Вернись ко мне

На полпути к Чертогам Мандоса Арафинвэ начал жалеть, что не рассказал Эарвен о предстоящем возвращении Финдарато. Мало кто заметил бы, глядя на короля, как грызет его тревога. Внешне он был собран, излучал силу и уверенность. Именно так вели себя в свое время отец и братья, и, хотя их давно уже не было в живых, Арафинвэ сохранил привычку держать лицо и в трудную минуту не показывать слабостей. Тот самый Арафинвэ, который часто смеялся невпопад, кусал пальцы от волнения и не умел скрывать, что у него на душе, сейчас казался невозмутимым под стать своим строгим одеждам и королевскому венцу. Но на самом деле он не находил себе места от тревоги. Приходилось ли когда-нибудь его великолепному отцу прятать смятение под внешним спокойствием? Всю дорогу сердце Арафинвэ учащенно колотилось, сколько он ни пытался его унять, живот неприятно крутило, и безостановочно дрожали руки. Надо было рассказать Эарвен. Но Эарвен гостила у брата в Альквалондэ, помогая будущему племяннику появиться на свет. Семья Эарвен жестоко пострадала в резне, столетия тому назад опустошившей Гавань, и только недавно оправилась после трагедии настолько, чтобы подумать о ребенке. Отпустив вестника Намо, Арафинвэ провел бессонную ночь, меряя шагами спальню и горько жалея о том, что рядом нет жены, но так и не собрался с духом позвать ее из Альквалондэ и наутро выехал один. *** Хотя Арафинвэ родился принцем и которую уже сотню лет занимал королевский трон, за долгие годы жизни он успел побывать в самых отдаленных уголках Амана. Ему случалось взбираться на высочайшие пики Таниквэтиль, спускаться в долины и ущелья на дальнем севере, гулять по освещенной фонарями набережной Альквалондэ, бродить по улицам таинственных и сумрачных селений, лежащих у самого порога Дверей Ночи. Но он никогда не бывал в Чертогах Мандоса. В Чертогах Мандоса не было места живым эльфам, а мысли о мертвых Арафинвэ решительно гнал прочь. Как он мог смириться с тем, что среди бесплотных теней погибших затерялись души его детей? Всего несколько столетий назад он обнимал сыновей, разговаривал с ними, — а после видел их только во сне, и, проснувшись среди ночи, тщетно пытался обнять пустоту призрачно-белыми в свете луны руками. Тогда он поднимался с постели, уходил в кабинет и снова мерил его шагами — все было лучше, чем понапрасну ронять слезы. Привычка расхаживать туда-сюда хоть как-то сочеталась с королевским достоинством. Повозка неумолимо приближалась к Чертогам. Оказавшись на вершине холма, Арафинвэ бросил взгляд вниз и увидел долину, утонувшую в тумане. Сердце заколотилось с удвоенной силой. Не сдержавшись, он начал кусать костяшки пальцев; потом сжал кулаки, чтобы скрыть волнение и не запачкать королевские одежды кровью. Сначала в туманном омуте угадывались лишь какие-то очертания, но вдруг завеса тумана расступилась, и перед Арафинвэ воздвиглись мраморные врата, которые словно простирались высоко в небо и уходили глубоко в землю. Он потряс головой, приводя себя в чувство. Бред. Это был просто бред. Арафинвэ причислял себя к нолдор, хотя и был нолдо лишь наполовину, и, как большинство его сородичей, верил, что в Арде все подчиняется логике и определенным законам. Уши наполнились низким гулом, какой бывает, когда после оглушительного шума наступает внезапная тишина. Звук словно пронизал Арафинвэ насквозь, окутал сердце и наполнил внутренности. Его слегка затошнило. Заболела голова — показалось, что вибрирующее жало звука проникло в самый мозг. Арафинвэ поморщился. Откуда ни возьмись повеяло холодом, потом потянуло сыростью, лежалым, взявшимся плесенью бельем и неуловимым запахом смерти. Вероятно, это и был вход в Чертоги? Арафинвэ призвал на помощь весь свой здравый смысл и многолетний опыт, страстно желая, чтобы отец или хотя бы братья могли помочь ему советом. Но Врата были заперты. В них нельзя было войти. Из них нельзя было выйти. Их нужно было претерпеть. Врата