***
— Мне кажется, что ты не должен так много времени проводить неизвестно где. А то, что люди подумают? Парень бегает от молодой жены. — Мне плевать, что обо мне думают. — Но не мне. — Мне-то какая разница?***
— Я думаю, тебе не стоит так много общаться с этим Чужаком, всё же он не в почёте у большинства населения острова, и лишаться их поддержи недальновидно для нас. — Думать — моя задача, и свой круг общения я сам буду определять.***
— Тебе, счастье моё, стоит чаще мелькать в обществе Торстонов, Йоргенсонов и прочих состоятельных господ, показывая народу, что имеешь поддержку влиятельных родов нашего острова. Да и вообще так показательно их игнорировать — невежливо! — Про круг общения мы уже говорили, Лия. Я не буду общаться с теми, чьё мышление находится на уровне крысы. Тем более, если это подлецы и подхалимы. — Но что сделали тебе эти семьи? — Сделали меня калекой.***
— Ты должен перестать сторониться людей! Люди тебя боятся потому, что ты их к себе не подпускаешь. Вот я… — Ты просто похожа на пиявку, которая высасывает из меня вместе с кровью жизнь! Оставь меня наедине со своими мыслями и поступками, любить этих людей я не буду и стараться ради них — тоже!***
Возможно, он вёл себя, с одной стороны цинично, а с другой — совсем по-детски, как капризный и избалованный мальчишка, будучи при этом ничем не лучше своей жены. О, ну хоть раз в жизни он мог побыть ребёнком. Имел право!***
— Братец, как думаешь, всё пройдёт хорошо? — раздался в разбиваемой свистом морского ветра тишине звонкий девичий голос, сейчас приглушённый чем-то неуловимым. — Зачем Он отправил для этого именно нас?.. Черноволосая девушка и огненно-рыжий молодой мужчина, сверля синюю даль своими одинаково-зелёными глазами, стояли на палубе корабля, стремительно разрезавшего волны и мчавшегося куда-то на север. Вокруг них не было никого — простые воины стерегли покой Принца и Принцессы, оберегая их от лишних, слишком любопытных людей. То, что шпионы Императора, непременно пытались подслушать разговоры брата и сестры, было фактом. Было бы странно, будь всё наоборот! Впрочем, теперь это было не так страшно, как во дворце, где все старались угодить тому, кто занимал трон, и готовы были для этого выдать суть разговоров Принца и Принцессы. Здесь, вдали от столицы, на пути к Варварскому Архипелагу, по-настоящему преданных своему правителю людей было всего несколько, и все они были прекрасно известны для тех, кто защищал брата и сестру. Девушка и парень знали, в чьём присутствии нужно было попридержать язык. Теперь же выдался один из немногих моментов, когда они могли выдохнуть и не умалчивать собственные мысли. — Мне кажется, он просто решил над нами так завуалированно поиздеваться, Хедер, — отозвался Принц со вздохом. — Показать, что он у нас отнял, чего у нас никогда не будет, — с этими словами он презрительно поджал губы, по привычке сдерживаясь в выражениях. — Ну и, конечно, он хочет, чтобы именно мы стали воплощением Империи в глазах Вольного Острова, чтобы народ Олуха запомнил именно нас, как тех, кто заберёт ещё одного сына или дочь у очередной матери. В глазах его сестры — понимание. В глазах его сестры — безысходность. — Чтобы они нас ненавидели, — почти прошептала она, осознавая, насколько тонко порою действовал их дядя. Император, может, и был безумен, но это скорее выражалось в его безграничной жестокости, а не в неспособности плести паутину заговоров. На людских чувствах и умах он играл виртуозно. Даже если людьми теми были его враги. Для него вообще все были — враги. — Чтобы нам точно было некуда идти, — печально подтвердил вывод Хедер парень. — Чтобы мы даже не думали идти поперёк его слова. Брат и сестра замолчали — лишними были сейчас слова, эти двое и без них