Ничего такого

Минсок заходит в квартиру, стягивает ботинки и устало закатывает глаза, потому что из ванной гремит имперский марш, который отчаянно и фальшиво выводит Чунмён. Минсок лениво думает, что от толп разъяренных соседей под дверью их спасает только его полицейское удостоверение: репутацию человека рассудительного, порядочного и вежливого он потерял, когда решил жить вместе с Чунмёном. У Чунмёна вообще никакой репутации нет, совести нет, голоса – нет. Но при всех своих недостатках он – бета и идеальный вариант для Минсока, которому нужно было разделить с кем-то арендную плату, но брать в соседи альфу он не хотел, а ни один омега к нему не переехал бы без метки на шее и кольца на пальце. За ненавязчивость, легкость в общении и чистоплотность Минсок прощает Чунмёну все, даже то, что почтенные пожилые омеги, целыми днями просиживающие на скамейках у подъезда, перестают с ними здороваться и ядовито шепчутся за спиной. Минсок заглядывает в ванную. Морщится от пара, мгновенно липнущего к коже, и густого, тяжелого запаха кокосовой пены. – Тум, тум, ту-дум, – тянет Чунмён, прикрыв глаза и покачивая головой. Ладонью он хлопает по воде в такт каждому слову, и хлопья пены летят во все стороны. Падают ему на нос, щеки и лоб. Минсок громко хмыкает. – О, – Чунмён распахивает глаза. – Ты вернулся наконец. Если хочешь в душ, то я сейчас. Пять минут, и все уберу. Он хватается за бортики и привстает, подтягиваясь. Садится ровно, и Минсок может видеть его влажно блестящие плечи и грудь. Обычно бледные, светлые совсем, но сейчас – порозовевшие от горячей воды. Чунмён улыбается и нарочито застенчиво подгребает к себе побольше пены. – Позже, – качает головой Минсок. – Полежи еще. Мне кажется, ты недостаточно проварился. Чунмён фыркает и смахивает пену с волос. Интересуется, сползая ниже и расслабленно откидывая голову: – Как сегодня? – Все спокойно, – пожимает плечами Минсок. – Патрулировали соседний район. – С Бэкхёном? – Ага. И с Сехуном. Чунмён приподнимает брови и наклоняет голову к плечу. – Новенький, – поясняет Минсок. – Только после академии. – Симпатичный? Женат? – Чжинхван из диспетчерской сказал, что симпатичный. Бэкхён выяснил, что женат. – Ты ему хоть пару слов-то сказал или состроил свое фирменное? – Мое какое?.. Чунмён вскидывает подбородок, хмурится и цедит сквозь зубы, слегка размыкая уголок рта: – «Смотреть по сторонам, телефон выключить, на работе – только работа», – и хочет добавить что-то еще, но не удерживает смешок и снова становится самим собой. – Вот так вот. Признайся, ты напугал его своим суровым лицом. – Я так и знал, что не нужно было тогда просить тебя занести документы. Ты раз всего меня на работе видел. Я не всегда такой… А новичкам сразу надо дать понять, что просто не будет, – Минсок сводит брови к переносице и едва шевелит губами. Чунмён смеется, и Минсок, спустя пару секунд, тоже усмехается, потому что это у него и правда – фирменное: хмурится, цедить сквозь зубы и учить, учить, учить. Он жалеет немного, что позволяет Чунмёну видеть себя таким. У Минсока принцип: на работе – работа, но домой ее тянуть не нужно. В светлую квартиру с большими окнами, к смешливому соседу с широко распахнутыми, внимательными глазами. Туда, где можно выдохнуть и пожаловаться на затекшую шею или болезненно напряженные плечи. Не на новое дело, не на звон наручников или звук, с которым впечатываешь в капот задержанного преступника. Не на всю ту мерзость, что приходит по ночам в кошмарах и кладет холодную руку на горло. Минсок подходит к ванне. Опирается на бортик там, куда Чунмён закинул свои голые ступни. Щекочет его пальцы, сморщенные и неприлично чувствительные. Запах кокоса становится резче, Чунмён смотрит из-под опущенных ресниц и поднимает одну ногу, пытаясь вытянуть ее, как в красивых фильмах, чтобы пена и капли воды стекали по щиколотке к икре, от колена – к бедру. Чунмён хочет спровоцировать, а Минсок – посмотреть, как далеко в своей провокации он зайдет. Но Чунмён, пытаясь разогнуть колено, вскрикивает и роняет ногу обратно в воду, окатив Минсока брызгами. Минсок отшатывается, утирая лицо ладонью. – Чертовы мышцы, – дуется Чунмён. – Я как деревянный. Болит теперь. – Потому что дома сидишь все время, – говорит Минсок и стягивает толстовку, швыряя ее в корзину для грязного белья. – Двигаешься мало. – Я люблю дома, – Чунмён жмурится довольно и дышит глубоко. Минсок окидывает его взглядом и улыбается. Выходит из ванной и в след ему раздается воодушевленное, громкое «тум-ту-дум». В кухне на плите – лапша, кофе остывает в турке: Чунмён готовит просто, но вкусно. Минсок ужинает, сидя за барной стойкой. Разминает шею, чувствует, как скованность покидает тело: привычка ждать удара уступает домашней расслабленности. Минсок тщательно моет грязную посуду, вытирает насухо. Уже почти ставит ее в шкаф, но спохватывается и снова споласкивает – Чунмён всегда