заполнили все поле зрения, от края до края; куда ни кинь взгляд — всюду были Врата. Он запрокинул голову, надеясь увидеть, где они заканчиваются, но Врата тянулись и выгибались над головой похожей на бесцветную радугу аркой. Они простирались вправо и влево, насколько хватало глаз. Сердце холодной иглой кольнул страх; по рукам побежали мурашки. Лошади в упряжке запрядали ушами и встали на дыбы. Низкий гул, почти на грани слышимости, усилился, загрохотал, как струи фонтана. Дальше нам нельзя! Крик прозвучал в плотном и тяжелом воздухе глухо, как на большой глубине, и Арафинвэ, придавленный внезапной тяжестью, скорчился, не в силах произнести ни звука. Лошади жалобно заржали, и туман закружился у их ног голодным зверем. Арафинвэ слепо потянулся вперед в поисках опоры, спасения; пальцы его кровоточили, и запах крови только сильнее дразнил хищный туман. Вдруг он коснулся чьей-то теплой руки. Большая ладонь сомкнулась, без труда уместив обе его руки в горсти, и потянула за собой. Когда-то, еще ребенком, он прыгнул в море с причала Альквалондэ, на самую глубину — хотел удивить братьев, которые в это время ругались на берегу. Сапоги сразу же наполнились водой и потянули вниз, в груди заныло от нехватки воздуха. Потом за Арафинвэ нырнул Феанаро и схватил за запястье своей вечно горячей рукой. Он словно летел, невесомой пылинкой поднимался вверх, к свету, нарушая все законы природы. Сейчас его посетило то же самое чувство. Повозка с лошадьми и вездесущие врата вдруг пропали из виду, словно растворились в тумане, и он ощутил, что твердо стоит на земле, опираясь на теплую руку. Поразившись белизне этой руки, Арафинвэ поднял глаза и увидел перед собой Намо. С широких плеч Валы ниспадали простые серые одежды. Бледное лицо было ясным, но суровым. Синие глаза сияли как две искры среди клубящейся дымки; клочья тумана запутались в черных как вороново крыло волосах. Намо Мандос привлек Арафинвэ к себе и заключил в кольцо своих рук — как Феанаро в тот день у причала, когда огненной рукой поднял его на поверхность — и расстояние между ними сократилось само собой, хотя Арафинвэ мог бы поклясться, что никто из них не сделал ни шагу. Намо обнял Арафинвэ за плечи, и дрожь, которой он сам не замечал, исчезла. Все исчезло — и краски и звуки. Пропал страх. Только биение сердца, отдающееся в ушах, позволяло Арафинвэ отсчитывать секунды. Он попытался считать удары сердца, но память ему отказала: он досчитал до трех и сбился, пришлось начинать сначала. Что такое было это «сначала»? Что значило считать? Зачем нужны были числа и их последовательность? Постепенно его перестали занимать эти вопросы: удары сердца и ощущение невесомости успокаивали. — Я рад, что ты пришел. Он осознал, что стоит в комнате, и Намо к нему обращается. Комната чем-то неуловимо напоминала кабинет, хотя ни стола, ни книг, ни письменных приборов не было. Однако заметно было, что здесь обычно разговаривают, обсуждают дела. Арафинвэ с облегчением уронил руки и выдохнул. Он был привычен к спокойствию кабинета. — Я не мог не прийти, — услышал он свой ответ, хотя не ощутил ни движения губ, ни напряжения связок. — Ведь это мой сын. — Решение далось мне нелегко, Арафинвэ, — продолжил Намо. — Я хочу, чтобы ты знал об этом. Он первым из Изгнанников вернется домой. Он отдал жизнь, чтобы спасти друга, ради благой цели, и было решено, что настало время дать ему вторую жизнь. Иные из нас полагают, что он еще не готов к этому. Арафинвэ, за годы правления поднаторевший в дипломатии, уловил в речи Намо какую-то недосказанность, глубинное течение под спокойной поверхностью воды. Он бы вздрогнул, если бы мог, но не чувствовал собственного тела. Слова Намо скользнули по краю сознания и рассеялись, и неприятное ощущение пропало. Вала улыбнулся странной улыбкой, как будто нарисованной искусным художником. — Идем, — сказал он. — Мне потребуется твоя помощь. *** У дверей в чертог, где покоилось тело