научились общаться. Мимолётным взглядом, дёрнувшейся бровью или уголком губ — всё это было не менее красноречиво, чем целый монолог. — Как же я его ненавижу, Дагур, — с тихим остервенением прошептала девушка, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. — Как можно быть настолько ужасным человеком? Мы сейчас плывём разрушать чужое счастье по его приказу. Неужели ничего нельзя сделать?! Это был крик души. И как страшно было то, что у Дагура было что ответить. — Можно. — Ну тогда почему мы ждём? — вскинулась девушка, до конца ещё не осознавая, к чему призывала. — Потому что терпение — добродетель, — спокойно, как маленькой, но без излишней снисходительности разъяснил ей брат. — А единственный способ тебе очень не понравится. Слишком много ответственности, слишком много крови. И страданий. — Какой это? — Вспомни, как пришёл к власти Магнус Великий, — улыбнулся, хотя, скорее, оскалился Дагур, обнажая ряд ровных белых зубов. — Первый Император? — удивилась Хедер. — Он убил отца. И брата в дуэли… Парень кривовато усмехнулся. В его глазах плясало безумное, присущее только Династии пламя, и это безмерно пугало юную Принцессу, но она не привыкла отступать — что бы брат не решил, она будет с ним до конца. До любого конца. Потому что, кроме друг друга, у них не было никого в этом страшном мире. — Нет, дорогая моя сестрёнка, — сказал Дагур тихо и твёрдо. — Он устранил сначала Лорда Огня, а потом и его Наследника, все препятствия к власти, и сел на трон, как самый сильный. И самый достойный, — а пламя в глазах парня не зелёное — голубое, как у далёкого их предка, и искры зарождающихся молний в воздухе. — Но нам проще — у дяди наследник только один. В ясном небе запахло озоном. И даже смешно распушившиеся волосы Дагура не разбили жуткого впечатления — девушка поняла, что имел в виду брат, осознала это и ей стало не по себе. — Ты. — Да, — кивнул он просто. — Я. Но… А в глазах Хедер — решимость. — Неужели тебе не хватит сил его убить? — Он не последует заветам чести и не выйдет со мной на дуэль, — покачал головой Дагур, но по его лицу видела девушка — у брата был план. — А во всём остальном он слишком осторожен — ему не устроить очень несчастный случай. Можно, конечно, обратиться к специалистам, но… Нужно ждать. — Так это ты и делаешь? — выдохнула Хедер почти беззвучно, и улыбка украсила её тонкие губы. — Выжидаешь подходящее время? — Да, — одобрительно улыбнулся ей в ответ Принц, обрадованный тем, что сестра не отвернулась от него из-за его планов и решений, страшных в своей неотвратимости. — Придёт нужный миг, и наши друзья нам помогут. Они в этом крайне заинтересованы. — И эти друзья есть на Вольном Острове… — подхватила она. — Поэтому ты сопротивлялся своему участию в этом безумии только для вида? — Конечно. Более того, я намереваюсь найти на Олухе союзников. Перехитрим дядю — станем в глазах Вольных надеждой на прекращение тирании нашего дяди. — Народ нас поддержит. — Придётся устроить массовые чистки. Избавляться от людей, преданных дяде, — сказал Дагур устало и обречённо. — Но я уже заручился поддержкой некоторых офицеров и верхушек многих провинций — они ведь видят, куда нас ведёт дядя — признался Дагур, показывая, сколько, оказывается, успел сделать за спиной сестры. Утаивал это для её же безопасности. Но больше молчать — нельзя. Дальше молчать — смерть. И это — не их вариант. — А ведь если тебе от этой мерзости придётся избавляться… — нахмурилась внезапно Хедер, поняв, наконец, что её смущало в идеях брата. — Выжигать её, уничтожать огнём и мечом, то и тебя запомнят, как монстра! — Пусть лучше я буду монстром для живых, чем героем для мёртвых.***
