Намертво

Отрицание не спасает. Максим устал. До невозможности. Со стороны кажется, что кто-то выкрутил все тумблеры в его организме на максимум и просто смотрел, как тот гаснет. Быстро. Слишком стремительно. На лице у него больше нет той искрящейся улыбки с блядской ухмылкой, зажигающей чем-то диким и необузданным всех вокруг. А в глазах все чаще можно увидеть отблески черной внутренней пустоты, растущей с каждым днем и пожирающей яркие пятна его старой жизни. Он копия себя самого из прошлого. Хорошая, добротная. Даже, можно сказать, идеальная копия. Всё, вплоть до самых мелких морщин, осталось на своих местах, а сокращающиеся по четкому алгоритму мышцы повторяют в точности все его движения. Но он просто слепок. Пустой внутри. Как приторные шоколадные фигурки в подарочных наборах. Одно неверное движение, и все сломается. Раскрошится на мелкие кусочки. Нестерович давно перестал узнавать себя на фотографиях. Чужое уставшее лицо, мелькающее постоянно перед глазами, не дает покоя. Это все кажется обманом и чьей-то злой шуткой. К счастью, виновные находятся быстро. Плохой фотограф и неудачный ракурс. Максим успокаивается. Ненадолго. Он вновь встречается со своим кошмаром, когда вглядывается в большое зеркало в собственной спальне. Здесь винить уже некого. Нестерович отчетливо видит в отражении заебанного жизнью сорокалетнего мужика с бутылкой пива в руках, который давно списал себя в тираж. Правда, пока еще майку алкоголичку заменяет ярко-розовая толстовка. И этот контраст бьет по глазам. Нелепая одежда и офисный планктон заурядной фирмы. Максим жмурится. Вдруг чудится. Все-таки вчера был очередной бурный вечер. К сожалению, нет. Чертовы зеркала. Самые искренние обманщики. Новая кровать предательски скрипит, напоминая мастеру о криворукости, под весом тела. Рука с впечатанными символами взъерошивает порядком отросшие волосы. Взгляд утопает в стене напротив. В стене их нового дома. Его и Кати. Все, что есть в жизни Нестеровича, теперь можно смело делить на два. Своего больше нет. Есть только общее. И Максима это абсолютно устраивает, как и сама экс-Решетникова. В последнее время Нестерович все чаще задумывается об отношениях с ней. Это происходит почти на автомате. Тяжело не думать о той, что намертво вписана в твою жизнь, выгравирована на сердце окончательно и бесповоротно. Невозможно. Удобно. Это слово первое, которое бы вырвалось у Максима при игре в ассоциации в ответ на фразу "рядом с Катей". Потом бы был ряд других. Высокопарных, трогательных и сокровенных. Но сначала это. И в этом нет ничего страшного. Для Нестеровича это слово означает почти то же самое, что и комфортно. Почти. Знак приближения вместо равно. Всего лишь. Они живут вместе уже тучу долгих дней. И за это время все шероховатости между ними исчезли. Стерлись напрочь. Теперь их жизнь похожа на слаженное движение механизмов, идеально подходящих друг другу. И это прекрасно. Наверное. Повседневности не нужно ничего больше, кроме отшлифованных поверхностей характеров и привычек. Что будет с людьми в аварийной ситуации, ее не волнует. Центробежная сила при предельной скорости с легкостью может раскидать гладкие детали в разные стороны. Цепляться друг за друга им попросту будет нечем. Крючков больше нет. Шлифовка все убила. Но это неважно. Кто будет выжимать педаль газа на максимум, когда вся дорога утыкана ограничительными знаками. Только полный дурак или шумахер. Нестерович же не такой. Раньше Максим с Катей часто ссорились. По пустякам, глобально. Было слишком много поводов. Разные слова сталкивались друг с другом. Били в больные места и вскрывали раны. Старые, зашитые неправильно. И это спасало. Новые швы были надежнее и прочнее. Сейчас все спокойно. Гармония. Тишина ведь тоже нужна. Нестерович улыбается, когда вспоминает их молодость. Гормоны и огонь в глазах верно делали свое дело. Процесс завоевания Решетниковой на поверку оказался долгим и непростым, но все сложности только поджигали азарт и добавляли остроты ощущений. От предвкушения победы мелко подрагивали руки. Коллекция пополнилась. Катя была лучшим трофеем в ней. Она так и осталась бы им, если не один вечер на повышенных градусах. Вывернутая наизнанку душа, оголенные чувства и мокрые дорожки на щеках. Живая. Тогда Максим сдался. Влюбился как мальчишка. А дальше была просто жизнь с проблемами и