Финдарато, Арафинвэ внезапно охватило нехорошее предчувствие: что станет с сыном, когда он вернется? Авари, погибшие во Внешних Землях, часто откликались на зов Намо. Многие из них переродились и жили среди эльдар. Арафинвэ редко встречал их на улицах Тириона — они предпочитали селиться в глухих дебрях на дальнем севере и юге Амана и в окрестностях Альквалондэ — словно память о давней трагедии роднила их с жителями Гавани. Он вспомнил певучий голос Финдарато, его смеющиеся глаза. Неужели его прекрасный Финдарато станет таким же, как они? Кто знает, что ждет моего сына, промелькнуло у Арафинвэ. Авари всегда держались особняком, при встрече от них так и веяло холодом. Откуда бралась эта отчужденность — от того, что они никогда не видели света Древ? Или это были последствия перерождения? А что, если сыну лучше никогда не покидать Чертогов? При одной только мысли об этом заныло в груди. Когда Финдарато появился на свет, и Арафинвэ впервые взял новорожденного сына на руки, он посмотрел в его глаза, в которых отражалось ясное сияние Лаурелин, и подумал, что в нем заключена чудесная сила, которой нет равных. Смерть не должна была коснуться Финдарато, но судьба распорядилась иначе. Арафинвэ с радостью отдал бы за него жизнь. Он осознал это еще в тот день, когда они с Эарвен зачали Финдарато, хотя и подумать не мог, что в Благословенных Землях кого-то подстерегает опасность. Как бы то ни было, уберечь сына от смерти он не сумел. Рядом появился Намо. У Арафинвэ было смутное ощущение, что они стоят в зале — справа и слева словно бы протянулись невидимые глазу стены. Было ощущение бесконечности, застывшего Времени. — Я вернул сюда тело Финдарато в том виде, в каком его застала смерть, — произнес Намо. — Как он… погиб? — дрогнувшим голосом спросил Арафинвэ. Как вышло, что в Валиноре нам выпала участь пережить смерть своих детей? Конечно, он узнал о гибели Финдарато в ту же минуту, когда это случилось. Эарвен тоже знала, но, как и Арафинвэ, хранила молчание. Смерть оказалась ударом, которого они не ждали, болезненным уколом шипа, притаившегося на стебле драгоценной розы. Это было все равно, что лишиться частицы самого себя. Арафинвэ почувствовал смерть сына безошибочно, как в свое время ощутил его рождение. Когда-то у него в груди поселилось небольшое солнце, а потом оно в одночасье погасло, и что-то темное зашевелилось внутри, мешая дышать. Горе тогда уложило его в постель на неделю. Он затворился в комнате, закрыл окна и ни слова не сказал даже любимой Эарвен. Намо снова ограничился намеком. — Твой сын погиб жестокой смертью, — коротко ответил он. — Если не хочешь этого видеть, дождись, пока я его исцелю. Не видеть… это было бы счастьем. Как хорошо было иногда оставаться в неведении. Нолофинвэ никогда не рассказывал, как погиб отец. Подробности приходилось узнавать по крупице из оброненных намеков и обрывков разговоров. Но первое время Арафинвэ тешил себя надеждой, что отец умер легко. Без страха и боли. Быстрой и милосердной смертью. Как же горячо он молил о Финдарато! Я не хочу ему страха и боли. Пусть он погибнет в битве от удара меча или упадет с лошади и насмерть разобьет себе голову. Не надо подвигов и страданий. Пусть лучше смерть будет нелепой, но быстрой, и он узнает о ней только в минуту, когда душа расстается с телом. Не надо петь хвалебные песни. Я только хочу, чтобы ему не было страшно и больно. Прошу тебя. Арафинвэ знал, что надежду сохранить легко — достаточно и дальше оставаться в неведении. Но знал и о том, что память о смерти — какой бы она ни была — останется с Финдарато навечно. Он покачал головой, сдерживая слезы, и шагнул вперед — пол, словно повинуясь его воле, сдвинулся. — Нет. Я должен знать. Я хочу видеть, как он исцелится. *** Они очутились в комнате, где не было ни стен, ни пола, ни потолка — внутри пространства, ограниченного только волей Намо. Посреди комнаты лежало нечто, обернутое саваном, формой и очертаниями