Танец

День, казалось, никак не хотел заканчиваться. Теплый ветер легко срывал с деревьев их прекрасные лепестки и уносил своим быстрым порывом. Золотое солнце медленно разливалось на розовеющем небе, как растекается желтое масло: его блестящий свет ярко окрашивал улицы, заставляя каждую частичку сиять. Ято никогда не видел, как в ее глазах отражается солнце. Он никогда не замечал в ее длинных волосах лепестков, принесенных ветром: никогда он не ощущал ее так близко. И в тоже время так далеко. Он чувствовал, что стоит ему протянуть пальцы и коснуться ее, то она растворится в этом солнечном свете, уйдет, покинет его. Он ненавидел это чувство. — Красиво, — хриплые слова срываются с губ без его воли, а девушка лишь счастливо улыбается, поворачиваясь к нему. Ее насмешливый, но такой добрый взгляд, где отражается золото солнца, касается его лица так мимолетно, что он не успевает даже огорчится; она вновь смотрит на небо. Она смеется, а он удивлен, что не услышал в ответ что-то вроде «ого, не думала, что ты можешь быть романтичным» или «даже ты заметил, Ято!». Но она лишь поправляет каштановый локон за ухо, а затем закидывает голову назад и шепчет, тихо-тихо, но он слышит: — Очень красиво. Ято отводит взгляд от бледной шеи: он рад, что ее длинные волосы вскоре скроют такую манящую кожу. Он думает, как было бы здорово, носи она такой же шарф, как у него. Возможно, он подарит ей один, только бы раздобыть несколько монет… — О чем же думает сейчас мой Бог? — он не слышит в голосе Хиёри ни капли веселья. Лишь легкую грусть, а еще… Ято не мог сказать, что это было. Это чувство, оно словно вертелось у него на языке, но как бы он не старался, не мог вспомнить, что оно значит. «Мой Бог…». Ято застыл. Его взгляд уперся в солнце, такое яркое, что в глазах начинали играть темные пятна. «Мой Бог…»? Ято чувствовал, как багровеют щеки, а дыхание сбивается: глаза уже болели от яркого света, но сил отвести их у него не осталось. Как он хотел это слышать. Как бы он хотел это слышать все время, от каждого, кому он когда-либо помог, от каждого, кто благодарил его. Но Хиёри… Ято будто услышал ее голос впервые. Он вдруг осознал, что на самом деле ему было достаточно и ее. Ему достаточно ее голоса, достаточно ее признания, достаточно ее взгляда, и в тоже время так чудовищно мало. Она ждет. Ято с ужасом осознал, что она ждет его ответа. Стоит, такая милая, хрупкая, со своими прекрасными глазами, где отражается золото, с волосами, которые так и манят запустить в них пальцы, с этой светлой кожей, такой нежной на ощупь. А что он мог ей сказать? Судорожные мысли о какой-либо глупой шутке на ее вопрос почему-то не вызывали в нем удовольствия. Ято не мог ответить, и не то чтобы он не хотел, нет. Но даже Боги иногда не знают, как выразить свои мысли: особенно, когда рядом так преданно смотрят. Он уж было набрал воздуха, но она прервала его, легко касаясь холодной руки. — Извини, глупый вопрос. И взгляд такой нежный, такой ласковый, что Ято почти задыхается, а она все продолжает: — Боги — не люди, наверное, у них совершенно другие заботы, другие стремления?  — Хиёри улыбается мягко, ее лицо вновь устремлено к солнцу, а Ято очень хочет различить в этом золотом свете ее румянец. — Ты не совсем права, — свой собственный голос кажется ему чужим. Он облокачивается о стену, а затем смотрит наверх, где небо только-только начинает темнеть, пока еще оставаясь ярко-синим. — Может, Боги и не люди, но они так же умеют чувствовать, так же умеют страдать и защищать то, что им дорого… Она выдыхает, легко улыбаясь, а затем кивает, будто сама себе. Она тихо смеется, а затем шлепает себя ладонью по лбу: — Ну конечно, тебе же лучше знать, Ято! Для него ее смех кажется поистине совершенным. То, как она немного склоняет голову, как искрятся ее глаза, как краснеет на щеках румянец. Ято не видел ничего прекраснее и знал, что такого ему не суждено найти более. Даже золотое солнце блекнет на этом фоне, думает он. — Знаешь, а ведь ты так и не спросил, зачем я