Ветер перемен

Император Великой Лян проснулся на рассвете, как всегда. Впереди было много дел, из которых состоял его привычный день. Сейчас государю часто помогал наследный принц, но были вопросы, решить которые мог только он. Какая-то неправильность заставила его промедлить. Не открывая глаз, вслушиваться в окружающий мир. Ложе было непривычно жёстким, благовониями, которые делала для него императрица по матушкиным рецептам, не пахло, да и шума, который доносился до его ушей, никак не могло быть в императорском дворце. Шума просыпающегося военного лагеря. Император открыл глаза и сел на постели. Едва занимающийся рассвет никак не разгонял тьму, но стены палатки — военной, не шёлковой — освещали бликами костры. Привычным жестом нащупав рядом с собой меч, он вскочил на ноги и, откинув полог, вышел на улицу. Открывшееся его глазам зрелище ничуть не успокаивало. Потихоньку сворачивающийся военный лагерь, наполненный утренним шумом, ржаньем лошадей и людскими разговорами, казался видением из прошлого — император давно не бывал на войне, да и соседи значительно присмирели за время его правления. Он сощурил глаза, пытаясь разглядеть в полутьме знамёна той армии, в которой оказался. — Ваше высочество? Император резко развернулся и напоролся взглядом на генерала Ле, погибшего десять лет назад на северной границе. Молодого генерала Ле, такого, каким он его помнил. Государь поражённо смотрел на него, вспоминая и заново узнавая детали облика, которые были смыты из памяти течением лет. — Ваше высочество, что-то случилось? Только когда генерал Ле повторил вопрос, император понял, в чём заключается насторожившая его неправильность. — Сон. Просто сон, — произнёс он чуть растерянно. Раньше таких видений у него не было. Видимо, старость нагнала и его. — К выезду в столицу всё готово, ваше высочество. — Хорошо. Ступай. — Слушаюсь. Император еще раз окинул взглядом сворачивающийся лагерь и вернулся в шатёр. Сон был совсем как настоящий — он чувствовал утренний холод и запах дыма от походной кухни. И рукоять меча в руках тоже казалась реальной. Он поднял меч к глазам и резко надавил на острие указательным пальцем левой руки — так он просыпался, когда ему в очередной раз снился тот чёрный час, когда доставили известие о смерти Линь Шу. Кровь, стекающая по металлу, была настоящей. Как и боль. Император посмотрел на палец и только сейчас обратил внимание на то, как выглядят его руки. Не было морщин, в запястьях все ещё чувствовалась сила. Он сделал несколько движений мечом, разгоняя кровь. Тело было послушно — не ныло плечо, и боль не простреливала левое колено при каждом шаге. Сон был слишком реальным, и это начинало пугать. Да сон ли это вообще? Император бегло огляделся и увидел на столе аккуратно сложенное донесение. Рука кровила, и прежде чем взяться за бумагу, он облизал раненый палец. Всего этого не было просто потому, что не могло быть. Император прочитал послание раз, другой, а потом глухо рассмеялся, прикрыв рот рукой. Если всё это не предсмертный бред, то он не знал, какие силы нужно было благодарить или проклинать за это. Если допустить, что он всё же не выжил из ума, то сегодня ему предстояло ехать в столицу, чтобы отдать донесение императору Великой Лян. Отцу. Палец ныл. — Ваше высочество? — Иду. Импе… Седьмой сын императора, Сяо Цзинъянь принц Цзин, окинул взглядом свой походный шатёр. Убрал донесение, вложил меч в ножны и вышел на улицу. Если он хотел успеть к началу событий, ему предстояло поторопиться. Он бросил взгляд на расположение лагеря, собравшуюся уже свиту — не придворных сановников и евнухов, а подчинённых, знающих с какой стороны браться за меч. И легко взлетел в седло. Чтобы это не значило, сейчас у него не было времени думать об этом. Впереди была долгая дорога к столице. Они выехали за пределы лагеря, и ледяной ветер обжёг лицо. «Во дворце всегда ветер…», прошелетела память голосом старого евнуха Гао Чжаня. Цзинъянь стиснул зубы. Кто знает, может это сама судьба вернула его к истокам, чтобы исправить что-то. В любом случае — он не собирался стоять в стороне. *** Трон всегда означал одиночество. И чем дальше, тем больше Цзинъянь понимал это. Когда он только его получил, рядом ещё были люди, которых он мог назвать друзьями, но чем дальше, тем больше вокруг оставалось согнутых спин. И самое страшное, он начинал привыкать к этому. Однако каждый раз, стоило вспомнить старших братьев или отца, приходило отрезвление. Иногда не получалось, и Цзинъяню приходилось призывать на помощь те счастливые и болезненные воспоминания о двух годах, когда он шёл к трону. Тогда это было больно, сейчас Цзинъянь вспоминал это время усерднее, чем прежде. За те три дня, что он провёл в пути к столице, он успел увериться в том, что это не сон и не бред. Всё вокруг было настоящим. Воздух казался чище и слаще, тело было послушнее, да и как давно он мчался вот так верхом, почти свободно? Дорога под копытами коня летела навстречу, но мысли постоянно крутились в голове, не давая ни минуты покоя. Неудивительно, что к столице он подъезжал усталым. Цзинъянь никогда не был силён в интригах, то, что он выжил в мутной воде двора в то-это время, было целиком заслугой Мэй Чансу. После восшествия на престол он старался следовать тем мечтам и надеждам, которые на него возлагали живые и умершие. Он не изменял своему долгу, и интриговать ему не пришлось. Но за долгое время царствования многое менялось: он смотрел на своих детей и внуков и, к собственному ужасу, видел в них чужие отражения. Пусть не так сильно, как прежде, но ветер смуты по-прежнему дул во дворце и с этим Цзинъянь ничего не мог поделать. Да, за всю жизнь у него была только одна императрица, а его Внутренний дворец был почти неприлично малолюден. Но сыновей родилось пятеро, а после пошли ещё и внуки. И жадный блеск в их глазах, во взглядах, опущенных ниц, Цзинъянь видел всё равно. В конце концов, он был сыном своего отца, а его потомки — внуками и правнуками того человека. Не все, конечно, наследовали эту жадность, но кто из принцев никогда не мечтал о престоле? Даже о себе Цзинъянь не мог такого сказать. Пусть до встречи с Мэй Чансу он не позволял себе подобных мыслей, однако они всё равно были. И вот теперь он ехал в столицу, в которой, как и прежде, делили власть наследный принц и принц Юй, а его величество зорко следил за тем, чтобы никто не получил преимущества. В эти воды Цзинъянь снова собирался ступить. В его случае отказ от трона означал смерть. Много ли времени пройдет, как прознают про Тиншэна и благосклонность принца Цзина к нему? И — Мэй Чансу уже в столице. Он не отступит от своих планов. Но сам Цзинъянь — не сможет просто ступать старой тропой. Потому что теперь он знал, к чему она приведёт. И отказаться не сможет, потому что не осмелится обречь на крушение все те надежды, которые возлагаются на него, а кровь семидесяти тысяч человек так и останется неотомщённой в этой жизни. Если он оказался здесь вновь, значит, когда-то допустил ошибку. Нечто, что нужно исправить. Просыпаясь утром, проводя день в скачке и забываясь к вечеру, Цзинъянь непрерывно вспоминал и думал. Все те слои интриг, опутавшие двор, и события, приводящие к ним. Когда он приедет, будет ещё тихо, но впереди — отбор женихов для Нихуан и попытка выдать её замуж насильно. Ещё — вызволение Тиншэна. Ещё — взрыв в мастерской фейерверков, который станет поводом и причиной многое изменить. Голова болела. Цзинъянь не помнил многих подробностей, так что ему нужно было спокойствие и время, чтобы привести воспоминания в порядок. Время, может, и было. Но спокойствия не было вовсе. Для того, чтобы заставить императора признать свою ошибку, нужно вновь загнать его в угол. И сделать это, не будучи наследным принцем со всей полнотой власти — невозможно. Поглощённый своими мыслями, он едва не проехал мимо княжны Нихуан, вышедшей провожать Ся Дун. Он смотрел на них, таких разных и таких похожих — и о, все боги мира! — таких молодых, и помимо его воли мысли свернули на другую тропу. Ся Дун дождалась мужа и была счастлива. Нихуан же… Цзинъянь попривествовал их обеих и пожелал Ся Дун удачи, скорее по привычке, чем руководствуясь разумом. И только встретив настороженный взгляд, понял, что ошибся. Эта Ся Дун ещё не знала о роли Се Юя в предательстве армии Чиянь. Она верила наставнику и была благодарна убийце своего мужа. Цзинъянь торопливо попрощался, сказав, что ему ещё нужно успеть во дворец, и уехал, чувствуя спиной недоверчивый взгляд Ся Дун. Нихуан улыбнулась ему на прощание. От дворца до своей резиденции Цзинъянь ехал, кипя от гнева. На себя. Сердиться из-за предвзятости отца и желания братьев утопить друг друга было бесполезно. Вот теперь Цзинъянь наконец осознавал, насколько сложно будет сделать то, что он задумал. Нет, если он будет слушаться Мэй Чансу, всё пройдёт гладко, но… Цзинъянь не хотел и не мог позволить, чтобы Линь Шу ломал себя ещё сильнее. И чтобы погибли люди, непричастные к этой борьбе за власть. Но как же он отвык от всего этого! Почтительность, уважение, постоянные поклоны, ваше величество, ваше величество, ваше величество, смирите гнев, пожалуйста… Всё это осталось в прошлом или в будущем, как ни гляди. Но сам Цзинъянь только сейчас осознал это окончательно. Он слишком привык к власти, и потому на поучения наследного принца ответил резко. Принц Юй подлил масла в огонь, и отец опять отругал его. Человека, который смог править двадцать пять лет и замириться со всеми соседями Великой Лян — кого принудив к миру переговорами, а кого и войной — только что отчитали, как мальчишку и выставили из дворца. Бешенство кипело в крови. Цзинъянь стискивал зубы и понукал коня. Свита мчалась следом. Вихрем пролетев полгорода, они оказались в резиденции. Цзинъянь бросил поводья и прошёл внутрь. Нужно было избавиться от гнева, иначе он не сможет спокойно мыслить. Чувства перехлёстывали все доводы рассудка, и Цзинъянь пошёл на стрельбище. Взять стрелу, натянуть лук, выстрелить. Ещё раз. И ещё. Чем больше стрел вонзалось в мишени, тем спокойнее Цзинъянь дышал. Он никогда раньше не испытывал такой ярости. Цзинъянь почитал отца и был вежлив к старшим братьям, даже когда они переходили черту. Он прекрасно осознавал свое положение Седьмого принца. Он даже не был циньваном, так какого отношения он ждал? Истратив все стрелы, он вернулся в дом под тихий шепоток слуг. И, усевшись в комнате, просто уставился в стену. Эта вспышка бешенства поглотила много его сил, но ему всё ещё хотелось куда-то бежать, что-то доказывать и с кем-то драться. Молодость не всегда была преимуществом: то, что раньше он мог спокойно обдумывать, сейчас вызывало вспышки гнева или радости, и приходилось тратить время и силы на то, чтобы себя обуздать. Цзинъянь вдохнул несколько раз и, услышав лёгкий звон украшений, поднял голову. Мэй-Мэй, драгоценная наложница и мать его третьего сына стояла рядом с ним с подносом. Не было золота и серебра в её волосах, да и украшений почти не было. Только, как и всегда, на запястьях и щиколотках звенели браслеты. Седьмой принц не мог позволить себе дарить много украшений своей наложнице. Мэй-Мэй была с ним большую часть его жизни, смогла ужиться с императрицей и никто её, как и её сына, не принимал всерьёз. Словно беря пример с покойного дядюшки, принца Цзи, она была весела, болтлива и глуповата. Но всегда умела выбрать верный момент и знала, чем успокоить Цзинъяня. — Господин мой! — полные губы улыбались, и круглое лицо Мэй-Мэй, казалось, светилось от нехитрой радости. — Вы приехали! Я принесла вам воды и орехового печенья, ваша матушка передала их со слугой только что. Позволите? Цзинъянь медленно кивнул. Зазвенели браслеты. Мэй-Мэй ловко присела рядом, принялась расставлять на столе не только чайник с водой, но и множество плошек и тарелочек с едой. Цзинъянь недоумённо приподнял бровь, и Мэй-Мэй всплеснула руками. — Господин мой, вы же так давно тут не были! И хорошо, что пошли тренироваться, я как раз успела всё это сделать, знаю же, что вы голодный. Конечно, я не сравнюсь в готовке с вашей прекрасной матушкой, но надеюсь, хотя бы утолить голод моей стряпнёй можно. — Спасибо. Мэй-Мэй даже замерла на миг: обычно Цзинъянь не удостаивал её ответом и большую часть времени предпочитал не замечать. Однако сейчас её голос и привычный звон браслетов казались успокаивающими. Мэй-Мэй закончила расставлять тарелки и поклонилась, собираясь уходить. Цзинъянь, будучи принцем, никогда не баловал её вниманием, потому что не выносил её непрестанной болтовни. Но за то время, что провёл во дворце, он научился ценить информацию, которую она выбалтывала ему словно между делом. Мэй-Мэй была умна и преданна. Иногда Цзинъянь жалел, что не мог сделать её императрицей. Никто не принял бы в этом качестве варварку из приграничной крепости. Она была обязана Цзинъяню своей жизнью и жизнью брата, и они оба ни разу не подвели его за тридцать лет. Но теперь у него был второй шанс, и если он хотел что-то изменить, то в первую очередь стоило начать с себя. — Останься. Мэй-Мэй взглянула на него удивлённо. — Останься и расскажи что-нибудь. Я устал слушать о войне. Он ел и слушал, как Мэй-Мэй сначала запинаясь, а потом уже уверенно пересказывала сплетни и слухи столицы. Пытаясь разобраться в её речи и хитросплетениях городских интриг, Цзинъянь не заметил, как всё съел. Мэй-Мэй всплеснула руками и принялась складывать посуду на поднос. Цзинъянь следил за движениями её рук и думал. — Вот и всё, господин мой, уж не знаю смогла ли недостойная порадовать вас. Тут же в основном одни пустые россказни… Цзинъянь посмотрел на неё. Мэй-Мэй нельзя было назвать красивой, но улыбка у неё была хорошая. — Смогла. Мэй-Мэй поклонилась и Цзинъянь, поддавшись порыву, погладил её волосы, словно гриву коня. Она сначала застыла, а потом выпрямилась, сияя уж совсем ослепительной улыбкой. — В следующий раз тоже повесели меня чем-нибудь. Ведь ты наверняка знаешь не только городские сплетни? — Слухи из дворца туманны, мой господин. Только вот… — Что? — Говорят, в город приехал гений Цилинь. И тот кто владеет им, сможет владеть всем миром… Глаза Мэй-Мэй были опущены, но губы улыбались до того лукаво, что понятно было, какой именно смысл она вкладывает в эти слова. Цзинъянь замер. Мэй-Мэй быстро склонилась, ожидая привычно, что её отошлют. — Забавно. Он что, женщина? — Цзинъянь хмыкнул. — Если вдруг что-то ещё столь же забавное услышишь, расскажи. — Непременно, мой господин. — Можешь идти. Мэй-Мэй поднялась, забрав поднос, и пошла к выходу из комнаты, звеня браслетами. Цзинъянь пожалел, что не догадался привезти ей хоть