ругается, что от полотенца остаются разводы. Минсоку это кажется несущественной мелочью, но если так он может отблагодарить Чунмёна за неявную, но ощутимую заботу – пусть. Не сложно. В гостиной Минсок устраивается на диване перед телевизором и долго переключает каналы. Голливудские боевики и сериалы про полицейских, похожие друг на друга до противного, – не то, чего бы ему хотелось видеть после рабочего дня. Он останавливает выбор на романтичной омежьей дораме, в которой главный красавчик неизбежно влюбляется в бедного и доброго героя. Шутки плоские, сюжетные повороты – глупые, но картинка приятная. Минсок откидывается на спинку и отключает мозги. В какой-то момент он начинает понимать происходящее на экране, но приходит Чунмён и приносит стойкий аромат кокосов. Садится рядом, прямо под боком. С влажных волос падают капли на мягкий воротник пижамной рубашки. Минсок морщит нос. Чунмён замечает и улыбается. Несколько раз ведет ладонью вдоль шеи в сторону Минсока, чтобы окутать его ароматом своего дурацкого геля. Блестит глазами, спрашивает без слов: «что, не нравится?». Минсок перехватывает его запястье, роняет Чунмёна на диван и утыкается носом ему в ключицы. Хочет сказать, что ему не нравится, но молчит. Потому что мягкий, податливый Чунмён не может не нравиться, даже если к нему прилагается плотный кокосовый шлейф, ни разу не романтичный. Минсок вообще сильных запахов не любит, но любит – целовать Чунмёна в грудь и ниже, задирая рубашку. Чувствовать, как призывно тот разводит ноги, упираясь острыми коленями в бока. Секс с Чунмёном, впервые случившийся давно, внезапно и неловко, стал чем-то вроде особой привилегии. Приятного дополнения к их соседству. Без обещаний. Без обязательств друг перед другом. Чистое желание. Все равно, что утолить голод, а потом – забыть. Чунмён стягивает с Минсока майку, обнимает за плечи. Минсок целует его долго, гладит везде – вдоль спины, по бедрам и ягодицам. Приподнимает, чтобы стянуть с него штаны и белье. Чунмён доверчиво ждет, пока Минсок сам разденется торопливо, найдет на полке под журнальным столом смазку, а потом вернется, чтобы подготовить Чунмёна. И Чунмён прикрывает глаза и раскрывается навстречу ласке. Минсоку нравится дразнить его, растягивать медленно, лениво. Это распаляет собственное желание, а отзывчивого Чунмёна – доводит до исступления. Он цепляется за Минсока и выдыхает с облегчением, когда тот входит в него, а потом – дышит через раз, в такт частым и глубоким толчкам. Минсок отстраняется и закидывает одну ногу Чунмёна себе на плечо, смаргивает пот и жадно следит за тем, как закусывает губы Чунмён, дрожит и цепляется за пальцы, которыми Минсок сжимает его бедро. Родинка над чунмёновым ртом блестит от слюны – Чунмён широко облизывает пересохшие губы. Минсок наклоняется, чтобы ее поцеловать, с силой прижимая колено Чунмёна к его же груди, и негибкий Чунмён стонет жалобно и протестующе. Стон его, протяжный, высокий, заставляет Минсока окончательно потерять самоконтроль. Не остается ни капли привычной рабочей сосредоточенности и отстраненности, Минсок отпускает себя, потому что – дома. Его рот наполняется слюной. Горькой, тягучей. И Минсок раньше, чем успевает подумать, ведет носом по ключицам Чунмёна, рычит. Чунмён думает за двоих – накрывает рукой шею, и метка Минсока приходится на пальцы и тыльную сторону ладони. Чунмён шипит и дергается, когда легкая боль расползается по коже, а вместе с ней – удовольствие. Особенно острое. Невозможное почти. Чунмён выгибается и кончает одновременно с последним жестким толчком Минсока. Минсок наваливается на него, и вот так вот – вместе – всегда мучительно сладко. – Ты поставил мне метку, – выравняв дыхание, жалуется Чунмён. Минсок заглядывает ему в лицо. Отводит влажную челку со лба. Пожимает плечами: – Ты ведь бета, она ничего для тебя не значит. – Ничего, – соглашается Чунмён. – Но мы ведь договорились, – машет перед носом рукой. – Что вот без этого. Что ты держишь свои клыки при себе. Мне заказы отвозить, с людьми встречаться, а ты еще и в ладонь… Фиг скроешь. Чунмён складывает пальцы в кулак, горестно вздыхает, отмечая, как приметно темнеет на светлой коже точка укуса. Прямо на безымянном пальце. – Тупо как вышло, – шипит Чунмён и пихает Минсока в плечо. Откидывается на диванную подушку. Поправляет ее, удобнее устраиваясь. Дуется, ерзает под Минсоком, намекая ему, что пора бы вытащить член из задницы. Минсок целует его в подбородок. – Прости. Я больше не буду. – Больше и не надо, – поджимает губы Чунмён. – Прости, – повторяет Минсок. Гладит покрытые испариной бедра Чунмёна. С внутренней стороны, потому что Чунмёну нравится так. Нравятся поцелуи. Не в губы, но в ноги, живот, плечи – куда придется. Минсок трется щекой о его колено, улыбается лукаво. Ведет бедрами. – Только не снова, – качает головой Чунмён. – Нет. Больше не хочу. – Хочешь. – Нет, – Чунмён прикрывает