Морой

Эта история случилась со мной месяц назад, когда я учился на первом курсе барнаульского медицинского университета, в канун зимней сессии. Сам я родом из Тобольска, жизнь в общаге мне не импонировала, поэтому я снимал квартиру на окраине города. Друзьями на новом месте так и не обзавелся, никаких увлечений не имел, и мне только и оставалось, что ходить на лекции, а по вечерам сидеть на имиджбордах и катать в игры вроде третьего варкрафта. Так я проучился всю осень, и началась зимняя сессия. Я, желая сдать как можно больше предметов на «пять», корпел над учебниками дни и ночи, а потом ходил с заспанным видом. В день я спал часа два-три, не больше, и от того, чтобы не вырубиться прямо за учебниками меня спасали только кофе и сигареты. Я даже завел себе привычку во время своих ночных посиделок – каждый час выходить покурить на балкон. За ночь я расправлялся с полтора, а то и двумя пачками. Именно эти перекуры на балконе, наверное, и стали причиной всего, что случилось дальше. Стоит поподробнее описать наш дом. Обычная в меру обветшалая брежневка в форме буквы Г, причем мой балкон располагается на внутренней стороне, всего лишь через два окна от угла этой самой буквы Г. Ночь, снег крупными хлопьями падает с неба, я стою на балконе, выпуская облачка сигаретного дыма, и смотрю на окна в квартирах. Ни в одном из них не горит свет, лишь одинокий фонарь освещает козырек над подъездом. Напротив располагается частный сектор: ряды деревянных развалюх, заметенных снегом. Тьма обволакивает дома, и кажется, что за пределами твоей уютной квартирки нет ничего. По крайней мере, ничего человеческого. Лишь тьма, пустота, обволакивающая чернильно-черным мраком, но не решающаяся сделать последний бросок в этот островок света, приходящийся мне жилищем. Появляется какое-то приятное чувство, будто ты не какой-то там сыночка-корзиночка у мамы на шее, а студент, борющийся с невзгодами жизни, недосыпающий и питающийся опостылевшими макаронами из ларька по соседству, а по ночам осаждаемый порождениями тьмы. Я затушил окурок в наполненной водой бутылке минералки, и тут меня передернуло. Я заметил, что за мной кто-то наблюдает из четвертого от угла окна. Из тьмы квартиры на меня смотрел кто-то в надвинутом на глаза капюшоне, причем, как я не напрягал мое убитое компьютером зрение, лица я так и не разглядел. Но особо я значения не придал, мало ли, у кого бессонница, и вернулся к анатомическим атласам с их os tibia и os fibia, но на балкон в эту ночь больше не выходил. На следующую ночь все повторилось. Наблюдатель из четвертого окна был на своем месте, в капюшоне, прислонившись к стеклу. Я, не особо придав этому значения, открыл пачку сигарет и начал курить. Так я и простоял минут пять, изредка поглядывая на моего наблюдателя, который так ни разу не отошел от окна. И через час он там стоял, и через два часа. И какому психу нужно стоять часами и смотреть на меня? Впрочем, мне от этого придурка не было ни горячо, ни холодно. Смотрит себе и смотрит. Ближе не подбирается, снайперские винтовки не выставляет, по стенам не лазает, днем не появляется. Были даже розовые мысли, что некая юная привлекательная особа влюбилась в меня - небритого студента-медика с здоровенными синяками под глазами – и с замиранием сердца всю ночь наблюдает, как предмет ее обожания курит на балконе и сидит в окружении учебников и тетрадей с конспектами. Впрочем, из интереса я подметил некоторые закономерности наблюдателя. Появлялся он где-то в промежутке между полуночью и часом ночи, а исчезал ближе к шести. На первый перекур я обычно выходил в одиннадцать, тогда в этом окне еще горел свет, но кроме деревянного шкафа мне разглядеть ничего не удавалось. А на следующем перекуре наблюдатель уже стоял на своей вахте. Как-то раз я даже решился сходить в этот подъезд, прихватив с собой травматический револьвер. Из искомой квартиры, воняя потом, перегаром, дешевой примой и еще какой-то дрянью, вывалилась алкашка неопределенного возраста, необьятных форм, в рваной пропотевшей майке. Я только-только хотел с усмешкой на лице спросить, мол, чем же я так ей