Красное

Теплая золотая осень, не торопящиеся осыпаться листья, хотя ими завалены все дорожки в парке — она точно знает, она ходит этой дорогой домой уже второй год; обычно ее провожает брат, но сегодня не вышло, сегодня он занят, и она идет домой одна — ранец с вышитым на нем пятнистым котенком ухает за плечами, полупустой, когда она перепрыгивает через трещины на асфальте. На них наступать нельзя, это она точно знает, хотя брат никогда такого не говорил. Или она просто забыла? Сложно сказать. На полпути к дому есть детская площадка, сейчас непривычно пустая — никаких верещащих толп; конечно, она уже слишком взрослая для этого, но как не посидеть тут, когда так тихо и красиво? Недавно заново покрашенные в зеленый скамейки, песочница с оставленными формочками — черепашка, надо же, и кто же это смог забыть про такую красоту? — качели, готовые, кажется, сломаться от неосторожного прикосновения, вся разрисованная ромашками горка, маленькая карусель с красными, как ее куртка, деревянными сиденьями; все это под сдержанной рыжиной деревьев, окруженное ей и еще такой глубокой тишиной, что любой звук кажется грохотом — не слышно даже машин, хотя рядом дорога. Она забирается на карусель, ставит ранец себе на колени — на всякий случай, чтобы не запачкать, — и смотрит. Яростно рыжие всплески осени за окном и по ту сторону экрана, бури желтого, оранжевого и красного красного красного в голове, зуд в затылке, под кожей и костью, дыхание тяжелое и изо рта идет пар, обострение, говорят они. лекарства, говорят они, и потом — не нужны, так даже лучше. красное красное красное под пальцами, из носа идет кровь, чудятся качели и склонившаяся перед ним ива; под ветвями прячется чудо, которое можно отыскать, если задержаться тут подольше. Осень прекрасна. Наверное, она задремала: вот она смотрит на совсем маленькое деревце у качели — дуб, вспоминает она, красивые волнистые листья, значит, дуб, — вот ее толкают в плечо; слабо, но хватит, чтобы потерять равновесие и упасть. Она не падает. Да, конечно, это те девчонки из класса, кто еще; у Лиззи вся щека в следах чернил — наверное, задумалась и разрисовала себя, или это просто случайно, у Рене светлые волнистые волосы собраны в короткую толстую косу, у Джейн ярко-зеленые глаза блестят необычно дико, и сложно не понять причину. В классе ее не любит никто, даже учительница, кажется, побаивается (не то что бы она понимала, почему); но эти трое не любят особенно сильно. — Хотите сесть? — спрашивает она; голос звучит как-то странно, но вряд ли это заметит кто-то еще, только братик, но братика тут нет. Брата тут нет. От этой мысли становится немного жутко. — Места хватит, — говорит она. — Не толкайтесь. В ответ ее толкают снова. У Лиззи мелкие острые зубы, она скалится совсем по-звериному, когда смеется; у Рене ногти крепкие и длинные — самые длинные в классе, почти как у взрослой женщины; у Джейн улыбка самая страшная и ссажены костяшки. В шесть рук ее хватают за лямку ранца и кидают на землю. Воздух такой холодный и от ветра по спине бегут мурашки; увиденная своими глазами осень не похожа на взрывающийся в висках фестиваль, даже когда она яркая, даже когда солнце светит так пронзительно. Город кажется прозрачным — особенно на рассвете, — город кажется серым; в темноте переулки похожи на лабиринт, в котором так удобно прятаться и прятать. красная красная красная лужа вокруг чужой головы, грязные длинные волосы — некогда аккуратная прическа; пахнет металлом и кровью, красное красное красное на пальцах — рассаженная о край мусорного бака в попытке спрятаться ладонь, закушенное запястье, ни звука, тебя заметят, придется защищаться, а значит — вернут обратно не хочу. тихо. тихо. идет дождь. Сдернутый со спины ранец потрошат над песочницей, у Рене растрепалась коса, Лиззи смеется — странная странная девочка, ты нам ничего не сделаешь, что ли, или тебе нравится, или ты (она произносит это по слогам, путаясь в буквах) ма-зо-хист-ка? не удивлюсь, не удивлюсь. Она поднимается на ноги, она покачивается, хватаясь за карусель — та вздрагивает и проворачивается, конечно, ее прокрутили с другой стороны, — и снова валится на спину, пачкает куртку, жалко, братик расстроится; у Джейн что-то злое и дикое в глазах, когда она сжимает пальцы в темных волосах и дергает. Бледное худое тело, выгнутое дугой, нога на пояснице, рука в волосах она кусает Джейн за ногу, сжимает зубы, пока не чувствует это кровь. Она встает. Она падает падает падает вспоминает. У Джейн огромные изумленные глаза пнутого котенка, Лиззи даже успевает вскрикнуть, а Рене — обернуться (в песок падает набитый фломастерами пенал и лопается по шву). красное красное красное вокруг, дышать становится легче, затылок наливается темной болью, кровь крови мало. Не трогайте меня, говорит она. Они не слушаются. У Лиззи вместо передних зубов багровые провалы, красивое платье Рене разодрано почти пополам, Джейн плачет, забившись под иву; плачут, впрочем, все трое — ревут пронзительно и искренне, как только могут реветь девчонки в их возрасте, и ей уже не хочется драться, ей уже ничего не хочется, только уйти домой. Брат, наверное, уже закончил со своими делами; она собирает учебники — Рене шарахается от нее и почти падает, выскакивая из песочницы спиной вперед, — она закидывает за спину полупустой ранец. Ничего, если она что-то потеряла — найдет еще, а это склеит. Хорошо, что куртка красная, думает она; совсем не запачкалась.