Stay Close to Me

Толпа на трибунах взрывается криками и аплодисментами, когда на испещренный неровными линиями каток выходит его единственный ученик, его вдохновение, его любовь… Да чего уже скрывать очевидное – единственный, на сегодняшний день, смысл всей его жизни. Юри Кацуки, совсем не обычный фигурист, каким тот считает себя по сей день. Две золотые медали с Гран-при, взятые подряд за два прошедших года, только это подтверждают. И совсем скоро, меньше чем через час, к ним прибавится еще и третья, он в этом не сомневается. Виктор, оглядывая беснующихся в предвкушении зрителей, усмехается. С ноткой ностальгической грусти он вспоминает, как встречали каждое его выступление, и подмечает, что такого ажиотажа не было никогда. В мыслях мужчины нет ни зависти, ни обиды. Лишь присущая ему детская радость и совсем немножко гордости за этого невероятного, но так и оставшегося неуверенным в себе, человека. За то, что он продолжает делать то, чего сам Никифоров не совершит уже никогда. Очередной финал Гран-при, очередной, давшийся Юри очень нелегко, перелет, такси, Кацуки, посапывающий на его плече… Больше всего на свете Виктор любил наблюдать, как его возлюбленный спит. Особенно, когда он при этом забывает снять очки, и они смешно запрокидываются на лоб или сползают на самый кончик носа. Никифоров никогда не упускал возможности заснять на камеру каждый из этих моментов, а потом со смехом прятать их в недрах бесчисленных папок, не позволяя отчаянно краснеющему японцу найти их и удалить. Этот вечер не становится исключением: медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не разбудить ненароком тихонько сопящее черноволосое чудо, он вытаскивает телефон из кармана пальто, улыбается коварно-предвкушающе… Но сделать снимок ему не позволяет противный визг шин и ослепляющий свет фар грузовика, несущегося на огромной скорости в его сторону… Трибуны замолкают, когда Юри, проехав круг, приветственно маша всем руками с улыбкой на лице, замирает посредине катка. Голова его опущена, глаза закрыты. Виктор не слышит, скорее, чувствует судорожный выдох, и выдыхает вместе с ним. - Тебе хорошо видно? – Минако спрашивает это тихо, у самого уха. – Мы можем отъехать чуть дальше, там обзор немного лучше… - Спасибо, но нет, - привычно отзывается мужчина. – Все хорошо. «Все будет хорошо, Юри» - мысленно добавляет он. – «Ты справишься, как и всегда» Первые аккорды мелодии ласкающим теплом ветерком разносятся по залу, приводя застывшего, подобно античной статуе, фигуриста в движение. Виктор уже не раз видел эту программу на тренировках и прошлых этапах, но, точно так же, как и в первый раз, не может отвести взгляда от сложной, но невероятно красивой дорожки шагов, безупречно выполненных прыжков, сияющих глаз коньячного оттенка. Юри счастлив сейчас, вот в эту самую секунду, искренне, без капли лжи и притворства. Никифоров так и не узнал, о чем думает Кацуки в этот момент, сколько бы ни спрашивал, умолял, даже шантажировал – юноша молчал, улыбаясь и чуть краснея. Только сегодня, на утренней тренировке, он пообещал, что раскроет эту тайну, но уже после церемонии награждения. И тут же укатил на другую сторону катка, убегая тем самым от возмущений и наигранной обиды. Последний прыжок первой половины программы – четверной флип. Кацуки на несколько долгих секунд взмывает над катком… и всем телом падает на неприветливо твердый лед, даже не попытавшись приземлиться. Зал громко выдыхает, но не кричит уже истерически, как в первый раз. Виктор знает, что это – постановка, падение было запланированным, но все равно не может смотреть на распластавшегося на холодной поверхности возлюбленного без беспокойства. Не может забыть страшные синяки на его руках и ногах, которые не исчезали с начала тренировок по сегодняшний день. Юри поднимается. Тяжело, очень медленно, словно ему невероятно больно просто пошевелить пальцем. Ноги фигуриста будто не слушаются его, он не может встать, хотя и пытается, из последних сил. Лицо, раскрасневшееся от напряжения, искажается болью и страхом. Но он не сдается: предпринимает попытку за попыткой, и, через, кажущуюся бесконечной, минуту снова стоит на ногах, чуть неуверенно, словно боясь сделать шаг, который закончится очередным падением. Взлет и Падение. Смерть и Возрождение. Так Кацуки Юри назвал свою тему этого сезона. Да, именно так у них все и было. Юри очнулся первым. Страшная авария прошла словно мимо него: у него сломаны только