За тёрн и вытертые кольца

― Должно помочь, ― уверяет её Алана, предусмотрительно не выходя из своей ванной, ― По крайней мере, ты уже отвозила меня и с пресс-конференции о нашей помолвке, я лучше побуду с тобой.       Марго закрывает за собой дверь и торопливо подаёт ей салфетки. Значит, в список всех запахов, что её жена не выносит по случаю беременности, теперь входит ещё и баранина. ― Я и сама буду ждать, когда этот куст обовьёт весь монумент. ― Значит, это уже работает. Можешь буркнуть что-нибудь про неисправимые профессиональные привычки.       Марго уже представляет, какой насмешкой над старым замыслом Мэйсона будет всего одно, но такой ползучее и живучее растение, как тёрн. И как метафорично, что именно тёрн станет тем, что одолеет редчайший сорт мрамора и что даже если его сжечь, то повредится и статуя самого Мэйсона ― ведь как отмахиваться от подобных сравнений если речь идет об их живучей, из-за пережитой боли отрастившей шипы и выросшей посреди чужих смертей и практически на трупе врага любви?.. «― Если вы хотите освобождения от всей боли, что приносит Ваш брат, Марго, вам будет лучше его самолично убить. Марго внимательно прошлась взглядом по лакированным носкам своих ботильонов и вдохнула аромат пропитавших шарф духов: ― Вы по-прежнему считаете, что я не продержусь на антидепрессантах? Вы же знаете, какие шрамы мне пришлось скрывать когда Мейсон узнал, что я тайно хожу вместо танцев к инструктору по каратэ.» ― Он знал, Марго, он все это предусмотрел. То, что случилось, сблизило нас, ведь он очень аккуратно давил на мои старые раны. Марго переворачивается на живот, вытягиваясь во весь рост. Живот у Аланы уже весь в штришках от растяжек, а сейчас уже выпирает прямо ей под бок. ― Ты все равно простила, что я молчала о том, каков он на самом деле. Алана подпирает щёку кулаком: ― Он влёт просчитал, насколько легче нам будет друг с другом. Марго вспоминает их спор про то, выгоден ли Лектеру шантаж их успешной семьи или же ему плевать, и тянется приобнять Алану не затёкшей рукой, глухо бурча сквозь ткань: ― Я устала бояться ещё и его планов. Даже тех, где мы бы непременно сделали это вдвоём. Алана придвигается поближе: ― Думаю, он счёл неизящной шутку про Бонни и Клайда.       У неё очень мягкая, пахнущая тональником, щека, запах тянется до самой шеи, туда же, куда ее размеренно целует Алана. Марго порой думает, что её лицо такое на ощупь лишь из-за того, что в своё время успело размякнуть от частых слёз. «―Марго, зачем ты мне не сказала, что хочешь стать сильнее, а, Марго? Ох, смотри, я уже нашёл промокашку? Благодарю за истинно вкусный коктейль, сестричка! Твои слёзы порой лучше по вкусу, чем у прикованных к постели инструкторов» Это их не убило. Вместо этого мёртв Мэйсон, и они научились жить, невзирая на всю боль, сами. ― Этот виски... ― Последняя бутылка. Из того, что ты не сказала вылить, я оставлю её напоследок. ― Зачем? Ты же не собираешься пить то, куда Мэйсон клал промокашки с моими слезами? ― Нет, ты сама потом увидишь, заводи машину, вся прислуга спит.       И ту силу, что они обрели в поддержке друг друга, не смог одолеть даже вездесущий садизм и подозрительность Мэйсона Вёрджера. Просто раньше у Марго так не нашлась очень волевая союзница. «― Слабая Марго, инертная Марго. Не зря же отец завещал всё мне. Уф, терпеть не могу, когда от твоей крови нужно отмывать перстни ― жёлтое золото как раз лучше сияет когда его оттеняет алый цвет» ― Марго, дыши глубже, мы почти приехали. Сторож нас впустит. ― У тебя кровь... На кольце. ― Царапина, я же не зря купила росток, чтобы он сломался. Марго, я тут, не уходи в себя, Марго.       Сжатые от резкой остановки руки на руле, запах смятой в пальцах зелени и крови на обручальном кольце Аланы, сдавленное «Умф» из-за пинающегося в её животе ребёнка, морось пробивающегося сквозь туман в приоткрытое окно дождя ― это всё Марго пытается впитать, глядя на однотонно-серую в предрассветных потёмках дорогу. Отпускает. ― Кажется, я доставляю не к месту беременную пассажирку, ― вздыхает Марго, глядя на вытираемое салфеткой кольцо. ― Ганнибал называл золото высшим блаженством для ценящих роскошь. Он специально надевал тот перстень? ― Не обязательно. Ты же сама помнишь, как ему импонировала внезапность. ― А моё кольцо... ― Считай небольшим подарком на свадьбу.       Алана улыбается ей в ответ и отводит взгляд к окну, за которым вырисовывается влажно поблескивающая, как облитая смолой, винтажная ограда. Тот, к кому они едут, в некотором смысле так и не присоединился к отцу. Фредерика тогда насмешливо отмахивалась, когда её назвали полным именем и довольно потягивала мартини из соломинки, записывая под суммой гонорара «в завещании он хотел, чтобы ему достался отдельный охраняемый склеп». Алана самолично показывала ей фото, где в блокноте точно сформулировали их заказ и помощь с псевдонимом для интернет-изданий. «Задумайтесь над моим предложением, Марго, ведь многим жертвам домашней тирании нужно ещё и много времени, чтобы научиться жить дальше даже после долгожданной смерти их мучителей.»       