Ninety nine percent

4 октября, 16:11 Иваизуми не знал, зачем он пошел с ним за кофе. Он вроде бы направлялся домой, а в следующую секунду уже стоял лицом к лицу перед окруженным толпой девчонок Ойкавой возле выхода из магазина. Сработали условные рефлексы — и Иваизуми прошел сквозь них, ударив Ойкаву. — Дерьмокава! Прекращай флиртовать! — Аай, больно, Ива-чан… ты ревнуешь? — Заткнись! Они сидели в кафе, когда Ойкава снова начал флиртовать. — Как обычно. Иваизуми скрестил руки на груди, откинувшись на спинку стула, и с насмешкой наблюдал за игривыми подшучиваниями Ойкавы с официанткой. Ойкава Тоору стал чем-то вроде знаменитости. Сочетание внешности, обаяния и мастерства в волейболе сделало ему неплохую репутацию. Иваизуми не слишком волновало, насколько популярен Ойкава. Для него Ойкава был Ойкавой. Тем же самым Ойкавой, с котором он вырос, тем же самым Ойкавой, с которым он играл в старшей школе, тем же самым Ойкавой, на которого он продолжал кричать, несмотря на то, что они разошлись по разным колледжам. Глупый Ойкава. Дерьмокава. — Ойкава. — Да, да… прости, Мая-чан, Ива-чан становится нетерпеливым. Давай попозже, ладно? Она покраснела от его подмигивания и поспешила за заказом. Иваизуми уставился на Ойкаву. Он видел, как взгляд Ойкавы задержался на ней перед тем, как все его внимание переключилось обратно к нему, а на лице растянулась достаточно невинная улыбка. — Ты никогда не прекратишь этим заниматься, так ведь? — Ревнуешь, Ива-чан? — И не надейся. Послышался добродушный смех, и, когда прибыл их заказ, Ойкава отклонился назад, а Иваизуми слегка кивнул и произнес «спасибо». Обслуживание всегда было безукоризненно быстрым, когда он был тут вместе с Ойкавой. Официантка улыбнулась и спросила, не нужно ли им что-то еще, а потом Ойкава отпустил ее с очередным подмигиванием, которое на этот раз заставило ее похихикать. Как только она ушла, Иваизуми нахмурился, зная, что она, скорее всего, еще вернется под предлогом проверить их и напитки. — Это. Ойкава повернулся к нему с лицом, выражающим не что иное, как детскую невинность. Если бы на его месте был кто-либо еще, то этому выражению точно не составило бы труда его обмануть. Но это Ойкава, а он — Иваизуми. Он знал Ойкаву даже лучше, чем Ойкава знал себя. — А? — Твой флирт, — начал Иваизуми, подавшись вперед и облокотившись на стол, — чрезмерен. Урежь его. — Ива-чан, это стало для тебя проблемой только сейчас? — бросил Ойкава, повторяя движения друга, прекрасно зная, что сарказм взбесит его еще больше. Уголки его губ искривились в самодовольной ухмылке; глаза потемнели, выдерживая взгляд Иваизуми, но все это продолжалось всего пару секунд, после чего он снова улыбнулся, немного выпрямившись. — Ты ревнуешь? Иваизуми нахмурился.  — С чего бы это? — Ну… возможно, у Ива-чана есть чувства ко мне! Иваизуми усмехнулся, закатил глаза. — Не будь смешным. — Неужели это было бы настолько необычно? — проверещал Ойкава. — Да. — Что заставляет тебя думать так? — То, что ты это ты. Насупившись, Ойкава поджал губы: эта недовольная гримаса уже стала для него привычной за все время их дружбы. Иваизуми знал, когда она была настоящей (никогда) и когда она была поддельной (всегда). Это было чем-то, на что легко не обращать внимания, и Иваизуми привык к этому так же, как и к большинству остальных детских выходок Ойкавы. Вздохнув, Иваизуми потянулся за своей чашкой капучино и прильнул к ней губами, чтобы сделать глоток. Но как только его взгляд упал на рисунок на кофе, он услышал то, что заставило его сердце остановиться: — Я влюблен в тебя, Ива-чан. И он замер. Его губы едва касались керамического ободка кружки. Внезапно Иваизуми услышал тиканье часов, расположенных где-то в кафе, бессмысленную болтовню и различные шумы на заднем плане. Он видел серый свитер Ойкавы где-то на периферии своего зрения. Его собственные глаза были сфокусированы на напитке, на пене и рисунке на ней. Он мог почувствовать, как бьется его сердце, зная, что если он не начнет двигаться в ближайшее время, то его одолеет судорога, из-за которой прольется кофе. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем он поднял голову и встретил один из действительно нейтральных взглядов Ойкавы. — Это же шутка, да? — спросил он напряженным голосом. Ойкава не ответил, Иваизуми был в ярости. Хлопнув кружкой по столу и едва почувствовав горячую жидкость, расплескавшуюся по руке, Иваизуми встал так резко, что стол пошатнулся. Ойкава не следил за ним; его взгляд был опущен, когда Иваизуми пристально смотрел на него, а затем взял свое пальто, чтобы уйти. — Не шути так. 5 октября, 19:29 Ойкаве Тоору двадцать четыре года, он официальный связующий национальной мужской волейбольной команды, и он влюблен в Иваизуми Хаджиме с тех пор, как им обоим стукнуло восемнадцать. Они друзья с детства, так что Ойкава точно не знал, когда же он пересек черту. Он просто понял это к шестнадцати. Он признал и принял тот факт, что полностью без ума от влюбленности к Иваизуми. Это было постепенным осознанием, которое окончательно настигло его в день после очередной волейбольной тренировки, когда они просто разговаривали. В какой-то момент Ойкава замолк; Иваизуми не придал этому особого значения, просто продолжая вести разговор, тогда как Ойкава тупо пялился на него, чувствуя и осознавая все яснее с каждым биением своего сердца: я влюблен в тебя. Иваизуми был тем, на кого можно положиться. Иваизуми был тем, кто знал Ойкаву даже лучше, чем он сам знал себя; Иваизуми был тем, кто мог удержать Ойкаву от пересечения границ. Иваизуми знал его пределы. Иваизуми мог ударить его, но также и защитить. Иваизуми мотивировал его, Иваизуми понимал его, Иваизуми вроде как был всем для него. Иваизуми и был всем для него. Так что, естественно, Ойкава хранил свои чувства в секрете. Одна из причин этого состояла в том, что он постоянно был занят; этого было почти достаточно, чтобы держать мысли подальше от лучшего друга. Ойкава умел отлично концентрироваться, благодаря чему он и стал настолько умелым связующим. Он ставил перед собой цель и ни перед чем не останавливался, чтобы достичь ее. Когда он на чем-то сосредотачивался, все мысли покидали его голову, включая мечты об Иваизуми. Другой причиной являлось то, что он не хотел ничем рисковать, отвлекая Иваизуми или себя от намеченных целей: Национальные. Самосовершенствование. Игра на пределе своих возможностей. Он влюбился в сосредоточенность и увлеченность Иваизуми, в его верность и факт, что Иваизуми всегда, всегда был его опорой. Мысль об отношениях действительно тогда была далека от его сознания; это проскальзывало в его недолговечных отношениях, его бросали несколько раз из-за того, что он был слишком зациклен на волейболе. Ойкава был более чем удовлетворен возможностью подавать ему мячи в роли связующего, потому что так он мог быть рядом с ним, и этого было достаточно. Но потом они выпустились и закончили колледж. Иваизуми отказался играть за национальную сборную, в то время как Ойкава принял иное решение. Однако они часто тренировались вместе, и Ойкава даже как-то появился на волейбольных занятиях Иваизуми (к счастью студентов и недовольству преподавателей). Они по-прежнему играли вместе, но все было уже не так, как раньше. Тогда Ойкава осознал, что его чувства на площадке стали так же сильны, как и за ее пределами. Он начал думать, каково будет встречаться со своим лучшим другом. Как только все отвлекающие факторы пропали, Ойкава остался не с чем иным, как со сплошными отговорками. «Я не хочу разрушить нашу динамику» и «я хочу быть сконцентрированным» стали бесполезны; Иваизуми тренировался с ним, но Иваизуми не был в его команде. Это заставило Ойкаву принять тот факт, что он, по сути, боялся потерять Иваизуми. Страх удерживал его от признания. Иваизуми всегда был тем, кто говорил Ойкаве встретиться со страхом лицу к лицу, но сейчас он явно не мог ему с этим помочь. И хотя Ойкава заботился о девушках, с которыми встречался, он никогда не был ни в одну из них влюблен. Не так, как в Иваизуми. Он начинал отношения с ними в нерешительной попытке свести на нет свои чувства, а в итоге погружался в волейбол еще больше не только чтобы быть достаточно хорошим для Иваизуми, но и чтобы отвлечь себя от мыслей о недействующем плане. Случалось, что даже волейбол не мог отвлечь его. Это приводило Ойкаву в ужас. Но потом они выпустились, и Иваизуми перестал участвовать в соревнованиях, хотя все еще мог тренироваться с Ойкавой весь день, если тому это требовалось. И день, когда он решил признаться, был четырехмесячной годовщиной с того момента, как он начал думать об этом. Это все еще пугало его, но Ойкава решил быть смелым и рискнуть. Он мог дать этому грызть его изнутри до конца жизни или просто покончить с этим. Потому что Иваизуми был тем, кто значил все для Ойкавы, тем, с кем Ойкава хотел бы всего. Признание было обычным и беззаботным, точно таким же, как и с его предыдущими девушками. Ойкава никогда не устраивал из этого целое шоу; он был прост и прямолинеен, в ответ его всегда встречал визг или счастливое хихиканье, а потом его чувства принимали. Он надеялся, что если сделать все как обычно, то все будет так же просто, а не словно он переворачивал всю свою жизнь и наиболее важные отношения верх дном. Но, естественно, Иваизуми был исключением. Ойкава точно не знал, чего он ожидал. Он никогда особо не задумывался, чувствует ли Иваизуми то же самое или нет, но он точно знал, что хочет сказать ему, несмотря на риск. Вообще, он рассчитывал, что Иваизуми врежет ему. Он был готов к этому, так что, когда он просто встал и ушел, а Ойкава остался сидеть за столом, спокойное выражение на его лице было заслугой прошлых смоделированных ситуаций и случайных соревнований по покеру. Потому что это означало, что Иваизуми был зол. Потому что это означало, что Иваизуми был расстроен. Потому что это означало, что Иваизуми было больно. Потому что это означало, что Ойкава причинил боль Иваизуми, а этого он желал меньше всего на свете. Он не мог прекратить думать о том, как Иваизуми ушел. Он пожалел о своих словах, как только они слетели с языка, и желал забрать их назад.  — Тобио-чан!  — С чего ты мне написал?  — Я занял тебе место! Ярко улыбаясь, Ойкава похлопал по стулу рядом с ним. Напиток для Кагеямы уже был на барной стойке — стакан молока, о котором Ойкава специально попросил. Кагеяма занял место и повернулся к Ойкаве со своей естественной хмурой гримасой на лице.  — Что тебе нужно? — Ну, я признался Ива-чану, — как бы вскользь произнес Ойкава. Кагеяма моргнул. — А мне не все равно, потому что…? — Он подумал, что я шучу. Кагеяма снова моргнул, но на этот раз не поспешил с ответом. Поднимая руку к шее, он прочистил горло, очевидно внезапно почувствовав себя неуютно, ведя такой разговор.  — Ох. Э-э… мне жаль? Пустая улыбка ненадолго появилась на лице Ойкавы, перед тем как он уставился на свое отражение в напитке. Он держал бокал с коньяком между пальцами, совершая неторопливые небольшие глотки, наслаждаясь горьковатым вкусом, распространяющимся по языку. У него не было особого пристрастия к алкоголю, но если он пил, то опустошал рюмки до того момента, как забывал свои глупые ошибки. Медленно выдыхая, он склонил свою голову. На секунду его пальцы сжались сильнее перед очередным глотком, в то время как лицо не выражало ничего, что бы передало его отношение к вкусу напитка. — Он подумал, что я шучу, — спокойно повторил Ойкава. Это причиняло острую боль. Из-за вида Иваизуми тогда внутри Ойкавы все упало. После стольких лет дружбы Ойкава распознавал все выражения Иваизуми так же легко, как и он его. Он мог отличить натянутое от естественного. Так что, когда он увидел, насколько он зол, он знал, что это отличалось от злости, ведущей за собой «Дерьмокава» и подзатыльник. Иваизуми редко был действительно зол на него. У него был вспыльчивый характер, но существовала разница между раздраженной злостью и бешеной злостью. И, что еще хуже, ему тоже было больно. Ойкава знал, и все его внутренности изменялись в размерах и совершали кульбиты; он не мог заставить себя встать и остановить его и дал ему уйти. Ойкава просто уставился на кофе, когда дверь закрылась; колокольчик над входом прозвенел так, словно ничего и не произошло. Ему потребовалось целых три секунды, чтобы натянуть улыбку, а затем потрясти головой все той же официантке, отказываясь от предложенной выпечки. — Без молочного хлеба сегодня?  — Ага! Жаль тебя разочаровывать! Ойкава и не осознал, как много времени провел в кафе, до тех пор, пока его не потрепали по плечу и застенчиво сказали, что они скоро закрываются. Он часами проигрывал в своей голове момент, когда выражение лица Иваизуми изменилось. Это то, что он будет видеть перед сном и после сна; осознание того, что он причинил боль Иваизуми, заставляло его чувствовать себя оцепенелым и не способным думать ни о чем другом, кроме как об исправлении этой ситуации. Он хотел извиниться, но слов было недостаточно. Иваизуми думал, что его признание было шуткой, и Ойкава не знал почему. Или он просто не хотел думать почему. — Возможно… Ойкава едва услышал голос Кагеямы, пробивающийся сквозь болтовню и музыку на заднем плане. Он сидел, попивая свое молоко с удивительной сосредоточенностью. — Возможно, это к лучшему, — медленно произнес Кагеяма, оглядываясь по сторонам. — Ваши отношения не длятся очень долго, Ойкава-сан. Не порывают ли с вами, потому что вы слишком зациклены на волейболе? И не рискованно ли это — встречаться с другом? Ведь если вы расстанетесь, то это может повлиять на ваши устоявшиеся отношения. Или Иваизуми-сан, как и все ваши предыдущие девчонки, подумает, что вас больше заботит волейбол, чем он сам. Ойкава моргнул и улыбнулся. — Ох, Тобио-чан, ты следишь за мной? — Сложно этого не делать, когда твое лицо красуется почти во всех журналах. Ойкава издал тихий смешок, и его глаза закрылись наполовину после очередного глотка; бокал так и остался у губ. Кагеяма был прав; все его девушки порвали с ним из-за его зависимости от волейбола. Волейбол был важен Ойкаве. Когда он думал о волейболе, он всегда вспоминал об Иваизуми, и не всегда эта схема действовала в обратном направлении. Но сравнивать их — это то, чего Ойкава никогда не делал. Что же волновало его больше? Он не уверен, что хотел бы это знать. Ойкава нахмурился, сделав еще глоток коньяка. Он сглотнул и слегка вздрогнул, но это не было реакцией на алкоголь. — Ага. Возможно, это и к лучшему. 12 октября, 7:13 — Ойкава? Голос Иваизуми был слышен с небольшими помехами, и, нахмурившись, Ойкава подумал о смене провайдера. Он закрыл глаза и решил понежиться в объятиях Морфея еще парочку секунд перед тем, как ответить. Изначально, когда телефон только начал звонить, Ойкава отчаянно ударял рукой по будильнику, моля его о тишине. Поняв, что три удара так ни на что и не повлияли, он открыл глаза и увидел телефон, надрывающийся в вибрациях на тумбочке. — Утречка, Ива-чан… почему ты решил разбудить меня в шесть часов утра в субботу? Это жестоко. — Мы завтракаем через час. Встретимся в кафе. И повесил трубку. Ойкава моргнул, его рука застыла над головой. Он слегка сдвинул брови и уставился на надпись «Звонок окончен», сверкающую на экране. Он не разговаривал с Иваизуми чуть больше недели, что редкость для него, но, принимая во внимание случившееся, это было ожидаемо. Он думал о том, что за внезапная срочность возникла у Иваизуми. Наслаждаясь уютом кровати, которую ему вскоре предстоит покинуть, Ойкава нахмурился, заставляя себя в конце концов сесть, и пробежал рукой по бардаку, образовавшемуся на голове за ночь.  — Что ж… лучше не заставлять Ива-чана ждать. А то он становится раздражительным. Свесив ноги с кровати, Ойкава вытянул руки над головой, изогнул спину, чувствуя себя посвежевшим сразу после поднятия с кровати. Он умылся, подобрал один из своих более-менее повседневных нарядов, взял ключи и кошелек, повязал шарф вокруг шеи. Он был расторопен по утрам, несмотря на то, что большинство людей были склонны думать обратное. Иваизуми был быстрее, но Ойкава поддразнивал его за это, говоря о том, что ему почти нечего расчесывать. Этим он заслуживал подзатыльник. Как и всегда, когда Ойкава выходил на улицу, люди смотрели на него: некоторые задерживали взгляды или же изредка пялились. В ответ им Ойкава улыбался и махал рукой, флиртуя с некоторыми чуть больше, чем с другими. Он привык к этому, учитывая его прошлый модельный опыт и фотосессии в нескольких журналах. Привлечение внимания стало для него второй натурой. Он научился держать себя в руках, управлять эмоциями на лице. Он стал так хорош в этом, что порой мог одурачить сам себя. Однако Иваизуми было не обмануть — он всегда понимал, насколько искренни эмоции Ойкавы, за что иногда кричал на него и делал выговоры или же закрывал глаза, когда понимал обстоятельства. Ойкава не был раскрытой книгой, но, по всей видимости, у Иваизуми был необходимый ключ. Он повернул за угол и остановился, опершись рукой на дверь кафе, в котором ждал Иваизуми. Он уже был на месте, сидел в глубине комнаты, но так, что его все равно было видно из окна. И сразу же Ойкава почувствовал все, что так старательно подавлял в себе, начиная с телефонного звонка и до этого момента. Он не разговаривал с Иваизуми с тех пор, как признался в своих чувствах, и все силы у него отняла попытка ответить на телефонный звонок нормально, не думая о случившемся дважды. Но Иваизуми, сидящий здесь и просматривающий меню, напомнил Ойкаве о том, как они пили кофе, о выражении лица Иваизуми и о том, как он себя чувствовал. Как Иваизуми себя чувствовал. Как чувствовалось все вокруг. Он тяжело сглотнул и схватился за дверную ручку. Ойкаву словно заморозили, он не мог войти. Он понял, что стоит, уставившись на ботинки, пока люди проходят мимо. Голова шла кругом от осознания, что день, способный изменить всю твою жизнь, был совершенно обычным для кого-либо еще. Он был влюблен в Иваизуми, и его признание было воспринято как шутка. От этого было больно. Часть его задавалась вопросом, стоит ли объясниться. Возможно, Иваизуми не понял. Хотя на самом деле он понял все. В этом-то и была проблема. Может быть, если он постарается объяснить ситуацию получше, он сможет убедить себя в том, что Иваизуми знал об искренности его слов. «Возможно, это и к лучшему». Голос Кагеямы внезапно прервал поток сознания, заставляя задержать дыхание. Возможно, это к лучшему. Это правильно. Возможно, это было к лучшему. Нам лучше оставаться друзьями. Сглатывая, Ойкава задержался еще на какое-то время, чтобы прийти в себя и собраться с силами, перед тем, как открыл дверь и зашел в кафе. Он держал улыбку на лице, занимая свое место и снимая шарф. — Доброе утро, Ива-чан! Спасибо за внезапный утренний звонок! — Нам нужно поговорить. Нерешительно улыбаясь от серьезного голоса Иваизуми, Ойкава замер на мгновение, кивнул, и его ухмылка переросла во что-то более отдаленное и болезненное. Он уставился вниз, изображая глубокую заинтересованность в меню, чтобы скрыть лицо. У него были мысли насчет того, о чем собирается говорить Иваизуми, но он не знал, что именно ему скажут. Было совершенно очевидно, что речь пойдет о признании, но, по мнению Ойкавы, это было бы довольно жестоко со стороны Иваизуми — объяснить с подробностями, почему он ему отказал. Это будет грубо.  — Ива-чан точно любит завтраки в западном стиле, — небрежно говорит Ойкава. — Ты приходишь сюда довольно часто.  — Ойкава. Ойкава решил поигнорировать его еще немного. Он по-прежнему не сводил взгляда с меню, но при помощи своего периферийного зрения видел, что Иваизуми опустил свое и уставился на него, терпеливо ожидая. Стряхивая с себя напряженность взгляда, Ойкава потратил время на раздумья о заказе, а потом наконец посмотрел на Иваизуми, надеясь, что улыбка спрячет нервную гонку его сердца. Но, конечно же, ей это не удастся. Не с Иваизуми. — Да, Ива-чан? И когда он поднял взгляд, Ойкава почувствовал, что время остановилось. Ойкава никогда не верил в глупые романтические клише, вопреки распространенному мнению окружающих. Он не верил в бабочек или в «долго и счастливо» или в Прекрасного принца или в нереалистичные сценарии фильмов. Конечно, он встречался с девушками, но, несмотря на то, что они ему нравились, это никогда не могло стать сценарием-для-фильма-о-крышесносной-желудкопереворачивающей-сердечно-останавливающей-любви. Но это был Иваизуми, и поэтому время остановилось для Ойкавы. Болтовня и типичный для кафе шум стали далекими для Ойкавы, который не мог сфокусироваться ни на чем, кроме Иваизуми, единственном человеке, остающимся четким в его поле зрения. Ойкаве это не нравилось. Он смог только нахмуриться, а затем переделать это в недовольную гримасу после вопроса Иваизуми: «Что не так?» Ему не нравилось чувствовать себя так, ему не нравилось, что его признание было принято за шутку, а затем резко отвергнуто Иваизуми. Ему совсем ничего не нравилось в этом. — Ничего, ничего, — заверил он и снова улыбнулся. — О чем Ива-чан хотел поговорить? Медленно кивая, очевидно не покупаясь на слова Ойкавы, Иваизуми уставился на стакан с водой. Он колебался какое-то время, затем провел рукой по волосам и резко перевел внимание на Ойкаву. —…О том, что ты сказал… в тот раз. Ойкава улыбнулся. — Что я сказал? — Ты– я имею ввиду, — Иваизуми сделал медленный глубокий вдох, как и зачастую, когда он говорил с Ойкавой, — последний раз, когда мы разговаривали. Наш разговор.  — О. Этот. — Да. Этот. — И что с ним? Иваизуми замолчал, и Ойкава начал играть с пакетиками сахара, ожидая продолжения. Он уже решил сделать невозможное: построить из них дом, когда Иваизуми снова заговорил.  — Я- Я чувствую то же самое. Рука Ойкавы застыла. — Я тоже в тебя влюблен. Ойкава так и застыл с сахарным пакетиком, осторожно зажатым между пальцами. Он мог почувствовать приливающую к щекам кровь и был благодарен за мороз, на который это можно было спихнуть. Он тяжело сглотнул; болтовня в кафе снова стала отдаленной, и все, на чем он мог сфокусироваться, был он сам, пакетики с сахаром и Иваизуми. Ойкава желал продолжения, но Иваизуми больше ничего не сказал и молча ждал. А Ойкава не знал, как ему ответить. Он знал, как хотел бы; но было ли это тем, что он должен сказать? Ойкава любил Иваизуми как я-искренне-хочу-тебя-как-мое-навсегда, но у них были большинство-людей-и-не-мечтают-о-такой-дружбе отношения, которые они могли потерять. И слова Кагеямы, которого Ойкава мысленно называл любовным советником, несмотря на то, что подобное прозвище вероятно вызовет у того раздражение, напомнили ему о том, что ему было что терять, и что ему было что получать. Я не хочу терять Ива-чана. Я не хочу представлять свою жизнь без Ива-чана. Возможно, это и к лучшему. Ощущая, как ногти впиваются в плоть даже через сахарный пакетик, Ойкава возобновил свою маленькую задачу, улыбнулся, подняв взгляд. — Ох. Ива-чан… Я люблю тебя. —…Как ты и сказал в тот день, это было шуткой. Так, так, так сильно. — Ты же не воспринял ее серьезно, так ведь? Больше, чем ты когда-либо сможешь себе представить. Он ожидал, что Иваизуми накричит на него. Он надеялся, что Иваизуми накричит на него. Ойкава молился всеми фибрами души, чтобы Иваизуми рассердился на него и ударил, назвал его Дерьмокавой, как и всегда, и заказал больше, чем сможет съесть, предварительно убедившись, что платит за все Ойкава. Ойкава молился, чтобы Иваизуми отреагировал на это так же, как и на любой другой глупый детский поступок Ойкавы. Потому что Иваизуми так не отреагировал. И когда Ойкава увидел расширяющиеся глаза Иваизуми, его застывшее выражение лица, он мог почувствовать, как его собственное сердце разбивается, потому что он снова причинил Иваизуми боль одним из самых наихудших способов. Стояла оглушительно напряженная тишина, в которой разбивались два сердца, хотя об этом и знал только один. Взгляд Ойкавы упал, возобновляя свою задачу, а руки слегка подрагивали. И потом, когда он услышал вздох, Ойкава посмел посмотреть в глаза Иваизуми и пожалел об этом. Потому что в третий раз за срок чуть больше одной недели сердце Ойкавы разбилось на осколки, и он пожалел обо всем. — Да, — тихо произнес Иваизуми, улыбаясь той улыбкой, которую Ойкава так ненавидел, она вынудила его отвернуться. — Ладно. Так… давай тогда сделаем заказ. Я плачу. 17 октября, 6:42 Хаджиме Иваизуми двадцать четыре года, он личный волейбольный тренер и влюблен в Ойкаву Тоору с восемнадцати лет. Он отказался от профессиональной игры после колледжа, несмотря на рекомендации тренера. Его страсть к спорту не уменьшилась, но часть его уже не гналась за желанием посоперничать. Вместо этого он решил обучать, хотя по-прежнему тренировался с присоединившимся к национальной команде Ойкавой. Какая-то часть Иваизуми размышляла о том, каково бы было играть с ним на национальном уровне, но он также был удовлетворен своим выбором. Особенно потому, что он мог находиться рядом с Ойкавой и приглядывать за ним, как прежде. Ойкава не совсем понимал, что значит предел; он всегда заставлял себя работать через боль и, скорее всего, нанес бы своему колену непоправимый ущерб, если бы Иваизуми не вмешивался. Он заботился об Ойкаве с тех пор, как они были детьми, и это уже стало привычкой, от которой он был не в состоянии избавиться. Даже если он и был раздражен всеми детскими выходками Ойкавы, части Иваизуми это нравилось. Ойкава стал важным и необходимым аспектом жизни Иваизуми, без которого он бы не знал, что делать со всем этим оставшимся свободным временем. Иваизуми вздохнул и перестал бежать, встретившись с красным светом светофора. Он видел, как люди с чашками кофе в руках останавливаются рядом с ним, и его лицо помрачнело. Кофе напомнил ему о встрече с Ойкавой в кафе, желудок немедленно скрутился при воспоминании о «признании» Ойкавы. Его ногти впились в ладони прежде, чем он успел заметить это и заставить себя расслабиться. Что сделано, то сделано. Я попытался… наверное, это все-таки была шутка. …Дерьмокава. Иваизуми знал, что Ойкава может в некоторых случаях быть жестоким, только чтобы проверить реакцию. Иногда он поступал так и с ним, хотя Иваизуми считал, что существует некая черта, которую Ойкава не пересечет, граница, отделяющая его фиглярство от действительного причинения боли кому-либо. Видимо, границы все-таки не было. Похоже, мы просто друзья. Следовало этого и ожидать. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он признался Ойкаве, полагая, что это сработает. С тех пор он старался не задумываться об этом; остаток их завтрака он решил делать вид, что ничего не произошло. И он был благодарен Ойкаве за то, что он поступил так же. Он тут же пожалел о своей реакции на признание Ойкавы. В тот момент, когда Иваизуми услышал его, короткий миг счастья сменился неверием. Потому что, хоть Иваизуми и был влюблен давно, он знал Ойкаву еще дольше. Ойкава мог сделать что-то, что он не одобрял, но Иваизуми понимал, почему он поступает именно так, а не иначе. Потому что, как и он сам, Иваизуми боялся боли. Иваизуми не хотел пасть жертвой одной из шуток Ойкавы; этот защитный механизм вместе с обидой от того, что Ойкава поступил с ним так, заставили Иваизуми встать, а жалящие слова с его языка — слететь еще до того, как он успел все обдумать. Но как только ветер охладил его кожу, он сразу же раскаялся, хотя сил вернуться и извиниться найти в себе он так и не смог. Потому что, сожалел он или нет, небольшая часть его все еще не могла поверить в серьезность слов Ойкавы. Потому что это Ойкава, а он Иваизуми, и все, что было между ними до этого — статусы лучших друзей. Когда светофор загорелся зеленым, Иваизуми снова начал бежать трусцой в более быстром темпе, нежели обычно. Музыка, гремящая в наушниках, почти заглушает его мысли; он бежит быстрее, бежит от мыслей об Ойкаве, от его выражения лица в первый раз, от его выражения лица во второй. Иваизуми стоило больше доверять своим инстинктам, которые твердили, что это шутка. В первый раз, когда он подумал так, он разозлился. А потом пожалел об этом. Во второй раз, когда он узнал, что это действительно была шутка, он ничего не почувствовал. А потом почувствовал, как разбивается сердце. Нахмурив брови и цокнув языком из-за воспоминания, Иваизуми ускорился, постепенно увеличивая темп до быстрого бега по направлению к парку, к лесу, обегая препятствия, известные как люди. Погружаясь глубже в лес, он уклонялся от крупных ветвей деревьев, но мелкие оставляли царапины на лице и других частях тела. Иваизуми игнорировал чувства как мог, концентрируясь на беге, на ногах, готовых подкоситься в любой момент, и прилагал еще больше усилий к этому процессу. Сначала ответ Ойкавы заставил его оцепенеть. Иваизуми был смущен; на каком-то уровне подсознания он глупо полагал, что Ойкава был серьезен. Он ввел себя в заблуждение, поверив в то, во что хотел верить; все делало хуже то, что он знал, но на какое-то мгновение рациональность отступила, и сейчас он жалел об этом. То, с какой легкостью Ойкава отказал ему, задело Иваизуми больше, чем он мог себе представить. Он видел, как Ойкава вел себя с другими людьми, и глупо, наивно полагал, что он исключение из этого правила, просто потому что они друзья. Друзья с детства. Лучшие друзья. Глупо. Но он рос вместе с Ойкавой, и часть его всегда этого ожидала. Ойкава всегда был где-то далеко. Иногда не очень, иногда слишком. Что бы ни было, Иваизуми никогда не чувствовал, будто может протянуть руку и схватить его, удержать на месте. Не то чтобы он этого хотел. Ойкава обладал безграничным потенциалом, и Иваизуми не должен стать причиной, из-за которой он никогда его не реализует. Иваизуми не хотел стать причиной будущих сожалений Ойкавы — он хотел быть рядом, быть его поддержкой. Он практически смирился с мыслью, что ему, вероятно, никогда и не догнать Ойкаву. Иногда ему хватало того, что он просто может быть рядом с ним, хоть и временно. Глаза расширились, когда его нога зацепилась за выступающий корень, и Иваизуми мысленно успел обматерить всех и вся. Он выставил руки вперед, чтобы смягчить падение. Ветки и камни впились в ладони. Из-за адреналина, выработавшегося во время бега, он не почувствовал боли; Иваизуми задержался на земле всего лишь на секунду и быстро поднялся. Он прислонился к дереву, проверяя, ничего ли не сломано или не вывихнуто, и отряхнулся перед тем, как снова побежал уже на неполной скорости. Несмотря на то, что они друзья, несмотря на то, что Иваизуми, вероятно, ближе Ойкаве, чем кто-либо еще, он никогда не чувствовал, что они с Ойкавой равны. Они близки, и это почти то, что нужно, но Иваизуми просто ощущал, что находился там только на девяносто девять процентов. Несмотря на медленно исчезающую жалящую боль в ладонях, Иваизуми остановился, прислонившись к дереву. Он закрыл глаза, откинул голову на ствол и, нахмурившись, сполз вниз, на землю, скрестив ноги и опершись локтями на них. Он схватился пальцами за волосы, подавшись головой вперед, игнорируя жгучее покалывание в глазах, комок, застрявший в горле, и мучительную пустоту в груди.  — Черт возьми… 17 октября, 14:13 Ойкава видел это каждый раз, как засыпал и просыпался: то, как Иваизуми выглядел, когда он отказал ему. Дни проходили, а они не разговаривали. Ойкава не видел Иваизуми даже в зале, где обычно проходили его тренировки; Ойкава не намеренно сбивался со своего маршрута, не стремился найти его, — просто так получалось, что он шел в обход и мысленно отмечал, был ли Иваизуми на месте. Помимо тренировок и поддержания себя в хорошей форме, Ойкава почти ничего не делал. Раньше Иваизуми приходил в свое свободное время, чтобы присмотреть за ним и попрактиковаться после окончания плановой тренировки. Даже если они официально и не были в одной команде, совместные игры стали для них чем-то вроде ритуала. После их первой тренировки несколько других игроков предложили ему сыграть вместе с ними, но Ойкава вежливо отклонил предложение, проверещав о том, что он ждет старого школьного партнера.  — То есть хорошо… но ты уверен, что он будет подходящей парой? Это как бы национальная команда. Ойкава усмехнулся, сияя при возможности похвастаться Иваизуми. — Никто не заставляет меня работать лучше, чем Ива-чан! А потом, словно по команде, волейбольный мяч прилетел из ниоткуда и ударил Ойкаву по голове. — Дерьмокава! Иди сюда! — Ойкава-кун, ты в порядке? Ты уверен, что не стоит взять перерыв? — Я в порядке, — настаивал Ойкава, опершись руками на колени во время отдышки. — Просто… дайте мне минутку. Был объявлен тайм-аут, и, когда все вышли из зала, чтобы наполнить свои бутылки водой из фонтанчика, Ойкава позволил себе поморщиться, выпрямившись. Он осторожно попытался перенести часть веса на правую ногу, но тупая боль в колене заставила нахмурить брови и отойти к скамье, прихрамывая. Опираясь на руку, он медленно опустился вниз, отклонил голову назад и отпил из бутылки с водой. С Иваизуми поблизости травма проявлялась намного реже, чем когда его не было. Иваизуми мог читать Ойкаву лучше, чем кто-либо еще. Несмотря на то, что Ойкава был мастером поддельных эмоций, способным выдавать их за настоящие, Иваизуми знал, что он чувствовал и думал на самом деле. Так что он оттаскивал его в сторону, когда знал, что Ойкава перенапрягает себя, заставлял передохнуть, даже если насильно приходилось удерживать его на месте. Или же ударял его и уводил с поля — в зависимости от быстроты действия выбранного способа и настроения Иваизуми. Такое часто случалось. У Ойкавы была привычка перерабатывать; по этой же причине он и получил травму колена. И, не будь Иваизуми поблизости, ничто не могло остановить Ойкаву от пересечения своего предела, особенно когда его товарищи по команде и близко не стояли с Иваизуми в умении читать его. Ойкава был тружеником, но большинство людей никогда и не думало о негативных последствиях такой, казалось бы, положительной черты характера. На самом деле они вообще не могли его читать. И в какой-то степени это освежало; Ойкава мог успешно контролировать восприятия каждого сокомандника на свой счет. Иваизуми был исключением, всегда раздражающе понимающим утаиваемое Ойкавой. — Ойкава-кун. Твое колено в порядке? — Да, сэр, — с легкостью улыбнулся Ойкава, поднимая взгляд на тренера. — Все хорошо. Кивнув, мужчина скрестил руки на груди и осмотрел Ойкаву с некой осторожностью. — Ты здесь не так уж и давно. Я ценю энтузиазм, но — — Я в порядке, — быстро вмешался Ойкава с не исчезающей ни на секунду улыбкой. — Просто в последнее время у меня появилось больше свободного времени, и я хотел поработать над своей техникой. — Никогда не говорил, что это плохо, — медленно произнес тренер, и Ойкава, посмотрев на бандаж на колене, почувствовал скачок сердца, — я был предупрежден о твоей травме колена и беспокоюсь об этом. Не заставляй свое тело работать за пределами возможностей. — Конечно же, я не сделаю этого. — Хорошо. Тогда возвращайся к тренировке. Вытерев полотенцем пот со лба, Ойкава сделал глубокий вдох, встал и оттолкнул подальше неясную боль в колене. Ничего такого, что бы он не мог вынести; он проходил через худшее и пережил это. Ойкава присоединился к команде после звонка, означавшего окончание перерыва и продолжение матча. Большинство слов тренера он прослушал, уловив только важную информацию из движений его рук, заполняющих пробелы. Он перенес точку опоры на левую ногу, выдавая это за обычную стоячую позу; руки Ойкавы уже начинало покалывать в предвкушении хорошей подачи. Его ладони сжались в кулаки, когда первая подача прогремела в зале; он наблюдал за тем, как мяч приземляется по ту сторону сетки. С каждым свистком, обозначающим очко в их пользу, Ойкава все чаще ловил себя на мыслях об Иваизуми. Как-никак, они играли вместе так долго, как на площадке, так и вне ее. Ему было сложно пасовать, не сравнивая кого бы то ни было с Иваизуми. Но подачи были другими. Подавал он сам. Его подачи — то, в чем он так упорно стремился достигнуть совершенства; они — результат его тяжелой работы, часов тренировок и обучения. Ради них он подводил свое тело к возможным пределам и старался повысить планку. Это одна из немногих вещей, которой Ойкава мог занять свою голову вместо мыслей об Иваизуми. (Большую часть времени). — Ойкава, твой мяч! Приняв мяч, Ойкава покрутил его в руках пару раз, ударил о землю. Он сделал вдох, чтобы успокоиться, проигнорировав небольшой приступ боли в колене, возникший при первом же шаге, и подбросил мяч в воздух. Как только он соскользнул с его пальцев, взгляд Ойкавы обратился ему вслед, шаги ускорились — прыжок, рука вытянулась в ожидании соприкосновения ладони с кожей. Внезапный приступ боли, признаки которого Ойкава не смог вовремя скрыть со своего лица, нарушил его концентрацию, и этого было достаточно, чтобы испортить подачу: его пальцы едва соприкоснулись с мячом. Рука Ойкавы тут же потянулась к колену, он тихо зашипел. Но, как только он услышал «в чем дело?», улыбка, говорящая, что все в порядке, снова вернулась на лицо. — Отвлекся, извините! Тренер нахмурился, но кивнул. — Еще раз. Кивнув, Ойкава вернулся на место. Он нахмурил брови, повернувшись к команде и к тренеру спиной. Он приподнял пятку правой ноги и попробовал перенести часть веса на нее и чуть ли не выругался от внезапного потока боли. Его хватка на мяче усилилась, он выпрямился, повернулся и, выкинув все из головы, вздохнул. Я могу это сделать. Фокусируясь на цели, Ойкава задержался еще на мгновение перед тем, как сделал первый шаг вперед, полностью вытеснив боль из сознания. Мяч покинул его пальцы, и он сделал финальный шаг правой ногой, отталкиваясь — когда боль просто взорвалась в его колене с новой силой. От Ойкавы последовал только болезненный крик. После неудачной попытки приземлиться на левую ногу он споткнулся и упал на пол. Его челюсти сжались, выражение лица исказилось от боли, когда он схватился за колено. Он выругался и попытался подняться до того, как почувствовал руку на своем плече. — Не двигайся, — поступила инструкция, но Ойкава точно не знал от кого. Все голоса спутались в один, и он не мог отличить одну фигуру от другой. Прерывисто дыша от боли, Ойкава не мог разобрать ничьи слова. Все, на чем он мог сосредоточить свое внимание, была ужасная стреляющая вверх и вниз по ноге резь, делающая его не способным даже к обычному разговору. А потом он услышал «у кого-нибудь есть номер Иваизуми?» и «где врач?». Превозмогая себя, Ойкава открыл один глаз и просипел «не надо», но его голос был заглушен криками тренера. Очередной поток боли заставил Ойкаву прохрипеть и издать язвительно сжатый смешок, а глаза — закрыться при соприкосновении головы с полом. Ива-чан будет так зол… 17 октября, 17:33 — Ты идиот. — Но я в порядке! — Нет, ты не в порядке! Дуясь, но не развивая тему, Ойкава смотрел, как Иваизуми забинтовывал его колено. Врач заверил всех, что он просто перенапряг свое колено снова, и, убедившись в том, что Ойкава смотрит ему в глаза, сказал: «Ничего, что бы обычный отдых не мог исправить». Ойкава лучезарно улыбнулся. — Это какое-то дежавю — слышать, как вы говорите это, Миями-сенсей. — И не просто так, Ойкава-сан. Врач настаивал на том, что ему следует пойти домой и отдохнуть. Тренер был предупрежден, и Ойкава понял, что не сможет проскользнуть в зал в ближайшее время. Он медленно поднялся, потянулся к перилам, чтобы не упасть. И почувствовал облегчение, когда не увидел Иваизуми в офисе; возможно, ни у кого не было его номера, подумал он почти воодушевленно, аккуратно поднимаясь, опираясь на левую ногу. Он попытался избежать напряжения правой ноги на некоторое время и придумать, как ему будет проще идти, когда сильная рука внезапно подхватила его. Глаза Ойкавы расширились, его сердце пропустило удар при виде запыхавшегося и сердитого Иваизуми. — Ты хренов идиот. Так как ни у кого из них не было машины, Иваизуми помог Ойкаве выйти из здания и вызвал такси. Он назвал адрес Ойкавы, откинулся на спинку сидения, скрестил руки на груди и посмотрел в окно. Ойкаве не нужно было смотреть на него, чтобы понять, насколько он зол. Путь домой прошел в тишине, Иваизуми вылез из такси и начал помогать Ойкаве еще до того, как он успел хотя бы поднять ногу, собираясь переносить все стоически и молча. — Возьми их. — Я не — — Возьми их. Болеутоляющее было принято с раздраженным вздохом, и Ойкава был готов к тому, что Иваизуми потребует его открыть рот и