что-то. Пусть медь, но это был бы знак внимания. — Мэй-Мэй. — Да, господин? Она остановилась на пороге. Полуденный свет обрисовал её фигуру и чёткий профиль на фоне дверного проёма. Цзинъянь почувствовал знакомый жар в теле. С этой молодостью было много проблем, но и удовольствия она в себе тоже несла. — Приготовь вечером вино. Я хочу выпить с тобой. Цзинъянь не видел выражения её лица — лучи заходящего солнца светили в лицо — но даже браслеты её зазвучали радостно. — Слушаюсь, мой господин. Один разговор с Мэй-Мэй, и он теперь знал обо всём важном, что происходило в столице. Пусть без подробностей. Просто нужно знать, куда смотреть и о чём слушать. И Мэй Чансу уже в столице. Мэй-Мэй сказала, что в дом Се Юя приехал друг «сына двух семей» — гость слаб здоровьем, но у него есть удивительный телохранитель, который, пусть и уступает командующему Мэну, но всё равно очень силен. И про выбор жениха для княжны Нихуан тоже рассказала. Цзинъянь рассеяно открыл короб и посмотрел на красиво уложенные сладости. Горло вдруг перехватило. Мама была жива. Цзинъянь сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, потом медленно расслабился. Отчего-то держать себя в руках стало очень сложно. Мама. Мэй Чансу. Два человека, которые на этот раз должны прожить дольше, чем раньше. Чем в той жизни. И бывший (и будущий) император Великой Лян готов был приложить к этому все силы и своё знаменитое упорство. Мэй-Мэй уже давно ушла, растворившись в темноте ночного дома, забрав с собой звон браслетов и цветочный запах духов, но Цзинъянь всё ещё лежал в кровати и не мог сомкнуть глаз. У него не было привычки засыпать с кем-то из своих женщин, но сейчас ему казалось, что стоило бы изменить своему решению. Ночная темнота сгустилась в углах комнаты, и к Цзинъяню пришли воспоминания, которые приходили каждую ночь к императору Великой Лян. Погибшие друзья, шум прошедших сражений, безумный взгляд принца Юя с той стороны клетки, отец, осознающий свое поражение. Тогда, в горячке боя за пересмотр дела армии Чиянь, Цзинъянь сосредоточился только на одной цели и отставил в сторону всё остальное. Потом- была победа и обряд поминовения в дворцовом храме. Но до сих пор в ушах Цзинъяня звучали слова отца: «Мы доиграем эту партию потом, отец и сын». О Мэй Чансу Цзинъянь слишком привык не вспоминать. Ещё была смерть второго сына и побелевшее лицо императрицы, гибель генерала Ле, смерть Мэн Чжи (главнокомандующий погиб в бою, как и положено воину), смерть Нихуан. А кроме смерти была ещё и жизнь — взрослый Тиншэн, на которого всегда можно было опереться. Выезды на охоту. Улыбки и поддержка императрицы, звонкий говор Мэй-Мэй. Воспоминания приходили, терзая измученное трёхдевной скачкой и коротким удовольствием тело. Цзинъянь наконец сдался — там можно было приказать принести благовоний, составленных императрицей для спокойного сна, здесь же такой возможности не было. Он встал с постели и, сев за стол, развернул чистый свиток. Огонёк свечи плясал, борясь с подступающей тьмой и сквозняками, но всё ещё горел. И Цзинъянь, окунув кисть в тушь, начал рисовать схему. Он вспоминал прошлое, напрягая память, рисовал связи и отношения: день рождения Цзинжуя, арест и признание Се Юя. Поимка Вэй Чжэна. Он записал всё, что вспомнил. Всё, что смог. По его воспоминаниям выходило, что первая встреча с Мэй Чансу должна состояться совсем скоро, а потом уже было и спасение Тиншэна и покушение на Нихуан, которого можно было избежать, просто предупредив княжну. Были вещи, которые должны были пройти по сценарию Мэй Чансу. Были вещи, которых Цзинъянь не мог и не хотел допускать. Арест Мэй Чансу — сколько месяцев жизни он стоил его другу? Их ссора, когда Цзинъянь заставил его стоять зимой у ворот его резиденции. Взрыв в мастерской фейерверков, когда погибли ни в чём неповинные люди — да, это помогло свалить и наследного принца, и принца Юя, но позволить этому случиться Цзинъянь не мог. Он рисовал обозначения событий и отношений, а потом кидал их в жаровню. Когда сгорел последний лист, а на востоке занялся бледно-жёлтый зимний рассвет, Цзинъянь наконец встал из-за стола. Боги или предки дали ему такую возможность, неважно. Он просто не мог вести себя так как раньше. Он попросту не помнил себя тридцатилетнего. Другие взгляды, другое поведение — пусть стержень личности не менялся, но повадки были разными. Он не смог бы повторить всё то, что было раньше. Не хотел и не мог. Долгосрочные планы были бесполезны: он не знал, как поменяет русло реки тот камень, что свалился туда. Но река вновь проложит дорогу к морю. Он просто будет следовать своей судьбе. И стараться сберечь всё, что можно. Через шесть дней после возвращения в столицу Цзинъянь стоял перед дворцом, в котором жила его матушка. Служанки приветливо склонились, но сделать первый шаг внутрь было тяжело. Цзинъянь наклонил голову и прошёл в распахнутые двери медленно, не спеша, словно в лицо ему дул сильный ветер. Дворец был непривычно маленьким после покоев вдовстующей императрицы, которые занимала матушка после того, как он взошёл на трон. Но пахло так же, как и там — сладостями, травами и цветами. Запах, давно ставший родным и знакомым, заставил задрожать что-то внутри, так, что когда матушка вышла его встречать, Цзинъянь воздал хвалу правилам вежливости, обязывающим кланяться родителям. Так он мог хотя бы на мгновение перевести дух и собраться с мыслями. — Цзинъянь! Её голос был полон тепла и нежности, и, выпрямившись, Цзиньянь почувствовал, как увлажнились глаза. — Я скучал, матушка. Облик наложницы Цзин был таким же, как в воспоминаниях, и пусть на ней не было драгоценного убора и богатых одежд, она была красива. — Скорее же садись, я приготовила тебе суп, который ты любишь. Губы её улыбались, но в глазах была тревога. Судя по всему, он выдал тоску, обуревавшую его всё это время. Цзинъянь послушно сел за стол. Матушка суетилась вокруг, то принося кушанья, то садясь рядом. Цзинъянь не мог отвести от неё взгляда. И почувствовать вкус супа не мог — он казался слишком солёным от сдерживаемых слез. Когда он, наконец, поел, матушка отослала служанок и села совсем рядом. Налила ему воды в пиалу. — Что случилось, Цзинъянь? — Я скучал, — повторил он и сделал глоток. Она несколько мгновений молча смотрела на него. Потом так же тихо произнесла: — Жаль, что ты можешь приходить сюда только раз в месяц… Цзинъянь сделал ещё глоток. — Да. Но я хочу это изменить. Матушка положила руку на его запястье, сжала пальцы. — Цзинъянь, ты знаешь, что я всегда поддержу тебя. Что бы ты ни делал. — Спасибо матушка, но… — Обо мне не беспокойся. Служанки вернулись, и Цзин-пин медленно встала. — Ты давно вырос, Цзинъянь. — Матушка, — он поклонился. Ему удалось поймать тон, и дальше разговор тёк по привычному руслу, но Цзинъянь ловил на себе удивлённые взгляды матери. Он изменился, и она не могла не видеть этого. Цзинъянь просидел у неё недолго, но всё равно не был уверен во времени. В этот день в прошлом он впервые встретил господина Су. Но совершенно не помнил, сколько тогда пробыл у матери и когда увидел, как евнух бьёт Тиншэна. Нетерпение подгоняло его, и попрощавшись с матушкой, он вышел из её дворца. Солнце уже покинуло зенит, где-то за стенами сражались претенденты на руку Нихуан, а Цзинъянь, ускоряя шаг, шёл к тому