***
— Познакомьтесь, — говорит Грегори Лестрейд. — Это офицер Салли Донован, которую сегодня некоторые из присутствующих видели в комиссариате. Ее подготовка позволяет буквально с завтрашнего дня начинать нести службу в нашей группе, которая давно нуждается в подкреплении, остальному обучим по ходу дела… «Так вот, значит, как шеф представляет себе «тихое вливание в наши ряды»», — думает Салли, без особого, впрочем, удивления окидывая взглядом новоиспеченных коллег, и взор останавливается на приятном на вид мужчине. — Филип Андерсон, — поймав ее взгляд, он улыбнулся. — Однако, если вы после этого безобразия не передумаете у нас работать, подобные вторжения будут происходить регулярно: общие совещания — рутинная часть нашей работы, имеет смысл заранее к ним привыкать. Салли чувствует себя полной дурой. Во-первых, она стоит посреди небольшой комнаты в окружении толпы незнакомых людей. А во-вторых, держит в руках коробку пончиков. — Пончики — это хорошо. Шефу ты уже понравилась, а остальные подтянутся, — подойдя совсем близко, сказал Андерсон. Он взял из ее рук коробку, открыл ее, выбил шоколадный пончик, откусил и с набитым ртом произнес: — А ну, народ, налетай! Пять минут перерыва с кофе и пончиками. Что может быть прекраснее? — подмигнул он Салли…***
Труп был сиреневый. Он лежал на полу, голый, в черных носках. Возле трупа на корточках сидела Салли и внимательно его разглядывала. — Такой красивый! — сказала она, услышав шаги Андерсона. — Не совсем в моем вкусе, — весело ответил он. — Ну все-все, повнимательнее, — буркнул подошедший к ним Лестрейд. — Давайте сосредоточимся на деле…***
Салли шла к плите готовить кофе; он предпочел бы чай, очень соскучился по его вкусу, но безропотно брал тонкий керамический стакан. У кофе был удивительный вкус. А, может, потому что его приготовила Салли, хотя она терпеть не могла что-то готовить. Пил его маленькими глотками, растягивая удовольствие. Салли, незаметно достав откуда-то блюдечко с шоколадными конфетами, передвигала ее по столешнице, как шашку по полю. — Вкус кофе прекрасен, но непонятен, — причмокнув, скал Филип. — Его нужно научиться понимать и любить, только при этом условии можно с упоением наслаждаться им в полной мере, — весело отозвалась Салли и засмеялась, смотря, как Филип скривился. Салли взяла шоколадную конфету и, развернув ее, положила в рот. «Ничего, завтра что-нибудь тебе принесу,» — думал он. Но потом наступало завтра, и он опять приходил к Салли с дурацким, никому не нужным букетом, букетом вместо конфет, печенья, фруктов и торта. Салли терпеть не могла цветы, но все равно с благодарностью принимала. Цветы любила его жена, но он их ей почему-то не покупал. Хотел, потом забывал, а когда вспоминал, то дарил цветы Салли и думал, что вот завтра он точно купит жене букет. Их роман с Салли начался внезапно и не предвещал продолжения. Но вот уже второй год их неуставные отношения тянулись. И теперь оба не знали, как из всего выйти. Хотя Филипа как раз все устраивало: жена, работа, Салли… Язык не поворачивался назвать ее любовницей. Скорее подругой, напарницей, сожительницей… но любовницей, пожалуй, нет. Они встречались в те дни, когда оба были свободны или когда оставались на ночное дежурство и ему не хотелось ехать домой. Тогда он просто увязывался за Салли, словно бездомный пес, и плелся за ней следом. Иногда она спрашивала: «Как ты живешь?» Правильный ответ: «Не живу,», — но вместо этого он всегда начинал рассказывать о погоде, делах, общих друзьях, о работе… Ты знаешь, знаешь?.. В общем, старался ее развеселить. Чтобы перевести тему. И она всегда звонко смеялась. «Ну вот, наконец-то все правильно, делаю то, что должен, как могу, так и делаю,» — думал он. Он всегда оставался с Салли до утра, а потом начинал собираться, говорил: «Мне пора, на работу,» — какая такая работа и в чем она заключается, предпочел бы не уточнять; Салли и не спрашивала, сонно потягивалась, как кошка, сладко щурилась, бормотала: «Когда же ты будешь спать?» — но не ждала ответа. Ей было все равно. Он уходил, а она оставалась в спальне, загроможденной мебелью, нераспакованными коробками, цветочными вазами и увешенной фотографиями, которые он не мог рассмотреть в полумраке; кажется, на одной из них было море, на другой — ее черно-белый фотопортрет… Он уходил от Салли, садился в машину и уехал домой. И к нему приходило сладкое, ни с чем не сравнимое ощущение, словно тело понемногу тает, очень медленно, как кусок рафинада, брошенный в умеренно теплый кофе. Впрочем, оно и правда таяло, начинало таять в подъезде и продолжало на улице, тихой, темной, тусклой, запорошенной мокрым снегом. Но он, конечно, не мерз, на улице он был так мало, что некогда было мерзнуть, только идти легкой, как снегопад, походкой через небольшой палисадник, подходя к дому. Он заходил домой, жена как всегда мирно спала. Раздевался, шел в душ, долго намывался, потом надевал пижаму и, заправив стиральную машинку снятыми вещами, запускал ночную стирку. Сам же плотно закрывал дверь в ванную комнату, проходил в спальню и ложился рядом с женой. Так проходили дни, потом недели, пока однажды ей все это не надоело…(Конец этой истории)