поднять язык. После ему помогли (его заставили) забраться на диван, и Иваизуми с натренированной легкостью менял ему повязки, сидя на полу. Ойкава ничего не сказал; он мог только наблюдать за ловкими пальцами Иваизуми, обвязывающими бинтами его колено, от соприкосновения пальцев с кожей его электризовало. Иваизуми закончил и сел рядом с ним. Ойкава медленно поднял ногу на кофейный столик и с восхищением посмотрел на проделанную Иваизуми работу. Вскоре включился телевизор, какая-то популярная драма заполняла молчание между ними. Посмотрев ее пару минут, Ойкава попытался приподняться, но резкий вопрос Иваизуми — «Что ты делаешь?» — заставил вздрогнуть и прерваться. — Иду за водой. — Сиди. Когда Иваизуми направился на кухню, Ойкава осторожно расслабился на диване. Он слышал, как открывается и закрывается холодильник, а вскоре был вознагражден бутылкой прохладной воды. Он пробормотал слова благодарности, открыл бутылку, сделал глоток и почувствовал охлаждающий поток, наполняющий его грудную клетку так же, как это делали движения Иваизуми. — О чем ты, черт возьми, вообще думал? О времени. — Я увлекся, — легко сказал Ойкава, сфокусировав взгляд на телевизоре. — Какого хрена, Ойкава! Нахмурив брови, Ойкава медленно повернулся к нему, невозмутимый взгляд встретился с разъяренным. Иваизуми сжимал пульт так сильно, что костяшки его пальцев побелели, и Ойкава вздохнул, отворачиваясь. Он соврал, если бы сказал, что не думал о реакции Иваизуми на его переработку, но он точно не сделал это специально, чтобы привлечь его внимание. —…Это больше не повторится. — Это то, что ты всегда и говоришь! — сорвался Иваизуми. — И каждый раз ты… ты всегда таким был! Что с тобой происходит?! Я знаю, что ты хочешь стать лучше, потому что чувствуешь, будто того, что есть сейчас, недостаточно, но иногда нужно вовремя остановиться! Большинство людей останавливаются на девяносто пяти процентах, но для тебя девяносто девять — это минимум, а сто десять — это норма! Даже если меня нет поблизости, ты должен знать свои пределы! Что, если однажды ты взвалишь на себя слишком многое? Состояние твоего колена настолько ухудшится, что ты больше никогда не сможешь играть?! — Это не случится, — тихо сказал Ойкава, нахмурившись.  — А откуда ты знаешь?! —…Я просто знаю. Потому что Ива-чан не даст этому случиться. — Я не всегда буду рядом, чтобы вовремя тебя остановить, так что. — Ты говоришь все это, — плавно прервал его Ойкава, и, хоть он управлял своим голосом лучше, чем Иваизуми, в нем читалась такая же злость, — когда сам заявляешься с царапинами на ладонях, подбородке и хромотой в левой ноге. Ты собираешься прочитать мне лекцию о том, что я перетруждаю себя, когда сам делаешь то же самое? На какой-то момент Иваизуми не знал, что ответить, и глаза Ойкавы задержались на белой марле под его подбородком. Он махнул рукой, давая знак, гласящий «прекращай говорить», и вернулся к просмотру шоу с еще более хмурым и сердитым лицом. Ему даже не нравилось это шоу. Еще двадцать минут молчания прошли, Ойкава потянулся к бутылке с водой и сделал ошибку, взглянув на Иваизуми. Ойкава видел это каждый раз, когда шел спать и просыпался: то, как Иваизуми выглядел, когда он отказал ему. Он убедил себя в том, что так будет лучше (безопаснее) для них и что притворство, будто он не чувствует того же, спасет Иваизуми от неизбежной боли. Но когда он увидел его лицо, когда Иваизуми не разозлился, Ойкава понял, что он причинил ему намного большую боль, чем он когда-либо мог себе представить. Мне жаль. —…Ива-чан. — Что. Ойкава вздохнул, откинулся назад, положив голову на спинку дивана. — …Ты важен для меня. Иваизуми не издал ни звука, только сменил сидячее положение на диване. —…Ага. Ойкава посмотрел на него, слегка улыбнулся и протянул вперед кулак. —…Начни снова тренироваться со мной, заодно будешь приглядывать за моим состоянием, а, Ива-чан? Иваизуми приподнял бровь, посматривая на кулак с опаской. Но спустя секунду он вздохнул и ударил своим кулаком в ответ, вымученно улыбнувшись. 24 октября, 21:51 Они снова стали проводить время вместе. Иваизуми и Ойкава были друзьями, которые не нуждались в том, чтобы видеться каждый день; дружба, крепкая с самого детства, оставалась такой же, потому что они могли нормально функционировать друг без друга. Они обменивались сообщениями, если были заняты; в основном Ойкава издевался, а Иваизуми прикрикивал на него за это, но они не были все время вместе, как сиамские близнецы. У них были свои собственные жизни, особенно после расхождения путей: у Ойкавы — национальная сборная, тренировки и игры, у Иваизуми — занятия и обучающие тренировки. Но после признания и отказа, а затем еще одного признания и отказа, в их отношениях присутствовал совершенно другой тип молчания. Иваизуми в этот период думал об Ойкаве, но был не способен пересилить себя и навестить его до того телефонного звонка с незнакомым номером, но известным кодом города. Когда слова «Ойкава» и «травма» и «воспалилась» вспыхнули в его сознании, Иваизуми бросил все и побежал. Потому что ради Ойкавы он всегда бросал все и бежал. Всегда. Иваизуми не мог не винить себя в случившимся; случилось бы все иначе, будь он рядом? Если бы он проглотил свою гордость и проверял его время от времени, смог бы он остановить его? Иваизуми задавал себе эти вопросы все время; он ночевал у Ойкавы, чтобы помочь ему с восстановлением, и так они оба впали почти в обычную рутину на два дня. —…Фильм? Мы собираемся посмотреть фильм? — Да, Ива-чан, — терпеливо объяснил Ойкава, подходя к DVD-проигрывателю и вставляя в него диск, — иногда люди делают такое. Это весело, тебе понравится. — Заткнись. Ойкава встретил взгляд Иваизуми улыбкой, проходя на кухню. Его травма зажила, но тренер и Иваизуми по-прежнему внимательно за ним следили, желая убедиться в том, что колено снова не воспалится. С Иваизуми, который снова приходил на его тренировки, Ойкава не мог пересекать границы возможного или близко к ним подходить. А если и пытался, то Иваизуми либо кричал на него, либо кидал в него мячом, говорил сесть и не поддавался на его нытье.  — Ива-чан, ты как моя мама! — Мне бы не приходилось ей быть, если бы ты не был таким чертовым идиотом! Иваизуми положил руки на спинку дивана, но был вынужден оторваться от начинающегося фильма, когда что-то холодное прислонилось к его щеке. Он взял стакан и почувствовал запах, исходящий от напитка, а Ойкава плюхнулся рядом с ним, приподняв бровь. — Ты сделал коктейль? Или это чистая водка? Ойкава улыбнулся, чокаясь своим бокалом о бокал Иваизуми. — Пей, Ива-чан. Давай создадим в тебе невозможную терпимость. Ойкава знал, что Иваизуми не был любителем выпить. Он тоже таковым не был, но ему больше нравилось наслаждаться чем-то и тогда, и сейчас. Однако, получив предложение, Иваизуми принял напиток и вздохнул, и Ойкава в удивлении наблюдал за тем, как он осушил половину стакана, не моргнув глазом. Он опустил стакан и поднял взгляд.  — Что? —…Ничего! Улыбнувшись, Ойкава сделал глоток в надежде, что это жгущее ощущение сможет отвлечь его на более длительный период времени. Один час фильма и около половины бара Ойкавы спустя они сидели, соприкасаясь конечностями, и Ойкава чувствовал, будто плывет без движений. Весело. Протягивая руку к стакану, Ойкава даже не постарался оторвать свою спину от дивана, перед этим решив, что это требовало слишком больших усилий и ему было более, чем достаточно того, что он был так близок к Иваизуми, чувствовал тепло, исходящее от него. Он чуть ли не положил голову ему на плечо, но вовремя опомнился. Пьяный или нет, какая-то трезвая часть его разума прозвенела, сообщив о неудачности этой идеи. — Так, — вместо этого попытался он, — как Ива-чану этот фильм? — Я вообще без понятия, что там происходит. Ойкава засмеялся. Он тоже не уделял фильму особого внимания; это было невозможно с Иваизуми, сидящим так близко, особенно после того, как они избегали друг друга так долго. Его пальцы зудели от желания случайно соприкоснуться с Иваизуми, но он сдерживал себя от этого необдуманного поступка; они нашли тонкий баланс между близостью и близостью, двумя признаниями и двумя отказами, как константами, давящими воспоминаниями. — Хорошо, если Ива-чан не смотрит его, тогда мы должны — — Это было жестокой шуткой, — услышал Ойкава и застыл, –…даже для тебя. Ойкава понял, что его рот был все еще открыт, и он поторопился это исправить, облизнув свои внезапно пересохшие губы. Его сердце билось с невероятной скоростью, и он не мог заставить себя поднять взгляд на Иваизуми от неожиданной волны вины, нахлынувшей на него. Его губы исказились в маленькой улыбке, пока он кивал головой. Он болезненно сглотнул, чувствуя, как дрожат пальцы оттого, что он собирается сделать то, о чем в конечном счете пожалеет. Но Будущий Ойкава заботил его не в достаточной степени. Его сердце отчаянно колотилось, пока он пытался проглотить извинения, готовые в любой момент слететь с языка. Пьяный Ойкава хотел объяснить, что он соврал, потому что был тупым, что, когда прозвучало признание, он был готов на девяносто девять процентов, хотя ему нужна была сотня. А Трезвый Ойкава боялся, и если здесь присутствовала малейшая капля неуверенности, то ее было достаточно для того, чтобы разрушить все. Но Пьяный Ойкава был другим. Пьяный Ойкава был смелее. —…Это не было шуткой, — выдохнул он и наклонился, прикоснувшись рукой к щеке Иваизуми, целуя. Иваизуми поцеловал его в ответ едва ли не в тот же самый миг, несмотря на удивление, слегка замедляющее его движения. Ойкава пересел к нему на колени; его колени были по обе стороны от бедер Иваизуми, и он использовал свое новое положение, чтобы углубить поцелуй, простонать в рот Иваизуми, почувствовав пальцы в своих волосах. Они оторвались друг от друга только для того, чтобы снять рубашки; был момент, когда их взгляды пересеклись и ничего не имело значения, кроме того, как Ойкава смотрел на Иваизуми и Иваизуми смотрел на Ойкаву, но этот момент прошел, когда Ойкава наклонился, чтобы вновь соединить губы вместе. Их тела молили о близости. Фильм был благополучно