крытому переходу, где увидел того человека впервые. Он ничего не загадывал, но увидев впереди две знакомые фигуры, остановился, словно напоролся животом на копьё. Всё внутри скрутило, и ему пришлось опереться рукой о столб, чтобы отдышаться. Цзинъянь жадно смотрел на их неторопливую прогулку. Отсюда он не мог услышать вопросы и ответы, но даже видеть сяо… господина Мэй… Су Чже было счастьем. Он был жив и ходил по одной земле с Цзинъянем. Этого было достаточно. Цзинъянь разжал стиснутые зубы и медленно выдохнул. Пусть сейчас его едва не трясло от радости, но показывать это было нельзя. Седьмой сын императора всё ещё не знаком с этим человеком. Резкий хлопок плети заставил вздрогнуть и подбежать туда, где евнух в присутвии Нихуан и Су Чже распекал Тиншэна. Цзинъянь сжал левую руку в кулак, словно пытаясь придушить все те чувства, что бурлили внутри. Нельзя было показать радость. И посмотреть так, как хотелось, тоже было нельзя. Он стискивал пальцы до боли, отвлекаясь на неё, пока говорил с господином Су Чже и Нихуан. Позже он не мог вспомнить этот разговор, словно его вырезали из книги его памяти. Но, кажется, он прошёл почти так же, как и в прошлом. Потому что последняя фраза, врезавшаяся в память, была той же, что и тогда. Произнесённое негромким голосом Мэй Чансу: — Ваше высочество, вы постоянно заняты в военных походах и не можете следить за ситуацией во дворце. Если мне удастся вызволить Тиншэна, разве это не уменьшит ваши заботы? Цзинъянь стиснул пальцы ещё сильнее — нужно было помнить, Су Чже — простолюдин, а не Мэй Чансу и тем более не сяо… — и спросил: — Что вы можете сделать? — Нужно лишь желание, а способ всегда найдётся. Цзинъянь разжал кулак. — Хорошо. Тогда подождём и посмотрим. Уводя Тиншэна за собой, он постепенно успокаивался. Сяо Шу не задерживал взгляд на нём дольше обычного, Нихуан тоже ничего не заметила. Но как тогда, в прошлом, он мог не заметить странность речей господина Су? Ведь тот стремился облегчить ношу нелюбимому сыну императора, с чего-то заинтересовался рабом из Скрытого двора и даже пообещал его вызволить. И учить. Тогда Цзинъянь просто не заострил на этом внимания, Нихуан приняла просто за жалость к ребёнку, но зная то, что он знает сейчас, Цзинъянь шёл и смотрел куда-то вперед, почти не моргая. С первой же встречи сяо Шу, увидев знакомые черты в лице Тиншэна и услышав, что принц Цзин о нем заботится, попытался помочь обоим. Зная, что если кто-то прознает про Тиншэна, то пострадают оба. Цзинъянь был восхищён. За несколько мгновений спланировать, как спасти мальчика и оказать услугу Цзину, чтобы тот лучше к нему относился… Линь Шу всегда был гением, но только сейчас Цзинъянь мог в полной мере оценить его талант. Плечо Тиншэна под его истерзанной собственными пальцами ладонью было худым и хрупким. А ведь Цзинъянь помнил, как клал ладонь на плечо своего приёмного сына во время Осенней охоты и шутил, что Буйволом пора прозывать его, а вовсе не императора. Сейчас Цзинъяню нужно было просто ничего не разрушить, чтобы Су Чже смог вызволить Тиншэна. Дальше — он действительно подождёт и посмотрит. Желание у Цзинъяня есть, а значит он найдёт и способ. Следовать своей судьбе не так уж и просто, тем более если идёшь этим путем во второй раз. И ещё если ты уже сделал попытку поменять её. Цзинъянь не навещал Тиншэна в течении тех пяти дней, что он провёл у господина Су. Да, если всё сложится, Тиншэн станет свободным. Но если нет — зачем ещё сильнее привлекать внимание к привязанности принца к рабу? Зачем усложнять ему жизнь? Ведь в тот раз он только мельком увидел Тиншэна. А к разговору с Мэй Чансу Цзинъянь не был готов. Да, в присутствии посторонних он мог сдержаться, но остаться с ним наедине боялся. Он так долго держал в кулаке собственное сердце… стараясь не вспоминать, не думать, не сорваться ночью в бешенный галоп к воротам резденции хоу Нина, чтобы увидеть Мэй Чансу — живым. Цзинъянь не мог себе позволить этого, и потому устроил проверку в поместье. Смотр собственных воинов, тренировки. И слухи, что стекались к Мэй-Мэй. Он терпел, смиряя нрав, и потому даже не вздрогнул, вновь увидев Су Чже. Они сидели почти напротив друг друга, и Цзинъянь пытался нормально дышать, сжимая кулаки. Он следил, как взлетают мечи трёх рабов из Скрытого двора, как их движения — больше похожие на танец, чем на бой — заставляют отступать непобедимого воина. Сейчас, наблюдая за этим во второй раз, он видел, что прославленный Байли поддаётся. Не явно, нет. Но движется чуть медленнее, чем мог бы. Цзинъянь знает, что они выиграют, поэтому рассматривает зрителей. Вот Нихуан, смотрит, волнуясь, следит глазами за битвой. Она была очень красива сегодня, и так не похожа на ту княжну, что оставалась на Южных рубежах Лян почти всё время его царствования. Пусть сейчас она не была той счастливой девчонкой из его воспоминаний о юности, но в ней ещё жила вера. В чудо, в то, что однажды Линь Шу вернётся к ней. Не потому ли свет её ещё не погас? А Мэй Чансу, сидевший рядом с ней, рассеяно и спокойно чистил мандарин. Казалось, он и вовсе не беспокоился за исход боя. Цзинъянь задержал взгляд на длинных, красивой лепки пальцах, потом, словно зачарованный, проследил за тем, как Мэй Чансу кладёт дольку в рот и начинает жевать. Взгляд скользнул ещё выше и упёрся прямо в тёмные глаза. Сердце на миг сбилось с ритма. Мэй Чансу заметил его интерес и теперь смотрел в ответ. Потом чуть приподнял брови. В том, чтобы следить за реакциями других людей за поединком не было ничего особенного, поэтому Цзинъянь легко кивнул головой и перевел взгляд на сражающихся. Уши предательски горели. В чём смысл быть так долго императором и встречать тысячи чужих поклонов и взглядов, чтобы по прежнему смущаться от единственного взгляда Мэй Чансу? Когда Цзинъянь, наконец, смог совладать с собственным дыханием, бой закончился и события опять понеслись галопом. Император освободил Тиншэна и передал его и двух других бывших рабов Мэй Чансу и Нихуан с тем, чтобы они решили, кому о них заботиться. Цзинъянь почувствовал, как расслабилось что-то внутри — теперь Тиншэн в безопасности. И лучше бы на какое-то время оставить его у Нихуан… если с ней сегодня всё будет в порядке. Он не мог положится на то, что успеет вовремя и всё сложится так же, как в прошлом. При выходе из дворца он нагнал господина Су Чже и княжну. Они негромко спорили о том, кому всё же забрать с собой мальчишек. — Княжна. Господин Су. Они раскланялись и начали спускаться по лестнице. Цзинжуй и Юйцзинь шли чуть впереди, размахивая руками и, видимо, горячо обсуждали прошедший бой. — Должен признать, господин Су, я вас недооценил. И прошу принять мои извинения. Я довольно редко бываю при дворе, и знать о вашем положении здесь не мог. — О, неужели ваше высочество начали смотреть не на людей, а на их происхождение? — Нихуан вступила в разговор, не дав господину Су ответить. — Увы. Должен признать, что в последнем разговоре с господином Су во мне говорило недоверие к его гению. Или, скорее, незнание о нём. Но я рад, что гений Цилинь снизошел до такой мелочи. Признаю, господин Су — это было изящное решение. — Что вы, ваше высочество. Я рад был оказаться полезным княжне. Это самое малое, что я могу сделать. В Цзинъяне вновь заговорила злость — тёмная, давняя, дикая злость на