напоминавшее тело его сына. Арафинвэ через силу вгляделся, пытаясь найти хоть какие-то видимые признаки смерти: поискал пятна крови на белом, пряди спутанных волос, мертвую кисть с бледными пальцами, случайно выскользнувшую из-под покрывала. Не найдя ничего, он с облегчением выдохнул. Но прежний страх тут же вернулся. Арафинвэ предпочел бы сразу узнать худшее. Скорее же. Если пути назад нет — а его нет — то пусть все случится скорее. Пол, которого они не видели, но в существовании которого Арафинвэ не сомневался — ведь не могли же они парить в воздухе? (Феанаро, по словам отца, в детстве пробовал и поплатился за это сломанной рукой) — задвигался и поднес их к телу, укрытому покрывалом. Мой сын… Арафинвэ не ощущал его присутствия, только безликий холод, как от пресной студеной воды. Белые руки Намо взялись за край савана в изголовье. Вала медленно потянул покрывало вниз, и пядь за пядью открылись золотые волосы Финдарато, сомкнутые веки, точеные губы, его тело — красиво развернутые плечи, грудь, узкие бедра, длинные ноги. Но тело его было изувечено: кое-где не хватало кусков плоти. Один бок был словно выгрызен зверем, хотя уже не кровоточил. В бескровной зияющей ране были видны внутренности, уложенные обратно. Арафинвэ быстро отвел глаза, не успев понять что за орган он разглядывает. На ногах были глубокие борозды, кожа на запястьях изорвана в клочья. Жилы на шее прокушены. На плечо Арафинвэ опустилась теплая рука, и он только сейчас заметил, что плачет. — Твой сын уже не чувствует боли. Я исцелю его тело, а ты поможешь исцелить душу. — Я не смогу, — прошептал Арафинвэ и коснулся бескровных пальцев Финдарато. Они оказалась обжигающе холодными. Арафинвэ отдернул руку, и ощущение холода тут же пропало, словно его и не было. Намо оставил его и приблизился к Финдарато. Он прошептал что-то на жутком языке, скрежещущим как лезвие ножа по точильному камню. От этого скрежета Арафинвэ замутило, и он зажал уши руками. Намо склонился над искалеченной шеей и начал по очереди погружать пальцы в раны, оставленные клыками; когда он вынимал палец, за ним патокой тянулись обрывки плоти, а после медленно стекали обратно, и рана бесследно зарастала. Он опустил пальцы в длинные борозды на ногах, и провел по ним сверху донизу. Губы Намо шевелились, но, к счастью, Арафинвэ не различал ни звука. Вала быстрыми касаниями исцелил изуродованные запястья и перешел к зияющей дыре на боку. Он взялся за края раны и стянул их, пряча красноватые влажно поблескивающие внутренности. Арафинвэ чуть не застонал: ему показалось, что он чувствует боль вместо сына. Наконец, края сошлись, и заросла и эта рана. Намо вынул из складок серой мантии короткий, грубо сработанный кинжал и провел лезвием по большому пальцу на руке. В порезе выступила кровь и яркими бусинами закапала на пол. Туман, клубившийся у их ног, жадно впитал ее и завихрился в болезненном восторге. Намо положил кровоточащий палец в рот и глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду, а потом прижался губами к бледным губам Финдарато. Сначала на щеках мертвого проступил румянец, потом порозовели губы и кончики ушей, забились под током крови жилы на шее. Намо сделал мощный выдох, и грудь Финдарато приподнялась — Арафинвэ видел, как дернулась кожа чуть левее грудины от первого удара сердца. Постепенно все тело окрасилось живыми красками, слегка порозовели ногти. Дернулась нога — как когда-то в утробе матери. Дрогнули длинные темные ресницы, и глаза под веками задвигались, как бывает, когда спишь и видишь беспокойный сон. Сдерживая дрожь, Арафинвэ потянулся и снова взял сына за руку. Теперь она была теплой, как в прошлой жизни, когда он только появился на свет, но Финдарато по-прежнему не открывал глаза и не приходил в сознание. Намо оторвался от его губ; следом потянулась ниточка кровавой слюны, и несколько капель упало на щеку Финдарато. Туман заволновался и потянулся к лицу ожившего