лицо ладонью. – Если ты так упрямишься и смущаешься, то лучше прячь что-нибудь другое. То, что выдает тебя с головой. – Заткнись. Чунмён пытается свести колени, но Минсок усмехается и не дает. Опускается, чтобы кожей к коже, касается губами его груди. Чувствует, как дыхание у Чунмёна становится чаще, а сердце – стучит быстрее. – Почему кокос? – спрашивает Минсок, обжигая дыханием. – Нравится, – Чунмён зарывается пальцами в волосы на минсоковом затылке. – А так нравится? – Минсок задевает губами сосок. – Да… Знаешь, – Чунмён сползает с подушки ниже и откидывает голову, подставляя шею. – У меня ведь нет своего запаха. И я еще в школе подумал, что если буду всегда пользоваться одним и тем же ароматом всю жизнь, то обрету свой цвет. Отличительный знак. Вот ты… Я в тайне надеюсь, что ты запомнишь. Такая ассоциация, знаешь. Рефлекс. Реакция. Как на всех этих везучих омег… Может, у тебя начнет вставать на кокосы в супермаркете. – Не смешная шутка. – Как и вот это вот, – Чунмён снова сует Минсоку меченную руку. – Не смешно. Минсок не отвечает на упрек. Целует его пальцы. – Я компенсирую, – обещает, влажно касаясь языком запястья. – Сразу бы так, – светлеет Чунмён и обнимает его ногами.

***

Минсок приезжает в участок рано утром. Меняет спортивный костюм на форму, покупает холодный кофе в автомате. Бэкхён машет ему рукой от диспетчерской, но не подходит – караулит Чжинхвана. Чжинхван выходит через несколько минут, только после того, как передает пост. Потирает глаза и ерошит волосы, отмахивается от любезностей и шуточек Бэкхёна. После двенадцатичасовой смены они все такие – одинаково усталые, натянутые струной. Даже если смена выдается легкой (у них свои меры, и легкими они называют те, после которых не тянет тут же сдать жетон, завыть и отправить все к дьяволу), каждый работает на пределе, потому что иначе – никак. Нельзя отразить или предупредить удар, если не готов к нему. Если не ждешь. Бэкхён протягивает Чжинхвану что-то, чего Минсок не может разглядеть. Наверное, очередной пустяковый подарок, знак внимания, но в этот раз Чжинхван, всегда гордо отталкивающий ладонь, берет то, что предлагают, и засовывает в рот. Заметив Минсока на другом конце коридора, улыбается ему и сворачивает к служебным помещениям. – Жвачка? Серьезно? – спрашивает Минсок, когда Бэкхён бодро подтягивается к автомату. – Ты подарил ему жвачку? – А что такого? – Бэкхён пожимает плечами. – Конфеты он не любит. От билетов в кино отказывается. К себе не приглашает, ко мне – не едет. – Ты безнадежен. – А вот и нет. Я полон надежд на наше с Чжинхваном счастливое будущее. – В твоих радужных мечтах оно наверняка не простирается дальше кровати в бюджетном лав-отеле. – Не правда, – возмущается Бэкхён. – Конечно, далеко я не заглядываю, но просто кровать – скучно. – Не морочь Чжинхвану голову, если не… – Я же сказал, – Бэкхён отправляет в автомат горсть мелочи, – не только кровать. Знаешь, Минсок, ты становишься занудой. – Я беспокоюсь. Не хочу, чтобы возникли сложности. Чжинхван работает с нами, знает, когда мы встреваем в передряги, и каково ему будет отправлять на вызов машину, в которой сидишь ты? – Он достаточно профессионален, чтобы не смешивать личное и рабочее, и вообще… по крайней мере, он будет понимать, на что идет, если решится встречаться со мной. – Удобно, правда? И чертовски эгоистично. – Кто бы говорил, – раздраженно дергает плечом Бэкхён. – Сам-то потрахиваешь бету, привязываешь его к себе, не давая ни обещаний, ни возможности уйти. А если что-то случится, то что оставишь ему после себя? «Мы были просто друзьями» и неоплаченный счет за квартиру? – Только не надо приплетать сюда Чунмёна. Мы сами так решили, и не смей… – Это ты решил, – спокойно говорит Бэкхён, а потом примиряюще хлопает Минсока по плечу. – Но я знаю, что сейчас ты попросишь меня заткнуться, поэтому давай забудем. Ненавижу заступать на дежурство в расстроенных чувствах. Мир? – Мир, – Минсок отправляет пустую банку в мусорное ведро. – О! – радостно восклицает Бэкхён. – Наш малыш. Сехун, опаздываешь! Сехун, кивнув, пробегает мимо них к раздевалке и вылетает оттуда через минуту, суетливо поправляя воротник рубашки. Сегодня его третья смена, и он полон энтузиазма. Минсок знает, что энтузиазм пройдет. Через неделю, месяц или год. Однажды Сехун проснется и поймет, что не хочет идти на работу, возвращаться в выматывающую рутину, временами превращающуюся в ад. Но встанет и пойдет. Потому что надо. Потому что больше – некому. – Спокойного дня, – желает Чжинхван, дожидавшийся их на парковке. Он садится в свою синюю киа, Минсок, Сехун и Бэкхён – в патрульную машину. Выезжают с парковки друг за другом, но Чжинхван едет домой, и Минсок завидует ему. Хмурится, тут же душит в себе минутную слабость и крепче перехватывает руль. Может быть, сегодняшний день действительно будет спокойным. В лучшее привыкаешь не верить – не с