Пыль

Bryce Fox – Horns

Уже отживший свое паркет скрипит от малейшего движения. Минсок морщится каждый раз, когда откатывается на стуле за новой папкой с бумагами. Их слишком много вокруг — пылящимися стопками лежат на приближенных к старому письменному столу поверхностях. Он трет глаза, уставшие от нескольких часов чтения, и откидывается на стуле, прикрывая устало веки. В легких — воздух совсем затхлый. В установившейся тишине, кажется, слышно, как оседает поднятая пыль, что частицами мелькает на свету из небольшого окна. Почти потухшая лампа качается сверху, иногда мигая, что скоро может привести к мигрени. Среди книжных полок, за которые многие готовы отдать все, что у них есть, находиться уже тошно. — Ты знал, что у всего есть свой запах? Минсок не вздрагивает — за несколько месяцев отвык пугаться почти окончательно. Кенсу всегда появляется бесшумно, когда ему это нужно. Ким мажет безразлично по чужой фигуре и глаза отводит, чтобы взглядами не пересекаться. У Кенсу всегда в глазах чернота, что засасывает в себя безвозвратно. Минсоку до зубного скрипа тошно осознавать, что он давно попался, как глупая мушка в паутину, из которой не выбраться. Кенсу хмыкает в ответ на тишину. Минсок на его явно риторические вопросы заколебался отвечать — Кенсу нужно совсем не это. Ему нравится наблюдать за реакцией, и Минсок не может доставить ему такое удовольствие. — Тот паренек, что жил с тобой раньше, пах ложью так, что мои милейшие друзья обзавидовались бы. Как ты прожил с ним столько, Минсок? Глаза щурит довольно и на губах чувственных торжество демонстрирует, когда в ответ взгляд исподлобья получает. Минсок губы поджимает, на тему больную реагируя против воли. Кенсу не говорил об этом уже пару месяцев. Варианта два: либо ему слишком скучно, либо это долгая преамбула для чистого удовольствия перед чем-то похуже. Скукой от него, вальяжно рассевшегося в кресле, не пахнет. Предвкушением — достаточно. — Ты говорил, что тебе нужна неделя, чтобы узнать, где она, — напоминает Минсок. И голос звучит совсем по-чужому — молчал слишком долго. У Кенсу аж глаза сверкают довольно. Он ноги закидывает на стол, и свет от почти приказавшей долго жить лампы отражается в начищенной поверхности лакированных ботинок, почти ослепляя. Его вдруг становится слишком много. — А знаешь, чем пахнешь ты, Минсок? И фраза эта звучит уже возле уха. Ни единого скрипа старого паркета, ни единого колебания воздуха. Лишь ладони горячие на плечах, и дыхание чужое ожогом на мочке. Минсок сглатывает медленно, отрывая взгляд от расплывающихся букв. В книжном хранилище, что заперто от всего человечества и открыто лишь для него последние полгода, воздух будто становится вязким. Каждый раз, когда Кенсу так близко, температура тела подскакивает на несколько градусов, и сердце против воли бьется гулко, оглушая собственным стуком. Минсок почти отучился бояться всего, кроме Кенсу. От всего остального всегда защитит его самый главный страх воплоти. — Когда мы встретились, ты пах отчаянием настолько, что практически звал меня, — оглушающе негромко. И плечи мнет в мнимой попытке помочь расслабиться. — А теперь меня тошнит. Минсок откатывается мгновенно, выхватывая припрятанный под столом пистолет. Кенсу хмыкает и демонстрирует почти натуральное удивление. А сам ближе подходит, и от каждого шага — стук каблуков дорогих ботинок. Ни единого скрипа. — Ты сказал, что узнаешь, где она, — повторяет почти сквозь зубы Минсок, снимая с предохранителя. И это — глупая попытка вернуть себе ощущение безопасности. Глупая, потому что все, что он бы ни взял, против Кенсу — чистой воды игрушки. — Ты провонял этим местом: бумагами, книжными страницами и пылью старой. Когда я показал тебе это хранилище, я не думал, что ты превратишься в