эльфа, но Намо быстро вытер кровь рукавом. Свой рот он вытирать не стал, хотя губы и были красны от крови — к нему туман не отваживался приближаться. Когда в теле Финдарато возобновился ток крови, везде стали проступать синяки, до сих пор невидимые в обескровленном теле. Намо прикасался к каждому губами в пародии на поцелуй, а потом сплевывал кровь в бурлящий туман под ногами, и синяки пропадали. На бедре проступила целая россыпь иссиня-черных кровоподтеков, почти таких же страшных, как раны, и Намо надолго склонился над ними, а Финдарато задергался и застонал. Когда раны исчезли, Намо выпрямился и улыбнулся Арафинвэ жутковатой кровавой улыбкой. — Твой сын начинает вспоминать, что такое боль. Ладонь в руке Арафинвэ еле заметно сжалась и снова обмякла. Руки Финдарато шевельнулись, по лицу прошла дрожь — мышцы пришли в движение, словно перебирая все оттенки эмоций: от радости и горя до гнева и восторга. Один раз лицо исказилось в гримасе, которой Арафинвэ никогда не видел и тем более не ожидал увидеть у сына. — Теперь он вспомнил, что такое страдание, — все еще улыбаясь, отметил Намо. Глаза его сияли на бледном лице как драгоценные камни. Арафинвэ мечтал, чтобы все закончилось. Вдруг Финдарато выгнулся, стиснул кулаки, и беспомощно забился на постели. — Пожалуйста! — шепотом взмолился Арафинвэ. Но страдания скоро закончились, и им на смену пришло другое чувство. Арафинвэ дрожащими руками поднес ладонь сына к губам. *** Мне казалось, что отпустить детей будет невыносимо тяжко, что я почувствую себя предателем. Но все вышло иначе. Когда Арафинвэ ступил на берег Арамана, он понял, что дальше ему дороги нет. Откровение было внезапным: он брел, как во сне, не сознавая куда его несут ноги, и вдруг уперся в глухую стену. — Финдарато! — вырвалось у него против воли. Сын обернулся. Его красивое лицо в последние дни совсем выцвело от усталости, намокшие волосы были кое-как стянуты бечевкой в хвост. — Отец, сейчас не время. Нужно спешить. Я боюсь, что… — Я не пойду дальше, Финдарато. Подошли младшие сыновья и дочь — его золотоволосые дети, плоть от его плоти, но горячие, нетерпеливые, и в этом совсем не похожие на отца. Отряд шел дальше, не замедляя шага — измученные эльфы не замечали, что предводитель оставил свое место во главе колонны. — Пойдем со мной, — чуть слышно прошептал Арафинвэ. Финдарато шагнул к нему и коснулся щеки грязной, огрубевшей в походе ладонью. — Ты все равно однажды вернешься, так или иначе. Прошу тебя. Остановись, и тогда тебе не придется испытать… — Отец, ты заговариваешься, — мягко произнес Финдарато и окликнул через плечо. — Артанис, поищи ломтик коймаса, отец ослабел и его лихорадит… — Да выслушай же меня наконец! — непривычно резко оборвал его Арафинвэ. Финдарато опустил руку; четверо младших перестали рыться в заплечных мешках, и их шепот затих. — Я… знаю, о чем говорю. Манвэ, помоги мне переубедить сына, помоги вложить слова в его сердце, как умеет Феанаро. Не дай Финдарато отречься от меня и пойти за безумцем, который его предаст. Ведь я его отец! На глазах у Арафинвэ выступили слезы, и Финдарато, вспыхнув, быстро вытер их грязным рукавом. — Отец, ты не понимаешь. Мы идем… — Вы идете навстречу смерти. Все, кроме одного. Вы вернетесь ко мне. — Отец, не оставляй нас, — почти по-детски начал Финдарато, но тут же взял себя в руки. — Пожалуйста, подумай. Кто знает, что ждет тебя в Тирионе… — Пойдем со мной, Финдарато. Если ты решишься, братья и сестра послушают тебя. Прошу тебя. Не трать понапрасну свою жизнь. Глаза сына наполнились слезами; он вытер их, но скрыть полностью не сумел. Однако стыдиться было некого — они остались одни в холодной пустыне Арамана. Остальной отряд давно уже опередил их. Финдарато неожиданно обнял его. — Что ж, прощай, отец. Я люблю тебя. Арафинвэ закрыл глаза. Тепло объятий сына постепенно угасло, скрип сапог по замерзшей грязи затих, а он все ждал, не открывая глаз, и молил