Притяжение

Есть нечто непреодолимо притягательное в том, чтобы кончать в чужую жену. Особенно если её муж ждёт за дверью и плотно сжимает веки, прислушиваясь к звукам, означающим, что она здесь по своей воле: этим умоляющим стонам, терпеливыми ласками добытыми из её нутра, когда лоно вздымается, мышцы скручивает спазмом, а тело делает всё возможное, чтобы вытянуть последние огоньки новой жизни из чужой плоти. Только когда его семя иссякает, Оби-Ван Кеноби способен обдумать все тонкости этой ситуации. Падме Наберри Скайуокер всё ещё дрожит под ним. Он успокаивающе целует её под ухом, пока его бёдра в последний раз неконтролируемо дёргаются, вбиваясь в её плоть. Она близка к своему собственному оргазму: дыхание мягко вырывается между влажными приоткрытыми губами. Ухоженные ногти впиваются в его плечи. Конечно, она ожидает разрядки; персонального внимания. Она близкий друг и доверенное лицо, леди, а не шлюха, и она не знает, что её муж стоит в коридоре. Оби-Ван знает. Он играет с этой мыслью, пока выскальзывает из неё и нарочито медленно спускается вдоль миниатюрного дрожащего тела, чтобы губами и языком вымолить её оргазм. Настолько близок Оби-Ван Кеноби может быть к Энакину Скайуокеру: это не сравнится с любыми прикосновениями, с любыми словами. Нет подчинения доверительней, чем такое разрешение. Он чувствует, как возмущение его ученика отступает, пока его жена содрогается от удовольствия, — неохотно сменяется любопытством и неловким возбуждением. Он наслаждается этой победой, пока она не обессиливает; трижды достигает пика удовольствия. Оби-Ван заставил её ждать очень долго. С утра, ещё до завтрака, когда провёл языком по её ушной раковине, пока она читала. Энакина не было дома. Падме откидывает голову обратно на подушки, её расфокусированный взгляд задерживается на потолке: испорченное создание, отбросившее привычную сдержанность поз. Оби-Ван прислоняется щекой к её бедру и наблюдает за тем, как она дышит и время от времени вздрагивает. — Жаркое, — бормочет Падме. — Я хотела жаркое на ужин, но забыла послать Эстти за мясом, а теперь магазины закрыты. — Похоже, я был восхитителен — раз ты думаешь о покупках. Падме вздыхает, с сочувствием глядя на него глазами цвета умбры. — Ты похудел, — говорит она. — Я думала накормить тебя. Оби-Ван улыбается и прижимается губами к коже на внутренней стороне её бедра. — Энакин вернулся домой. — Ох, — она слегка хмурит брови. — Ты должен был что-нибудь сказать. — Я хотел измотать тебя, чтобы не пришлось им делиться. Падме бесстрастно обдумывает его слова. — Тогда скажи Эстте поставить болотных уток, — в итоге отвечает она. Оби-Ван колеблется, прежде чем наконец произносит: — Спасибо. Что выслушала. Падме только с улыбкой кивает. Оби-Ван пружинисто поднимается на ноги, чувствуя, что его мышцы всё ещё во власти посткоитальной неги. Вещи разбросаны по комнате, и он не торопится одеваться — хотя сосредоточенность Энакина уже обернулась явным нетерпением. Энакин вскидывается, стоит ему ступить в холл. Оби-Ван отмечает, что он ходил взад и вперёд по комнате, но напрягшейся челюсти и строгого взгляда хватает, чтобы осадить его. Энакин держится лучше, чем два года назад. Тогда он был беспокойнее, дичал сильнее, пока Оби-Ван позволял ему больше свободы. В нём всё ещё остаются острые грани, которые предстоит обтесать. — Ученик. От этого слова Энакин пасует, становится сговорчивей. Оби-Ван чувствует, как он перестраивается во время извинений. — Она моя жена, учитель. — На этот раз Энакин был слишком долго предоставлен сам себе. Достаточно, чтобы его старые слабости начали казаться новыми