понравился, что она всю ночь на меня смотрит, глаз оторвать не может, как алкашка тут же переменилась в лице и захлопнула дверь. Причем ее пропитая морда выразила такую степень испуга, будто бы у меня нижняя челюсть в секунду превратилась в щупальца, а из груди вылез чужой. «Ничего не понимаю. Странно все это» - подумал я и походил по квартирам, позвонил жильцам. От них я и узнал, что в этой квартире живет многодетная семья. Одна бабка долго перемывала кости, что, мол, Света-то алкоголичка, детей алкоголиками воспитала. Жаловалась, что ночью часто кто-то звонит в дверь, гремит перилами и бегает по лестницам, сваливая все это на неких внуков упомянутой Светы-алкоголички. И какой-то черт дернул меня спросить, когда же начинаются шалости в подъезде. Бабка назвала временной промежуток, примерно совпадающий по времени с появлением моего наблюдателя. И тут мурашки пробежали у меня по спине. Что-то мне подсказывало, что это вовсе не внуки алкашки бегали по этажам и донимали соседей по подъезду. «Ну вот. Сессия, а тут какая-то чертовщина творится» - подумал я. Через три дня я нечеловеческими усилиями сдал последний экзамен. Теперь я спал сколько хотел, днями напролет сидел на бордах и наконец-то нашел время посмотреть новый сезон «Игры Престолов». С родителями я договорился, что на Новый Год я останусь здесь, а к ним приеду через два-три дня после его окончания. По правде сказать, мне просто хотелось провести этот день в одиночестве, сидя на бордах, слушая «Let it snow» Фрэнка Синатры, смотреть в окно и представлять себя титаном одиночества, философом и мыслителем, наблюдающим за муравьиной возней всех этих людей, запускающих салюты, собирающихся семьями, радующихся празднику. А затем, прослушав обращение президента, закурить сигарету и вернуться к бордам. А дома что? Приедут дяди и тети со своими отпрысками, пригласят Деда Мороза для мелких, будут смотреть многократно опостылевшую «Иронию Судьбы» и отдающие чем-то вакхическим новогодние шоу звезд эстрады, а меня оторвут от любимых борд и, что еще хуже, будут фотографировать. Кто-то нажрется и заснет мордой в оливье, кто-то оставит мелким подарки под елкой и, удостоверившись, что все они спят, будет до утра перемывать косточки другим членам семьи. А под утро отец на свой страх и риск будет всех их развозить по домам. На дворе стояло тридцатое число декабря, я возвращался домой рано вечером, и тут из окна дома на снег шлепнулась голова. Да-да, как в паршивых ужастиках, упала и чуть-чуть откатилась. Мои ноги стали дрожать, а в горле будто встал ком. На меня смотрела остекленевшими глазами та самая алкашка, которая неделю назад меня послала. Я набрал в полицию и, стараясь держать как можно более спокойный голос, сообщил, что на такой-то улице, в таком-то доме произошло убийство, а сам, достав револьвер, побежал в подъезд, выяснять, кто устроил это убийство. Джеймс Бонд, твою мать! Открыть дверь удалось с помощью полицейских. Внутри был ад. Кровавые подтеки обнаружились еще в прихожей, на кухне обнаружилось обезглавленное тело алкашки. Оно было все изрезано ножом, причем кое-какие порезы смахивали на иероглифы. В спальне валялся бритоголовый парень в спортивном костюме, белом, с двумя адидасовскими черными полосами на рукавах, с двумя багровыми пятнами на спине и на плече. Дверь в туалет оказалась заперта. Там и нашли убийцу – он сидел в ванной. От вида того, что там было, я остолбенел – кровавое месиво было на стенах, полу, раковине и унитазе, а в ванне валялись два торса. Убийца смотрел на меня глазами, полными страха. Я помню, как в младших классах одной девочке подсунули в портфель кучу живых тараканов. Она так же смотрела, не мигая, не пытаясь отвести взгляд, в котором будто застыл крик: «Не надо! Не хочу!». Такими же глазами смотрел алкаш куда-то в сторону, будто бы на кого-то в районе моего правого уха. Полицейские скрутили его и посадили в тарахтящий и фыркающий бобик. «Бытовуха. Этот мужик пил долго, а потом резко вышел из запоя и схватил белочку. Я и не такое видел» - сказал лейтенант полиции. Я пошел домой. Весь праздник меня не оставляло