позвала тебя… — ее улыбка полна нежности, и Ято понимает, что на самом деле он не особенно хочет и знать. Хиёри хлопает в ладоши, а затем, набрав в груди больше воздуха, выдает на одном дыхании: — Не хотел бы ты потанцевать со мной? Ято никогда бы не подумал, что обычная смертная девушка введет его в такой ступор. Но, он готов был признать, что она-то как раз не была такой уж обычной. — Что? Ято знает, что его щеки горят. Он благодарен солнцу, которое все-таки село, окрашивая все вокруг в розовое. Он мог так же поклясться, что заметил румянец на щеках самой Хиёри, но быстро отмел эту идею. — Не подумай ничего такого! — сразу спохватилась она, но ему не нужно было это слышать. Он и так прекрасно знал, что она никогда не имеет ввиду то, о чем он думает. К его глубочайшему сожалению. — Просто, знаешь… я недавно прочла, что танец позволяет выразить родным друг другу людям свои чувства. И я… подумала, что… это было бы… весело? Ее тихий голос доносится до него словно через стену. Что-то мешало ему слушать ее, какой-то назойливый стук, глухой, но раздающийся у него прямо в голове. Ято вдруг вспомнил, что так обычно стучит сердце. — Так ты согласен, Ято? Юкине отказался, сослался, что он ужасно занят, да и вообще это не по его части… — Хиёри прижала ладони к груди, смотря на него своими необыкновенными глазами, а он снова забыл, что, в общем, должен что-то ответить. Его молчание она поняла по-другому. — Извини, — она опустила взгляд, но Ято даже так видел, как много грусти таят ее глаза. В сердце больно закололо, а в ушах все звенел ее голос. — Извини, не стоило спрашивать… — Я не могу, — вдруг отвечает он и просит всех Богов, что он знает, скрыть его стыд. — Но почему? — удивляется Хиёри, а затем скрещивает руки на груди. — Объясни мне, пожалуйста? — Я не могу. Просто не могу, — он опускает голову, а тонкие пальцы уже нервно теребят молнию на воротнике. — Разве ты не понимаешь? Она лишь тихо смеется; пронзительные светлые глаза заставляют его вздрогнуть: — Не думала, что Боги боятся танцевать… — Я не умею, а не боюсь , — бурчит Ято, а желание стукнуться головой о стену все нарастает. Ее глаза вновь распахиваются в удивлении, и он отворачивается, глядя в темную синеву, что поглощает такой прекрасный солнечный свет. — Я не умею танцевать, Хиёри. — Ой, — слышит он ее возглас и зажмуривает глаза. Ветер колышет волосы, а ее запах, наполненный нотками чего-то такого родного, витает рядом, и никуда от него не деться. Да он и не хочет. А затем она смеется: нежно, ласково и так звонко, что это нисколько не обидно. Он открывает глаза, закидывает руки за голову и с самым невозмутимым видом поворачивается к ней, готовый уже начать праведную тираду «Да-да, даже такие прекрасные Боги как я не могут знать все на свете» и нести еще какую-то чепуху, чтобы оправдаться в ее глазах, но замолкает, лишь только открыв рот. Хиёри ликует: ее глаза сияют даже ярче, чем золото солнца, а румянец на щеках розовее заката. Она берет его за руку, а затем тянет к себе и по-детски радостно кричит, возбужденная: — Я тебя научу! А Ято вновь не может найти подходящих слов, и все глядит в ее глаза, все всматривается с той свирепой жадностью, с которой люди у водопоя глотают воду. И он бы желал так же напиться ею, желал бы хоть раз вкусить ее, так, как никогда никто не желал. — Ято? — она вздрагивает, а потом неловко пытается отодвинуться: со смущением она понимает, как близко сейчас они друг к другу. От этого у нее голова идет кругом, а ноги дрожат, и кажется ей, что она скоро рухнет, как кукла. И ничто уж больше не спасет ее от стыда. И что же ей придется говорить ему? Ему, Богу Ято, ее Богу? Кому она столько раз спасала жизнь, и, что уж тут говорить, спасла бы еще раз. — Ято… — она выдыхает его имя так соблазнительно, что он готов поклясться, сейчас он не сможет сдержаться. И здесь, на бетонной холодной крыше, когда солнце скрывается за горизонтом, оставляя лишь крохотную атласную полоску света, яркого и невероятно красного, а ночь проберется