Смерть Мие, его такой умной, но такой наивной супруги, его Леди, стала точкой невозврата для Магнуса — теперь нельзя было оправдать свою нерешительность нежеланием конфликта с супругой, теперь нельзя было подвести своих людей, которые уверовали в его идею, которые разделили с ним желание спасти этот мир. Теперь стало значительно проще. Не приходилось колебаться, отдавая жестокие с точки зрения общепринятой морали приказы — почти все существовавшие государства ополчились на новорождённую Империю Огня, чей правитель стал Убийцей Аватара. Они нападали на его людей, мстя за то, в чём Магнус сам себя винил, давая повод отвечать на агрессию агрессией. Но самым страшным — большинству народов было абсолютно плевать на судьбу своей Спасительницы, они воспринимали власть Империи, её победы, как нечто неизбежное, такое же неминуемое, как шторм или землетрясение — бессмысленно было с этим бороться, проще привыкнуть и жить дальше. Порою Магнусу казалось, что единственными людьми, которые по-настоящему горевали по Мие, были он сам и Алаи, переживавшая своё сиротство намного острее братьев. Магнусу было невыносимо горько от того, что он обрёк свою собственную дочь на повторение его судьбы. А ведь с Алаи он был ближе, чем с сыновьями, которые, невольно, воспринимались, как угроза власти и Идеи в то время, как дочка не могла наследовать Династии. И от того было больнее втройне — она сама сторонилась отца, не желая забывать его злодеяние. Но Магнус принадлежал не только дочери — он был частью этого мира, он принадлежал ему в той же степени, что и мир принадлежал Императору, и закапываться в пучинах собственной тоски было недопустимо. Забывать о своей вине тоже было нельзя — это грозило тем, что он мог оказаться ослеплённым собственной мнимой вседозволенностью. Он должен был по-настоящему раскаяться, и хотя бы только в собственном разуме, но признаться теперь, что всё он делал и ради неё тоже, ведь цель у них была одна и та же. Он должен был простить себя — не забыть, не плюнуть на всё и проникнуться равнодушием, а именно простить. И только после этого он смог бы идти дальше, зная, что дарил миру надежду на порядок и достойную жизнь, а не новые ужас и разрушение. А без этого — никак. Получалось пока что только ничего.***
Ведомая непонятным предчувствием, разделившая с давним знакомым его тайну, Астрид вновь шагала по лесу к его убежищу — Лия Хеддок, нарочито приветливая, сказала, что её юный супруг опять исчез куда-то, но глаза её при этом сверкнули как-то странно. Ревнует, что ли? Или это природное неприятие человеком огня мага воды? В любом случае, Астрид это не касалось — интуиция кричала, что нужно было найти Иккинга, Аватара!.., ибо оставлять его наедине с собой было просто жутко. О, у Хеддока действительно была причина бояться себя и не бояться ничего иного в принципе — знание того, что даже после гибели тела сознание останется существовать в форме духа, дабы наставлять следующее своё перерождение, несколько выбивало из колеи, заставляя забыть про незначительные мелочи. До оврага ноги, казалось, сами довели девушку, и спустилась по узкой тропе между скал она тоже, не заметив того. — Что случилось? — вырвалось у неё прежде, чем она даже успела осознать. Плохо. Очень плохая привычка — сначала делать, сначала говорить, а потом уже думать. И разгребать последствия своих необдуманных действий или слов. Раньше Астрид этим не страдала, и понимание этого давило и угнетало — понимание собственных ошибок и признание своих слабостей, казалось, сделали её ещё слабее, как она и боялась. …А Иккинг, небось, скалился довольно, подобно напившимся чужих душ Веа… — А ты не видишь? Юноша даже не сказал — прошипел змеёй. Он взъерошенный, разозлённый и какой-то необычно-уязвимый, сидел, окружённый разбросанными книгами незнакомого для девушки вида. На лице