правая рука, пара ребер, вывихнута лодыжка, а под спутанной челкой прячется синяк. Весь удар принял на себя Виктор, в последнюю секунду успевший прикрыть его собой. Кацуки, не смотря на тянущую боль в ноге и голове, используя штатив с капельницей вместо опоры, больше получаса заглядывал во все попадающиеся на пути палаты, выискивая взглядом одного-единственного, самого родного человека, пока его не перехватила обеспокоенная медсестра, а врач, вызванный ею спустя несколько минут, лично не проводил парня до нужной палаты. В которой Виктор, опутанный проводами, в гипсе, перебинтованный едва ли не с ног до головы, спал очень глубоким сном, очнуться от которого удается далеко не всем. «Надежды почти нет», - слышит он позади себя сухой голос немолодого доктора. И умирает вместе с ней. «Даже когда он… Если он очнется, шансов на полное выздоровление нет», - раскаленным эхом отдается в его голове. И он падает у больничной постели, больше не в силах стоять на ногах. Юри не отходил от Виктора ни на шаг. Игнорировал всех: врача, медсестер, друзей и родных. Сидел только рядом с бессознательным мужчиной, и что-то шепотом ему говорил прямо в ухо. Он почти не спал, очень мало ел, и совсем скоро стал похож на живой труп: бледный, осунувшийся, исхудавший, он походил больше на тень Кацуки Юри, а не на себя самого. Так прошли три мучительные недели, пока, ночью, Виктор Никифоров, наконец, не открыл глаза и почти незаметно сжал тонкие, чуть теплые пальцы с холодным, испещренным царапинами, золотым ободком на одном из них… Мелодия затихает на несколько мгновений. Юри несмело, словно младенец, делает шаг, еще один, смотрит куда-то с такой мольбой и надеждой, что у Виктора перехватывает дыхание, хотя он видит это уже не в первый раз. Мужчина не чувствует, как по щеке медленно скатывается слеза, прячась где-то за воротником белоснежной рубашки, зато слышит, как Минако над ним, не стесняясь, рыдает в голос, только что не навалившись на коляску, в которой он сидит. Кацуки тем временем, делает небольшой круг по катку, протягивая руку, будто пытается догнать кого-то, но все время оступается на непослушных ногах. По мере развития мелодии, его шаги становятся все уверенней, рука дотягивается до чего-то невидимого, хватает отчаянно, прижимает к груди крепко, не оторвать, и юноша, разогнавшись, безупречно выполняет четверной флип. Он снова улыбается, но уже не так, как в самом начале. Это не счастье, это облегчение. Мимолетная радость, сменяющаяся умиротворением и покоем. Это непоколебимая вера, не угасающая ни на секунду. Это и есть то самое Возрождение. Месяцы изнуряющей реабилитации не дали ровным счетом ничего: как и предсказывал врач, у Виктора не было шансов встать когда-нибудь на ноги. Ему даже спрашивать не было необходимости, он чувствовал все сам. Точнее, ниже пояса не чувствовал ничего. Виктор Никифоров, пятикратный чемпион мира, легенда фигурного катания не только России, но и всего мира, в один миг превратился в инвалида. Жалкого, никчемного, беспомощного. И совершенно бесполезного. Ему не хотелось говорить. Не хотелось и пальцем шевелить, не то что заставлять двигаться омертвевшие конечности. Единственное, чего он желал – вернуться в ту ночь, когда он открыл глаза, и снова заснуть, только уже навсегда. Только бы не видеть эту чертову инвалидную коляску, в которую его сажали каждый день, увозя на процедуры; не видеть этих вконец осточертевших сочувственных взглядов; не слышать за спиной пропитанные жалостью шепотки и вздохи. Он, может, и предпринял что-нибудь, да Юри не позволял. Он все время был рядом, не уходил, если только на минуту, и то не по своей воле. Он не смотрел с сочувствием. Он не жалел и не подбадривал. Он буквально лучился счастьем и будто не замечал его ущербности. Постоянно говорил, что скоро их выпустят отсюда, и они смогут наконец-то побыть вдвоем, без посторонних глаз и ушей. И не менее часто повторял, что наступит день, когда Виктор Никифоров снова покажет себя миру, и сможет удивить его сильнее прежнего. И это угнетало Виктора не меньше всего остального. Что он сможет показать в этом дурацком кресле? Кого он сможет удивить, если самостоятельно он может только держать ложку в руках? Но Юри верил в это, верил так сильно и искренне… И был готов заставить поверить в это и его самого. Он помогал ему во всем, абсолютно. Не смотрел на свои, пусть и уже почти зажившие, травмы, приходил на помощь в любой миг. Он самостоятельно