забыт. Скоро руки Иваизуми оказались на бедрах Ойкавы, но ненадолго. Они переместились так, что одна рука приподнимала его за талию, когда Иваизуми уложил его вдоль дивана, нависая сверху. Бедра Ойкавы приподнялись, встречаясь с бедрами Иваизуми еще до того, как он выдохнул его имя. Ладони Иваизуми разгорячали его кожу, оставляя после себя покалывающее электричество. Ногти Ойкавы оставляли о себе воспоминания на спине Иваизуми, так же как и рот Иваизуми оставлял на память подарки на его шее и ключицах. Ойкава даже не помнит, как они добрались до кровати; в один момент они были на диване, а в следующий — обнаженными в постели с покрывалом, прикрывающим бедра. Он повернулся, чтобы посмотреть на него. Удовольствие и счастье уже давно пересилили эффект алкоголя. Перевернувшись на бок, Ойкава улыбнулся, провел рукой по щеке Иваизуми, мысленно подмечая, каким спокойным он выглядел во сне. Его сердце вернулось к обычному ритму, но скачки бабочек в животе, кажется, никогда не смогут утихнуть. Смуглая кожа Иваизуми была усеяна отметинами, которые Ойкава гордо мог назвать своими, прекрасно осознавая, что его тело способно похвастаться такой же картиной. Темные глаза Иваизуми открылись от прикосновения Ойкавы, он слегка улыбнулся, приподнимая руки Ойкавы и целуя кончики его пальцев. —…Дерьмокава, — тихо произнес он. — Ива-чан, — ответил Ойкава. Еще одно легкое прикосновение губ к костяшкам пальцев, Иваизуми колебался. Ойкава не знал, который сейчас час, и ему, в общем-то, было все равно. Время одновременно останавливалось и ускорялось, когда Иваизуми был рядом, а окружающие декорации сами по себе не имели никакого значения до тех пор, пока они были вместе. —…Ты думаешь… что хотел бы попробовать? — спросил он тихо, смотря на Ойкаву. Оба они понимали подтекст, заключенный в этом вопросе: Хватит ли тебе смелости? Взгляд Ойкавы смягчился, и он улыбнулся, перенося руку на щеку Иваизуми. — Я просто хочу, чтобы Ива-чан был счастлив. 25 октября, 5:38 На следующее утро Иваизуми Хаджиме проснулся в пустой постели с запиской на прикроватной тумбочке. Мне так жаль. 2 декабря, 18:41 Ойкава написал смс. Из всех вещей, которые он мог сделать, он выбрал смс. Матч приближался, и Ойкава уверил себя в том, что он не избегает Иваизуми, что он просто занят. Так и было; тренировки стали длиннее и изнурительнее. Они оставляли Ойкаве время на еду и отдых — ни на что больше. Ойкава не был мастером кулинарии, и до последних нескольких недель он даже не подозревал о том, насколько его жизнь зависит от кулинарных навыков Иваизуми и его знаний о необходимом питании. К счастью для него, Кагеяма каким-то образом приносил ему ту же самую еду, что и Иваизуми. Сначала он был удивлен и поиздевался над ним из-за этого, а Кагеяма безразлично посмотрел на него пред тем, как ушел. У Ойкавы действительно не было ни малейшей идеи, почему и откуда Кагеяма знал, что ему нужно принести, но он на это не жаловался. Он старался не задумываться над тем, что каждый раз, когда он ел принесенную еду, он вспоминал об Иваизуми, и это оставляло боль между ребрами. Иваизуми больше не приходил на тренировки, и Ойкава даже попытался объяснить это тем, что Иваизуми избегал его, и потому больше не приходил на тренировки, потому что… Он никогда даже не пробовал закончить эту мысль. Он отправил примитивное короткое сообщение. Как ты? Простое, но формальное, не как обычно. Его первоначальный вариант был более ярким, искрящим именем «Ива-чан» и смайликами. Но он посмотрел на него секунд пять и удалил, решив написать более спокойный текст. Недели прошли без слова от Иваизуми, и, зная, что он сам был не прав, Ойкава сделал шаг навстречу первым. Ему снова стало страшно. Когда Пьяный Ойкава обернулся в Трезвого Ойкаву, этот один процент стал целой сотней. В ту же самую ночь, когда он был несомненно счастлив, его выбросило на совершенно новый уровень страха. Потому что чем ближе он становился с Иваизуми, тем больше ему было терять; чем выше он забирался, тем дальше ему было падать. Ойкава был хрупким. Под внешностью, улыбками и всеми повадками он был стеклянным и абсолютно напуганным от возможности потерять человека, который всегда был рядом с ним. Возможно, это уже случилось. Провозившись с телефоном, Ойкава попытался не обеспокоиться тем фактом, что ответное сообщение так и не пришло к концу перерыва. Остаток тренировки он провел, повторяя, что Иваизуми не всегда отвечал на его сообщения сразу же. Обычно это занимало у него какое-то время; он же не пялился на свой телефон все время. Это было нормально. Иваизуми не игнорировал его. Ему хотелось в это верить. Когда тренировка закончилась, Ойкава был одним из первых, готовых уйти. Он попрощался с сокомандниками и заверил тренера в том, что он был осторожен со своим коленом. Запихнув руки в карманы, Ойкава шел по направлению к ресторанчику, находившемуся на пути домой, когда его пальцы коснулись телефона. Дыхание сбилось, и он почти вытащил мобильный на светофоре, но сдержался; он не будет проверять сообщения, как какой-то одержимый. Его жизнь возвращалась в нормальное русло. Распрямив плечи и поддерживая осанку, Ойкава вошел в кафе, как только пересек улицу. — Как обычно, — ухмыльнувшись, сказал он официантке. Она покраснела, и пролепетала: — Вы давно к нам не заходили, — принимая его заказ. — Я был занят, но я всегда могу найти время для тебя! — Прекратите, Ойкава-сан…! Прислонившись к стене, он ухмыльнулся, наблюдая за официанткой, поспешившей к очередной группке посетителей, но обещавшей вернуться как можно скорее. Он помахал ей рукой, как бы заверяя, что не против подождать, и, как только она исчезла, Ойкава достал телефон, не успев даже подумать. Сердце Ойкавы екнуло при отсутствии новых сообщений; он положил устройство обратно в карман и попытался найти этому объяснение, ведь, возможно, Иваизуми был сегодня очень сильно занят, и у него попросту не было времени проверить свой мобильный. Совсем. Весь день. Ойкава начал заново проигрывать это утро в голове. С тех пор, как он тогда ушел, ему не удавалось стряхнуть с себя это отвратительное всепоглощающее чувство вины. Оно появилось, когда он быстро и тихо оделся и написал записку трясущимися руками. Он не думал; единственная мысль, бежавшая по его сознанию, пока он пытался напялить на себя одежду, была о том, что он был так счастлив и не хотел терять это чувство. Он замер, выйдя на улицу. Обе ноги приросли к порогу дома Иваизуми, а дверь только что хлопнула за спиной. Потому что внезапно Ойкава не мог пошевелиться. Потому что внезапно Ойкава пожалел обо всем. Потому что внезапно Ойкаве захотелось развернуться, войти в дом, заползти в кровать, переплестись конечностями с Иваизуми и остаться в таком положении навсегда. Потому что внезапно вся сила того, насколько ему было не все равно, насколько он любил, насколько хотел быть с Иваизуми, ударила Ойкаву и перекрыла дыхание. До того, как непреодолимое желание постучать в дверь взяло свое, Ойкава развернулся и вылетел из здания, промчавшись по лестнице и ни разу не обернувшись. Он не остановился, когда оказался на улице, а холодный ветер ударил его в лицо, затрудняя дыхание. Он старался не думать об Иваизуми, как он проснется и увидит записку; он старался не думать, каково было бы проснуться вместе с Иваизуми. Он старался не думать о том, что только что оставил, и о том, как он мог только причинять боль единственному человеку, которого никогда не хотел обидеть. Таким образом, в течение следующих нескольких недель он старался не думать об этом, об Иваизуми. Вообще ни о чем не думать. Он бросился с головой в тренировки и понадеялся на их способности к отвлечению. Несмотря на все усилия, он отвлекался, и это было видно. Тренер как-то вызвал его и сказал воспринимать команду серьезнее — «неужели это все твой потенциал?», — Ойкава прикусил язык, сдержавшись от колкости, и просто ответил «нет, сэр» сквозь зубы. Если его тренер хотел усилий, Ойкава даст ему усилия. Он будет выкладываться по полной в волейболе. Но недели проходили, а дополнительные тренировки не помогали. В Ойкаве была пустота, которую не мог заполнить даже волейбол, потому что эта часть Ойкавы принадлежала Иваизуми. Он просто никогда этого не понимал, потому что никогда не терял Иваизуми до этого. — А? Да… да, я был здесь. Моему… другу очень нравится это место. Дыхание Ойкавы перекрыло, когда он услышал этот голос; грудная клетка сжалась при паузе перед словом «друг». Он медленно повернулся и встретился взглядом с Иваизуми. Иваизуми Хаджиме во плоти, держащий в руке телефон и смотрящий прямо на Ойкаву. На свидании. Взгляд Ойкавы сразу поймал пальцы Иваизуми, переплетенные с чьими-то еще — довольно-таки милой, улыбающейся и хихикающей девушкой, называющей его «Иваизуми-сан». Это заставило кровь Ойкавы свернуться, а желудок подскочить. Он быстро отвернулся и достал телефон. Все еще нет ответа. Мне все равно. Он получит свой заказ и уйдет. Больше ему не нужен был ответ; Иваизуми сделал все довольно очевидным. Он решил двигаться вперед, и Ойкава должен. — Хей. Иваизуми. —…Привет. —…Я собирался ответить — — Не утруждайся. Тон Ойкавы был резким — попытка вытеснить боль. Его руки скрестились на груди, и где его чертова еда. Он не сводил глаз с ботинок и половиц под ними. Он мог почувствовать присутствие Иваизуми рядом с ним, оно вызывало в его теле привычное покалывание. Он мог почувствовать его одеколон, его взгляд. Это вызывало у Ойкавы тошноту. — Она милая, — выдавил из себя Ойкава, поднимая голову, но по-прежнему не смотря Иваизуми. Вместо этого он решил сосредоточиться на газетных вырезках, украшающих стены. Он криво усмехнулся. — Мать одного из детей, которых ты обучаешь? Ива-чан всегда был хорош с детьми. Неплохой путь к женскому сердцу. —…Ты не должен злиться, — спокойно произнес Иваизуми.  — Кто сказал, что я злюсь? — Ты был тем, кто ушел, Ойкава. Иваизуми был прав, но Ойкава не хотел этого признавать. — Ты не можешь играться со мной, пока не определишься с тем, чего хочешь, — продолжил он, и Ойкаве захотелось его ударить, потому что как смеет он казаться таким спокойным, собранным и взрослым? — Я всегда был рядом с тобой, но ты не должен так обращаться с людьми. Особенно с теми, которые тебя любят. — Любят, — отозвался Ойкава едким смешком, который заставил его плечи приподняться. — Да, да, конечно. Ива-чан прав, как всегда. Я облажался! Конечно же я облажался, потому что только это я всегда и делаю. — Ойкава-сан, ваш заказ! Выхватив из рук испуганной официантки еду, Ойкава посмотрел на Иваизуми, ненавидя то, каким бесстрастным и усталым он выглядел, в то время как лицо Ойкавы искажалось в порыве злости. — Потому что я недостаточно хорош, я недостаточно взрослый, я просто недостаточно– — Это не то, что я сказал. — Но так это прозвучало! Иваизуми снова начал что-то говорить, но Ойкава больше не хотел слушать. Он прошел мимо него, столкнувшись плечом с его, да так, что Иваизуми едва не потерял почву под ногами. Он выбросил еду в мусорный бак рядом с рестораном и достал телефон только когда пришел домой, собираясь отключить его. Но там было одно непрочитанное сообщение, и он прочел его до того, как успел себя остановить. Оно гласило: «Тебя всегда будет достаточно.  — Иваизуми» 18 апреля, 19:36 Иваизуми ничего не слышал от Ойкавы уже несколько месяцев, и единственная причина, по которой он не навещал его, заключалась в том, что он получал сообщения от тренера и Кагеямы о том, что Ойкава в порядке. Не в порядке, как действительно в порядке, но в порядке, как он все еще жив и относительно здоров физически. Услышав сигнал, оповещающий о готовности риса, Иваизуми положил руку на больной участок шеи. Приближались соревнования, в которых собирались принять участие его ученики-старшеклассники, что означало меньше свободного времени. В целом, Иваизуми был не против сокращения времени, в которое он не знал, чем себя занять, но он бы хотел, чтобы это не так сильно сказывалось на его теле. Он словно снова был в старшей школе. У него не было причин, чтобы уставать от игр со старшеклассниками. А он-то подумал, что отсутствие тренировок с Ойкавой сделает его менее усталым. Одни только мысли об Ойкаве посылали озноб по его позвоночнику. Он нахмурил брови и цокнул языком, сердито пересыпая рис в миску. После того сообщения следовала абсолютная тишина. По привычке он открывал диалог с Ойкавой, но других сообщений там не появлялось. Палец Иваизуми всегда парил над клавиатурой, но он ни разу не напечатал и буквы, опасаясь, что Ойкава увидит этот эллипс в диалоговом окне. Не хотел выходить на связь первым. Иваизуми, будучи другом Ойкавы, многое терпел. Он позволял ему многое, но этим Ойкава пересек черту, а Иваизуми был слишком обижен, чтобы впустить его в свою жизнь, словно ничего не случилось. Он сделает все что угодно ради Ойкавы, но это не значит, что он позволит Ойкаве сделать все что угодно с ним. В утро, когда Иваизуми нашел записку, он вынес происходящее довольно-таки стойко, с учетом того, что весь его мир разбился на кусочки. Осознание того, что Ойкава ушел, пришло не сразу. Он проснулся в шесть часов только из привычки. Потом его разум прояснился, и, обернувшись, чтобы посмотреть на Ойкаву, он нашел только записку. Подняв ее и прочитав, он не дал ни одной эмоции проявиться на его лице. Он положил ее обратно, закрыл глаза и вернулся ко сну. Он ничего не почувствовал. Он знал, что Ойкава делал это не потому, что хотел причинить ему боль. Он также знал, что Ойкава определенно поймет, что это вызовет колющую боль, но он сделал это не преднамеренно. Возможно, он исказил ситуацию, представив, что совершает какой-то героический подвиг, что боль от разбитого сейчас сердца спасет его от еще больших страданий в будущем. Так или иначе, Иваизуми знал, что на самом деле Ойкава таким образом пытался защитить свое хрупкое сердце. Злость пришла к нему во время завтрака. Во время приема пищи, который, как он думал, пройдет вместе с Ойкавой. Посередине трапезы он внезапно запустил миску в стену. Грохот удивил его самого, и он остался сидеть за столом с керамическими осколками, покрывающими пол. Он не знал, сколько просидел в таком состоянии. Потребовалось некоторое время, но в конечном счете он все принял и решил двигаться дальше. Злость обернулась болью, а боль постепенно исчезала. Иногда она вспыхивала, но Иваизуми примирился с ней. Если Ойкава не хотел быть с ним, то он не будет больше тратить время, пытаясь это изменить. Потому что, даже если Иваизуми хотел быть с ним больше всего на свете, он не мог никого заставить хотеть того же. В конце концов, все, чего он желал, было счастье Ойкавы. Искреннее, неподдельное, неизменное счастье. Иваизуми не писал Кагеяме особо часто; единственная причина, по которой у него вообще был его номер, заключалась в том, что еще в старшей школе Ойкава использовал его телефон, чтобы написать смс. Таким образом этот номер был сохранен (Ойкавой для удобства Ойкавы), а Иваизуми воспользовался им сейчас, сообщив Кагеяме, что Ойкава должен есть после игр и после интенсивных тренировок. Он позвонил несколько раз для того, чтобы убедиться в правильности выполняемого Кагеямой. Иваизуми взял приготовленный рис с овощами, вернулся к дивану, включил телевизор на новостном канале, рассчитывая на то, что японская национальная волейбольная команда сможет пробиться в новости. «…великолепное выступление национальной мужской волейбольной команды! Они прошли мировые отборочные, и первая официальная игра состоится через две недели…» Иваизуми осознал, что улыбается. Усталой, но гордой улыбкой. — Хорошо, что у него получилось. А потом внезапная вибрация телефона привлекла внимание Иваизуми. Он слегка вздрогнул, ничего не ожидая, и раздраженно вздохнул. Повернувшись к телефону, он увидел, что экран успел потухнуть. Подавшись вперед, Иваизуми поставил рис на кофейный столик, чтобы взять телефон и посмотреть на пришедшее оповещение. Новое сообщение от Дерьмокавы. Сердце остановилось на мгновение, а пальцы потянулись разблокировать устройство еще до того, как он вспомнил о том, что нужно дышать. «Ты дома?» Поколебавшись, он ответил: «Ага.» И спустя пару секунд после того, как он нажал «отправить», послышался стук в дверь. Окинув телефон еще одним взглядом и убедившись, что новых сообщений нет, он медленно поднялся и побрел ко входу; телевизор все еще шумел на заднем плане. Он едва ли почувствовал смену ковра прохладным паркетом, но почувствовал прохладный ветерок, окутавший его тело и проникший в квартиру через уже открытую дверь. Он увидел серый свитер и сразу же понял, что он принадлежит ему. Он пару раз надевал его, когда приходил в квартиру Ойкавы, а потом случайно оставил его там. Когда бы он ни спрашивал о нем, Ойкава заявлял: «что с возу упало, то пропало», Иваизуми говорил ему, что это бессмысленно, но разрешил оставить. На какое-то мгновение надежда вспыхнула в нем от этого трогательного жеста, но он не позволил эмоциям отразиться на лице. Ойкава стоял, склонив голову, но Иваизуми и так мог увидеть, что он насквозь промок. Через пару мгновений полной тишины Иваизуми услышал, как соседи снизу начали спорить. Он решал, пригласить ли Ойкаву в квартиру, когда тот медленно поднял на него взгляд и устало ухмыльнулся. Несмотря на то, что Иваизуми все еще обижался на него, он больше не мог быть таким же холодным. — Идиот, — сказал он мягче, чем обычно, — нужно было надеть — — Ива-чан разрушил меня. Иваизуми закрыл рот и ничего не сказал. Он не пригласил его войти, так же как и Ойкава не сделал шага навстречу. Он прислонился к перилам, поставив ногу за ногу. Иваизуми скрестил руки, прислонился к дверному косяку и поставил ногу так, чтобы дверь за ним не захлопнулась. —…Мы прошли отборочные, — начал Ойкава, остановившись, слыша, как ломается голос, и облизнув губы. — Мы… наша тяжелая работа окупилась. Я очень счастлив. И все же, когда он поднял взгляд, счастливым он не выглядел. —…Тренер говорит, что я хороший игрок. Все хвалили меня за упорный труд… даже врач заметил, что я веду себя не так безрассудно. Это… все идет очень хорошо. Словно все соединяется воедино. Он снова затих, и Иваизуми почувствовал узел, образовавшийся в груди от выражения лица Ойкавы. —…Поздравляю, — спокойно сказал Иваизуми.  — Все идет как надо, — продолжил Ойкава все таким же тихим, затухающим, разбитым голосом, заставляющим Иваизуми нахмуриться. —…Но…я не счастлив.  — Ох. Иваизуми не был уверен, почему сказал это, но он не знал, что следовало на это ответить. Его взгляд опустился на пол — в противоположном направлении от замерших глаз Ойкавы. Спустя несколько месяцев молчания, он не знал, чего ожидать. Наступило тяжелое, неуклюжее молчание, и это было странно. Потому что все то время, что они были друзьями, разговоры давались им легко, не напряженно. А потом Ойкава признался. В Ойкаве были вещи, которые Иваизуми понимал больше, чем кто-либо еще, но также было и то, чего Иваизуми понять не мог. Он понимал страх Ойкавы, его неуверенность и то, как это сформировалось в нежелание быть с ним. Он не понимал, почему, несмотря на все это, Ойкава все равно признался первым, начал цепочку событий, которые способны либо вывести их отношения на совершенно новый уровень, либо просто разрушить. Он впился ногтями в ладони. —…Я не счастлив, потому что Ива-чан не рядом, — продолжил Ойкава, тихо смеясь, как и в тот день в ресторане. — Это… это так глупо. Потому что я хотел этого всю свою жизнь. И сейчас у меня есть желаемое. Я играю в волейбол, нахожусь на интернациональном уровне. Усердно работаю и получаю результаты. Но… я не могу этим наслаждаться. Я не могу… потому что я не могу прекратить думать о тебе. Ни на один день, несмотря на то, как сильно я себя нагружаю… я не могу прекратить думать о тебе. Он поднял голову, его глаза блестели. — Это как… это как стремиться всю свою жизнь к мечте. Которая становится реальностью! Здорово, правда же? Здорово… здорово, ага. Это то, что я думал. Но потом ты осознаешь… ты осознаешь, что это не твоя мечта. Это все еще то, чего ты хочешь, но есть что-то еще, чего ты желаешь больше, что-то, что ты принимал как должное. И ты вкладываешься на сто десять процентов в то, что ты