Иккинга читалась явно различимая досада. Кажется, он пробормотал себе под нос что-то вроде: «Эксперимент не удался…» и «Отсутствие результата — тоже результат!» — Ну, книги и книги… — сказала Астрид почти примирительно, желая отвлечь товарища (очень хотелось считать его таковым!) или хотя бы выяснить причину его более чем необычного вида и состояния, ведь обычно он был скуп на эмоции и чувства, отличные от едкого сарказма. — Тарабарщина какая-то, буквы наши, а слова — бессмыслица. Она могла поклясться, что услышала, как он фыркнул. — Это не язык бессмысленный, это ты просто не понимаешь, — чуть усмехаясь, сказал Иккинг назидательно. — Не всё то лишено смысла, что вы, люди, неспособны осознать своим ограниченным глупыми рамками разумом. — Опять твои непонятные речи? Он повернулся в её сторону, склонив голову, словно птица. Прислушивался? Повязка, которую он теперь носил, не снимая, не давала увидеть глаза юноши, и, признаться, теперь Астрид считала — оно и к лучшему. — Да какая разница, всё равно не спасти тех, кто не хочет быть спасённым, — послышался уже спокойный, миролюбивый ответ. — Это понял ещё Первый Император. — Чего ты там бормочешь? — прищурилась девушка, внутренне, как ребёнок, радуясь, что, кажется, смогла-таки перевести тему и отвлечь Иккинга от того, что его так раздосадовало — по крайней мере, на это всё указывало. Или нет. — А чего ты здесь ошиваешься постоянно? — тем же тоном пробурчал он. — Помочь хочешь, что ли? — А если да?! — Так помогай! — рявкнул он с внезапной агрессией, опять выбивая Астрид из колеи такой резкой переменой в настроении. — Говоришь, буквы наши? Они и звучат так же. Бери книги в руки и читай! — Ну, как скажешь… — покладисто согласилась Астрид, понимая, что неспособность читать — действительно ударила по Иккингу. Она подняла ближайшую книгу и открыла её на первой странице. Посмотрим, что тут…***
До прибытия людей огня, до страшного дня, когда список жертв Империи пополнится на ещё одно имя, оставалось всего несколько месяцев — люди уже начали активно готовиться, приводя себя и поселение в порядок. Юные маги всё более отчаянно и остервенело тренировались, в их глазах читался страх. Не-маги же, ученики Чужака, напротив, казались совершенно безмятежными, не обеспокоенными приближавшейся датой. Впрочем, они могли и не беспокоиться по поводу людей огня — как-то маловероятно, что ритуал по определению самого сильного мага укажет на того, кто этой самой магии в принципе напрочь лишён. Этот контраст настроений почти пугал. Но это же, как и спокойствие Иккинга, успокаивали беспокойное отеческое сердце Стоика, занимавшегося организацией предстоящего мероприятия. В этом, неожиданно для всех и для самого Вождя, ему сильно помогала сноха. Лия, в традициях Олуха и его народа разбиравшаяся ещё хуже своего мужа, несмотря на свою глуповатость и капризность, тем не менее оказалась хорошим руководителем — она прекрасно видела таланты и сильные стороны людей, давая каждому только те задания, с которыми они точно справятся лучше иных. Понимание, что сын оказался в надёжных руках, грело душу, терзаемую ощущением собственного предательства, не покидавшим мужчину с тех самых пор, как он прямо сказал сыну, что титула Вождя Олуха ему не видать. Наверное, всё будет хорошо. Судьбе больше нечего было отбирать у Стоика…***