о словах, которых у него не было. Манве, помоги мне! Напрасно: Валар и вправду отреклись от Изгнанников. Когда он открыл глаза, дети уже скрылись из виду, и шум отряда стал совсем не слышен. Он еще долго стоял на берегу хмурого моря, не обращая внимания на злобствующий ветер, и шептал: «Ты вернешься ко мне», пока губы не онемели от холода; потом повторял это мысленно. Ледяной ветер унес его мысли на север, и сын, услышав их, вздрогнул, как будто знал, что они пророчат ему смерть. Ты вернешься ко мне. *** Намо сжалился над Арафинвэ и переместил их в комнату с обычными полом и стенами и с настоящей кроватью. Финдарато до сих пор не пришел в себя, только иногда бормотал сквозь сон то на родном языке, то на каких-то незнакомых наречиях, неприятных на слух и резавших Арафинвэ ухо. Руки его лежали поверх одеяла, которым укрыл его Намо, и пальцы все время вздрагивали — то перебирали струны арфы, то водили резцом по камню, то направляли коня, то словно пытались плести косы — и все это, не отрываясь от одеяла. К щекам вернулся здоровый румянец, но глаза были закрыты, только непрерывно двигались под сомкнутыми веками. — Он понемногу вспоминает себя прежнего, — объяснил Намо. Он подошел к столику в углу комнаты и поставил на него кувшин с водой и два хрустальных кубка. — Когда твой сын проснется, можешь дать ему немного воды. Если он захочет. Он легко провел пальцами по лицу Арафинвэ и исчез, пока гость приходил в себя от изумления — Арафинвэ не ожидал утешения от сурового Валы. Финдарато шевельнулся под одеялом и снова застонал, на этот раз не от боли — с ярких губ сорвалось имя — Амариэ! Покраснев, Арафинвэ отошел и налил себе воды в кубок. Он так и не узнал, взял ли Финдарато свою суженую в жены, когда прощался с ней в Тирионе. Расставшись с Финдарато, Амариэ вернулась к матери и с тех пор жила с ней у подножия Таниквэтиль. А в водовороте событий, которые захлестнули их в Альквалондэ, когда на отряд Арафинвэ обрушилась весть, что родичи-телери погибли от рук нолдор, и в хаосе, последовавшем вслед за этим, он не нашел времени присмотреться к сыну и заметить особенный свет в глазах — знак случившегося брака. Финдарато тоже тогда избегал его взгляда. Как ни горько признавать, это было к лучшему — в те дни им нечего было сказать друг другу. Дыхание Финдарато успокоилось. Арафинвэ поставил кубок на стол и вернулся к кровати. Следующие часы Финдарато крепко спал, глубоко и размеренно дыша, только веки иногда вздрагивали, выдавая воспоминания, которые по-прежнему роились в голове, но уже не отражались на спокойном лице. Сумрачный покой Чертогов накрыл Арафинвэ тяжелым теплым пологом, он закрыл глаза и стал понемногу задремывать… Вдруг Финдарато вскрикнул и забился на постели. Корчась, он скинул одеяло на пол и, пока Арафинвэ стряхивал сонное оцепенение, одна из ран на бедре раненого открылась, как будто заново раскроенная ударом бича; на белые простыни брызнула кровь. Арафинвэ наклонился и попробовал взять сына за руку, но Финдарато отшатнулся к изголовью кровати, мотая головой. На ногах снова проступили темные синяки — не такие ужасные, как раньше, но встревоженный Арафинвэ не обратил на это внимания. Финдарато вытянул руки со скрюченными пальцами, как будто удерживая перед собой что-то огромное и злое; на шее выступили капли крови, они быстро набухли и струями покатились вниз, скапливаясь на животе. Борьба окончательно вырвала Финдарато из сна, и он согнулся, захлебываясь криком и хватаясь за грудь, как будто потрясенный тем, что снова жив и дышит. — Нет! Нет! Нет! — повторял он. Не зная чем помочь, Арафинвэ обнял скорчившегося на кровати сына и прижал к груди, чувствуя, как отчаянно колотится его сердце, и какими холодными стали опять руки. Он гладил закаменевшую спину и что-то шептал, как в те давние времена, когда сын был еще ребенком и просыпался по ночам, увидев страшный сон. — Отец? — задыхаясь, выдавил Финдарато. — Откуда