От края до края небо в огне сгорает И в нём исчезают все надежды и мечты.
На вечер второго дня своего заключения он не выдерживает и подсаживается к ней, опять марающей бледно-розовые пятна на бумаге. Девушка двигается заторможенно, сонно — скорее всего, ей, как и ему, прописали большую дозу лекарств — и даже не замечает его присутствия. Молодой человек чешет заросшую бородой щеку и неуверенно начинает: — Привет, — никакой реакции. — Я Дэнни. Она медленно поднимает голову. Вблизи девушка кажется еще хуже: иссохшие губы, залегшие под глазами темные полоски теней, болезненно-желтоватая кожа. И рыжие, неестественно ухоженные волосы в довершение ко всему, как будто чужой скальп, нахлобученный на голову. Она смотрит на него долгим взглядом и пытается приподнять уголки губ в улыбке. — Жизель. Она ведь миловидна, вполне; возможно, когда-то даже была красива. Дэнни растерянно разглядывает ее, не зная, как продолжить разговор. В голове проносятся слова Саймона: «Она бегала по городу в свадебном платье», и он не знает, смешно ли это до боли или болезненно грустно. — У тебя добрые глаза, — заявляет девушка, протягивая руку и осторожно проводя пальцами ему по лбу. Дэнни чувствует запах засохшей краски и старой ткани, резко ударяющий по ноздрям, но даже не морщится и продолжает слушать. — Мне снился юноша с подобными. Тогда все было так чудесно… — А что потом? — спрашивает Дэнни, испытывая странную неловкость от ее пустого и одновременно влюбленного взгляда. Жизель заправляет прядь волос за ухо и мечтательно улыбается. — Потом меня нашел мой Эдвард, — она вздыхает и словно наполняется жизнью; на бледных щеках расцветает румянец, похожий на расплывшуюся акварель на столе. — Мы должны были пожениться, но я упала в колодец и оказалась в этом ужасном, жестоком мире, — девушка всхлипывает, бьет себя кулаками по коленям, и Дэнни краем глаза замечает всполошившихся санитаров. — Я пыталась вернутся в Андалазию, спрашивала, искала, но ее! Нигде! Не было! Мощные руки медбрата отпихивают Дэнни, и спустя один взмах ресниц Жизель уже заводят руки за спину и уносят в ее палату. Девушка рыдает и вырывается, пытается кричать, но долгие три месяца заключения сказываются на ее силах: уже через пару секунд она оседает на колени и безвольно обмякает на полу. Санитары уверенными движениями раздвигают ей зубы и впихивают в горло таблетки, как бешеной собаке, плотно пристегивая ремнями к койке. Стоя в дверях, Дэнни смотрит в опустевшую палату и не может избавиться от ощущения тошнотворного дежа вю. Жизель всхлипывает и лениво дергает руками, понимая, что прикована намертво, и молодой человек из чувства крайней жалости подходит и садится у нее в ногах.Подставлю ладони, их болью своей наполни, Наполни печалью, страхом гулкой темноты.
— Ты тоже скажешь, что никакой Андалазии нет, — потерянно заявляет девушка, безразлично глядя на то, как Дэнни пытается отстегнуть ремень, сдерживающий ее правое запястье. — Мне нет смысла тебе не верить, — отвечает он. Пряжка ремня все никак не хочет поддаваться, и молодой человек по-детски хмурит брови. Бесполезно. Как Саймону это удалось? — Я понимаю, что ты чувствуешь. Она смотрит на него так пристально, что ее взгляд даже кажется осмысленным. У нее странные глаза, думает Дэнни. Такие голубые, что это страшно. Ему сложно понять, кого она напоминает ему больше из персонажей мультфильмов, которые пятнадцать лет назад смотрела Джой субботними утрами. Может, Джем из того бесконечного сериала с песнями. Или Дафну. Да, она очень похожа на Дафну, этакое вечно юное недоразумение из сочетания рыжего и фиолетового — но та не выглядела, как разбитая, поломанная капризным ребенком кукла. Жизель сглатывает слезы и робко шепчет, держась пальцами за его рукав: — Не уходи пока. Останься, — она часто моргает, чтобы смахнуть слезы, и глядит на него, как голодная, побитая дворняжка, мимо которой проносят пакет со свежей картошкой фри. — Мне так страшно засыпать после этих таблеток. Я ничего не вижу. Не запоминаю. Все вокруг меня становится серым, блеклым, и иногда мне кажется, что никакой Андалазии на самом деле нет, — она закрывает глаза; ее голос снисходит до едва различимого бормотания. — И Эдварда никогда не было. Что я все это придумала. Даже себя… Дэнни склоняется над ней и осторожно прикасается ладонью к ее щеке, как делала его мать. Ей не нужно было говорить долгих речей — просто прижаться, подарить свое тепло, и он всегда успокаивался. Перед глазами промелькнуло воспоминание о том, как она в последний раз дотронулась до него, прежде чем вылететь из разваливающегося самолета, и Рэнд на миг зажмурился. Нет. Нет, он не даст сейчас памяти взять верх над собой. Влажная кожа Жизель под его ладонью слегка дрожит, но Дэнни не отнимает руки. Он нужен ей, еще живой.Бояться не надо, душа моя будет рядом Твои сновиденья до рассвета охранять.
— Я прибыл сюда из К’ун-Л’уна, — говорит он, проводя рукой по этим невозможно-рыжим волосам. — Легендарного города из иного измерения. Я не знаю, какой была твоя Андалазия, но, уверен, тебе бы и там понравилось. Жизель заметно подрагивает в полусне, хмурит брови; ее губы дрожат. Дэнни прикусывает внутреннюю сторону щеки, не зная, правильные ли слова он говорит, но уйти не может — стены в крохотной палате слишком давят, слишком сминают под собой утопленное в лекарствах сознание, и ему попросту боязно оставлять девушку в них одну. — Там вокруг одни горы, заснеженные и огромные, похожие на сахар, — шепчет он, и Жизель смущенно улыбается, представляя это. — От домов и пагод всегда идет рыжий пар. В небе над нами парят орлы и журавли — на своих крыльях они приносят с собой весну. Там нет облаков, Жизель, — говорит он, впервые рискнув назвать ее по имени. — Мы над ними. Она расслабляется под его рукой, но Дэнни еще долго не может заставить себя покинуть ее палату, держа ладонь у щеки изможденной девушки и все сильнее погружаясь в болезненные воспоминания детства и юности.3асыпай на руках у меня, засыпай, Засыпай под пенье дождя, Далеко, там где неба кончается край, Ты найдёшь потерянный рай.