре заметил присутствие Теслы, потому что остановился как вкопанный и, обернувшись, жестом поманил его к себе. Он похрустывал пальцами, словно перекатывая в них невидимый круглый предмет. - Эй, как там там тебя? Задница? Иди сюда! Он терпеливо дожидался, пока Кабан преодолеет разделявшее их расстояние. Должно быть, тому тяжело было передвигаться по песку: в отличие от Богомола, он оставлял крупные вмятины. Да и двигался на на порядок медленнее. Богомол с легкостью бы оторвался от него, однако, решил остановиться. На этот раз им двигал не голод. Им двигало любопытство. Чего эта задница потащилась за ним? Нарывается? Или больше не в силах охотиться? Богомолу поначалу тоже приходили в голову подобные мысли. Особенно, когда он отлеживался после кровопролитных схваток с другими адъюкасами за обладание жертвой или просто не находил пригодного для употребления Пустого. Он и сам бы не мог сказать, что было страшнее: неизвестность, когда вздрагиваешь от каждого шороха, потому что нет сил двинуться места, а умирать не хочется, особенно, когда понимаешь, что достиг так многого, или когда все нутро сводит от мучительного болезненного голода. Да не голода даже, а пустоты, как будто твое сознание проваливается в огромную алчущую пищи дыру, и все труднее становится вспоминать себя. Все труднее становится после каждого приступа собирать себя по кусочкам. Тесла медленно подошел и остановился в нескольких шагах от Богомола. - Можно я пойду с тобой? Я устал быть один. Богомол вздрогнул. Он, в отличие от задницы, привык быть один. Научился заботиться только о себе, как учатся ходить, не проваливаясь в песок. Сперва ему приходилось привыкать: привыкать к тому, что в пустыне нет места, где он мог бы спрятаться или затаиться. Привыкать к тому, что здесь нет никого, кто бы мог прикрыть ему спину. Привыкать, что он больше не нуждается ни в сне, ни в пище. Привыкать к тянущей пустоте внутри. Он называл эту пустоту голодом. Вместо обычной пищи теперь были нужны души. Когда душа жертвы сливалась с его душой, он испытывал некое подобие насыщения. И тоска отступала. На время. Чтобы потом снова впиться в его нутро острыми безжалостными когтями. Иногда голод становился настолько сильным, что ему начинало казаться, будто он теряет себя. Тогда он падал на четвереньки и бессвязно выл запрокидывая голову в темное, без единой звезды небо. Прямо навстречу ослепительно белому свету луны. Как будто молился неведомому лунному богу. И тогда он ничего не хотел так, как избавления от этой тоски. От этого голода. - Я могу тебя съесть, понимаешь? Однажды, когда голод станет невыносимым. И я не найду никого, кем бы мог его утолить. Тесла кивнул. - Как тебя зовут? Богомол даже челюстями прищелкнул от неожиданности. - Ты глухой? Я тебя съем, я сказал. Тебя больше не будет. Богомол не любил, когда задницы, навроде той, что плелась сейчас позади него, задавали лишние вопросы. Жертва должна была оставаться жертвой, а охотник - охотником. Охотником был он. Понятное дело - жертвами всегда были задницы. А этот Кабан, вместо того, чтобы его бояться, задавал вопросы. - Я решил, что съем тебя в следующий раз. Сейчас - уходи. Разговаривать Богомол тоже не любил. Считал подобное занятие бесполезной тратой времени. И сил. Он должен был полностью восстановиться до того, как вернется голод. Чтобы быть готовым к следующей схватке. А еще было стыдно признаться этой заднице: Богомол не помнил своего имени. Он привык думать о себе, как о Богомоле. Это первое, что пришло ему в голову, когда он рассмотрел себя в сотнях других сознаний. Когда он оказался сильнее их всех. - Я не хочу с тобой разговаривать, - Богомол отвернулся и пошел прочь. Кабан молча пошел за ним, останавливаясь, когда останавливался тот. Все время отставая на десять шагов. Но идти было все труднее, ноги отказывались слушаться. Тесла не испытывал голода. Для него это была слабость. Чудовищная слабость, сковывавшая руки и ноги, не дававшая двигаться, отнимавшая волю, память, желание жить. Когда он убивал - ему становилось легче. И в тысячу раз тяжелее, потому что возвращалась память. Возвращалось Небо. Небо было ослепительно белым. Оно нависало над ним, опускаясь все ниже и ниже, или это он поднимался к нему. Возвращались шаги и шорох опавших листьев. Возвращался скрежет зажигалки и отвратительный хлюпающий звук в перерезанном горле. Исчезали запахи, ощущения и мысли. Небо накрывало его. Для каждого из них это был свой ад. Для кого-то отчаяние и боль, для кого-то тоска по чему-то утерянному, для кого-то пламя, сжигавшее