Не объяснился

Со дня ухода ведьмака из Вызимы прошло менее месяца, город постепенно восстанавливали, стирая следы разрушений и пожарищ, однако так же просто очистить людскую память не мог никто. Это безумие, унесшее столько жизней, прочно займет свое место в воспоминаниях выживших. Память, говоря честно, вообще штука подлая. Стирает значимость положительных моментов, оставляя лишь пепел, степенно развеивающийся по чертогам сознания. И вот, кажется, вчера ты помнил, как выиграл в покер пятьсот оренов, а сегодня оглядываешься и понимаешь, что твой дом сожжен, а единственный сын погиб под обломками, не успев выбежать, хотел спасти пса. И жена плачет на твоем плече, убитая горем. И ты уже никогда не позабудешь о погибшем ребенке, о его смехе и улыбке. Что же теперь есть память о выигрыше? Верно, лишь пепел. Хранить лишь тяжесть — вот что может людская память. Хранить боль от потерь, не выветривая ее, а лишь усиливая с каждым прошедшим днем. Напоминать о невысказанном, о том, чему и правда следует оставаться лишь мыслями, не имеющими словесной формы. Но нынешний Великий магистр сожалел. О том, что смолчал, не осмелился открыть рта, чтобы изречь греховное. Побоялся. Возможно, верно сделал. Возможно, так и нужно. Возможно. Стоя перед сном на коленях возле своей постели и молясь, Зигфрид невольно спотыкался о собственную просьбу. Ту, которую не решался даже облечь в мысль, но о существовании которой точно знал. И снова прервалась молитва, снова дрогнули губы. Он хотел попросить об одной-единственной вещи — о возвращении Геральта, наискорейшем. Не потому что Орден не справлялся без помощи ведьмака, нет, с этим пока все было в порядке, а потому что Великий магистр не мог так легко позабыть о друге, о человеке, что поступился своими принципами, что помог ему, отринув нейтралитет. Его банально не хватало. Просто посидеть вместе, выпить, поговорить о чем-то простом, несерьезном. Но ведьмака звала дорога, звал путь Предназначения, и он — Зигфрид из Денесле — не мог ему помешать, не мог удержать здесь, в Вызиме, даже на лишний день. Но жалел он не об этом. А о том, что промолчал, хотя и выбор этот был верным. Уже неважно — правильно или нет, здесь иначе. Здесь откровение облегчило бы его душу, а Геральт… Он бы, пожалуй, понял. Не принял, но понял бы, не осудил. Остался бы нейтрален, чертов Волк. Почти как всегда. — Если он когда-нибудь вернется, я обязательно объясню ему, что… — рыцарь замолк, прижавшись лбом к сложенным в молитвенном жесте рукам. — Объясню, что чувствую. Сквозняк легким холодом коснулся коленей, призывая закончить молитву и лечь спать. Пора бы уж, право, неслышное никому откровение унеслось прочь, нужно ложиться. Все равно ведь ведьмак не скоро вернется, все равно не найдется в сердце той нечеловеческой смелости, чтобы объясниться с ним. Да, они сражались бок о бок против чудовищ и предателей, лжецов и изменников — без страха, с готовностью рискнуть всем, чем рисковать было дозволено. Но простых слов рыцарь боялся больше смерти. Больше монстров. Зигфрид не одобрял ложь, всегда сражался за правду, за справедливость. Но один черт знает, солгал он себе в эту ночь или действительно дал обещание, которое сможет выполнить.