такой работой. Но осень дарит последний теплый день, а небо или вселенная, или кто-то бесконечно мудрее – легкую смену. Минсок ведет машину по выверенному, закрепленному за ними маршруту, вслушивается в треск рации и шутки Бэкхёна. Внимательно следит за дорогой и тем, что происходит вокруг. Жалеет немного, что не может заглянуть в дома через стены. Увидеть чуть больше, помочь тем, кто не в силах попросить. К концу смены они задерживают хулигана, опрокинувшего уличный лоток. Сехун надевает наручники на своего первого задержанного, скрывая неуместную, горделивую улыбку. Бэкхён заявляет, что они должны это отметить, и из участка тащит всех в бар через дорогу. Там их знают, и официант проводит компанию-что-никогда-не-доставляет-проблем к столу в глубине зала. Сехун робко заказывает пиво, но Бэкхён перебивает его и просит виски, три стакана и много льда. Минсок ухмыляется. Он не хотел идти, но Сехун так светился, а Бэкхён – напомнил о том, какими были они. Как праздновали свое «боевое крещение». И Минсок согласился, потому что после настоящего крещения, под звуки выстрелов и хруст костей, Сехун изменится, чтобы навсегда уйти или навсегда – остаться. А сегодня у него праздник. Странный, не всем понятный, но все-таки праздник. Бэкхён забирает у официанта принесенную бутылку и разливает сам. Минсок делает первый глоток и позволяет себе расслабиться, откидывается в кресле и рассматривает крупные, белые цветы. Ваза, в которой они стоят, совсем простая: прозрачное стекло. Можно увидеть длинные, зеленые стебли. Минсок прищуривает глаза и единственные светлые пятна в полумраке бара – цветы и лицо Сехуна. Стакан за стаканом – Бэкхён только и делает, что доливает, – Минсок отпускает ушедший день. – Это из-за твоего отца, – вдруг говорит Бэкхён, покачивая наполовину пустую бутылку. – Из-за моего отца что? – Чунмён. – При чем тут… – Ты боишься, что если по-настоящему, то будет больно. Если оставишь кого-то, кому дал обещание, то окажешься виноватым. Ты ведь не простил его? – Чунмёна? – Не надо, – Бэкхён пытается наполнить свой стакан, проливает мимо и вытирает стол ладонью. – Ты знаешь. Отца. – Мне было десять, когда он погиб. Я злился на него, потому что был ребенком и не понимал. А теперь… Теперь уже нет, – Минсок отводит горлышко бутылки, не давая Бэкхёну долить и себе. – Но я не хочу, чтобы Чунмён или кто-нибудь другой пережил такое из-за меня. Это нормально. – Это эгоистично. – Ты дважды за день назвал меня эгоистом. Нарываешься. Бэкхён разводит руками. Минсок гремит кубиками льда в пустом стакане. Говорит уверенно и твердо: – С Чунмёном у нас все просто. Мы не держимся друг за друга, его это устраивает, и меня тоже. Не о чем говорить. – И ты не расстроишься, если его уведут? – насмешливо интересуется Бэкхён. – Чунмён достаточно мягкий и симпатичный, чтобы увлечь альфу. Внимательный и гибкий, чтобы понравиться омеге. – Он не гибкий, – возражает Минсок. – В смысле… не настолько гибкий. Бэкхён смеется. – Это единственный его недостаток? – Еще он ужасно поет, – бормочет Минсок. – И терпит тебя, твои заморочки и идиотскую неспособность взять на себя ответственность в отношениях, рядом с таким плюсом все минусы меркнут. – Ты мой друг или психотерапевт? – Я твой друг, но это не значит, что я не могу вправить тебе мозги, – Бэкхён залпом допивает виски и лезет обниматься. Минсок отпихивает его, но Бэкхён настойчив. Минсок сдается и позволяет ему оставить на своей щеке пьяный, мокрый поцелуй. – Ты меня обслюнявил, – жалуется он Бэкхёну. – Подставь вторую щеку. – Отвали. – Ты придурок. – А ты лезешь в мою личную жизнь с ненужными советами, – парирует Минсок. – И кто из нас глупее? – Это за твою утреннюю отповедь насчет Чжинхвана. Один-один. – В следующий раз столько пить не будем. И его с собой не возьмем, – Минсок кивает в сторону танцпола. Сехун после третьего стакана нашел в себе смелость выйти и станцевать, и теперь безуспешно отбивается от обступивших его омег. Он даже бормочет что-то о муже и детях и порывается достать бумажник, чтобы показать фотографии. – Пора спасать молодого и перспективного кадра, – Бэкхён решительно встает из-за стола, насмешливо салютует Минсоку и отправляется на помощь Сехуну. Официант подходит к столику. – Что-нибудь еще? – Нет, мы уже уходим, – Минсок протягивает ему карточку. Цепляется взглядом за цветы в вазе, назойливо притягивающие его внимание весь вечер. – Если только... – кивает на них и с неожиданным удовольствием следит за тем, как вытягивается лицо официанта в вежливом удивлении. Бэкхён вызывает такси. Две машины. В одну он усаживает Сехуна и залезает сам. – Доставлю его мужу в целости и сохранности, – уверяет он Минсока. – Посмотрю хоть, какому омеге он успел заделать двоих детей. А все-таки, – вздыхает Бэкхён прежде, чем закрыть дверь, – приятно, когда тебя кто-то ждет. Минсок кивает то ли отъезжающей машине, то ли самому себе.