внутренности изнутри, для кого-то пустота значила безудержное стремление к власти. Но их всех - крупных и мелких, сильных и слабых, охотников и жертв - объединяло одно: они были Пустыми. Одна из частей их души была утеряна безвозвратно, и теперь они тщетно искали что-то, что бы дало им возможность заполнить пустоту внутри или хотя бы избавиться на время от этого ощущения. - Слушай, ну чего ты за мной увязался? Богомол обернулся, глядя на кабана единственным глубоко вдавленным в маску глазом. - Я сказал, что не голоден. - Под ребрами привычно ныло, голод подступал все ближе. - Давай, беги отсюда. Уходи, пока цел. Богомол уже научился предугадывать появление голода. По тому, как начинали дрожать в предвкушении скорой охоты длинные пальцы, так нервно раздувались ноздри, как перекатывались под хитиновым покровом мышцы. - Тебе жить надоело? Жить, разумеется, не совсем то слово. Но все же жить так лучше, чем не жить вовсе. Богомол выбирал жизнь. У него была цель. Была цель и у этого Кабана. Он даже что-то плел про нее, когда Богомол собирался съесть его в первый раз. - Ну так что? Надоело? На мгновение маска исчезла. На Богомола смотрело усталое, печальное, совсем еще молодое лицо. - Хорошо. Я уйду. Кабан развернулся и побрел прочь. Богомол озадаченно помотал мордой из стороны в сторону. По правде сказать, он первый раз видел, чтобы маска становилась лицом. Маска, она и есть маска. Холодная белая кость. Мертвенно холодная. Но в Белом безмолвии все холодное: холодный песок, холодный воздух, холодные камни. Все вокруг настолько холодное, что вымерзаешь изнутри, постепенно становясь таким же стылым и не-живым. Или не-мертвым, потому что вроде бы двигаешься, испытываешь боль, стремишься выжить. - Эй, а ты... Ты помнишь свое имя? - окликнул уходившего Кабана Богомол. Определенно, эта задница помнила свое имя. Быть может, и лицо свое помнила. И жизнь - до того, как оказалась здесь. - Ты куда пошел? А ну-ка стой! Богомол был не на шутку раздосадован тем, что Кабан удаляется от него. В самом деле, не за ним же бежать? Гордость не позволяла. - Я Тесла, - ответил Пустой, не оборачиваясь. Маска Пустого - всего лишь маска. За каждой прячется человек. Если еще не забыл, кто он. Но и этих существ, утративших все человеческое, можно пожалеть. Не понять, но пожалеть. Жизнь - не жизнь. Пустота вместо того, что было смыслом. Мало кто сможет бороться, цепляясь за жалкие остатки себя прежнего. Выжить в схватке с животным еще труднее, если ты остался человеком. - Стой, Тесла. Почему ты себя помнишь? Иногда, когда совсем нечего было делать, Богомол развлекал себя беседами с будущими жертвами. Но те не умели говорить, они зачастую путали его интерес с милосердием и принимались валяться на земле, перекатываясь сбоку-набок и обнажая беззащитное брюхо. Ни один не помнил своего имени. Равно как и того, кем они были при жизни. А эта странная задница, по всей видимости, помнила. Наконец, Богомол решился. Решился наступить на горло собственной гордости. - Иди сюда. Обещаю, есть тебя не буду. По крайней мере, пока не буду. Пустых здесь вдоволь. Если Тесла помнит себя, быть может, он поможет вспомнить себя и Богомолу. Быть может, Богомол просто не хочет себя помнить? Потому что помнить себя - слишком больно? Слишком опасно? Богомолу казалось: если он вспомнит себя, все для него изменится. Исчезнет голод, боль, тянущая пустота внутри. Он станет прежним. Тем, кем был раньше. До того, как очутиться в этом богом забытом месте. - Я не уверен, что помню себя, - пожал плечами Тесла. - Может, это вовсе не я. Но он был рад, что нашелся кто-то, с кем можно поговорить. С кем можно разделить тоску. И просто можно быть рядом. - Это как если складываешь головоломку. По кусочкам. - А как ты ее складываешь? - за первым вопросом последовал второй. Богомол настолько заинтересовался тем, о чем рассказывал ему Кабан, что даже о голоде думал забыл. Как если бы сжигающая его внутренности тоска отступила ненадолго, уступив место такому же обжигающему интересу. детстве у Богомола не было головоломок. Он пытался понять, что вообще представляет собой головоломка, но на ум не приходило ровным счетом ничего. - А что такое вообще эта головоломка, которую ты складываешь? Он пошел за размеренно переваливающимся с ноги на ногу Кабаном, как если бы им было по пути. - И как тебе вообще пришло в голову складывать головоломку? - Ну... Это картинка, разрезанная на кусочки, и ты ее должен собрать. Довольно интересно. Пока не соберешь, не поймешь. И как же мучительно трудно найти эти кусочки. И не всегда