идеями. — Хороший повод задуматься, почему ты возражаешь, когда она только делает то, чего хочешь ты сам, — соглашается Оби-Ван. Спавшее было возбуждение Энакина вновь возвращается, и пока что этого хватает, чтобы заглушить в нём остатки неповиновения. Когда Оби-Ван направляется вдоль по коридору, Энакин следует за ним, подстраиваясь под его шаг. Хотя они порвали с Орденом джедаев, Энакин всё ещё коротко стрижёт волосы, оставляя только свою ученическую косичку. Это знак и напоминание об обещанном послушании. В остальном он перенял местный стиль маленького сепаратистского мира Кьярта, где последние месяцы работал механиком: более красочный, чем его обычный гардероб. Сегодня он в синем и с головы до ног заляпан машинным маслом и смазкой. — В последнее время Дуку не даёт вам отдыха, — начинает разговор Энакин, когда они вступают в залитую солнцем гостиную. Дом обставлен скромно, отражая набуанскую утончённость: приглушённые цвета и гладкие простые формы. — Дуку даёт мне всё больше поручений, потому что его вера в мою преданность растёт. — Краем глаза Оби-Ван внимательно наблюдает за выражением лица Энакина. — Ты это хочешь услышать, верно? — Энакин предсказуемо вздрагивает. — Правда в том, что впереди ещё много работы, а на большую часть его помощников невозможно положиться. Со временем он осознает, что дал мне слишком много власти, и начнёт опасаться, что я его свергну; или же я решу, что он стал слишком близок к этой мысли, и сам сделаю первый шаг. Тогда один из нас убьёт другого. Может быть, не сегодня и даже не в этом году, но рано или поздно так и случится. Верность и доверие не имеют к этому отношения. — Оби-Ван останавливается на краю ковра и с улыбкой смотрит на Энакина. — Теперь давай, говори. — Нас ждёт такой же конец, учитель? — Это зависит от тебя. Гнев, паранойя, страх, ревность... без сомнения, это ценные инструменты; но они выдают некоторую озабоченность материальными аспектами. — Нельзя сказать, что вам нет дела до материального, учитель, — указывает Энакин. — Иначе вы бы до сих пор были джедаем. — Ты же должен видеть разницу между привязанностью к дому или к человеку и решением насильственно сменить состав правящего органа галактики. — Судя по виду Энакина, для него эта разница эфемерна. Так что Оби-Ван продолжает. — Бессчётное количество живых существ привязаны к своим домам и любимым. Если бы это естественным образом вызывало желание организовать государственный переворот, все бы только этим и занимались и никакое дело было бы невозможно довести до конца. — Не могу представить, чтобы кто-то действительно хотел править галактикой или даже планетой. Это хорошо звучит в теории, в реальности же выливается в целую кучу управленческих заморочек и катастрофическую нехватку личного времени. — Оби-Ван внимательно изучает Энакина, и от него не ускользает, как заинтересованно блестят его глаза; это опасно. — Вижу, ты мне не веришь. Тогда, возможно, в эту неделю нам стоит поближе познакомиться с жизнью графа Дуку. Я жду полный финансовый прогноз для экономики этой планеты на следующие четыре стандартных месяца с пояснениями ко всем статьям расходов и детализацией всех закупок. И четыре различных пессимистичных финансовых сценария с полным и подробным антикризисным решением для каждого из них. Недовольство не достигает губ Энакина, но легко угадывается в его глазах и позе. Оби-Ван вздыхает и поворачивается, берёт его живую руку и поднимает её. Он неспешно чертит линии на его ладони, чувствуя, что завладел его вниманием: предвкушение Энакина нарастает. Тогда Оби-Ван продолжает: — А чтобы удостовериться, что это