***

Просыпается он на диване. Нашаривает телефон и смотрит на часы – нет и восьми. Впереди выходной, и можно отоспаться, но Минсок не позволяет себе выйти из режима. Что бы ни случилось накануне, он встает рано, просыпается в одно и то же время по въевшейся в кожу привычке. Голова не болит от выпитого, но во рту сухо. Освежившись под прохладным душем, Минсок идет на кухню. Поднимает крышку со сковородки и улыбается. Не разогревает отбивные, только счищает с них застывший жир, и ест так – холодными. Запивает крепким черным чаем. Бездумно выводит по поверхности стола узоры кончиками пальцев. Жмурится от заливающего кухню солнечного света. Чунмён заходит бесшумно, босиком по холодному полу, но Минсок чувствует его по запаху кокосов, поворачивается, открывая глаза, ловит за рубашку и притягивает к себе. Чунмён устраивается у него на коленях и ведет ладонью по щеке. – Ты колючий, – смеется и добавляет рассеянно: – Ждал тебя вчера и уснул. – Мы с Бэкхёном и Сехуном ходили в бар. – Тогда ясно, – тянет Чунмён и вздрагивает, когда Минсок ведет холодной ладонью по спине. – Ты поел? – Поел. – Не разогревал? – Не разогревал. Чунмён вздыхает, неуверенно отстраняется, когда Минсок подцепляет резинку штанов. Встает и берет его чашку, чтобы допить оставшийся чай. Морщится, потому что слишком терпко и несладко. Собирает грязную посуду и почти разворачивается к раковине, но замирает и спрашивает: – Что это? Чунмён смотрит на лежащие на одной из тумб цветы. Привядшие, со свернувшимися краями лепестков, несуразные и жалкие. Минсок теряется и бормочет: – Ну так. Просто. Случайно как-то. Чунмён аккуратно складывает посуду в мойку и подходит к цветам. Берет их в руки. Глубокая зелень темнеет в светлых пальцах. Минсоку становится неуютно. Отвратительное ощущение неправильности сковывает, словно он сделал что-то плохое, некрасивое. Но Чунмён улыбается, перебирая длинные стебли. – Может ну их? – предлагает Минсок. – Выбросить? – Нет, – Чунмён подрезает стебли кухонным ножом, достает из шкафа самую большую кружку, наполняет водой и ставит в нее цветы, прислонив их к стене. – Они немного отойдут и постоят еще. Минсок хмыкает недоверчиво, но не спорит. – А теперь брейся, переодевайся и пойдем, – командует Чунмён, отправляя в микроволновку отбивные. – Учти, я быстро поем и оденусь. Не хочу тебя ждать потом. – Мы куда-то собирались? – Компенсация, – Чунмён демонстрирует руку с меткой. – Ты обещал. – Обещал, – сдается Минсок. – Только что именно? – Ну, мне скоро заказы отвозить, поэтому хочу перчатки новые, чтобы спрятать это безобразие. А к перчаткам придется шапку и шарф, и может, мне что-нибудь еще приглянется… Сто лет в магазинах не был. – Только не магазины, – Минсок утыкается лбом в столешницу. – Давай, я дам тебе карту, и ты сам как-нибудь. – Не хочу «как-нибудь», – дуется Чунмён. – Хочу с тобой. Чтобы ты знал и помнил, за что платишь. Будет тебе уроком. – Ладно, – Минсок встает и обнимает Чунмёна со спины. – Как скажешь. Чунмён мгновенно сменяет гнев на милость, обмякает в сильных руках, а потом взвизгивает, когда Минсок трется щетинистой щекой о его щеку. Вырывается из объятий и хлопает ладонью по минсоковой груди. Минсок смеется и тянется за поцелуем, но Чунмён отпихивает его и отворачивается к пищащей микроволновке. Минсок, прежде чем уйти в ванную, все-таки целует Чунмёна в затылок и просит, сдерживая смех, не обижаться. Из дома они выходят в по-зимнему морозное утро. Минсок предлагает ехать на автобусе, но Чунмён хочет пройтись пешком. Уши у него быстро розовеют, а рука, которой он постоянно поправляет ремень сумки, краснеет. Минсок решает, что Чунмёну и правда нужны перчатки – не только спрятать ненужную ему метку, но и просто. Греться. В атриуме торгового центра светло и людно. Много стекла, яркие пятна витрин, мерный гул. Чунмён останавливается у открытого магазинчика с аксессуарами, просит продавца показать несколько пар перчаток. Меряет их одну за другой, аккуратно расправляя на узких ладонях. – Мне кажется, предыдущее были лучше, – задумчиво говорит он Минсоку, вытянув руки и придирчиво рассматривая их. – Честно говоря, я не вижу особой разницы. – Альфа, – беззлобно бросает Чунмён и стягивает перчатки. Кладет их на витрину. Гладит приятную кожу, мягкую подкладку. Отодвигает печатки в сторону и снимает с вешалки длинный, широкий шарф. Наматывает его на шею, смотрит на себя в зеркало. Вид у него такой серьезный, что Минсок не выдерживает, улыбается и натягивает Чунмёну шарф до самых глаз. Чунмён хлопает ресницами и наверняка улыбается в ответ, поправляет завернувшийся край и поворачивается