Линь Шу, который стоял рядом, видел их обоих и по-прежнему врал и притворялся. Цзинъянь понимал, что сейчас он не мог им открыться, планы Линь Шу не подразумевали этого, но бешенство закипало. Впрочем, он вмешался в их разговор вовсе не для того, чтобы дёргать тигра за усы. Они почти спустились с лестницы, когда Цзинъянь тихо произнёс: — Господин Су, не могли бы вы составить компанию вон тем юным господам? Цзинъянь встретил заинтересованный и встревоженный взгляд Мэй Чансу спокойствием. — Что ж… Когда Мэй Чансу отошел от них на пару шагов, Цзинъянь повернулся к княжне и, понизив голос, произнёс: — Матушка передала мне ореховое печенье с наказом угостить вас, и… — тут его голос стал совсем тихим, — остерегайтесь драгоценной наложницы. Поздравляю с победой в споре, княжна. Мне пора. — А, да… — Нихуан растерянно на него посмотрела, а потом ответила на поклон. Цзинъянь развернулся и, попрощавшись с Цзинжуем и Юйцзинем, напоследок кинул короткий взгляд на Тиншэна и улыбнулся краем губ ему. Он уходил всё дальше и чувствовал, как его спину жгли два взгляда. Цзинъянь развернул плечи и пошёл быстрее. Он сделал всё, что мог. Прорываясь из дворца Чжаочжэнь, в котором драгоценная наложница Юэ принимала в гости княжну, Цзинъянь почти ни о чём не думал. Тело было легко и послушно, как никогда. Да и воинами стражи дворца были плохими. Как и стрелками. Нихуан всей тяжестью повисла на левом плече, и отбивать стрелы было всё тяжелее. Ему нужно было немного продержаться, помощь придёт. Кровь шумела в ушах, но в голове было пронзительно ясно — как и всегда в бою. Отбив ещё один веер стрел, Цзинъянь поморщился. Повторять ситуацию с захватом наследного принца не стоило. Но есть ли у них возможность выжить без этого? Во дворике густо пахло цветами и страхом. Его боялись, как загнанного в угол бешеного пса. От такого количества нацеленных в них стрел он уже не отобъётся. Цзинъянь оскалился и с облегчением услышал возглас со стороны ворот — Прибыла Великая Вдовствующая императрица! Её величество и прабабушка подоспели вовремя. Цзинъянь позволил себе перевести дух. Дальше оставалось только пережить допрос отца и подтвердить слова принца Юя, о том, что это он его послал. Не так уж и сложно. Стоя в малом приёмном зале и давая ответ перед отцом, Цзинъянь чувствовал только горечь. Они едва не сломали жизнь Нихуан, но если бы у драгоценной наложницы всё получилось, император был бы доволен — строптивая княжна выдана замуж за сторонника наследного принца, о чём тут жалеть? Однако дело не выгорело, и приходилось разбираться с оскорблённой главой рода Му. В этот раз Цзинъянь не был обвиняемым — он не угрожал жизни наследного принца, а вот его жизни угрожали — но отца это не задевало. Как и всегда. Он просто смотрел, как всё больше и больше доказательств заставляют императора принять решение о том, что драгоценная наложница Юэ виновна, смотрел, как наследный принц пресмыкается перед отцом: встаёт на колени, ползёт к трону, жалобно смотрит и оправдывается любовью к матери, не признавая свою вину. Так легко унизился. И как легко отец простил его. На это всё ещё было больно смотреть — не из-за привязанности отца, нет. В прошлом часть этой привязанности перепала и ему, тогда, когда уже и не нужно было. Цзинъянь смотрел, как император решает спор в угоду личным чувствам, несмотря на все доказательства вины. Да, драгоценную наложницу он понизит, но столь же легко вернёт ей её прежний статус, пары месяцев не пройдёт. А Нихуан — что ж, подданная стерпит. Про Цзинъяня и говорить нечего. Именно это вызывало ярость, но Цзинъянь не отводил взгляда. Ему нужно было вновь увидеть брата и отца, чтобы вспомнить, какие они — плоть от плоти. И не забывать, чья кровь течёт в его собственных жилах. Отец объявил о наказании наложницы Юэ и наследного принца, договорился с Нихуан о том, что эта история не будет предана огласке и обратил свой взгляд на него. Словно только сейчас вспомнил о его присутствии. Время замедлило бег — Цзинъянь смотрел в лицо отца. Тот был ещё не так дряхл, как в тот день, когда покинул этот мир; непочтительность сыновей ещё не разрушила его здоровье. — Цзинъянь. — Здесь. — Ты нарушил правила, ворвавшись в дворец Чжаочжэнь с оружием. Однако… — отец сделал паузу и посмотрел на него, оценивая поведение. Если бы на его месте был наследный принц или принц Юй, они бы умоляли, оправдывались и склонялись. Но Цзинъянь оставался собой всегда. Умолять о снисхождении, когда его и Нихуан чуть не убили? Пусть потом он и смог пустить отцу пыль в глаза, но он его не обманывал. Ни в чём. До пересмотра дела армии Чиянь. — Я признаю свою вину. — Тогда я спрошу тебя, как ты узнал, что Нихуан попала в беду во дворце Чжаочжэнь и смог прийти ей на помощь? Пауза разрасталась и ширилась. Цзинъянь шевельнул желваками на щеках, стиснул зубы. — Докладываю вашему величеству: принц Юй просит аудиенции. Цзинъянь закрыл глаза и тихо выдохнул. Проживать жизнь во второй раз в каком-то смысле было пыткой. Были вещи, в отношении которых он мало что мог изменить. Оставалось выяснить, почему Нихуан не прислушалась к его словам. Принц Юй вёл свою мелодию в этом хоре обвинений и оправданий. Ни одной ошибки. Цзинъянь помимо воли почувствовал восхищение. Это всё ещё был его блистательный старший брат — не тот загнанный в угол человек, которого Цзинъянь арестовывал после мятежа. Не тот, кто безумно смеялся в клетке, брызжа слюной в лицо отцу. Всё ещё любимый сын. Несмотря ни на что. В мысли помимо воли закралось сожаление. Он был чуть лучше наследного принца, этот его старший брат. Так же коварен как и отец, во многом так же умён и так же доверчив к словам женщин, что его окружали. И сейчас он собирал все трофеи и награды после чужой победы. Легко и спокойно, почти улыбаясь. И отец смягчался на глазах. Ожидаемо не стал наказывать Цзинъяня, раз тот следовал словам брата. Но и момент с тем, что в седьмого его сына стреляли и пытались убить, благоразумно опустил. Дав те ответы, которых от него ожидали, Цзинъянь расслабился и слушал. Единственное, что ему оставалось сделать после разрешения этого спора — выяснить у Нихуан, почему она всё же пошла к драгоценной наложнице. И выразить благодарность старшему брату. Сквозь зубы, но большего и не надо. Двор резиденции князей Му в столице был красив. Вода, цветы, статуи. Узкие дорожки меж старых деревьев. Это был один из дворов, в которых никогда не проходили воинские тренировки — неосторожным шагом можно было нарушить царящую здесь гармонию. И тишину. Они шли по дорожке, изредка соприкасаясь плечами, и молчали. Цзинъянь приехал забрать Тиншэна, господин Су — выразить уважение княжне, но ни её, ни спасённых мальчишек не было дома. И вот теперь Цзинъянь и господин Су прогуливались по старому саду в ожидании возвращения хозяйки и молчали. Вишня давно осыпала лепестки, но теперь пионы заполняли двор нежным сладким запахом. Ветер пронёсся над водой, тронув её гладь и заставив качаться головки цветов. — Сколько не строй стен, ветер будет всегда. Цзинъянь сказал это совсем тихо, скорее отвечая своим мыслям, чем желая завязать разговор, но господин Су всё же услышал. — Он приносит перемены, и весна сменяется летом, а лето осенью… — Таков ход вещей. Цзинъянь смотрел на воду и бледно-розовые лепестки пионов. Это успокаивало. — Так