Годы мчались так, словно бы кто-то их подгонял, его дети росли и набирали силу, и касалось это не только сыновей и дочери. Впрочем, можно сказать, что и дочерей у Магнуса было двое — Империя была его детищем, его смыслом и причиной. Она расширяла свои границы, занимая уже половину известного мира. Она была прекрасна… Северное и Южное Племена Воды Магнус и его Империя не трогали — эти маги и простые люди всегда были обособленной культурой, очень изолированной от остальных народов и не шедшей на контакт. Вмешиваться в жизнь людей воды было бессмысленно — они, в отличие от остальных, жили вполне мирно и спокойно, ни в чём не нуждались, довольствуясь малым. Люди земли и их Царство же оказались проблемой — упрямые и храбрые, выносливые и в меру жестокие, они отчаянно сопротивлялись, всеми своими действиями буквально крича, на все попытки вмешаться в привычный им уклад: «Не мешайте, нам жить плохо!» Наверное, это было их девизом. Все эти годы, по сути, после начала войны, Империя Огня боролась именно с родиной матери Магнуса, которая и была сосредоточением человеческих пороков, которое вызывало отвращение и брезгливость. А как просто было бы перебить всю верхушку Царства Земли и заявить свои права на его трон, как сыну Царевны Меаш, ставшей потом Леди Огня. Но простые пути — не для него, не для Магнуса. Это очевидно… Такой путь был бы необычным, но не выходившим за грани дозволенного, а чтобы спасти этот народ, нужно разбить рамки их мировоззрения, уничтожить их жизненный уклад, ошибочный и ведший только в тупик, к деградации и вымиранию. Но самый страшный фокус выкинули маги воздуха. Об этом Магнусу рассказал Фурия, наблюдавший за всеми народами и докладывавший ему правду, а не удобный ему вариант… Монахи, решив показать свою благосклонность и благожелательность, нашли перерождение Мие — мальчика-Аватара, о своей сущности ещё не узнавшего. Впрочем, самым жутким было не это… Как могли эти заговорщики, искренне верившие в то, что это их будущий спаситель, отдать его в руки Магнуса?.. Того, кого сами называли Безжалостным. Того, кого ненавидели и винили во всех бедах их мира, не понимая, что он хотел лишь спасти их всех. Или понимая?.. Это было загадкой, разгадать которую Магнусу было не под силу, а потому, решив не задумываться о мотивах этих людей, он принял дар молча, решив сделать всё как должно, пусть это и жестоко. Мальчика, пятилетнего карапуза, заперли подземельях дворца, хорошо его кормя и обустроив его камеру с комфортом, но совершенно изолировав его от мира — о нём не должны знать даже дети Императора, его советники и приближённые, только самые преданные стражники и одна служанка, проверенные Фурией, и он сам. Этот ребёнок проживёт очень и очень долго. Пришлось потратить очень много ресурсов, но всё же найти информацию о способах, которыми можно было изолировать помещение от энергии, пронизывавшей весь их мир, пусть это было и очень трудно. Да, этот ребёнок проживёт очень долго. Он даже будет уметь говорить, а может, даже и читать. Но магию он не познает никогда. Ради мира.***
Придя в этот раз в овраг, Иккинг мыслью-образом обратился к Лесу с просьбой огородить это место от обнаружения вообще какими бы то ни было людьми. И можно было не сомневаться, что этот дух прислушается, и всех незваных гостей вежливо выпроводит, запутав тропы, заморочив и уведя куда подальше, или в крайнем случае, натравив на них зверей, одного вида которых хватало для того, чтобы напугать людей. Но и в этот раз нормально потренироваться с магией остальных стихий у Иккинга не получилось — ощущение чужого присутствия резануло по сознанию, заставляя замереть, прислушиваясь к миру и к себе. Но это был не человек. И не совсем дух — что-то странное, сотканное из очень-очень знакомой (…его собственной!) энергии. У этой призрачной фигуры наверняка были рыжие глаза. Впрочем, после всех этих сновидений о своём далёком предке Иккинг не удивился этому визиту одного из участников тех событий — в конце концов, знать несколько точек зрения было бы полезно. — Что вас привело ко мне, Аватар Мие? — спросил юноша, даже не повернувшись в сторону духа, чьё присутствие становилось гнетущим.