ты?.. — Тихо, тихо, сын мой. Все кончилось. Теперь ты дома. — Но ведь ты… ты вернулся обратно, в Валинор. Он еще не вспомнил. Он не знает, что умер, догадался Арафинвэ, и по его щекам покатились слезы. Когда он обнял сына, то понял, что уже не чаял увидеть его живым. Разве не следует благодарить судьбу за такое счастье? Финдарато, плохо сознавая что происходит, попытался освободиться, но он был еще слишком слаб и скоро сдался. Арафинвэ мягко уложил все еще трясущегося, как в лихорадке, сына обратно, укрыл его и поправил смявшуюся постель. Финдарато начал ощупывать дрожащими руками шею, грудь и плечи; надолго задержал ладонь на боку, где еще недавно не хватало огромного куска плоти — от недавних метаний там опять открылась небольшая рана, и пальцы стали скользкими от крови. Он с трудом поднес их к лицу и долго смотрел на окровавленные пальцы при слабом серебристом сиянии, исходившем от стен и заменявшем здесь лампы, а потом уронил руку на грудь. — Отец, — прошептал он; пальцы бессильно дрогнули. Арафинвэ взял его за руку, и Финдарато с благодарностью сжал его ладонь. На глазах у него выступили слезы, но Арафинвэ промолчал, понимая, что сын хочет что-то сказать. — Отец… я умер? — наконец еле слышно выговорил он и разрыдался. *** Намо объяснил, что так случается иногда с ожившими эльдар — вместе с жизнью к ним возвращаются прежние раны. — Бывает, они приходят в себя, а смерть еще стоит у них в глазах. Их ранит сама память о смерти. Иногда возродившиеся авари даже годы спустя просыпаются со следами истязаний на теле, как будто до них опять дотянулась рука Черного Врага. Ирмо затворился с Финдарато в соседней комнате, чтобы осмотреть его, а Намо остался поговорить с Арафинвэ. Он держал руки Арафинвэ в своих и, хотя большие ладони Валы были гладкими и теплыми, в них чудился какой-то скрытый холод, и от этого становилось слегка не по себе. Вдобавок возвратился туман и снова заклубился у них под ногами. Финдарато медленно набирался сил. Спустя некоторое время он окреп достаточно, чтобы позволить себе небольшие прогулки. Они гуляли в диковинных садах Мандоса среди деревьев, увитых пепельно-серыми лозами, мертвыми на вид, но тугими и переполненной соками, если коснуться их рукой. Роскошные белые розы качались им вслед, склоняя свои тяжелые чашечки. Один раз Финдарато потянулся к розе и зашипел, уколов палец о невидимый шип, и по бледным лепесткам слезинкой пробежала капля крови. Птицы здесь не пели, только иногда шелестели листья под слабым дуновением ветра, но чаще всего сады спали в неподвижной тишине. Несколько раз Арафинвэ видел больших бабочек с черными, без единого пятнышка крыльями — он никогда не встречал таких раньше, хотя немало путешествовал. Во время одной из прогулок пролетевшая мимо бабочка коснулась его щеки крылом, и Арафинвэ вздрогнул — крылья оказались тяжелыми и неприятно гладкими, а не бархатистыми, как обычно. Но Финдарато, несмотря на его предостережение, охотно подставил черной бабочке ладонь. — Напрасно ты их сторонишься, отец. Они такие же дети Йаванны, и в них нет зла, хотя они и живут возле Чертогов Мертвых. Они утешают души погибших эльфов, которые ждут своего часа в Мандосе. Бабочка спорхнула с ладони и унеслась в бесцветное безоблачное небо. — Мне встречались твари в обличии эльфов, у которых в жилах текла горячая кровь, а душа была чернее крыльев этих бабочек. Золотые волосы, голубые глаза и посвежевшее лицо Финдарато казались совершенно неуместными в унылых сумрачных садах Мандоса. Но он был все еще слаб, и вскоре ему пришлось опереться на руку отца, а когда он начал спотыкаться, Арафинвэ настоял, чтобы они отдохнули в беседке, увитой пышными белыми розами. По лицу Финдарато снова разлилась пепельная бледность под стать обступившим их сероствольным деревьям. Арафинвэ по совету Намо все время носил с собой флягу с водой, подслащенной медом. Он попробовал напоить сына, но Финдарато, с трудом подняв