боком. Косится в зеркало. Шумно и довольно выдыхает. – Я возьму его, – кивает продавцу. – И покажите вон ту шапку сразу. Черный вязаный шарф, черная шапка. Неярко, неброско, но Чунмёну удивительно идет. Продавец укладывает покупки в пакеты с фирменным логотипом, Минсок расплачивается и не жалеет ни одной воны, которую потратил на Чунмёна. Они заходят еще в несколько магазинов. Чунмён меряет свитера и заставляет Минсока тоже что-нибудь померить. Минсок соглашается, потому что не хочет спорить, но зеленый свитер, выбранный Чунмёном, сидит на нем отлично. – И выгодно подчеркивает твою фигуру, – лукаво замечает Чунмён, заглядывая в кабинку. Минсок покупает свитер. Чунмён радуется и не отказывается взять такой же для себя, только темно-синий. Хорошие, теплые свитера на грядущую зиму – чудесное вложение средств. Так Чунмён говорит Минсоку, энергично размахивая пакетами, и Минсок, усмехнувшись, щелкает его по носу. – Куда теперь? – Не знаю, – Чунмён садится на скамейку напротив магазина спортивных товаров. Длинные листья искусственной пальмы щекочут ему щеку. – Можем пообедать. Или в кино сходить. – Или и то и другое, – смеется Минсок. – Мне нравится ход твоих мыслей. Чунмён отправляется изучать афишу у эскалаторов, ведущих на верхний этаж – к кинотеатру. Минсок проверят почту, уткнувшись в телефон, а когда поднимает голову, то видит, как Чунмён разговаривает с каким-то высоким альфой. Улыбается этому высокому альфе, приподнимая уголки тонких губ, пряча смешинки. Качает головой. Возвращается к Минсоку, а альфа стоит и смотрит вслед. – Что он хотел? – Познакомиться, – равнодушно отвечает Чунмён и вытягивает из пакета край шарфа. Перебирает его, сминает в пальцах. – И часто с тобой вот так знакомятся? – Нет. Обычно просто так никто не подходит, но вот заказчики… Иногда пытаются вместе с эскизами выпросить и мой номер. Конечно, ко мне не так часто пристают, как к Кёнсу или Чонде, но… Бывает, – Чунмён пожимает плечами. – И как ты их отшиваешь? – Сами отшиваются, когда я рассказываю, что живу с альфой, у которого нет жалости, но есть табельное. Ничего, что я так тебя использую? – Да нет. Нормально, – Минсок отцепляет пальцы Чунмёна от шарфа, засовывая его в пакет. – Но разве ни один из твоих заказчиков тебе не приглянулся ни разу? – Не настолько, чтобы захотеть продолжить знакомство. – Но если вдруг тебе кто-то понравится, то… ты же не откажешься. Ну, из-за меня? В смысле, я не буду против, ты же знаешь. – Я знаю, – Чунмён улыбается так нежно, так понимающе, что Минсоку становится тошно. Он сам не может объяснить отчего, но в горле встает ком. Приходится сглотнуть и неловко потереть шею, чтобы противное ощущение отпустило. Больше они к этой теме не возвращаются. Чунмён рассказывает, что выбрал «офигенный-супер-крутой фильм, начало сеанса через час, а пообедать можно в отличном ресторанчике на фудкорте». Минсок послушно идет за ним. Добираются домой они к вечеру. Чунмён устало сваливает покупки в угол прихожей. Ни в одном пакете нет перчаток – главной причины их культурно-развлекательного похода, – но Минсок ничего не говорит. Едва они стягивают верхнюю одежду и разуваются, он прижимает Чунмёна к стене и целует. Грубовато, с неожиданным для себя напором. Трется пахом о его бедро, ведет языком по шее. Чунмён охает, когда хватка Минсока становится крепче, и обнимает его за шею, послушно выгибается, жмется ближе. В комнате Минсока прохладно, потому что окна открыты настежь, и Чунмён дрожит на простынях, обнаженный, а потом Минсок накрывает его собой, отогревает. Чувствует, как по телу расползается жар, а Чунмён – дрожит уже от предвкушения. Минсок хочет долго, много, не отпускает Чунмёна, даже когда тот хрипнет от стонов и простыни под ними неприятно влажнеют. У Минсока внутри огонь, до предела распаленное желание, глупость какая-то, а как унять это все, остановить, вырваться – он не знает. Он толкается в Чунмёна, гладит его бедра, губами трогает плечи, но сегодня ему мало. Чунмён сжимает его в себе, и Минсок, – не считая, в который раз, – кончает с коротким рыком. В голове – пустота. В ушах – шумит. И все равно – недостаточно. Чунмён мягко целует Минсока в лоб и встает, скривившись, – давно нетренированные мышцы ноют. Натягивает только джинсы, а остальную одежду собирает небрежным комком. – Мне было сегодня хорошо, – признается он Минсоку, стоя в дверях. – Может быть, немножечко, самую капельку слишком хорошо. Смеется хрипловато. Посылает Минсоку воздушный поцелуй, желает спокойной ночи и уходит в свою комнату. Минсоку остаются отголосок его смеха и липнущий к телу запах кокоса.