упражнение будет воспринято с должной серьёзностью, за каждый день после тех семи, что уйдут на сбор и анализ информации, я буду отрезать тебе по пальцу. — Энакин вздрагивает под его прикосновениями, но, кажется, вспоминает своё место и не отнимает руку. Оби-Ван целует то место, где только что были его пальцы. — Прояви усердие, Энакин. У Оби-Вана создаётся отчётливое впечатление, что Энакин не стал бы возражать, реши он наказать его даже таким способом; его воодушевление, глубокое и явственное, просачивается через их связь. Энакина возбуждают обещания: неотвратимостью и тем, насколько неизгладимый след они способны оставить. Когда-то Оби-Ван думал над тем, чего ему будет стоит исцелить Энакина от этой склонности, но с тех пор осознал, что некоторую определённость он вполне способен обеспечить. Но даже так, мысль о том, чтобы искалечить собственного ученика, не вызывает в нём энтузиазма. Из прихожей заходит молодая женщина, её светлые волосы стянуты в тугой пучок. — Эстте, — говорит Оби-Ван. Служанка — худощавая кьяртианка — замирает. — Твоя госпожа просила передать, чтобы ты поставила болотных уток к ужину. Девушка робко делает жест, который на Кьярте традиционно выражает повиновение, и проходит на кухню. Конечно же, Эстте отчитывается перед Дуку. У него есть власть над её мужем, и она не хочет, чтобы их дети были втянуты в политические грызню. Сама она слаба в Силе; слишком слаба для джедайских тренировок, но Оби-Ван подозревает, что ситхские техники защиты разума больше полагаются на точность и мастерство, не на грубую силу. Он предоставил Падме объяснять Энакину почему нужно делать вид, что они не знают о шпионе в доме. Судя по тому, что Эстте до сих пор жива, Оби-Ван полагает, что дипломатические усилия Падме увенчались успехом. Энакин поднимает взгляд от своей ладони. — Полагаю, мне пора садиться за уроки, — говорит он с неприкрытым вызовом. Он насквозь плотское создание. Оби-Ван мимолетно отмечает, что когда-то успел дожить аж до тридцати девяти, и прикидывает, хватит ли у него сил на второй раунд. Энакин переносит вес с одной ноги на другую, расправляя плечи. Красочные цвета в одежде оттеняют его природную яркую внешность. Перспектива сцепиться с восемьюдесятью с лишним килограммами уязвлённой и требовательной юности была бы куда заманчивей, не будь Оби-Ван настолько охвачен посткоитальной ленью, но он предполагает, что сможет что-нибудь придумать. Что-нибудь, для чего пригодится гостевая спальня. Одетый только в брюки и сапоги Оби-Ван сидит на обнажённых разведённых бёдрах своего ученика и разминает его тело, чувствуя, как оно теплеет под пальцами от прилива крови. Он ласкает покрасневшую кожу легкими как пёрышко прикосновениями, и расслабленные мускулы Энакина вздрагивают от них. — Я решил сделать тебе татуировку. Вот здесь. Спустя мгновение, потребовавшееся, чтобы осознать эти слова, Энакин с опасливым интересом шевелится. — Что там будет? — Двойная звезда Татуина. — Оби-Ван медленно, царапая ногтём, выводит на его коже два круга. Энакин утыкается лбом в подушку, которую обнимает, и со вздохом расслабляет плечи. — Подтверждение покупки? Оби-Ван смеётся. Он прижимает руки к пояснице Энакина, а потом ведёт ладонями вверх по усеянной шрамами коже и массирует его плечи, пока тот не стонет. — Да, Энакин, — соглашается он. — Разве ты забыл? Собственный резкий вздох Энакина обрывает его на полуслове, когда Оби-Ван, всё ещё всем весом опираясь на его спину, скользит пальцем между его каменными ягодицами. Предвкушение Энакина мешается с недовольством. — Ты заработал свою свободу, — напоминает ему Оби-Ван. Сухой