Быть может, стоит и не сомневаться во всём остальном, что говорил ей, как поспешила одной из первых написать Лаундс в своей статье, «самый жестокий психопат нашей эпохи», но иногда Марго хочется ещё горше пожалеть о том, что она в свое время не решилась так подумать сама. ― В детстве я часто ворчала на братьев, что это не моё ― копаться в саду, но если что, то никто нам не скажет, что мы сажали на кладбище сорняк, ― Марго тихо кряхтит, орудуя лопаткой, пока Алана упирается ей в плечи, сгибая быстро устающие ноги.       Тёрн быстро обовьёт всю могилу, сделав невидимым и жалким памятник Мэйсону Вёрджеру, и быть может, когда они придут сюда с наследником на руках, его знавшие так мало о мире глаза выцепят лишь обвитый колючим кустарником силуэт, а они так ничего и не сделают, чтобы спасти ни его, ни надгробие. ― Тогда это самый лучший сорняк, что я видела. Корзинка не тяжелая? Алана хмыкает, ставя свою ношу на землю. ― Не переусердствуй с опёкой. Марго приоткрывает корзинку, доставая вино: ― Отходи. Можешь пока подумать, что я готовлюсь быть хорошей мамочкой.       Алана переступает по дорожке, обеспокоенно выглядывая из-за дверцы склепа ― её может и задеть, но это как раз то, через что они должны пройти вместе. ― Ты думал, что я не буду свободна, ты ошибался, ― начинает Марго, ― Ты думал, я без тебя ― ничто. Ты решил, что я как и все должна лить по тебе слёзы, вписывая в завещание условия своих похорон...       Алана вслушивается, задвигая профессиональную отчуждённость куда подальше ― сейчас её любимой нужны уши жены, той, что поняла её, а не «специалистки с гештальтподходом». Хотя примерно то же она сейчас и делает. ―... Это ― не пролитые на могиле по тебе слёзы, Мэйсон. Это ― слёзы от всего пережитого из-за тебя Ада. Получи и распишись, ублюдок. Дзынь!       Алана предусмотрительно отворачивается. На разлетевшуюся вдребезги бутылку она не обращает внимания, подходя с фонариком к Марго. ―... Теперь я в разы сильнее чувствую, что он мёртв. Алана обнимает её настолько тесно, насколько позволяет выпирающий живот: ― Меня это тоже успокаивает.       Дальше они молчат: нужно время, чтобы найти слова, объявить друг другу их персональную метку, что всё кончилось.       Алана видит, как подрагивают отдающие ей именной бокал пальцы и сама открывает термос. Чай без сахара вместо спиртного, но не суть ― главное, что они пьют за их надежду на будущее: Алане ещё вчера сказали, что будет мальчик, хотя кто им помеха в жизни друг с другом? Стараясь, чтобы у них ничего не пролилось, они коротко чокаются и кивают друг другу: ― За светлое будущее новых Вёрджеров, которым не помешает никакое прошлое. Они пьют, лаская друг друга взглядами, точно в первый раз: медленно, любуясь и отмалчиваясь.       Небо сереет сквозь расступившийся, точно пропуская лично их для приватного общения с мёртвыми, туман. Переступая озябшими ногами, Марго держит бокал на весу: ― Ну вот. Как раз своеобразный пикник. Алана, опережая Марго, отрывисто поправляет на себе платок. ― Тогда зря ты не взяла ещё и плед в машине, здесь холодней, чем снаружи.       Марго благодарна ей ― и за такую безбашенную, на первый взгляд, идею, и за перелитый, но разделённый на двоих чай из термоса, за вытертые от крови кольца и за политый любимым мэйсоновым вином тёрн вокруг подножия его памятнику в полный рост. ― Забота о жёнах и примерно не пьющих вина матерях, не так ли? ― Тогда я не подхожу под идеальную семью из пятидесятых. ― Вот и прекрасно. Твоему отцу уже прекрасно вращается в гробу. Марго тихо смеётся: ― Не слышу грохота с другого конца кладбища. Ну... ― Вот теперь я считаю, что после такого ты начнёшь исцеляться на глазах. Открывай.       Марго достаёт из кармана оставленные сторожу под залог и деньги о молчании ключи и отпирает тайник. Официально здесь покоится гроб, его везли под зорким прицелом телекамер, но на самом деле захоронить решили лишь урну, что осталась торчать в склепе с незакопанной крышкой, чей шифр на параноидально заготовленном для такого случая замке не составило труда подобрать. Марго его потом закроет, не желая вызывать подозрений, в случае чего это расценят как хулиганство, штраф за которое ей не страшно заплатить, а сейчас ― всего одно движение и один отразившийся от стен склепа звук. ― Тьфу. Опираясь на дверь, Алана и сама готова рассмеяться: ― Всё просто. Марго оборачивается со слезами, что стоят в глазах, едва видимым прахом брата на крышке и кончиках пальцев, с улыбкой облегчения, как после долго мучившей боли: ― Даже не пришлось плевать на могилу.