усаживал его в инвалидное кресло, с него же и забирал, осторожно укладывая на кровать. Дотошно расспрашивал врачей о его текущем состоянии. Мыл и переодевал. Только в туалет не водил, да не кормил обедами с ложечки – Никифоров, довольно резко, ему это запретил. О чем Юри разговор не заводил – предстоящий сезон соревнований. Стоило мужчине только заикнуться об этом, как парень, довольно неловко, переводил разговор в другое русло, или принимался с преувеличенным вниманием что-либо делать. Совсем скоро Виктор понял: Юри не собирается возвращаться на лед. А все из-за него, Виктора-никчемного-калеки-Никифорова. Виктор мог, скрепя ноющее, выжившее только чудом, сердце, стерпеть многое: и взгляды, и шепот за спиной. Даже был готов смириться с этой идиотской коляской, но этого допустить он не мог. Только не Кацуки. Только не из-за беспомощного Никифорова. В тот вечер они впервые за все время знакомства крупно поссорились, срывая голосовые связки, пытаясь доказать друг другу свою правоту. Ни к чему так толком и не пришли… А утром следующего дня Виктор Никифоров исчез. Незаправленная постель оказалась пуста, инвалидного кресла рядом с ней так же не нашлось, а медсестра, с тем самым сочувствующим взглядом, который так раздражал старшего мужчину, сказала, что рано утром за Никифоровым приехали родные, и забрали его домой. Виктор не знал, что Юри в тот же день, не думая ни о чем, сбежал из больницы и первым попавшимся рейсом вылетел в Санкт-Петербург. Скрывшись ото всех в загородном доме на окраине города, он не знал, что четыре долгих дня Кацуки, сбиваясь с ног, поставил на уши, по меньшей мере, половину города в его поисках. Смиряясь со своей судьбой среди леса, на берегу реки, он не знал, что Юрий Плисецкий, разведавший от Якова, где прячется Никифоров, без зазрения совести выдал японцу все, что узнал, обозвав обоих идиотами. И очень удивился, когда, не без труда, открыл дверь, в которую кто-то совсем неприлично громко стучал, и увидел на пороге запыхавшегося, устало цеплявшегося за косяк, юношу. - Юри? – удивленно выдохнул он, не веря своим глазам. – Что ты здесь делаешь? За долю секунды на лице Кацуки сменилось множество эмоций: злость, отчаяние, радость, боль, облегчение… Мужчина не был уверен, что успел заметить все. А Юри внезапно улыбнулся, выпрямился… Не прошло и секунды, как он уже сидел на коленях Виктора, крепко обнимая его за плечи, и с улыбкой произнес: - Виктор, пожалуйста, будь моим тренером, пока я не завершу карьеру. Обещаю, в этот раз ты поцелуешь золото! Виктор опешил. Виктор недоумевал. А когда, наконец, понял, чуть по новой не сломал Кацуки ребра, сжимая в крепких, благодарных объятиях. - Так о чем ты все-таки думал? Не смотря на усталость, они решили проигнорировать такси, и добраться до отеля своим ходом. Спешить почему-то совсем не хотелось, поэтому Юри катил коляску нарочито медленно. А Виктор не возражал, подставлял лицо прохладным прикосновениям вечернего ветерка. Золотая медаль горделиво поблескивала на шее Никифорова, ловя свет уличных фонарей. - Ты уверен, что хочешь это знать? – отозвались над головой. Мужчина усмехнулся, и уверенно кивнул. - Я вспоминал ночь, когда ты очнулся, - нерешительно начал Кацуки, ощутимо сжимая ручки кресла. – Мне было очень страшно, что ты не проснешься… Нет, я верил, что ты не бросишь меня, честно! Просто боялся… В соседних палатах лежали люди, которые спали больше месяца. А в одной, самой дальней, человек не просыпался уже год, и… И я слышал, как у его родственников спрашивали, отключать ли его от аппаратов или продолжать ждать. Я так боялся, что мне тоже зададут когда-нибудь этот вопрос… Представь, насколько я был счастлив, когда ты открыл глаза и сжал мою руку? Виктор представил. Не счастье, а страх ожидания в неизвестности. Мужчину заметно передернуло, и он слепо нашарил ручку тормоза на колесе. Коляска резко остановилась. Юри, не ожидавший этого, чуть не упал на Никифорова, хотел выпрямиться с возмущением, но сильные руки не дали ему этого сделать, мягко обхватив парня за шею. - Никогда больше не оставлю тебя одного, - тихо прошептал Виктор прямо в губы над собой. Юри широко улыбнулся в ответ. Поцелуй вышел чуть смазанный, но от этого не менее чувственный. Виктор знает, что больше никогда не сможет ходить. Юри тоже знает об этом. Но им обоим на это уже наплевать. Главное, они вместе, всегда рядом, и уходить друг от друга совсем не собираются. Разве уже это не счастье?