подушечкой пальца он упирается в нежную кожу ануса, укрытого между бёдрами Энакина, и улыбается про себя, когда тот, ёрзая, слегка раздвигает ноги, пытаясь облегчить вторжение, — настолько, насколько это возможно под весом Оби-Вана. — Чувствуешь себя загнанным? — Иногда, учитель, — признаётся Энакин сквозь стиснутые зубы и прерывисто втягивает воздух, когда Оби-Ван медленно проталкивает палец внутрь. Энакин уже растратил своё возбуждение, и его тело сейчас болезненно чувствительно и не слишком заинтересовано. — И тогда ты обижаешься на меня. — Да. — Энакин слегка толкается бёдрами вверх — от дискомфорта — пытаясь ослабить давление ног Оби-Вана и получить немного свободы. Оби-Ван неподвижен. — Именно поэтому, Энакин, ты до сих пор мой ученик. — Мудрость этих слов потеряна для молодого человека, которого, кажется, больше всего занимает вопрос, собирается ли его учитель вставить в него нечто покрупнее пальца. Теперь наступает очередь вздыхать Оби-Вана, хотя его член чуть больше оживляется с каждым беспокойным подрагиванием мышц на спине Энакина. — Ты понимаешь? — Нет, учитель. Оби-Ван медленно вытаскивает палец, чувствуя дрожь Энакина под собой и вокруг себя. — Попробуй, — предлагает он, и его рука покоится на округлой мускулистой заднице его ученика. Энакин задумывается. Молчит и не двигается. Оби-Ван соскальзывает чуть ниже и расстёгивает пуговицу и молнию на своих брюках. Высвобождая член из ткани, он решает, что, пожалуй, достаточно возбуждён. Конечно, существуют причины и получше для того, чтобы присунуть своему другу, но не когда сейчас полдень, а у него уже было больше секса, чем удавалось получить месяцами. — Я всё ещё ваш ученик... потому что не буду протестовать, хотя вы сидите там и не собираетесь позаботиться о смазке, — напряжённо цедит Энакин. — Нет, Энакин. Это уже твоя недальновидность. Беседа прерывается, когда Оби-Ван тянет бёдра Энакина наверх так, чтобы ему было удобно, всё ещё с обеих сторон сжимая его колени своими. Он гладит его поясницу, пока Энакин не расслабляется, наблюдает за тем, как мышцы перекатываются под кожей на его спине, без всякого сочувствия, заворожённый мощью той силы, которую Энакин удерживает под контролем; сплёвывая в ладонь, он заботится только о себе. Член Оби-Вана упирается в узкий вход, и Энакин недовольно стонет в подушку; на грани боли он рычит «Станг!», когда его тело подаётся под усиливающимся давлением и в него проталкивается член учителя. Оби-Ван задаёт неспешный ритм, впиваясь пальцами в его бёдра. Дыхание Энакина прерывается тихими скулящими стонами. Он тугой и горячий, и Оби-Ван кончает: на секунду алое марево затмевает его чувства, а потом всё заканчивается. Спина Энакина лоснится от пота, а в его кожу красной тенью впечатались складки ткани, пуговица и молния брюк Оби-Вана. Приятно утомлённый, Оби-Ван вытаскивает член. — Итак? — официальным тоном намекает он. Энакин аккуратно сдвигает ноги и на мгновение мешкает от ожидаемой саднящей боли, а потом загнанно дыша заваливается на бок. Он недоволен и оповещает об этом Оби-Вана, глядя ему в глаза. — Сейчас я об этом не думал. Оби-Ван убирает член и застёгивает брюки. Он молчит, так что Энакин сжимает губы и отворачивается, заглядывая в себя. — Я сам в это ввязался, — выдавливает он, наконец. Оби-Ван сползает с него и тяжело опускается на кровать рядом. — Но теперь я уже не могу решить не быть твоим учеником. — Энакин с опаской смотрит на него; ему плохо удается скрывать свой водоворот эмоций. — Конечно же можешь, — упрекает его Оби-Ван. Абсурдно, но его это трогает, и он улыбается, задумчиво скользя взглядом по