может, этот ход вещей стоит изменить? — голос господина Су был тихим, успокаивающим, но по-прежнему таил в себе силу. — Вам виднее, господин… Мэй Чансу. Вы ведь для этого приехали в столицу. — Цзинъянь усмехнулся углом рта. — Сколько бы ветер не дул, он не разрушит скалу. — Но изменить путь ручья, стекающего по ней, он может. А вода рушит скалы… Я не слишком силён в иносказаниях, господин Мэй. Я благодарен вам за помощь. Но хотел бы знать, чем я должен буду вам платить, — говорить вот так, глядя на водную гладь, было легко. Догадываться о настроении Линь Шу всегда было проще по его голосу, и вот сейчас Цзинъянь готов был поклясться, что знает, какой тон услышит. — Считайте это подарком, ваше высочество, — глубоко запрятанное предвкушение и напускное спокойствие. Как, как Цзинъянь в прошлом мог не узнать этот тон? Как? — Подарком? От кого? От одного из моих братьев, которого вы выбрали? — Знать, чем закончится этот разговор, было странно. Но мурашки уже бежали по коже. — Нет, от меня. — Что же, я благодарен. Но меня всё ещё мучает любопытство. Вся столица полна слухами о гении Цилиня, завладев которым, можно получить весь мир. Так кто же он, человек, которому вы принадлежите? — Цзинъянь повернулся и посмотрел в лицо Мэй Чансу. — Вы. Сердце остановилось, глухо ударившись о грудную клетку, а потом забилось чаще. Цзинъяню безумно хотелось схватить Мэй Чансу за плечи и тряхнуть, заставить прийти в себя, сказать — ты понимаешь, что творишь? Сяо Шу? Что ты творишь, я стою напротив тебя, а ты врёшь, врёшь мне в глаза. Ты никогда не принадлежал кому-то, ты никогда не был моим. Так почему говоришь сейчас так? Но у него не было права касаться Мэй Чансу — они были незнакомцами. Поэтому Цзинъянь сделал шаг, становясь совсем близко, и спросил, глядя прямо в тёмные, полные неясных чувств глаза. — Признаю, у вас прекрасные шпионы, господин Мэй Чансу. Но меня удивляет, каким же образом они узнали о том, что я хочу чаще видеть матушку? Я ведь говорил об этом только с ней… Или вы хорошо её знаете? — Нет, ваше высочество. Я выбрал вас, потому что это вызов моим умениям, как советника. Вы ведь и сами всё понимаете? — На свету глаза Линь Шу, как и всегда, казались светлыми. Нихуан однажды в порыве восторга сравнила их с драгоценными камнями, Цзинъянь подтвердил, и им пришлось вдвоём удирать от разозлённого Линь Шу. — Нет, не слишком. Я очень редко бываю в столице, и ещё реже редко остаюсь тут надолго. Я военный человек, так что говорите, пожалуйста, прямо. Они стояли так близко, что чувствовали дыхание друг друга. За спиной Мэй Чансу были цветущие кусты, и отступить с тропинки оказалось некуда. — Что ж… ваше высочество, я… — Но если вы не знаете мою матушку, может быть, мы с вами встречались гораздо раньше? Цзинъянь не давал ему отвести взгляд: ему нужно было видеть, видеть правду в этих глазах, видеть боль, видеть его — живым. — Нет. Простите, ваше высочество. Здесь слишком мало места, вы не могли бы… — Да. Да, конечно. — Цзинъянь сделал шаг назад. Всё, что было нужно, он уже видел, так что слушать ложь о том, как Мэй Чансу выбирал Седьмого принца в качестве претендента на престол, можно было и смотря на красоту сада. Цзинъянь боялся, что если ещё посмотрит на сяо Шу так близко — может не выдержать. Мэй Чансу врал о том, кто он, в течении двух лет. Врал глядя в глаза, чувствуя боль и умирая. Врал. И если бы была возможность, врал бы и после смерти. Только вот Цзинъянь не собирался сейчас давать ему такой возможности. Ему нужно было просто выбрать нужное время. И сказать, что он знает. Нет, не о будущем. О прошлом. И тогда можно будет взять сяо Шу за плечи и… нет, не тряхнуть. Обнять. Потому что в той жизни он так и не осмелился этого сделать. Лето надвигалось на столицу неотвратимо, накатывая пыльными бурями и ночной бессонницей. Когда-то лето пахло речной водой и звучало звоном мечей и смехом, сейчас оно было наполнено пылью, бесконечным стрекотом цикад и закрытыми дверями. Цзинъянь чувствовал себя запертым в клетке зверем: лето на границах было легче, там он знал, как ведёт себя противник, и как вести себя самому. Здесь же в вечных переплетениях интриг Цзинъянь чувствовал себя буйволом, запутавшимся в водяной траве. Он может порвать всё это, но тогда сломает и остальное. В одну из бессонных ночей, проведённых в ожидании рассвета, он наконец признался себе, что не справится один. Да, он долго был императором, но как же власть прорастает в душу! И заставляет лгать себе, пусть в малом, но заставляет. Он не был готов к интригам, которые разворачивались в мутном болоте столицы. Он мог разрушить не только свои планы, ведь всю подоплеку событий никто ему так и не рассказал. Тогда было не интересно, сейчас… Сейчас стоило признать: он вовсе не гений и никогда им не был. Цзинъянь смел надеяться, что из него вышел неплохой император, но вот интриган — по-прежнему никудышний. На открытой веранде чайного дома дул ветер, развеивая навалившуюся на город жару. Позвать сюда Мэй Чансу было спонтанным решением, но подземного хода ещё не было, а гений Цилиня по-прежнему жил в Зимнем павильоне в гостях у Се Юя, хотя и подыскивал новый дом. Цзинъянь не знал, сказать ли о том, что он знает, сейчас, или ещё немного подождать. Стоило признаться пораньше, чтобы Мэй Чансу учитывал это в своих планах. И знал, что Цзинъянь не позволит ему рисковать жизнью. Разговор пока тёк в рамках привычной вежливости, Цзинъянь вертел в пальцах чашу и рассеянно осматривал улицу. Людей почти не было: солнце находилось в зените, и все спешили укрыться в тени. — Ваше высочество, скажите, по какой причине вы так спешно вызвали меня сюда? — Я пришел тайно, меня не видели. А причина — это те условия, которые мы не обговорили ранее. Условия нашего… союза. — Что ж… Мэй Чансу разлил по пиалам вино. Цзинъянь следил за его руками — изящные пальцы на зелени кувшина. О, тот, кто менял его внешность, позаботился о красоте и соразмерности. Цзинъянь сделал глоток — он не был особым ценителем, но мягкое сливовое послевкусие обволокло рот — и посмотрел на улицу. Жар шёл не снаружи — изнутри. Желания сейчас не подавались контролю. Во всём было виновато лето и воспоминания. Он облизал губы и замер. Напротив чайной располагалась лавка с тканями, знаменитая на всю столицу. И сейчас возле неё стояли два паланкина. Один Цзинъянь знал отлично, он сам сегодня дал Мэй-Мэй денег, чтобы она выбрала себе тканей на платья. Другой был ему не знаком, но вот женщина, вышедшая из дверей лавки… Женщина, которой Мэй-Мэй придержала дверь и, сердечно улыбнувшись, помахала на прощание… Её Цзинъянь отлично знал. Он проследил, как они рассаживаются по паланкинам, улыбаясь, словно давние подружки, и медленно выдохнул. Резко заныл шрам на рёбрах. Вернее, то место, где этот шрам, нанесённый одним из вернейших его людей, будет через десять лет. Всё ещё может быть не так, как он думает. Мэй-Мэй могла собирать информацию или просто проявлять вежливость, чтобы ядовитая гадина не укусила. Но, но, но… Она всё время была рядом с троном. Родила ему сына. И знала в тысячу раз больше, чем говорила. Неужели… Хуа невозможно уничтожить. — Линь Шу, скажи мне, какие общие дела может моя наложница иметь с советницей принца Юя? Линь Шу? Звон упавшей пиалы заставил его отвернуться от улицы и