архивную крысу. Надо с этим что-то делать, тебе так не кажется? И ни тени улыбки. Глаза щурит опасно и пиджак отдергивает, озабоченно сглаживая несуществующие складки на груди. — Ты узнал? — терпеливо повторяет Минсок, когда тишина длится несколько секунд. Кенсу выдыхает и качает головой, усаживаясь прямо на разложенные на письменном столе бумаги. — Я ведь говорил, что это не в моей компетенции. — Ты обещал! — повышает голос Минсок и встает с кресла. — У нас сделка. — Я помню. Но помнишь ли ты? — улыбка еле заметная, но хорошего не сулит ничего. Кенсу встает и делает несколько шагов к Минсоку. Пока дуло пистолета не упирается прямо в грудь. — Тебе нужно лишь согласиться окончательно, и я смогу больше. Мы сможем гораздо больше. Минсок сглатывает и шаг назад невольно делает, когда Кенсу сокращает расстояние еще. Выделенное «мы» заставляет что-то мерзкое и липкое всколыхнуться в груди. Если Кенсу уже так много, Минсок даже не хочет себе представлять, что будет, когда он согласится на последнее условие. Когда отдаст себя полностью в обмен на жизнь самого дорогого человека. — Ты ведь знаешь, кто ее забрал? — Минсок опускает пистолет, показывая, что устал от игр. По глазам чужим видит — Кенсу узнал. Но не скажет, пока есть занятие поинтереснее. — Знаю, — кивает Кенсу и внимательно смотрит. Будто пытается понять, не переборщил ли. А Минсок уставший и осунувшийся. Пахнет отчаянием так же сильно, как раньше. Но затхлый запах книжных страниц, впитавшийся, кажется, в кожу светлую, перебивает все. Кенсу морщится и обходит письменный стол, оставляя в замешательстве. Каждая их встреча — мини-спектакль для лишь одного зрителя. И Минсок каждый раз не знает, каким будет сценарий и придут ли они к финалу. Предложение, что сделал Кенсу два месяца назад, дамокловым мечом висит все это время. Теперь все больше кажется, что окончание спектакля будет тогда, когда он скажет свое «Да». Они оба знают, что это лишь вопрос времени. — Сколько бы ты ни изучал, жизни не хватит, поверь мне. И никакие фолианты не расскажут тебе лучше о тварях, что можно будет встретить вживую и разобрать по частям. Голос Кенсу звучит ниже обычного, без капли игривых и ироничных ноток. Минсок понимает, что его время подходит к концу. Последствия сделки он ощущает с каждым днем все сильнее. Просто ему не посчастливилось привязать к себе одного из Высших, с которыми сделка действительна, пока ты дышишь. Минсок знает, что Кенсу его щадит. Иначе он бы загнулся еще несколько месяцев назад. — Ты знаешь, что тебе нужно делать, — добавляет Кенсу. Он обходит Минсока, почти невесомо касаясь его плеча своим. Кима всего обдает волной жара, и капля пота противного скатывается по виску. Нервное напряжение заставляет сжать пистолет в руке еще сильнее. — Сколько у нас еще времени? — Все время этого мира, Минсок, — ухмыляется Кенсу ему через плечо. И добавляет, насмешливо приподнимая бровь: — Или пока твоя милая сестричка не загнется окончательно. Хотя откуда мне знать, что это не так? Уверен, если она пахнет так же вкусно, как ты тогда... Раздавшийся выстрел заставляет старую лампу несколько раз мигнуть. Кенсу чуть тормозит, успевая поставить ногу на паркет. Разворачивается на каблуках и распахивает недовольно пиджак. На груди, что обтянута белоснежной рубашкой, расцветает яркое пятно. — Думаю, это должно значить «Не вздумай ее трогать». — Он щурится и качается головой. — Твоя игрушка испортила мою рубашку. — Мы с моей игрушкой говорим тебе «Да», — твердо отвечает Минсок. Кенсу улыбается довольно, забывая совершенно обо всем. А потом неспешно ближе подходит, весь светясь от предвкушения. Только вот теперь Минсок уверен, что после его ответа спектакль только начинается. Ему очень хочется верить, что его история не станет трагедией.