считал своей мечтой, и только на девяносто девять процентов в свою настоящую мечту. Потому что ты никогда не думал, что потеряешь ее. Иваизуми посмотрел на него и замер от выражения лица Ойкавы. Его глаза блестели, и было очевидно, что ему больно, и эта улыбка, казалось, была совершенно не к месту. Но, тем не менее, все это смотрелось на нем идеально. — Я не могу прекратить думать о тебе, — продолжил он становящимся выше голосом, и ногти Иваизуми врезались в ладони. Он всегда ненавидел плачущего Ойкаву. — Я…Я не могу. О тебе и твоем…твоем свидании, и о том, что она это то, что ты хочешь, и она это та, с кем ты хочешь быть — — Не говори этого, — прервал Иваизуми, выпрямившись, прищурив глаза. — Я не выбирал. Ты был тем, кто выбрал и ты — — Ты не выбирал? О, так какая-то девчонка приходит с улицы и забирает Ива-чана, а он ей позволяет — — Ты был тем, кто ушел. — Ты был тем, кто признался. — Ты был тем, кто признался первым! Это был первый раз, когда Иваизуми поднял голос, так что Ойкава запнулся, искренне удивленный. Вздохнув, Иваизуми провел рукой по волосам, отворачиваясь. — Ты был тем, кто признался первым, — повторил он тихо. — Я…я не знаю почему. Черт, я до сих пор не знаю, было ли это шуткой. Но ты это сделал. Не пытайся сделать все это моей виной — — Так это я виноват в том, что признался?! Конечно, конечно, я забыл, потому что совершенно бесполезен, так ведь? — выплюнул Ойкава, сделав шаг вперед. — Потому что все, что я делаю — неправильно, потому что ничего из того, что я делаю, недостаточно, потому что я всегда проваливаюсь — — Ойкава — — Нет, я понял! — сорвался Ойкава, уголки его губ искривились в злобе. — Я недостаточно хорош для Ива-чана, и именно поэтому он решил встречаться с той девчонкой! Потому что я не знаю, чего хочу, правильно?! Потому что я такой трусливый, а Ива-чан заслуживает большего! Ойкава заколебался, и Иваизуми заметил внезапную перемену от резкости к вине и стыду. —…Потому что Ива-чан заслуживает большего, — сказал он на этот раз тише, нахмурив брови. –…Ива-чан заслуживает кого-то, кто не боится стоять рядом с ним так же, как он всегда стоит рядом со мной… Ты действительно заслуживаешь кого-то получше. Кого-то, кто не боится. Усмехнувшись, Ойкава убрал с лица намокшие пряди волос, и сердце Иваизуми застонало от несчастной, почти маниакальной улыбки, снова образовавшейся на его лице. — И несмотря на то, что мы прошли отборочные с моей помощью, я услышал, как тренер, разговаривая с менеджерами, сказал о том, что им нужно рассмотреть вопрос о моей замене… потому что, какая в конце концов польза от связующего с больным коленом?! Как долго я смогу играть?! Я подставлю себя, если буду слишком много тренироваться, я буду отодвинут на второй план, если буду тренироваться меньше… я не могу тренироваться так же упорно, как они хотят, и они думают, что если они напрягут меня больше– Ойкава резко остановился, чтобы отдышаться; его выражение лица скребется когтями по осколкам разбитого сердца Иваизуми. — Просто… я не могу прекратить думать о тебе, Ива-чан. Я не могу, я…я пытался. Потому что я знаю, что облажался, и я¬…я знаю, что ты злишься на меня… Я знаю, то, что я сделал нельзя простить, я знаю, ты ненавидишь меня. И я знаю, что даже не должен быть здесь, но… — он остановился перед очередным приступом смеха, накрыл рукой живот, содрогаясь всем телом, а другой рукой прикрыл половину своего лица, затихая. — Я не могу поверить… это…это нелепо, я… разваливаюсь на части и не могу думать ни о ком, кроме человека, который обязан меня ненавидеть больше всего… Я жалкий, я — — Я никогда бы не смог тебя возненавидеть, Ойкава. — Конечно же, ты бы это сказал, — пробормотал он. — Конечно, потому что… потому что, даже когда Ива-чан злится на меня, он всегда знает, что сказать. Даже когда я сделал все это с Ива-чаном… Ива-чан остается таким хорошим человеком. Просто… просто выметайся из моей головы. Убирайся, потому что я не могу прекратить думать о тебе, и это… Я потерял тебя, но ты не оставишь меня в покое… убирайся, убирайся, убирайся, просто уби– Голос Ойкавы надломился, но перестал он говорить, потому что Иваизуми резко притянул его в объятия, и его дыхание было выбито в момент. Руки Ойкавы висели по обе стороны его тела, когда руки Иваизуми обхватывали его с обеих сторон, а пальцы цеплялись за заднюю часть его промокшей рубашки. Он не знал, может ли Иваизуми почувствовать его скачущее сердце или то, что он не дышит. Но Иваизуми был теплым; он был теплым и надежным, и Ойкава прильнул к нему, закусив губу, стараясь удержать ее от дрожи, закрывая глаза. Он прошептал «убирайся», и ему потребовались все силы, чтобы не сломаться в его руках.  — Тебя достаточно, — услышал он Иваизуми, и на секунду все остановилось. — Тебя всегда было и всегда будет достаточно. И никогда не пытайся думать иначе, Ойкава. Голос Иваизуми был мягким, но тон уверенным, посылающим озноб по позвоночнику Ойкавы. Он простоял напряженным еще какое-то мгновение перед тем, как окончательно расслабился, веря, что Иваизуми сможет выдержать его вес. Он крепко обнял его в ответ, пока горячие слезы, стекающие по его щекам, оставляли темные пятна на плече Иваизуми. Он содрогался, плача в единственном месте, где чувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы делать это. 19 апреля, 9:32 — Пожалуйста, не ставьте на мне крест. Ойкава стоял, склонив голову, с руками по швам и колотящимся сердцем перед тренером и менеджером. Несмотря на то, что он проснулся и почувствовал себя намного более собранным, чем в предыдущие месяцы, Ойкава заставил себя покинуть комфорт квартиры Иваизуми после завтрака (съеденного только после угрозы Иваизуми влить ему в глотку вещество, приготовленное миксером). Ночь накануне была выматывающей; Ойкава смутно помнит, как зашел в квартиру, принял горячий душ и сразу же рухнул на кровать Иваизуми. Иваизуми последовал его примеру, и Ойкава инстинктивно подвинулся ближе к нему, но сразу отодвинулся, пробормотав «прости». Иваизуми посмотрел на него и притянул обратно, обнимая рукой. –…А что с — — Мы порвали. Это было наше единственное свидание. Ойкава моргнул. — Что, она не была в твоем вкусе? Довольно-таки милая. — Нечестно быть с кем-то, когда любишь другого. — Ойкава-кун — — Я найду баланс, — сказал он, прерывая вздох, начинающийся с его имени. — Я буду заботится о своем колене, я стану лучше. Я вас не разочарую. У меня есть то, что вы увидели во мне при первой встрече. Его руки сжались. —…Это моя мечта. Последующая тишина была настолько короткой, что ее можно было бы занести в топ пять напряженных молчаний, которые довелось пережить Ойкаве Тоору. Но потом последовал очередной вздох и «тебе не нужно склонять голову». Ойкава был встречен со слегка скептическим, но по большей степени усталым взглядом. — Могу предположить, что ты подслушал наш разговор? Он кивнул. Слегка улыбнувшись и покачав головой, тренер скрестил руки на груди. —…Это было слегка преждевременно. Мы не планируем заменять тебя, Ойкава-кун. Редко удается встретить человека с такой же рабочей этикой, как твоей. И ты трудолюбивый, в конце концов, это и имеет значение. Не волнуйся. Ойкава моргнул несколько раз перед тем, как широкая и уверенная ухмылка расползлась на его лице, пряча облегчение. — Спасибо! Вы об этом не пожалеете! — Да, да. Следи за коленом. Иди, начинай разминку. Сияя, Ойкава вернулся в зал и направился к кладовке с оборудованием, когда заметил Иваизуми, опирающегося на дверной косяк. Замерев в удивлении, он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить сердцебиение, и сменил свой курс, при этом ярко улыбаясь. — Ива-чан! Ты шел за мной сюда? — Ага. —…Оу. Я не думал, что ты на самом деле это признаешь. Усмехнувшись и положив телефон в карман, Иваизуми выпрямился. — Так? Ойкава ухмыльнулся, поднял вверх два пальца в знаке победы. — Все хорошо! — Это здорово. — Ага. Последовало еще одно молчание, которое Ойкава хотел заполнить. Прошлая ночь была словно вечность назад, далекая, как мечта. Все, что Ойкава так старательно подавлял и пытался перенаправить в сосредоточенность на волейболе обернулось всхлипываниями на плече Иваизуми. Он не любил плакать, даже напротив Иваизуми — особенно напротив Иваизуми, — но это было единственное место, где он чувствовал себя достаточно удобно, чтобы делать это. События стали накатывать на него, и, хоть они с Иваизуми не разговаривали где-то месяц, он по-прежнему был его домом. Занервничав, Ойкава поднял руку, чтобы поправить челку, когда Иваизуми заговорил с ним, установив зрительный контакт. — Я влюблен в тебя. —…Э-э? — ответил Ойкава, замерев с рукой в волосах и легким румянцем на щеках. — И-Ива-чан — — И я хочу быть с тобой, — уверенно продолжил он. — Я больше не собираюсь ходить вокруг да около. Мы либо друзья, либо нет. Так что если ты не готов, тогда просто скажи мне и — — …Я готов, — тихим голосом ответил Ойкава, слегка улыбнувшись и опустив руку. — …Я хочу быть с Ива-чаном. И я больше не буду убегать… Сто процентов, я обещаю, Ива-чан. Ты можешь ударить меня, если я вернусь к девяносто девяти. Иваизуми выглядел удивленным пару секунд, а потом расслабился и улыбнулся, расширяя этим улыбку Ойкавы. —…О чертовом времени, Дерьмокава: гонки за тобой утомляют. — Грубо…! Увидев надутые губы, Иваизуми издал смешок, собираясь повернуться. Но он остановился на мгновение и после того, как посмотрел по сторонам, сделал шаг вперед и прижался губами к губам Ойкавы, а после отпрянул с красными щеками. — Увидимся после тренировки, — пробормотал он с краснеющими ушами. Ойкава издал смешок и помахал ему рукой, направляясь к кладовке за волейбольной сеткой. Но до того, как сделать это, ему пришлось зайти в раздевалку за наколенником. Телефон с грохотом упал на землю, пока он пытался разобраться в своем рюкзаке. Цокнув языком в раздражении, Ойкава поднял телефон. Он по привычке нажал на кнопку домой, проверяя, не пришли ли еще какие-нибудь уведомления, и пробормотал «а?», когда увидел новое сообщение. От: Ива-чан Он моргнул и разблокировал телефон. «Я буду твоим одним процентом.  — Иваизуми»