посмотреть на собеседника. — Ваше высочество, простите, мои пальцы ещё слабы. Мэй Чансу уже овладел собой, но был бледен. Он потянулся за пиалой, подкатившейся по столу прямо к Цзинъяню. Пальцы его не дрожали, но были совершенно ледяными наощупь. Цзинъянь сжал их и спросил, глядя прямо в глаза: — Неужели ты думал, что я тебя не узнаю? Линь Шу? — Ваше высочество, вы ошибаетесь… — Врёшь. Ты всегда умел отлично изворачиваться, но сейчас не выйдет. Я знаю, кто ты. Если ты будешь упрямиться, я спрошу Нихуан. Уверен, что сможешь лгать в глаза нам обоим? И потом, я же могу спросить не только у Нихуан… Если я скажу командующему Мэну, что ты сказал мне, кто ты, как ты думаешь, будет ли он отпираться? — Ваше высочество… — Линь Шу. Глаза Мэй Чансу полыхнули знакомым бешенством. — Сяо Цзинъянь! Почему у тебя нет головы на плечах? — он произнёс это очень тихо, но Цзинъянь почувствовал, как невыносимая тяжесть наконец-то рухнула с его плеч. — У меня два условия, — торопливо пробормотал он. — Первое — мы не вовлекаем в эти игры с престолом невинных людей. И второе — ты заботишься о своём здоровье и не сокращаешь себе жизнь. Я думаю, они не слишком тяжелы… — Сяо Цзинъянь. — Мне пора. Следующую встречу организуешь ты. Нам о многом нужно поговорить, но сейчас на это нет времени. Мэй Чансу долго смотрел на него, а потом улыбнулся и прикрыл глаза. — Мне пора. — Хорошо, ваше высочество, только… — Что? — Руку отпустите. Цзинъянь неохотно разжал пальцы. — Кое-что никогда не меняется. — Мэй Чансу непроизвольно потёр пальцы и спрятал ладонь в рукав. — То, что ты всегда оставляешь за собой последнее слово? — Можно и так сказать, ваше высочество. Можно и так сказать. Прощальная улыбка Мэй Чансу показалась Цзинъяню странной, но у него были другие вещи, о которых стоило подумать. Говорить о политике было, как ни странно, безопаснее всего. И Мэй Чансу, и сам Цзинъянь обходили в разговорах тот случай в чайной. Словно заключили ещё одно тайное соглашение. Цзинъянь прекрасно понимал, что пока не поднимет этот вопрос снова, Мэй Чансу так и будет молчать. Ему удобнее притворяться, что этого разговора не было, и вести себя как простолюдин и тайный советник. Потому что прошлое неизбежно пробуждало желание задавать вопросы, и вряд ли Мэй Чансу желал на них отвечать. Сам же Цзинъянь не спешил с разговором. Это в первый момент он мог сказать, что узнал Линь Шу сразу же, и Мэй Чансу мог бы ему поверить. Но не теперь. Не смотря ни на что, он во многом оставался собой, тем прежним Цзинъянем, который не увидит правды, пока она не ударит его по лбу. Он не мог решить, рассказывать ли о том, что случится дальше? Это походило на странное томительное предвкушение — такое Цзинъянь испытывал перед любой поездкой куда-то вместе с Линь Шу. Никогда нельзя было знать наверняка, что придумает его лучший друг. Но в том, что это будет в любом случае весело и опасно, Цзинъянь никогда не сомневался. Вот и теперь он не заговаривал о том, что всё знает. Беседовать с Мэй Чансу было интересно. Он много знал и вёл себя совсем иначе, чем Линь Шу. Но Цзинъянь видел знакомые жесты, встречал его взгляд и чувствовал, как всё внутри замирает в предчувствии изменений. Цзинъянь мог начать разговор в любой подходящий момент, но встречи их были нечасты, и почти всегда происходили в присутствии других людей. И подземного хода, соединяющего два поместья, всё ещё не было. Линь Шу по-прежнему жил в Снежном павильоне и не спешил оттуда съезжать. Цзинъянь мало знал об этом времени и планах Мэй Чансу, активное участие в его действиях он начал принимать гораздо позже и сейчас всё, что ему оставалось — это вести редкие беседы и ждать, чувствуя, как дрожь предвкушения прокатывается по коже. Сегодняшний визит и разговор был вполне ожидаем. Мэй Чансу воспользовался тем, что Фэй Лю хочет увидеть Тиншэна, и оправдал этим своё посещение. Разговор в кабинете проходил неспешно, Фэй Лю наверняка развлекался на тренировочном поле, а у них, как обычно, было слишком много тем и слишком мало времени. — Так что вы говорили насчёт своей наложницы? Это была внезапная атака, которой в своё время славился молодой командующий Линь. Пусть он теперь не воевал на поле боя, но разговор всегда шёл туда, куда ему нужно. Цзинъянь почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Рука его чуть дрогнула, и он осторожно поставил пиалу с водой на стол. — Наложницы? — переспросил он осторожно, всё ещё не в силах поверить, что они возвращаются к тому разговору прямо сейчас. — Ну, я не знаю, которую из них вы видели тогда на улице… — лёгкая улыбка коснулась губ Мэй Чансу, но глаза оставались холодными. — У меня только одна. Мэй-Мэй. — Красивое имя для красивой женщины, — заметил Чансу, поднося к губам пиалу. — Красивое. Жаль только, что принадлежит лгунье. Мэй Чансу поставил пиалу на стол и, прихватив пальцами край своих одежд жестом, который Цзинъянь видел сотни раз, спросил: — Почему вы так уверены, ваше высочество? — В тот день утром я сделал ей подарок и предложил выбрать ткани для платьев на свой вкус. Вечером она сказала мне, что ничего не выбрала. Товар был недостаточно хорош в той лавке, куда она ездила. Той, что находится дальше всего от моей резиденции. Но место, где мы с вами встречались, было совсем близко… Если её целью не была встреча с советницей принца Юя, зачем ей лгать… — Откуда вы её знаете, ваше высочество? — взгляд Мэй Чансу был холодным и острым. — Кого, мою наложницу? Я спас её и её брата однажды. Они оба верно служили мне всё это время. — Простите, ваше высочество. Меня не очень интересует ваша наложница. Но вот советница принца Юя… Мэй Чансу был зол. Нет, не только — сквозь его ледяную маску проглядывал огненный гнев Линь Шу, и это было до того странно и красиво, что Цзинъянь, отвлёкшись от разговора, просто смотрел на него. Ожидание взрыва было странным чувством, словно Цзинъянь стоял рядом с пороховым складом. И с замиранием сердца следил, как огонь подбирается всё ближе и ближе к его стенам. — Ваше высочество? — Простите. Я видел её однажды вместе с Пятым принцем. Я спросил, мне ответили, кто она. — Вы многое знаете, несмотря на то, что редко бываете при дворе. — Это не так. Но я не совсем глух и слеп. — Что вы, ваше высочество, ваше зрение, несомненно, острее чем у прочих… — и прежде чем Цзинъянь успел вставить хоть слово, Мэй Чансу добавил: — Нужно проверить, как там Фэй Лю. Он вполне мог заиграться. — Что же, я думаю, мы продолжим этот разговор в следующий раз. — Я надеюсь на это, ваше высочество. Они поднялись с подушек и Цзинъянь прошёл вперед: — Идёмте. Мэй Чансу развернулся к двери и замер, напоровшись взглядом на лук, висевший на стене. Цзинъянь уже видел эту сцену в прошлом, но сейчас он видел и лицо Мэй Чансу, пустое и словно бы опрокинутое. Он протянул руку и коснулся лука. В этот раз Цзинъянь не стал его останавливать. Только сделал шаг и накрыл ладонью прохладные белые пальцы. — Он ждал тебя. Мэй Чансу перевёл взгляд на него и посмотрел так, словно увидел впервые. Пальцы под рукой Цзинъяня напряглись и сжались сильнее, не желая отпускать то, что когда-то принадлежало Линь Шу. — Цзинъянь… Топот за дверью прервал их. Цзинъянь повернулся, чтобы узнать, в чём дело и внезапно почувствовал, как запястье сжали чужие пальцы. — А. — Он отпустил руку Мэй Чансу, и