неприятное чувство, будто это не белочник устроил всю эту кровищу. Ну не мог один полудохлый мужик завалить трех сыновей – а они при жизни были теми еще бычарами-гопниками - и весящую раза в три больше жену, тем более успеть расчленить двоих из них – а все это минут за пять, не больше. Впрочем, время близилось к двенадцати, треды на имиджбордах шли к апогею, во дворе гремели салюты, в телевизоре президент произносил свою речь. Я посмотрел на окно квартиры алкашей. Наблюдателя не было видно. «Видно, все же это был кто-то тот мужик. Или один из его сыновей-гопников» - подумал я и продолжил свои посиделки. Но где то в три часа ночи я услышал, что кто-то тихонько скребется в дверь. Будто собака просится в дом. Мне отчего-то стало не по себе. Казалось бы, за стеной вовсю шумят соседи, во дворе горланят запоздавшие гуляки, а ощущение необъяснимой жути все глубже и глубже закрадывается в душу. Как тогда, во время перекуров на балконе, только… ближе. С этого дня каждую ночь я слышал стуки в подъезде, звонки в дверь и шарканья на моей лестничной площадке. Третьего числа, когда звонки в дверь стали особенно усердными и практически беспрерывными, я не выдержал. В семь был мой поезд, я хотел хоть немного выспаться. Бесконечное трещание звонка сводили меня с ума и вызывая нестерпимую головную боль. И я быстро открыл дверь и выпрыгнул в подъезд, размахивая револьвером и крича благим матом. Но на лестнице никого не было. Я крикнул: «Ну, давай иди сюда, заходи! Заходи, заходи – пристрелю паскуду!». Хотелось, чтобы это было сказано уверенным, твердым голосом, но получилось неуверенно, со срывом на фальцет. Звонки прекратились, но лучше бы этот неизвестный продолжал звонить и дальше, поскольку я тут же услышал три ритмичных стука в окно. Я с облегчением подумал, как же хорошо, что я все плотно занавесил. А утром я, злой и невыспавшийся, пошел на поезд. К родителям я съездил более-менее нормально. Исключая, что на меня повесили моего двоюродного брата, сказав: «Ване негде жить с женой, ребенком и тещей, пусть разместятся в твоей квартире, пока он работу в Барнауле не найдет». Попытки возразить с треском провалились, и я уже смирился с тем, что в моем уютном логове будут жить четыре человека. Зато стирать одежду и готовить еду будет кому. Ехали обратно в Барнаул в купе, а не плацкарте. Вообще, интересно: денег на квартиру у них нет, а на купе – сколько угодно. Двоюродный брат с семьей разместился в одном купе, а я – в соседнем. А дальше пошло странное – вся семья начала по-черному бухать, хотя, когда я звонил родителям, они уверяли, что двоюродный брат был убежденным трезвенником. Я надеялся, что двоюродный брат или его жена устроят пьяный дебош, и их ссадят с поезда в руки транспортной полиции вместе с дитем и тещей. Ночью я проснулся от странного ощущения. Я продрал заспанные глаза и увидел в окне нечто. Оно прислонилось к окну ладонями и непонятно, как и за что держалось. Его лицо было очень похоже на человеческое и одновременно имело с человеческим очень мало общего. Такое ощущение, что кто-то видел людей лишь в кино и сделал себе маску. Оно двигало, казалось, всеми лицевыми мышцами одновременно. Одна сторона рта улыбалась, другая была искажена в злобной гримасе, глаза вращались независимо друг от друга. Я даже приблизительно не смог бы определить, какого возраста было его лицо. Одето существо было в плащ с капюшоном – да, тем самым, который я заметил еще, когда курил на балконе – и красную олимпийку с надписью «Russia». Причем ни нечеловеческая мимика, ни сам факт нахождения человека – а человека ли - за окном поезда на ходу, а именно эта олимпийка полностью заняла мои мысли. Наверное, добавляли ситуации какой-то комичности, несерьезности. «Эй, фраер. Души есть? А если найду?» - пронеслось у меня в голове. Тут существо заметило меня. Оно открыло свой рот и обнажило пасть, полную острых зубов, вращающихся, как в мясорубке. Длинный, похожий на щупальце язык стал обшаривать стекло, ища, как бы пробраться внутрь. Я хотел закричать, перебудить всех, но не смог издать и звука. Все еще плохо осознавая, что происходит, я