Пой мне ещё

Он увидел её впервые, патрулируя бульвар Клеверинг со своей верной шарманкой. Залитая лунным серебром, она, словно бледный призрак, скользнула от двери особняка к уличной ограде и тихо и нежно запела, когда он проходил совсем близко. Так завораживающе звучал её голос, так сладка была мелодия, что рука его, готовая привести в движение механизм шарманки, безвольно опустилась. С той самой ночи сияющий образ девы, чья кожа белее снега, а голос — прекраснее и таинственнее пения левиафанов в морских глубинах, не покидал его. Она часто являлась во снах: бледные руки ложились ему на плечи, нежные губы шептали на ухо слова древних молитв. Она пела — он забывал все Запреты, а когда просыпался — со стоном сжимал свою плоть, проклиная Шестой. Он стал сторониться своих братьев в золотых масках, ему чудилось, что все знают его постыдную тайну, что все осуждают, что заговор зреет в высоких стенах Аббатства. Во мраке улиц чумного города, среди тишины, нарушаемой лишь шагами, назначенный с ним в дозор брат спросил: «Всё ли в порядке? Ничего ли тебя не тревожит? Ты стал таким странным в последние дни». Она беспокойно зашептала: «Нам грозит опасность... Он узнает, он всем расскажет, ты должен убить его...» Зазвучала печальная песнь, и под её звуки тёплая кровь под пальцами брызнула из чужих глаз; хруст костей и запах смерти привлёк серых тварей из сточных канав; писк из маленьких прожорливых ртов вплёлся в ткань мелодии, делая её безумной. Под песнь сумасшествия тот, чьи руки были темны от пролившейся крови, схватил тяжёлую балку и повернулся к своей ненаглядной певице. «Что ты со мной сделала?» — спросил он, но ответом была лишь улыбка. Тогда он ударил. Её бледное тело отозвалось странным звоном, будто сделано было из серебра и света, будто не кости ломались под страшными ударами, а гнулся податливый металл. Обессилевший, он упал на колени. Но не было рядом с ним тела сладкоголосой девы; на мостовой лежали детали разбитой шарманки, а среди шестерней и латунных пластин тихо пел костяной амулет.