По ту сторону

История с Веспер Линд учит Бонда самому главному — тому, что он должен был знать ещё давно, чему его безуспешно пытались научить в МИ-6: не привязываться. Ни к коллегам, отправленным ему в помощь (бедняжка Стоубери Филд, несчастный Матис), ни к случайным союзникам (хотя он всё равно тепло улыбается порой, вспоминая Камиллу Монтес). Не заводить друзей (и он упрямо отказывается вписывать в эту категорию Билла, Ив, Феликса и Кью). И уж точно не влюбляться. Он перестаёт различать женщин, которые оказываются в его постели. Вопреки опасениям М, он не видит в каждой из них Веспер — не ждёт заранее обмана и не стремится во что бы то ни стало спасти, не пытается исправить за их счёт свои прошлые ошибки. Они — не Веспер, и ему даже не приходится себе об этом напоминать. Все люди в его жизни делятся на две категории: на тех, что находятся по эту сторону смерти (коллеги из МИ-6 и других структур, как британских, так и чужих; враги короны и их подручные), и тех, что по ту, на максимально возможном расстоянии от неё («на стороне света» — мог бы сказать Бонд, если бы был склонен к ненужному пафосу). Первых он привык разменивать, оплачивая их жизнями свой путь к цели. Вторых старается хотя бы оставить в живых. Женщины не исключение. Когда он встречает Мадлен, он видит в ней красивую женщину, обладающую нужной ему информацией. Не более того, но и не менее. Бонд помнит, кем был её отец, но она сама очевидно не желает иметь ничего общего с его тёмными делишками — ничего общего со смертью, — и Бонд решает, что сдержит слово, которое дал Уайту: защитит её от людей «Спектра». Может быть, даже защитит от самого себя, но этого он не способен пообещать никому. Он не знает, в какой момент всё для него меняется: в «L’Americain», когда Мадлен доверчиво засыпает, пока он стережёт её покой с пистолетом в руке; в поезде, увозящем их вникуда, когда она спрашивает его, не слишком ли затянулся его бесконечный бег (и почему-то это совсем не звучит как слова психотерапевта, уж их-то приёмы знакомы Бонду более чем хорошо); позже, когда она с неприязнью кладёт на стол пистолет, с которым явно отлично умеет обращаться? Или всё это вместе вкупе с неожиданной мыслью, что эта женщина неуловимо напоминает ему одновременно и Веспер, и Камиллу, и покойную М? Но Мадлен — не Веспер, не Камилла и не Оливия Мэнсфилд. Она не дразнит его, подвергая сомнению всё, что он делает, не использует его для исполнения собственной мести, не видит в нём разменную фигуру, крайне ценную, но всё равно заменимую. А самое главное — она остаётся по ту сторону даже после того, как помогает Бонду расправиться с Хинксом. (Бонд понимает это скорее на уровне интуиции, ощущений; он просто смотрит Мадлен в глаза и видит упрямый, нетускнеющий свет — тот свет, веру в который он утратил так давно, что уже не может вспомнить когда.) Если бы у него всё ещё оставалась совесть, усмехается Бонд про себя, Мадлен могла бы быть её голосом. Но совести у него нет и в помине, и он вталкивает Мадлен в их купе, впиваясь жадным поцелуем в её неожиданно мягкие, уступчивые губы. Он вряд ли когда-нибудь сможет оказаться ближе к свету, чем в этот момент. Когда Мадлен уходит в Лондоне, это воспринимается им как что-то само собой разумеющееся. Он не хочет её отпускать, видит Бог, и немалых усилий стоит сохранить непроницаемое лицо, унять участившееся вмиг сердцебение. Он знал, что этот момент наступит. Он ждал его. Бонд смотрит в последний раз ей в лицо, затем разворачивается и садится в машину к Мэллори. Свет остаётся у него за спиной, впереди — ночной Лондон и то, что он умеет делать лучше всего. Смерть ласково касается его плеча, словно приветствуя его возвращение — как будто он, в самом деле, мог куда-то от неё деться. Возможно, всё могло бы так и закончиться — просто приходом к исходной точке. Разоблачением С, восстановлением отдела «два нуля», возвращением Мэллори должности главы МИ-6. Возможно, всё могло стать снова, как прежде, и Бонд опять летел бы куда-то на другой край земли, стрелял во врагов, крал секретные документы, соблазнял по привычке женщин и бежал, бежал, бежал всё по той же пунктирной кривой, отмеченной бессчётным количеством мертвецов, конец которой рано или поздно упирался бы в простое надгробие с именем и двумя датами. Судьбе оказывается угодно другое, и когда Бонд замирает на середине моста через Темзу с пистолетом в руке, он вдруг отчётливо понимает, что ему даётся выбор, более того: что он готов его сделать. Пришла бы ему в голову эта мысль прежде, до того, как он прикоснулся к свету? До того, как Мадлен заронила её в его голову одним простым вопросом? «Я ни разу не останавливался, чтобы подумать об этом», — ответил он ей тогда, и вот теперь этот момент пришёл. Время замирает, давая ему фору, словно обещая: ему не придётся разгоняться обратно, если он решит остаться на этой стороне. Время просто пойдёт заново, и ничего не изменится. Бонд делает вдох. Достаточно ли всего одного несделанного выстрела, чтобы перейти на ту сторону? К свету, в который больше не получается не верить? Может ли это быть действительно настолько просто? Но не попробуешь — не узнаешь, не так ли? Бонд делает выдох — время начинает идти заново, но уже с новой точкой отсчёта. Он сделал выбор.