понял одно – надо бежать, неважно, куда. Я грохнулся с верхней полки, больно ударившись головой о столик. Я встал и принялся шарить по двери купе, ища замок. Язык существа неприятно скрипел, водя по стеклу. Наконец, мне удалось выбраться в общий коридор, но язык существа уже был там, напротив, и искал открытую форточку. Разум, поглощенный страхом, скомандовал мне бежать туда, где нет окон – в сортир поезда. Обычно в страшилках пишут «несся так, как никогда в жизни». В моем случае все было иначе. Ноги будто одеревенели, и мне казалось, что я тону в болоте при каждом шаге. По-моему, я никогда так медленно не бегал. Пару раз я падал – один, когда я уже попал в тамбур. Я полуползком перебрался в сортир, захлопнул за собой дверь и щелкнул замком. Тут я услышал, как хлопнули двери вагона – входные двери. «Сиди тихо, не двигайся, не дыши» - промелькнуло у меня в голове. Тут же стало ужасно першить в горле. Я сидел на загаженном полу сортира, дрожа, будто меня облили ледяной водой, не смея двигаться. За дверью послышались шаги, и кто-то дернул за ручку. Потом еще раз. «Револьвер! Где мой револьвер?!» - пронеслось у меня в голове. Но мое оружие осталось в сумке в купе. Так я и сидел в сортире, безоружный и беспомощный, и смотрел в какую-то точку на двери, чуть выше ручки. Я не слышал ничего – ни дыхания существа, ни клацанья его зубов, ничего – кроме мерного стука колес на стыках рельс и раз в пять секунд дергающейся дверной ручки. Я сидел на полу, прижавшись спиной к унитазу. Почему-то мысль помолиться не приходила. Не было мысли и о скорой смерти. Я просто ждал. Не знаю чего. Через некоторое время – может, минут десять, а может, четыре часа ручка перестала дергаться. Но я не решался выйти, пока из-за двери не послышался совсем обычный, грубый мужской голос: «Вылезай! Быстрее!». Я быстро вскочил с пола и открыл дверь. За окнами поезда виднелась какая-то станция, багровый рассвет стоял над снежными равнинами. «Бухать меньше надо» - проворчал старик, а я так и сидел на полу, но уже не сортира, а тамбура. «Это был сон, этого не может быть» - думал я. Потом я вернулся в свое купе и собрал свои одеяла, которые ночью раскидал. Но этой станции выходила мать с ребенком, до этого тихо ехавшая за нижней полке. Вроде бы ничего примечательного, совершенно обычные попутчики, но ее пятилетний сын напоследок выдал: «Мама, а ты тоже видела дядю в окне? Он напугал дядю с верхней полки». Мурашки вновь пробежали по всему моему телу. «Это правда, это был не сон. Я даже не свихнулся – это видел тот ребенок» - подумал я. Почему-то захотелось истерически захихикать. Теперь, находясь вновь в своей квартире, я понимаю, что это было за существо. Оно, подобно паразиту, питается жизненными силами людей. Не знаю, связано ли это с тем, что его жертвы становятся маргиналами. Похоже, питается оно по ночам, днем его не видно и не слышно. Еще существо неспособно зайти в дом без приглашения – параллель с вампирами очевидна. Похоже, именно поэтому оно бегало по подъезду и жало на звонки – может, кто-нибудь крикнет: «Войдите!». Это существо, кажется, предвидело, что рано или поздно потеряет своих прежних жертв – семейку алкашей, и продумывало пути отступления. А может, оно уже подыскало новую жертву – меня – и устранило бесполезных для него людей? А я, как идиот, сам того не ведая пустил в мое жилище монстра. Ничего, в любом случае пути отступления есть и у меня. Я оставлю съемную квартиру семье двоюродного брата – пусть живут, «наслаждаются». Пока поживу в общаге, а там видно будет. Интересно, оно «прикрепляется» именно к пригласившему?. Потому что оставлять четырех жертв ради одной было бы глупо даже для неведомой хрени. В любом случае, мне не жалко ни семейку двоюродного брата, ни соседей по общаге. Все они – жалкое быдло, неспособное даже посмотреть на происходящее вокруг и увидеть, что мир устроен куда сложнее, чем мы предполагаем, и что в нем есть место для любых кошмаров. Пусть спиваются, закидываются дурью, режут друг друга. Для меня же алкоголь – лишь бюджетный антидепрессант. Ведь я не они – могу бросить в любой момент.