тот тоже выпустил из ладоней и лук, и его запястье. — Нам нужно поговорить. Ожидание когда-то должно заканчиваться. — Завтра вечером, — ответил Мэй Чансу и шагнул в сторону, отходя на соответствующее приличиям расстояние. Цзинъянь внезапно почувствовал, что летняя жара сменилась холодом и ознобом. Ожидание должно было закончиться, но только теперь он испытывал не предвкушение, а страх. Это был небольшой дом где-то на окраине столицы. Цзинъянь не спрашивал, кому он принадлежал. Это не имело особого значения, главное, что в доме не было никого кроме них, а значит никто не мог подслушать этот разговор. Солнце медленно опускалось за крыши домов, окрашивая облака алым. В маленьком саду пели цикады, и пахло тёплой летней пылью и ещё горячей от солнечных лучей травой. Цзинъянь вдруг вспомнил, как когда-то в детстве в такой вечер они играли в саду поместья Линь, сначала в догонялки, а потом и вовсе залезли в пруд пугать карпов. Одежда намокла, волосы растрепались, но вода была тёплой, а вечер казался бесконечным, потому что сяо Шу смеялся рядом с ним. Его первый настоящий друг. А когда Цзинъянь всё-таки окунулся с головой, Линь Шу поймал его за руку во взбаламученной мутной воде и вытащил на берег. — Ваше высочество? — Простите, я задумался. Цзинъянь вернулся из своих мыслей к настоящему — здесь они сидели в комнате, друг рядом с другом, но бесконечно далеко по сравнению с детством. И пусть сяо Шу изменился, Цзинъянь тоже не остался прежним. А значит, они смогут построить свою дружбу заново, не только опираясь на воспоминания. — Ваше высочество, могу я высказать свою просьбу? — Да, разумеется. — Я хотел бы попросить вас после того, как мы закончим, забыть об этом разговоре. Вести себя так, как в прошлом, мы никогда больше не сможем. Сейчас главное — это помочь вам изменить своё положение и добиться справедливости для армии Чиянь. Мэй Чансу сжал пальцами край своего рукава, а Цзинъянь почувствовал, как его затапливает гнев. В своей радости от того, что видит Мэй Чансу живым, он забыл, забыл насколько упрямым тот может быть, насколько непримиримым. И как никто умеет его раздражать. Цзинъянь медленно вдохнул и выдохнул. Всё же теперь у него чуть больше опыта в разговорах. Недостаточно, чтобы переиграть Мэй Чансу, но… Он прекрасно понимал, на что Линь Шу рассчитывал — на то, что Цзинъянь станет расспрашивать, что случилось двенадцать лет назад. Отвлечётся, забудет. А потом из него можно будет вырвать обещание — под грузом долга и справедливости, памяти о семидесяти тысячах безвинных жертв- убедить в том, что они оба не имеют права на прежнюю дружбу до тех пор, пока… Цзинъянь встал с места. Это и впрямь было не слишком мудрое решение, но ему не оставалось ничего другого. Он сел рядом с Мэй Чансу, нарушая все правила приличия и границы. — Дай мне свою руку. — Что? — Дай. И я расскажу тебе, как мне удалось тебя узнать. А насчёт обещаний поговорим позже. — Ваше… — Сяо Шу. Мэй Чансу посмотрел на него долго, странно, а потом вздохнул и вдруг улыбнулся: — Вы не меняетесь, ваше высочество. — Упрям как буйвол. Знаю. Руку? Только когда прохладные пальцы коснулись его ладони, Цзинъянь почувствовал, что успокоился. Он стиснул чужое запястье и посмотрел в сад. Ветер качал ветки сосны, тени стали совсем длинными, а над столицей алым полотнищем висел закат. — Ты можешь считать это выдумкой, Линь Шу. Ты можешь не верить в это. Но около двадцати лет назад наследный принц и принц Юй послали слуг в Архивы Ланъя, чтобы узнать, как им заполучить трон… Цзинъянь смотрел в сад и рассказывал — про наследного принца, про принца Юя и мастерскую фейерверков, про день рождения Цзиньжуя, хоть и не знал всего в подробностях. Про Се Юя и его падение, про принцессу Лиян. Про Ся Цзяна. Про поимку Вэй Чжэна, свою ссору с Мэй Чансу, отвратительную в своей безжалостности и слепоте, про примирение — неполное и вынужденное, про шаги к трону и про те несколько дней, которые Мэй Чансу провёл в подземельях Управления Сюаньцзин. Про восстание принца Юя и его смерть. Про то, что он услышал последний разговор отца с ним. Про хуа. Всё, что помнил, всё, что знал. Как отец назначил его наследным принцем и как дело об армии Чиянь было пересмотрено. Как огонь войны разгорелся на границах. И про то, как он проводил Мэй Чансу в последний раз. Про коронацию, победы и правление он почти не рассказывал — голоса уже не хватало. И ни к чему. Он рассказал о том, как проснулся тридцатилетним Цзинъянем, и замолчал. Мэй Чансу сжимал его ладонь так, что нельзя было поверить в то, что у него мало сил. Цзинъянь облизал пересохшие губы. — В нашем договоре было всего несколько условий. Невинные не должны пострадать, я не могу позволить, чтобы взрыв мастерской фейерверков повторился… За окнами совсем уже стемнело, но они не зажигали свеч. Только лунный свет проникал сквозь распахнутые в сад двери. Цзинъянь повернул голову: — Есть ещё одно условие. Это ты. В полутьме кожа Мэй Чансу казалась совсем белой, а глаза — наоборот, слишком тёмными. — Потом, если всё получится, можешь оставаться кем захочешь — Мэй Чансу, Линь Шу, Су Чже… или выберешь себе другое имя. Уедешь в Ланьчжоу или в Цзянху с Лин Чэнем. Сбежишь на границу с Нихуан… княжич Му наверняка даже не будет слишком усердствовать с погоней… Не важно. Только живи. Мэй Чансу смотрел на него молча, а потом сделал то, чего Цзинъянь никак не ожидал. Он его поцеловал. Цзинъянь замер столбом, открыл рот, чтобы запротестовать, и застыл. Он и правда был слепым. Всю свою предыдушую жизнь и половину этой. Их чувства пересекли порог дружбы ещё в тот день, когда они учились целоваться друг на друге. И потом Цзинъянь убеждал себя, что в этом нет ничего такого, старательно забывая оглушающий стук своего сердца, язык Линь Шу, скользящий в его рот, и то, как дрожала его рука в ладонях Цзиньяня. Точно так же, как сейчас. Он так и не решился признаться себе в том, что это больше чем дружба. Линь Шу был гораздо честнее с собой. Он наверняка знал. И что чувствовал Цзинъянь, и что чувствовал он сам. Мэй Чансу оторвался от его губ и убрал ладонь из замерших безвольных пальцев. — Цзинъянь. Губы Мэй Чансу были другими, чем в его воспоминаниях о Линь Шу, и пах он по-другому — лавандой и мятой. Сквозь это пробивался ещё и запах его тела, прохладный и незнакомый, не похожий на прежний жар. Цзинъянь наконец-то обнял его, прижимая к себе, и почувствовал, как его обнимают в ответ. Цикады в саду неумолчно звенели, ветер, поднявшийся к вечеру, стучал веткой сосны о крышу, и луна серебряной лампой освещала столицу. Сяо Цзинъянь проснулся на рассвете, как и всегда. Солнце ещё не взошло, тёплые летние сумерки заполняли сад и дом. Птицы начинали свою распевку, но вставать не хотелось. Левая рука полностью онемела, и Цзинъянь её не чувствовал. Он повернул голову и почти уткнулся губами в лоб Мэй Чансу, спящего на его плече. Прошедшая ночь промелькнула перед глазами, и Цзинъянь задержал дыхание. Утихшее было желание снова проснулось, но ему не хотелось тревожить сон своего любовника. Цзинъянь смотрел на деревянный потолок, слушал тихое дыхание Мэй Чансу и улыбался так, что было больно щекам. Они справятся. Что бы не случилось дальше, и как бы не повернула своё русло река времени. Пока они живы и есть друг у друга, они справятся со всем.