подтянутому и напряженному телу своего юного ученика. — Посмотри на меня, — требует Энакин тихим голосом, и вряд ли догадывается, как обиженно он звучит. — Я и смотрю, — отвечает Оби-Ван. С минуту он позволяет Энакину кипеть. Когда он наконец встречается с ним взглядом, то не скрывает веселья в своих глазах, но не видит в Энакине взаимности. Что ж, неважно, думает он. Он нахватался у Дуку достаточно грязных трюков, чтобы переиграть Энакина, если тот решит вцепиться ему в горло. Энакин молча бушует. — Посмотри на себя, — подсказывает Оби-Ван. — Чем ты занимаешься? Идет ли это тебе на пользу? Просто подумай об этом, Энакин. Пока ты вряд ли сможешь это понять. — Он терпеливо ждет, когда в глазах ученика загорится искра понимания, но в итоге видит, что Энакин слишком заведён для умственных упражнений. — Успокойся. Подумай вот о чем: ты злишься на меня. Ты чувствуешь себя в ловушке, может быть, считаешь себя жертвой, — разве это моя вина? С каких пор я стал настолько силен, чтобы сделать тебя жертвой? Это не так. И этого не будет, даже если меня обучит Дуку. — Оби-Ван качает головой, а на лице Энакина проявляется недовольная гримаса. — Ты дал мне эту власть, Энакин. Энакин смотрит на него в полном недоумении. Оби-Ван знает, что потребуется время — и более подходящие обстоятельства — чтобы Энакин смог осознать всю силу этой взаимосвязи. Мальчик отлично соображает, думает он, но ему ближе логическая дедукция, чем эмоциональные абстракции. — Ты дал мне власть над собой, Энакин, — мягко повторяет Оби-Ван. — У тебя есть талант, у тебя есть сила. Тебе осталось только постичь контроль. В голосе Энакина слышится намёк на угрозу. — И как мне это сделать, если меня контролируешь ты? — Вот только что, разве ты не продемонстрировал практически невиданную сдержанность? Ты был унижен, тебе было больно, ты чувствовал себя уязвимым — но ты не запаниковал, не поддался эмоциям и не бросился на меня. Энакин не знает ответа. Такого, который он бы мог выразить. Но Оби-Ван видит, как в его глазах вспыхивает понимание: голод предвкушения. Он чувствует, как ученик отпускает свой гнев. — Постепенно ты поймешь, Энакин. Тебе некуда спешить, — обещает Оби-Ван. Он протягивает руку, и его пальцы опускаются на тыльную сторону ладони Энакина: интимный жест, который даже не назовешь лаской. — И когда придет время отрезать эту косичку, я позволю тебе запустить чернила под мою кожу. Энакин вдруг подскакивает, правда, чуть скованно, и со всей неловкостью, свойственной такой юношеской непосредственности, целует его — впервые с возвращения Оби-Вана на Краят. Когда Оби-Ван с Энакином выходят к ужину, Падме уже там: дочитывает книгу, от которой её до этого оторвали. Она приняла ванну и переоделась, а её длинные волосы убраны длинными шпильками, чтобы не спадать на платье. Оби-Ван помнит, когда впервые её заметил. Не в их первую встречу, и даже не спустя некоторое время. Она была просто миловидной девочкой посреди ещё дюжины таких же, и, хотя он разгадал трюк с подменой ещё до того, как о нём заявили во всеуслышание, тогда он был моложе и куда надменней, а ещё в его голове крутилось немало других мыслей, и все они казались гораздо важней того, чем в итоге кончится история этого цветника, с которым он мотался туда-сюда среди звезд. И только когда она выступила из группы своих придворных, чтобы обратиться к гунганскому Боссу Нассу, — окружив себя властной аурой, без макияжа и уверенная в своём праве повелевать, — только тогда он впервые разглядел её по-настоящему: искреннее и умоляющее выражение на мелькнувшем полумесяцем лице не допускало возможности отступления, даже