до самых костей, выпуская на волю бушующих призраков, свершится нечто такое, за что самая верная его последовательница непременно сбежит от него. Она уже дрожит всем телом, когда понимает, что он не слышит ее. Хиёри зовет его по имени, легонько касается его лица, но все тщетно — парень продолжает надвигаться на нее, и вот она уже прижата к холодной стене. Она видит, как ярко сияют его глаза, словно луч солнца пронзает небесную синеву. И от чего-то на душе так трепетно, что она даже не думает о том, что происходит, или же о том, что произойдет. А затем случается то, чего они оба одновременно боялись, и желали всем своим существом. — Ято, мой Бог, ты… — но она не успевает договорить, когда его губы накрывают ее. «Совсем не сладкие» — мелькает в его голове мысль, но почему это так сносит крышу? Она трепетала. Хиёри зажмурилась, а пальцы ее вцепились в его шарф, притягивая Ято ближе. Этого не ожидал даже он. — Хиёри, — его голос охрип, а дыхание сбилось. Оторвавшись от ее губ, он почувствовал себя таким одиноким и пустым, и ему не понравилось это чувство. Ято вновь приник к ее губам, мягким и теплым, а его пальцы дотронулись до ее лица: он вздрогнул, ощутив, как горят ее щеки, и однозначно мог сказать, что ему это нравится. До безумия, до скрежета зубов, до полной потери рассудка. И он собирался повторить. — Ято. Ято. Ято, — шептала она его имя между поцелуями, и сама не верила в то, что происходит. Но в голове стало так легко, а тело само отзывалось на его прикосновения, что девушка не нашла в себе сил оторваться. Он приник к ее шее. Запах ее волос пьянил его, а солоноватый вкус кожи кружил голову. Он едва сдержал себя, чтобы не укусить ее тонкую шею — лишь провел влажным языком, а затем с наслаждением ощущал, как та покрывается дрожью. Хиёри тихо простонала, а затем судорожно закусила губу, будто боялась, что их кто-то услышит. Но улицы вокруг были пусты, а они находились слишком высоко для тех одиночек, что ходили где-то там, внизу. А затем его пальцы коснулись ее бедер, почти мимолетно, чуть выше колена, но ей показалось, что она тает. Его пальцы, холодные пальцы, заставляли ее плавится, будто она какой-то жалкий кубик льда. «Хочу еще, — пронеслось в ее мыслях, — даже если растаю». Ято целовал каждый сантиметр ее кожи, где только мог достать, а пальцы его нежно водили по бедрам. На секунду он оторвался от нее, с неохотой, превозмогая себя, но и этого ему было достаточно, чтобы медленно начать сходить с ума. Ему предстала такая картина, что он забыл, как дышать. «Да и нужно ли мне дышать», — рассудил он, рассматривая девичье личико. Лицо Хиёри… Он замер, а его пальцы остановились у той самой линии, которую он еще просто не решился пересечь. Холодный пот катился по вискам, а он все смотрел на тяжело дышащую Хиёри. Его Хиёри. — Ято… — она приоткрыла глаза и посмотрела прямо на него. Ее лицо больше не было залито румянцем, но от этого оно казалось лишь привлекательней. — Прости, Хиёри, — он прижался холодным лбом к ее, теплому, почти обжигающе горячему. Он подумал, как могла обычная человеческая смертная заставить его извиниться? А потом улыбнулся сам себе: какая она обычная смертная? А затем вновь чувство вины заполнило его мысли: — Прости меня, Хиёри, я не знаю, что на меня нашло… я… извини… Он уже почти отстранился от нее, когда она взяла его лицо в свои ладони. Этот взгляд, упрямый и такой нежный, с веселыми искорками смеха. Он любил этот взгляд. — Неужели хочешь уйти? Ну уж нет. Я, конечно, может не понимаю ничего в настоящих отношениях, но если тебя целует Бог, Твой Бог, это ведь что-то да значит? Он улыбается, а затем выдыхает почти облегченно: — Я думал, ты будешь меня ругать. — Потом, обязательно потом, — закивала она, и ее щеки вновь покраснели. Солнце наконец ушло, и темная синева ночи заполнила небо; в дали замерцали редкие крошечные точки звезд. — Но сначала… Она не успела договорить, так как он вновь поцеловал ее. На лице его играла хитрая улыбка: — Но сначала, ты научишь меня танцевать.