Лучик света

Дорогие родители, наконец у меня дошли руки написать вам письмо. Я знаю, Андроник с вами по-прежнему. Иногда вы забываете, что он слеп и не может читать письма, а ведь ему важно знать, что со мной происходит здесь. В последнее время всё как-то потухло. Мрачный город, мрачные люди. Этот Новый Год я встречала в тесном съёмном углу. В этот миг люди точно преобразились — впервые за много дней я видела беспечно гуляющих горожан. Вчера Борис, завидев, что я как-то безрадостно встречаю Новый Год, рассмеялся и сказал: — Полно, Сонечка, самой же потом стыдно будет! Удивительно, как этот человек изменил мою жизнь! Мы с ним встретились, когда до революции оставались считанные дни. Только что добрался до Петрограда, да работал, где придётся. Я видела перед собой рано постаревшего мальчишку, не избалованного хорошей жизнью, но открытого, простодушного и по-своему счастливого человека. Ещё бы — он ведь впервые побывал в Петрограде. Всяких небылей наслушался он, ведь пока никуда дальше Варшавы он и не совался. В Белосток ему было не попасть, вот и остался тут. Удивительно, как бедняки могут находить счастье в обыденном! Он, всю жизнь работавший за хлебные крошки, пишущий с ошибками даже на родном польском, заражал меня свой верой в лучшее. Если бы не он, я бы давно отчаялась, а вдвоём всяко легче выносить суровые испытания. К ним я, если честно, готова. Вы меня с самого рождения учили стойко переносить все испытания. Нам повезло, что мы — не богачи, но и не бедняки. А знаете, сейчас я частенько вспоминаю наше беззаботное босоногое детство. Мы с Андроником никогда не знали нужды. А когда я попала в гости к нашим зажиточным родственникам, я просто поразилась: почему мои двоюродные братья и сёстры чем-то вечно недовольны? Мне было восемь, и я искренне недоумевала, почему Никита так грубо о них отзывался? То им не так, и эдак. Они с раннего детства жили в каких-то своих рамках, постоянно себя в чём-то ограничивали, и мне в какой-то степени жаль было их — они ведь знают наш мир так мало, им ведь претило даже общаться с детьми тех, кто ниже по статусу. А Никита, талантливый картограф, жил в спичечном коробке, и ведь сам за всё платил! А я тогда даже не знала значения таких слов, как «кухаркины дети» и не понимала, почему об этом говорят с таким презрением. Как-то я пришла домой грязная, а тётка начала меня поучать, мол кто ты — племянница наша или «кухаркина дочка»? Скучный она человек — вы бы просто отчитали. Припомнила мне даже Янкеля Ароновича, нашего двоюродного дядю, которому нельзя было ехать никуда дальше Киева. Примерно тогда я начала осознавать, насколько велика между нами разница. Сейчас они пропали. Живы ли — не ведаю. Но теперь мне есть, на кого опереться. Петроград перестал мне быть чужим. Я готова ко всему, что мне предстоит пережить и к судьбе не имею ни малейшего упрёка. Недаром говорят: что на роду написано, так и будет. О революции я старалась даже не думать. Куда мне… Когда только Корнилов шёл на Петроград, я была на грани. А ведь тогда даже не стреляли. Революция свершилась будто вчера и мне кажется, что я снова вижу, как Борис, смоля папироску, говорит о том, что скоро не будет разницы между богатыми и бедными. Он левеет день ото дня — недавно он был ещё простой работяга и солдат, а сегодня — убеждённый большевик, готовый с оружием отстаивать свои идеалы. Мы свидимся ещё нескоро. Почта опаздывает, потому остаётся только надеяться, что до вас дойдёт. Постарайтесь написать, как только сможете, ведь мы ещё так нескоро встретимся… Я не знаю, что будет дальше, но надеюсь, что у вас всё будет хорошо и вы справитесь со всем. Главное, что я сама в это верю.

Ваша София Янкова (урождённая Константиниди) 3 января 1918