когда она просила о помощи. Он помнит, какой она была, и в его памяти отпечатался довольный взгляд Квай-Гона, пойманный краем глаза: «Ага, наконец-то ты вернулся в настоящее». Больше всего она ему нравится с чистым лицом: без застывшей корки макияжа и нелепых плюмажей. В традиционном убранстве она хороша как куколка, но по-настоящему прекрасна она своей естественной красотой. Они никогда не обсуждали это с Энакином. Тот был взбалмошным десятилеткой, когда Оби-Ван уже осознал притягательную силу этой юной женщины. И всё же, думает он теперь, она нравится ему без макияжа, в тот момент, когда Энакин нагибается к стулу, чтобы её поцеловать. — Ты закончил дроида, которого начал тогда собирать? — легко спрашивает Падме, пока Энакин выдвигает стул, чтобы сесть рядом. Оби-Ван занимает место с другой стороны их небольшого стола. — Ага, доделал. — Энакин расцветает от таких обыденных знаков внимания, и его серо-голубые глаза сияют. — Теперь я работаю над старинным спидером — перебираю двигатель. Они его забросили, и теперь там куча ржавчины, полный бардак. Лицо Падме тоже озаряет искренняя улыбка. Она кладёт руку чуть выше его кисти, выражая этим едва заметным жестом свою поддержку: она меняет тему, но её интерес не исчез, она просто не настолько разбирается в технике, чтобы поддержать этот разговор. — Оби-Ван мне рассказал, что ему тоже доверили несколько проектов посерьёзней. — Её улыбка, в которой теперь мешаются лукавство и грусть, обращается к нему. — Правда, я, конечно, не уверена, что это хорошая новость. — Однозначно нет, если вспомнить, кто мой наниматель, — соглашается с ней Оби-Ван. Все трое игнорируют присутствие Эстте, хотя она как раз накрывает на стол. — Но, по крайней мере, я считаю, что он в какой-то степени искренне хочет положить конец этой войне. — Но смогу ли я примириться с тем, как он это сделает? — сокрушается Падме. Она выразительно смотрит на Энакина, когда тот тянется за едой, хотя стол ещё не до конца накрыт. Он смущён, но всё равно не останавливается. — Боюсь, ответ на этот вопрос будет зависеть от политиков, — извиняющимся голосом отвечает Оби-Ван. — Вот только не надо делать вид, что вас не интересует политика, учитель, — замечает Энакин, цепляя вилкой сочный кусок утки для своей тарелки. — При том, что вы вообще-то не политик, от вас я наслушался про правительство и экономику побольше, чем от кого-либо ещё. Включая моего личного политика. — Ну да, — скромно парирует Оби-Ван. — Любые средства, даже самые низкие, — все ради ослабления вооруженного конфликта. — Эй, я попрошу, — вызывающе начинает Энакин, но Падме хохочет. — Если ты собрался вызвать его из-за этого на бой, то лучше делай это ради себя, а не ради моей чести, Эни, — упрекает она. — Сомневаюсь, что ему вообще нужен повод, — говорит Оби-Ван. — Мне точно нужна еда, — поправляет Энакин. Его тарелка уже заполнена до краев, когда Эстте ставит последнее блюдо. — Некоторым из нас приходится действительно вкалывать. Падме возмущённо открывает рот, а Оби-Ван награждает ученика тяжёлым взглядом, но Энакин уже уминает за обе щеки, а они — тянутся к своим тарелкам. Это опасная ситуация, думает Оби-Ван. Все эти моменты шаткого равновесия, когда он представляет, как уже не преклонит колено на тёмном дюрасталовом полу в очередном убежище Дуку — спустя неделю или месяц, но неизбежно, рано или поздно. Неизбежно и то, что ему придётся влезть в политику и убивать. А ещё есть многие другие вещи, в которых уже нет такой уверенности. Но до тех пор его просто радует хорошая еда и добрая компания. А уже в скором времени Оби-Ван снова начнёт войну.