дрожащую руку, забрал у него флягу. — Не надо, отец, я сам. После воды ему стало лучше: бледность немного ушла. Некоторое время они просто сидели, и Арафинвэ держал руку Финдарато в своей, переплетя пальцы — в последний раз он позволял себе такую ласку, когда сын был еще совсем ребенком (потом родился Ородрет, Финдарато почувствовал себя взрослым старшим братом, и Арафинвэ весь ушел в заботу о младших детях, а опомнился только на празднике в честь совершеннолетия Финдарато, когда стало уже поздно обращаться с ним, как с ребенком). Но сейчас Арафинвэ держал сына за руку и не знал, что сказать — тот самый Арафинвэ, которого в детстве учили не шуметь во время праздников, а Эарвен поддразнивала за болтовню в постели — не мог ни слова сказать старшему и, если уж быть совсем честным, любимому сыну. Финдарато пошевелился и положил голову ему на плечо. — Что бы ты подумал, — тихо начал он, — если бы целительница, которая помогала матери в родах, сказала: «Арафинвэ, посмотри: вот твой сын появился на свет, и однажды ты увидишь своими глазами, как он родится снова». Волосы Финдарато скользнули по шее Арафинвэ, и он ощутил теплое дыхание у себя на плече. Что бы я подумал после таких слов? Арафинвэ совершенно ясно помнил рождение Финдарато — братья как-то признались, что не смогли бы так подробно описать, как появились на свет их дети, но Арафинвэ помнил все: руку Эарвен, стиснувшую его ладонь, мокрые пряди волос, прилипшие к ее лбу и шее, и последние, самые трудные минуты, когда дело уже шло к концу; в ушах до сих пор стояли крики жены и собственный, ободряющий ее, голос; помнил, как зазвучал тонкий голосок ребенка, впервые пробующего свои легкие, и как Эарвен в первый раз взяла сына на руки. Все плакали от радости, а Финдарато молчал, пугая своим спокойствием целительницу. Немного подержав сына, Эарвен поцеловала его в лоб и сказала: «Пора познакомиться с отцом, дитя мое», и, подняв заплаканное лицо, добавила: «Возьми его, любимый». Что бы я сделал, если бы знал? Десять маленьких пальцев на руках и ногах, завитки светлых волос на макушке, и любопытный взгляд больших голубых глаз. Он так удобно поместился на руках, как будто Арафинвэ наконец обрел то, чего ему не хватало всю жизнь, и сейчас, в садах Мандоса, он так же остро ощутил пустоту, которую заполнял сын, как в тот день, когда узнал о его смерти. Он обнял Финдарато, и пустота исчезла. — Я бы согласился на что угодно, лишь бы этого не было. Если надо, мы бы бежали на край земли, к Внешнему Морю, — прошептал Арафинвэ. Финдарато сжал его руку. — Но ты ведь знаешь отец, — то, что мне пришлось сделать, потянуло за собой цепочку событий, которые помогут победить Моринготто. Ты отказался бы от этого? Ради меня? Серые стволы деревьев начали расплываться, и Арафинвэ прикрыл глаза. — Ты говоришь, что умер бы еще раз? — Еще тысячу раз, — тем же твердым голосом, каким сотни лет назад отвечал на берегу Арамана, произнес Финдарато. — Ради того, чтобы вернуть надежду Средиземью, я смогу снова пережить мучения, после которых наступает смерть. — Твердый голос вдруг задрожал и сорвался. — Разве ты не позволил бы мне этого? Арафинвэ снова вызвал в памяти тот день, когда держал на руках новорожденного сына, залитого струящимся из окна сиянием Лаурелин. Золотое Древо в самом расцвете… до сих пор, глядя Финдарато в глаза, он вспоминал этот свет и своего чудесного сына, лежащего у него на руках. Ты для меня важнее всего. Важнее целого мира. — Но ведь ты Король, — тихо сказал Финдарато. Арафинвэ вздрогнул, вдруг вспомнив яркие безумные глаза сыновей Феанаро, повторяющих за отцом Клятву. — Отец, который жертвует сыновьями в угоду… — он помолчал. — Прежде, чем стать королем, я был твоим отцом, Финдарато. — Наконец сказал он. — Я готов пожертвовать всем, чтобы спасти тебя. Финдарато молча обнял его слабыми руками, и они долго сидели среди дурманящего аромата роз в саду, над которым было не властно Время.