Speak to me

Он шёл практически бесшумно. Грязный свет древних ламп выхватывал высокую фигуру из полумрака. Резкие черты на фоне когда-то белых стен. Шаг за шагом, в неизвестность. Когда в последний раз здесь кто-то ходил? А если и ходил, то не сошёл ли он с ума? Это ведь также просто, как и шагнуть с пропасти. В такой тишине эти шаги к пропасти особенно ощутимо шелестят и становятся всё больше и больше, приближая к тонкому краю. Сколько я иду? Не страшно думать, что у тебя одного всё плохо. Страшно не найти никого вокруг. Почему именно я? Понять, что тьма – всё, что есть вокруг. И вряд ли она кончится. И уже не с кем сравнивать масштабы своих проблем и загонов. Только ты и твой мягкий, поглаживающий спину невесомыми прикосновениями, друг. Отныне твой лучший друг. Твой брат и товарищ. Никогда не оставит в беде и одиночестве. Ты слышишь его голос. Так близко. В самое ухо, нет, глубже. Он шепчет и сжимает руку на твоей глотке, пережимая жалкое дыхание. Ты захлебываешься последними глотками, но тут давление исчезает и раздается флиртующий смешок. Так хихикают дамы в барах, слегка подвыпив. Желтый свет, тёмный цвет. Раз-два. Шаг за шагом. Вальсируя в темноте своей головы. Умрешь ли ты за меня, если я скажу «пожалуйста»? Я никогда не убью тебя, но… Свет заканчивается. Всё, что осталось с ним наедине – темнота. Но я скажу, как это сделать. Когда мозг не находит в окружении стимуляторов, он стимулирует себя сам. Проще говоря, создает галлюцинации. Но если это делает сам мозг, то отличить его вымысел от реальности очень трудно, не правда ли? Особенно, когда ты один в узком коридоре, полном оттенков черного. Он ускоряет шаг. Умрешь ли ты ради меня? Если я скажу – «пожалуйста»? Сердце тонет в панике, а ноги слишком автоматически срываются на бег. Внутри, кажется, полным ходом идёт борьба. Внутренности собираются в один тугой комок, а ребра вот-вот вывернутся наизнанку, прорывая тонкий пергамент кожи острыми шипами. Внутренности вывалятся наружу из зияющей дыры в своей клетке. Это скользкое алое месиво будет путаться в его ногах, он споткнется и останется здесь навсегда. Собирать по кускам самого себя, пачкая руки в обжигающей крови, оставляющей ожоги сотых степеней. Скажи мне, что всё не так хорошо. Горячие капли стекают по щекам, а на корне языка беснует проглоченный крик. Расскажи мне о вещах, которые преследуют меня. Отчаяние могучими прыжками стремится к сердцу, а оттуда прямиком по глотке наружу. Кричи. Сорви свой чёртов голос, ведь тебе больше незачем говорить. Что ты можешь сказать в последнюю секунду своей жизни? Чего ты стоил? Что бы ты сказал, если бы от блаженства осталась минута? Это целых чертовых шестьдесят секунд. На каждую по вдоху. По крику. На каждую - тонну отчаяния и боли, что сверлит в тебе сквозные дыры. Как от выстрелов. Тишина разрывается на миллионы мелких осколков. Я клянусь, я слышал Его… -Эй, ты в порядке? Руку беспокойно сжимают тонкие пальцы. Он широко распахивает глаза и со страхом оглядывается. Находит лишь обеспокоенное сонное лицо мальчишки. Уютное одеяло скрывает полуголое тело, оголяя лишь подростковые угловатые плечи и ключицы. Брови сведены к переносице, а кулак второй руки трёт заспанные глаза. Судорожный кивок, пока сердце в облегчении ранится об целые рёбра. Рука нащупывает подушку. Тонкая ткань пропитана влагой. Он мог поклясться, что не спал. Парень что-то успокаивающе шепчет и рука обхватывает за шею, прижимая к себе. Он мог поклясться.