радостными моментами. И они смогли ужиться. Удержались вместе во время шторма, уцелели. Хватались друг за друга на инстинктивном уровне. Точки притяжения исправно работали. Постепенно все между ними стало называться любовью. В то время так было у всех, кто сбился со счета от количества прожитых вместе дней, просыпался и засыпал под знакомое чужое дыхание слишком часто. Тогда Нестерович понял, что не отпустит Решетникову. Таких, как она, не отпускают. Правда ведь? Катя с Максимом очень похожи. Она матерится, курит и пьет. Так же, как и он. А еще танцует. Хотя нет. Не так. Решетникова живет танцами и выражает себя через них, как и Нестерович. Пластика и движения у них разные. Одному обязательно приходится ломать себя, если другой выбирает на сегодня роль хореографа. И так не только в танцевальном зале. Катя простая. Она не мучает Максима вопросами о космосе, обычном и его собственном. Не спрашивает, глядя прямо в глаза, о смысле жизни и мире за ее границами. Это все не про нее. Она неплохо ладит с людьми, умеет дружить и охотно делится заботой с другими. Единственное, что все время удивляло Нестеровича - это ее странная озабоченность энергетикой в их доме. Старые памятные вещи, обидно окрещенные хламом, обязательно оказывались в мусорке. Максим смирился. С фэн-шуем суровых девяностых лучше не спорить. А еще Решетникова четко делит все на белое и черное. Серых тонов нет. Дети, животные в одной корзине, грешники в другой. И Нестеровичу иногда страшно, что она не поймет что-то. Уйти не сможет. Сломается в попытке принять. Потому каждый поступок судорожно обдумывается. Права на ошибку у Максима нет. Напряжение. В один момент ему стало тяжело дышать. Не хватало свежего воздуха повсюду. Решение нашлось быстро. Проект стал каким-то мифическим спасением. Открылся целый новый мир, который раньше был незаметен. У Нестеровича горели глаза. Просто полыхали. Снова. А мозг заставлял совершать безбашенные вещи. Дикие. Но такие желанные. Свобода. Хоть даже и мифическая. Но вместе со всем на Максима вскоре упала ответственность. Тяжелая. За все и всех. Подвести нельзя и ударить в грязь лицом тоже. Еще и жгучее желание выиграть сработало на ура. Все давило. Работал на износ. Сон и репетиции – вся жизнь. Спасли танцы в пустом зале по ночам, поклонники и Катя. Надо отдать ей должное. Тогда она как будто вернулась в свои годы с приставкой двадцать. Целовала мягко, боясь спугнуть, в укромном уголке. Гладила кончиками пальцев по щеке, когда было совсем плохо. Срывала и без того хриплый голос в попытке вразумить. А в редкие моменты наедине танцевала в его рубашке на голое тело. Изящные линии, робкие признания и человеческая похоть. Все смешивалось в огненный коктейль. У Нестеровича сносило крышу и сдавали нервы, но появлялись силы. Они были нужны. Жизненно необходимы. Сейчас они бы тоже не помешали. Максим нехотя поднимается с мягкой кровати и хмурится. Пол в новом доме слишком холодный, а путь до кухни – длинный. Вокруг тишина. Впервые за долгое время. Нестеровичу даже не верится. Непривычно. Электрический чайник закипает быстро, о чем оповещает ненавязчивым сигналом. Максим открывает дверцу верхнего шкафа, чтобы достать свою кружку, верно служащую ему уже не один год. На глаза мгновенно попадает целый керамический арсенал фанатской любви. Настроение окончательно портится. Когда они переезжали, он просил не брать вот это все с фотографиями и милыми сердечками. Решетникова тогда только вскинула бровь, обвинив в нехозяйственности. Она искренне не понимала, почему какое-то барахло должно быть бережно упаковано в коробки, а действительно нужные вещи остаться. Зато понимал Нестерович. Больше всего на свете он ненавидел, когда кто-то лез в его личную жизнь. И личная заключалась не только в человеке, делящим с ним кровать, но и во вредных привычках, пристрастиях, слабостях и даже каких-то мелочах. Он мог часами рассказывать о своем взгляде на мир, познании самого себя, но свои секреты предпочитал держать при себе. Самый надежный сейф – собственная голова. Это была истина для Максима. Вся эта бешеная популярность после проекта принесла кучу чужих рук, пытающихся покопаться у него внутри. Они хотели вытащить все наружу и разглядывать с оценивающим взглядом. Долго и пристально. Как подобает истинным экспертам, которые могут вешать ценники только на