***

Бэкхён заставляет Сехуна играть в города. Сехун послушно соображает, чем ответить на «Париж», а Бэкхён тем временем отпускает сомнительные шуточки про все, что видит из окна. Минсок жалеет, что не может выставить его из машины и отсчитывает минуты до конца смены. Остается меньше двадцати, поэтому он держит себя в руках, а язык – за зубами. Бэкхён беспечно достает из бардачка пакетик разноцветного драже и трясет им. – Мне желтое, – просит Сехун, оживляясь. – Сначала слово. – Не могу придумать, – Сехун хмурится. – Ну, хён! – Нет слова, нет конфетки. Минсок, будешь? – Бэкхён протягивает Минсоку на раскрытой ладони тревожно-красное драже. В совпадения Минсок не верит, как и в лучшее, но одновременно с беззаботным бэкхёновым жестом загорается на рации алый индикатор, и Чжинхван привычно-твердым голосом, торопливо, но не сбиваясь и не глотая слова, посылает их машину по вызову. Круглосуточный магазин двумя кварталами выше. Двое в масках. Предположительно – ограбление. Могут быть заложники. Минсок слышал это десятки раз. Он давит на газ, плотно смыкает губы, ловит испуганный взгляд Сехуна в зеркале. Говорит ему одними глазами, что все в порядке. Что всегда страшно. Даже Бэкхёну, который вынимает из кобуры пистолет и улыбается криво, – страшно. Они на месте. Полминуты, чтобы оценить ситуацию. По дерганным движениям преступников, по их бессвязным выкрикам Минсок понимает, что они имеют дело с обдолбанными подростками. Он по опыту знает, что ничего хуже наркоманов с оружием в руках нет. От них всегда больше всего шума и больше проблем. Бэкхён идет первым, Минсок и Сехун прикрывают. Десять метров от двери до кассы. Случайные посетители – просто люди, которым просто не повезло – жмутся друг к другу и стеллажам, пригнувшись, накрыв головы руками. Минсок выдыхает с облегчением, когда никто не геройствует и не лезет под пули. Он не может уследить за всеми. В поле зрения – только группа и преступники. Под каждое их движение обострены и заточены чувства и мысли. Бэкхён требует от грабителей сдаться. Большинство, вопреки красочным сценам боевиков и сериалов, сдаются, оказываясь пойманными с поличным. Но подростки под кайфом мгновенно открывают огонь. Бессистемный и беспорядочный. Бэкхён движется между стеллажами, отвлекая внимание на себя. Стреляет в ответ. Минсоку приходится пригнуться и потерять Бэкхёна из виду. Сехун ползет параллельно с ним вдоль другого стеллажа. К кассе. – Сейчас! – кричит Бэкхён. Он ближе всех, ныряет за автомат с напитками. Сехун поднимается одновременно с Минсоком. Их трое, между ними дистанция, и преступники не успевают сориентироваться. Секундная заминка – и Бэкхён валит одного точным выстрелом. Второй вскрикивает пронзительно и перемахивает через стойку, укрывшись за ней. Сехун рвется вперед, и Минсок хочет его остановить, но раньше, чем он открывает рот, звучит еще один выстрел. Сехун падает. Так бывает. Преступник даже не целился, отстреливался наугад, но – попал. Это не судьба, не злой рок. Это просто есть. Просто случается. Минсок ныряет под стеллаж, бросает в кассу подвернувшейся под руку бутылкой. Падает на локоть, но только ругается сквозь зубы и швыряет следующую. Кидает их, заставляя грабителя сделать еще один выстрел. Последний. Есть ли у него дополнительный магазин – не имеет значения. Бэкхён быстрее. Он выволакивает грабителя из-за кассы и заламывает ему руки, выбив из них бесполезный пистолет. – Черт возьми, – Минсок поднимается, потирая локоть. Подходит к Сехуну, который тихо стонет, кусая губы, и помогает ему подняться. – Куда? – спрашивает Бэкхён, защелкивая на преступнике наручники. – В плечо, – отзывается Минсок, удерживая прислонившегося к полкам Сехуна. Подъезжают еще машины. Бэкхён уезжает с Сехуном в больницу. «Для моральной поддержки», – неловко шутит он, но у самого лицо бледное, и в глазах – ни тени смеха. Минсок возвращается в участок, чтобы написать отчет, чтобы переговорить со следователем, которому поручат дело. Чтобы сказать Чжинхвану, что с Бэкхёном все в