***
Звонок в дверь разрывает тишину уютной питерской однушки, заставляя Шаста удивлённо вскинуть бровь и посмотреть на часы. Он вроде как никого, кроме хозяина квартиры, не ждёт. Но для Арса слишком рано. А в дверь звонят всё более настойчиво.
— Иду, — бурчит он сам себе под нос, всё же открывая дверь и непонимающе смотрит на человека за ней, — Эм… Здравствуйте?
— Здравствуй, — две пары серо-зелёных глаз встречаются и у мужчины внутри что-то сжимается, — Ты — Антон?
— Ты тоже, — чуть улыбается Шаст, отходя назад, пропуская гостя в квартиру, — Арса нет дома, он придёт через часа два, наверное.
— А я не к нему, — тихо отвечает Захарьин, закрывая за собой дверь.
Они не знакомы лично. Но они оба прекрасно знают друг о друге. Даже, пожалуй, больше, чем следовало бы, чем нужно было бы. Шастун проходит на кухню, уверенный, что неожиданный гость последует за ним. Как и напряжение, что в мгновение ока разразилось в этом оплоте уюта.
— Чай? Кофе?
— Воды, — коротко кивает Захарьин, присаживаясь на своё
уже давно нет место.
Антон ощущает себя не в своей тарелке. Именно сейчас, когда всё только-только пришло в норму, когда они с Арсением наконец-то выяснили, кто они друг другу и что между ними происходит, вдруг появился… Антон! Надо же, как, сукаблять, вовремя! Да ещё и где! В квартире Арса в его родном Петербурге, где Шаст, по сути, всё ещё не на своей территории, где он только-только начал обживаться.
— Да не напрягайся ты так, — усмехается мужчина, замечая все угловатые и нервные движения новой пассии некогда
ЕГО мужчины.
— Ты зачем пришёл? — не выдерживает Шастун, слишком громко хлопнув стаканом с водой по столешнице, от чего пара капель проливается.
— Познакомиться. Ну и посмотреть на тебя.
— Я тебе что, зверушка цирковая?
— А вкусы у него не меняются… — в глазах Захарьина искра и даже какое-то веселье, понять которое Антону не дано, — выбирает всё таких же.
Не заметить сходства было так же сложно, как и не признавать тотального различия. Да блять! Одно
имя уже говорит о многом. В ту же копилку цвет глаз, цвет волос и характер. Они так проблядски похожи, что даже страшно становится. Они такие невероятно разные, что не понятно — как они вообще могли зацепить одного и того же мужчину.
— Ты ещё скажи, что он меня в постели твоим именем называет, — язвит воронежец, закуривая, нагло выпуская струйку дыма почти в лицо гостя.
— А разве нет? — подначивает его Антон, смеясь так искренне, так заливисто, что даже Шаст готов улыбнуться, — Я хотел убедиться, что он нашёл кого-то иного, но, кажется, изменять привычкам не в его правилах. На что он повёлся?
— Пошёл вон, — рычит Шаст, сжимая кулак свободной руки, до побелевших костяшек, до врезающегося в кожу пальцев кольца.
— Ох, как же мы похожи, — кажется, он даже не собирался уходить, — острый язык, невероятная химия.
— Заткнись и вали, — рычит Шаст, туша сигарету в пепельнице.
Захарьин хохочет в голос. Истерично, звонко. Чуть запрокидывая округлое лицо, беззащитно оголяя перед соперником шею: «Давай, впивайся, рви глотку, мне уже всё равно. Больнее, чем было, точно не станет».
— Ты береги его, — хохот обрывается так же резко, как и раскатился по кухне, сменяясь тихим, сломленным голосом разбитого человека, — он никогда не признается, что у него что-то болит, или что ему плохо, он никогда не говорит о своих слабостях. По утрам он мёрзнет, даже если в комнате будет под тридцать. А вечером ему всегда жарко, — Захарьин улыбается криво, а в глазах застывает хрусталь, — у него больная тяга к самосовершенствованию. Зимой он часто теряет перчатки. Знаешь, он никогда не был идеальным. Нет. Скорее наоборот. Я столько раз вытаскивал его пьяного в дым из баров. Столько раз бинтовал разбитые в кровь костяшки. Ты даже представить себе не можешь, через какое дерьмо он прошёл, чтобы стать тем, кто он есть теперь…
Антон, тот который Шастун, смотрит прямо, твёрдо. Его потряхивает, а он даже вдохнуть нормально не может. Зачем? На кой чёрт ему сейчас эта тирада?! Чего добивается этот
Он из прошлого?!
— А ещё он любит массаж и малиновое безе, — в голосе скользит невероятная теплота, смешанная с тоской, — и может часами просиживать с книгой, уходя в неё с головой, сживаясь с каждым героем, переживая боль и радость каждого из них. Знаешь, он… он умеет любить так, что даже за тысячи километров ты почувствуешь, ты услышишь его.
— Я знаю, — тихо шепчет Антон, глядя на собеседника, снова закуривая, чувствуя, как внутри поднимается спокойствие и уверенность. Он ведь дома. Он там, где теперь его место, его сердце и его мысли. Он там, где постепенно сможет оставить кусочки себя, завоевав территорию раз и навсегда.
— Конечно, конечно знаешь. Ты ведь его мальчик, — прикрывает глаза Антон, улыбаясь, — теперь у него есть ты. И я спокоен.
Он уходит, так и не притронувшись к стакану с водой. Просто поднимается и идёт к выходу. В последний раз. Мужчина точно знает, что новый хозяин некогда родной квартиры идёт следом. Его не слышно, но Захарьин чувствует это всей кожей.
— Теперь это твоё, — у самого входа мужчина оборачивается, вкладывая в длинные пальцы холодную, тяжёлую связку ключей с красноречивым брелком в виде буквы
«А», — и
Он твой. Береги его.
***
Антон бы очень хотел никогда не пересекаться с Антоном.
Никогда.
Ни при каких обстоятельствах.
Даже на нейтральной территории.
По весьма понятным причинам.