чужие вещи. От этого всего было неприятно. Противно. И лишний раз не хотелось об этом думать. Но штампованные под копирку подарки в шкафу упорно напоминали о темной стороне популярности. К счастью, сейчас они остались за спиной, а горячая поверхность любимой кружки слегка обжигала замерзшие пальцы рук. Нестерович решает устроиться на диване в еще не обжитой гостиной. Звуки какой-то развлекательной передачи, раздающиеся из включенной плазмы, неплохо отвлекают от собственных мыслей. Иллюзия легкости. В старые времена Максим с Катей часто в выходные проводили так время. Заваливались вдвоем на диван, попутно пихая друг друга локтем, чтобы занять лучшее место, и включали единственный в доме телевизор. А потом в один момент начинали обниматься, прижимаясь друг к другу. Без намека на продолжение. Крепко-крепко. Как будто боялись, что исчезнут в следующее мгновение. И эти объятия с чужим горячим дыханием в плечо были какими-то сокровенными. Даже интимными. Правда, свободных дней было мало. Правда, это было давно. Конечно, иногда были и совсем неспокойные вечера. Тогда они просто сгорали вместе. Выжигали свое имя на чужой коже, оставляли синяки от зашкаливающего возбуждения и ловили голоса собственной страсти. В такие мгновения вдвоем Нестеровичу особенно нравился звук от резкого соприкосновения твердой ладони с гладкой кожей. Следующие за ним хрипловатые ругательства с разорванными слогами от сбившегося дыхания заставляли его и вовсе нервно прикрывать глаза. Это была его излюбленная пытка Решетниковой. Абсолютно все становилось на свои места, когда их обнаженные тела оказывались слишком близко. Катя сбрасывала с себя все маски и вверяла всю себя без оглядки в руки Максима. Это была высшая степень доверия. Неосязаемого и нужного. Теперь же все поменялось. Нестеровичу больше не хочется во время секса шлепать ее, оставлять засосы и скользить пальцами по мягкому языку, надавливая. Это кажется неуместным и даже пошлым. Сейчас он любит мягко целовать линию ее позвоночника, аккуратно прижимать к себе и едва ощутимо касаться губами кожи на шее. Только так. Их близость за эти годы уже стала привычной и какой-то естественной вещью, не вызывающей лишних вопросов. Да и на все появляющиеся, к слову, в последнее время Катя отвечала быстро, отчеканивая хлесткое «гормональное». Максиму иногда хотелось сказать, что все проблемы не внизу, а вверху. В ее голове. Но он молчал. Тишина ведь нужна. Хоть иногда. Сегодня ее, правда, в избытке. Особенно в гостиной, где недопитый чай уже безнадежно остыл, а экран плазмы стал черным пятном, выделяющимся на фоне светлых стен. В остальном здесь ничего не изменилось. На стене все так же без остановки тикают часы, напоминая вскользь, что время не знает обратного хода и не раздаривает вторых попыток. А в углу упрямо щелкает обогреватель, достигая предельной точки нагрева. Максим лежит на диване, вытянувшись в полный рост и касаясь одной рукой пола. Эта комната кажется ему большой. Даже слишком. Как и весь дом в целом, о котором он и Катя мечтали долгие годы. Но, к счастью, это пустое пространство не давит. Пока оно всего лишь позволяет дышать свободнее, чем раньше. И есть надежда, что они никогда не узнают, чем опасно большое пространство. Хочется верить, что они окажутся исключением. Их жизнь давно налажена и четко выверена. В ней нет места проблемам из прошлого, правила действуют исправно. Все для общего комфорта. Но, несмотря на это, иногда у Нестеровича возникало странное желание что-то изменить, вспомнить забытое. Хотелось вернуться на их первую совместную маленькую кухню с линолеумом на полу и курить в открытую форточку. А потом пытаться уснуть под недовольное сопение Решетниковой на другом крае неудобной кровати. Тогда это выглядело правильным. Как данность. Сейчас кажется пережитком прошлого с едва сведенным бюджетом на следующий месяц, но все же родным и неизменным. А больше всего Максиму хочется хоть на день вернуться в молодость. Безответственную и безбашенную. Когда слово «репутация» еще непрочно поселилось в собственной голове. Носить совсем странные вещи, выступать в сомнительных местах и таком же костюме и совершать безбашенные поступки. Главное – почувствовать себя живым. Ощутить ритм жизни буквально кожей. Счетчик лет исправно работает у всех. Еще ни разу не сбившись. Можно сопротивляться