порядке. Несколько раз телефон загорается со зловещим «тум-тум-тудум», но Минсок сбрасывает. Трет глаза. Кивает кому-то, кто оставляет на его столе чашку кофе. Звонит мужу Сехуна. Говорит правильные, успокаивающие слова. И ничего из этого не легче, чем стоять под пулями. Но все – сливается в одно. Сплошное. Темное. Привычное. Возвращается он поздно. Почти утром. Чунмён спит на кухне прямо за столом, опустив голову на сложенные руки. Под пальцами – телефон. – Ты чего тут? – Минсок гладит его по голове. Чунмён сонно хлопает глазами, медленно встает. Подходит к плите и возится с чайником. – Ничего, – бросает через плечо. – Просто не спалось, а потом как-то… сморило. – А звонил зачем? – Хотел узнать, что будешь на ужин. Ты очень долго сегодня. Что-то случилось? – Да. – И ты не расскажешь, – Чунмён вздыхает. – Не расскажу. Но все закончилось хорошо. Чунмён наливает две чашки чая. Протягивает одну Минсоку, но тот качает головой. Тогда Чунмён опирается о стол и пьет, глядя в темноту за окном, и не глядя – на Минсока. Минсок дожидается, пока он отставит в сторону пустую чашку, а потом подходит и обнимает. Устало прикрывает глаза, впервые думает о том, что Чунмён может оттолкнуть и его нельзя будет ни в чем упрекнуть, но Чунмён не отталкивает: обнимает в ответ, утыкаясь лбом Минсоку в плечо. Все знакомо. Все правильно. Минсок целует его за ухом, короткими касаниями спускается ниже, зарывается носом в воротник, и аромат кокоса – родной. И Чунмён – родной. Минсок делает то, чего ему сейчас хочется больше всего на свете. То, что должен был сделать давно: он метит Чунмёна. Кусает его в основание шеи, крепко удерживая за талию. Чунмён вздрагивает и потерянно смотрит Минсоку в глаза, когда тот отстраняется. – Я… – растерянно выталкивает из себя Чунмён. – Бета… Для меня это ничего… не значит. Ничего. Я… Минсок накрывает его губы ладонью: – Значит. Для тебя. Для меня. Правда... я такой трус. А Бэкхён сказал, что я еще и эгоист. Он чертовски прав. Я заставлял тебя быть моим, но боялся привязаться. И все равно привязался, сам не заметил как. Ты меня привязал, Ким Чунмён. Своим чувством юмора дурацким, душераздирающим пением, терпением безграничным – откуда только берется, – еще и кокосами этими… Теперь не могу представить, как это – без тебя. И не хочу, чтобы ты ушел. К альфе или к омеге. Чтобы просто ушел от меня – не хочу. Чунмён отводит его руку от своего лица. Смотрит внимательно, испытующе. – Ты не бросишь меня? – отчаянно спрашивает Минсок. Сводит брови к переносице и напряженно ждет ответа. – Не брошу, – Чунмён расцветает улыбкой. Нежной. Всепонимающей. Гладит лицо Минсока, стирает хмурость лба. Целует сомкнутыми губами в губы. Прижимается грудью к груди. – Не хочу тебя торопить, – говорит Минсок, поглаживая шею Чунмёна. – Но с моей работой… мне будет спокойнее, если мы распишемся как можно скорее. – Это предложение? – Да. – Ты не романтичный, – мурлычет Чунмён, когда Минсок пальцами обводит метку. – Я дарил тебе цветы. – Не считается. Где мое кольцо? – Вот твое кольцо, – Минсок ловит его руку и целует след укуса на безымянном пальце. – Я не буду, – потрясенно шепчет Чунмён, вырываясь из объятий. – Не буду. – Не будешь что? Эй, что? Минсок ловит Чунмёна в коридоре. – Я не буду реветь, – Чунмён размазывает слезы по щекам и кидается ему на шею. – Только не смотри. У меня нос сопливый. Минсок смеется и приваливается к стене. Хочет сказать: «мы теперь семья, как странно, правда?», но беззвучно ловит ртом воздух, потому что неожиданно и сразу понимает – они уже давно семья. И, кажется, Чунмён знал это гораздо раньше. Минсок обещает себе, что не заставит его пожалеть. Обещает ему, – мысленно и от всего сердца, – что будет возвращаться, пока Чунмён будет ждать. Гладит его по спине и говорит, улыбаясь: – Ты мне таким нравишься. Мягкий совсем, тихий, – скользит ладонями под футболку. – Из-за сопливого носа я тебя точно не разлюблю… Вообще – не разлюблю. И Чунмён, успокоившийся было и притихший в его руках, снова всхлипывает.