радостно их находить - кто знает, что скрывает твоя память. - Я не знаю своего имени. - почему-то сказал Богомол. - И кем я был, я тоже не помню. Ты остановишься, наконец? Он опустился на песок рядом с напряженно замершим Кабаном, как если бы хотел продолжить разговор. Идти и говорить - значит, с некоторой долей вероятности или вовремя не отреагировать на потенциальную опасность, или, оглядываясь, пропустить добрую половину разговора. - А где ты находишь кусочки картинки? Похоже, есть его в ближайшее время Богомол не собирался, устало подумал Тесла. Он нашел его достаточно забавным, чтобы снизойти до разговора с ним. - Эй, задница, ты что молчишь? Похоже, Богомол начинал терять терпение. - Я у тебя спрашиваю: где ты находишь эти чертовы кусочки головоломки? - Сам не знаю, - пожал плечами Кабан. - Иногда они просто всплывают в памяти. Иногда я вижу что-нибудь и вспоминаю. Иногда вспоминать не хотелось. - Можешь попробовать... - он замялся, вспоминая нужное слово. - сосредоточиться. Заглянуть внутрь себя. Он, правда, не был уверен, что это поможет. Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно, если ее там нет. - Не сейчас. - раздраженно рыкнул на него Богомол. - Ты пойдешь со мной. Как доберемся до безопасного места, я попробую. Интересно, довольна ли задница тем, что он пригласил ее следовать за ним? - Ну так что, идешь? - спросил он нетерпеливо. - Я второй раз предлагать не буду. По правде сказать, проку ему от этого неповоротливого и медлительного Кабана было немного. Хотя дичь покрупнее да поопаснее сгодится, чтобы загонять. Подстраховывать Богомола. Иногда, там, где один не справится, пройдут двое. Вдвоем можно рискнуть и подобраться к окраинам колоний, были такие места в пустыне, где жило одновременно много Пустых под предводительством более сильных и опытных адъюкасов. А можно и в Лес меносов отправиться. Там-то точно можно нажраться от пуза. Так и повелось. Кабан всюду следовал за Богомолом, став его тенью. И Богомол вскоре по достоинству оценил своего спутника. Тот был молчалив, ненавязчив, никогда не спорил и безропотно соглашался служить приманкой и довольствоваться остатками добычи. Пустыня расстилалась перед ними словно блудная девка, запрокидываясь назад пологими грудями холмов, распуская по плечам жесткие волосы деревьев. Она жила своей, одной ей ведомой жизнью. Стоило только прислушаться, и ты начинал чувствовать, как перемещаются под действием рейацу сотен Пустых похожие друг на друга песчинки, как переступают по песку крохотные лапки, а за ними крадутся лапы помассивнее, вооруженные длинными острыми когтями. Стоило только закрыть глаза, и ты начинал чувствовать себя частью этого мира. И частью вечного голода. Неважно, сколько прошло времени с того момента, как ты осознал себя собой. Это было внутри тебя: твоя страсть, твоя мечта, твои инстинкты… Твой голод. Голод делал тебя осторожнее и хитрее. Голод заставлял тебя стремиться вперед, и ты карабкался по осыпающимся склонам, выбирался из расставленных на тебя ловушек, зная, стоит замереть на мгновение, и песок засыпет тебя с головой, поглотит навсегда, забьется в глаза и ноздри, залепит уши. И тогда будешь тонуть в зыбучем безмолвном море, растворяясь в бездонной толще кварца. Голод был похож на пустыню. Стоило остановиться на мгновение, и он поглощал тебя целиком. Ты как-то разом переставал отличать зыбкий песок от тверди, а себя от сотен душ, которые поглотил на своем пути к обретению сознания. И все же только в пустыне Богомол и Кабан чувствовали себя живыми. Они гнались за добычей, устраивали засады и преследовали тех, что помельче. Или спасались бегством от тех, что покрупнее, или тех, кто нападает стаей. В ином человеческом посмертии они многое отдали за то, чтобы снова испытать это сладкое чувство насыщения, в момент, когда жвала разрывали добычу на части, и их лица погружались в темную солоноватую кровь. Кабан привязался к хмурому, неразговорчивому Богомолу. Впрочем, хищным насекомым, наверно, и положено быть такими - быстрыми, нервными, опасными. Им незачем тратить время на разговоры, если жизнь - это поиск пропитания. И все же это было похоже на заботу. Богомол оглядывался и ждал его, если Кабан отставал, делился добычей, когда Кабан был голоден, и Тесла в глубине души надеялся, что Богомол испытывает к нему что-то похожее на привязанность. Была ли это только взаимовыручка, или это было иное чувство, которое появилось намного раньше, чем эти двое - Богомол и Кабан - ступили на вечно холодный песок Мира-без-Памяти? Быть может, это была любовь?