до последнего. Вливать в себя большие дозы алкоголя по привычке, выкуривать сигареты пачками и одеваться в магазине для тех, с кого еще требуют паспорт в магазине. Но возраст сделает все сам. Не захочешь подчиниться, он будет действовать исподтишка. С ограничениями, возрастающей ответственностью сталкиваются все. Стать взрослым придется каждому. Просто кто-то понимает это вовремя, а кто-то упирается головой и пытается бороться, не замечая, что теряет за этим глупым действием драгоценные минуты, которые так жадно пытается отвоевать. Вот и Нестерович почти попал в эту ловушку. Почти. Дети говорят, что почти не считается. Им можно определенно доверять. Да и Максим не глуп. Эта история не про него. У Нестеровича в паспорте еще фотография, сделанная в 20, в голове мечты о будущем с Катей, а в сердце любовь. Это должно спасти. Последнее должно образумить. Надо просто верить в это. Или вообще не думать об этом. Так ведь проще. Что касается самого Максима, то простым и правильным ему сейчас кажется только возникшее внезапно решение вернуться в спальню. Легкий скрип новых деревянных ступеней, щелчок язычка двери и светлая комната вновь перед глазами. Пол все еще холодный. Большая кровать по привычке тянет к себе, но взгляд цепляет небольшой синтезатор в углу. Нестерович медленно подходит к нему, а потом осторожно нажимает на клавиши. Закрывает глаза и вслушивается в звуки, разливающиеся по комнате. Катя бы сейчас обязательно нахмурила брови, мягко отодвинула его руку и сыграла что-нибудь сама. А Максим не стал бы сопротивляться. Ему нравилось слушать ее игру. Да и, вообще говоря, многое, что Решетникова делала, восхищало его. С особым уважением он относился к ее шагам в танцевальном мире. Он считал, что у нее есть талант. Тот самый. Настоящий и такой ценный в наше время. Отточенный непреклонным упорством, слезами и болью. Гордость – это одно из тех трепетных чувств, которые он испытывал по отношению к Кате. Каждый ее успех отчего-то отдавался теплом в груди Нестеровича и рисовал улыбку на его губах. Искреннюю, без доли зависти. Ему потом, кстати, обязательно отвечали тем же. Они, в принципе, почти всегда были квитами. Если сегодня Максиму приходилось успокаивающе гладить Решетникову по голове и крепко обнимать, то завтра она уже дарила ему свою веру в него, невесомо касаясь ладонями его плеч. Когда были бури, голос на повышенных нотах на одном конце города обязательно сталкивался с таким же на другом в телефонном динамике. Каждый из них просто вовремя платил по своим счетам и не брал кредиты, которые не сможет отдать сам. Это и держало их рядом. Это и было их секретом. Больше тайн на двоих у них почти и не было. По крайней мере, не больше, чем у простой пары людей. Без пыли внеорбитных, от которой у Максима уже буквально сводило скулы, они обычные. Самые обычные. Оба. Она плачет по пустякам. Также, как все. А он сжимает кулаки до побелевших костяшек, когда кончается терпение. Несомненно, у них любовь. Но та самая. Среднестатистическая из квартиры в панельной многоэтажке с видом на двор. Именно на квадратных метрах на крае Москвы, которые они снимали за баснословные для них тогда деньги, строилось все то, что есть сейчас. Упорно и тяжело. Входная дверь иногда почти слетала с петель, хмуро стряхивая штукатурку со стены над собой, а кровать темными ночами своими стонами грозилась познакомить этих двоих с холодным полом. Но утро расставляло все по местам, разливая горячий кофе в кружки и поджигая одну сигарету на двоих. Теплые губы напротив упрямо латали дыры. Так строят все, кто впускает в сердце другого человека и зажмуривается в страхе перед его дальнейшими действиями, как бы трудно не было. Иначе нельзя. Иначе получится не любовь, а материально-денежные отношения. У них вышло то, что нужно. Без обсуждений. И сейчас, когда внизу что-то хлопает и раздается звонкий собачий лай, Нестерович слегка улыбается. Если бы он подошел к зеркалу, а не стал тут же спускаться по лестнице на первый этаж, то заметил бы, что огонь в глазах все еще горит, только нужно посмотреть на себя под другим углом. Вопрос только в том, отчего он еще так и не сделал, продолжая искать другого в себе настоящем. Во всем нужно винить проект и выматывающий тур. Только они виновные. Других нет. Остальные лишь свидетели. Особенно любовь. Бесспорно. Правда ведь?