Dawn's Light

Постепенно, с течением времени, ломкие и сухие ветви деревьев падают вниз, к берегу реки. Ветер собирает их вместе, и они образуют небольшой своеобразный плот, плывя вслед за потоком воды. Среди веток встречаются другие попутчики. Иногда цельные, иногда разбитые. Так происходит до того момента, пока одна из ветвей не зацепляется за берег. Или за камень. Или кто-то специально начинает строить плотину, пытаясь управлять уровнем воды. С каждым днём их собирается всё больше и больше. На двоих. На троих. На четверых. Когда заблокируется любое движение, начинает казаться, что ты чувствуешь своих собратьев по несчастью или путешествию даже ближе, чем поток воды — вы вместе, а значит вы неразлучны. Так заканчивается осень. Зима происходит в атмосфере неподвижности и созерцания того, что было собрано за всё время всеми: маленькие безделушки, кусочки газет, которые вскоре выцветают и абсолютно теряют цвет, не сгнившие листья, осколки стёкла и прочий мусор. Времени столь много, что вскоре скованность начинает ощущаться всё сильнее и сильнее — и вот, уже кто-то ходит по льду! Ты наблюдаешь за ними, словно в диковинку, но они — всё те же. Всё те же, что были осенью. Всё те же, что будут весной. ...В начале у людей было ничего. *** — Очередной дождь. Очередной дождь, — повторил Кауфманн. — Ты помнишь то обещание, что дал мне вчера? В ответ лишь раздалось неопределённое мычание. Иногда было странно наблюдать, насколько человеческая жажда тепла может вытягивать кого-то с другого света. Для него, прежде не верившего в Бога, предстала тяжелая дилемма: либо признать, что в последний раз, когда он зарёкся, что это конец, умерла Лиза Гарланд, либо признать, что бог существует, и он видел его прямо перед собой. Но это было ни то, ни другое. Поношенная военная форма, с которой Шепард не расставался уже несколько лет, блуждающий взгляд. Казалось, что он постоянно находился в состоянии полу-дрёмы, но это было лишь эффектом таблеток. Иначе начинались приступы, и тогда ничего, кроме сильных по эффекту нейролептиков, не помогало. Едва заметное движение головы. — Сколько? — Шесть тридцать. Он отрицательно покачал головой. — Сколько? — В последний раз сорок девять. В ответ он увидел лишь поднятую руку с символом Коф. — У нас только растворимый кофе, — как бы между прочим замечает Кауфманн, пытаясь отыскать чайную ложку. Они постоянно их теряли, и это уже стало своеобразной игрой, где её обнаружат в следующий раз — начиная от обломков совсем разрушенных зданий, заканчивая собственным письменным ящиком в столе. Их постоянно не хватало, поэтому ложки были ценнее, чем даже еда. Благо, город был фактически мёртв, и поэтому их всегда можно было достать в забытых богом домах или других заброшенных зданиях. ...И нет, он никогда не рассматривал свою миссию как свящённую. — Для начала сойдёт и это. И... — Я помню, никакого сахара. С прошлых лет все ещё остались немногие люди, кто видел войну и даже смог её пережить. Вскоре потери начали оправдывать затраты. Незаконная торговля Белой Клаудией* через фармацевтические компании было всегда единственным средством финансирования Ордена. Другое дело, что со временем большинство людей забыли о существования такого города как Сайлент Хилл — лишь слухи о том, что где-то существует город-призрак, бывший некогда местом для путешествия туристов. И всё перестало выглядеть странным — оно им стало. Разве что нахождение рядом с этим загадочным человеком успокаивало многих, это отмечали все, кто встречался с ним. Сам доктор лишь задумчиво делал пометки в бесконечным листах, стараясь не потерять хотя бы имена. А ведь он помнил их не только по именам, но по лицам! Немыслимо. — Номер один к выходу готов, — все ещё сонно пробормотало черное одеяние, меньше всего напоминающее человека. — Ужасная погода, — шмыркнув носом, оно повторило фразу, которая стала кредо. Погода была одинаково плохой во все сезоны. — Я разговаривал с их белым зверем, — вдруг продолжает говорить Шепард, — они сказали, что в такую погоду нельзя охотиться. Кауфманн перехватил его на моменте, как он попытался сделать шаг вперёд, дабы удержать его от падения. — Вам нужно будет выспаться после этого. Иначе побочные эффекты станут ещё более явными. — Они никогда не лгали. Всегда говорили правду, — упорно продолжал бормотать он. Сколько он сможет поддерживать его в таком пограничном состоянии? Он боялся дать любой прогноз. Месяцы, годы? Однажды грань между реальностью и бредом закончится, и он не очнётся вместе с ними здесь, в мире, где с неба льёт дождь. Где каждый день они выживают как проклятые. Где они хранят никому ненужную память о мёртвых. И куда каждый год приходят всё новые и новые души. Ведь их тела болели, а их сердца не хранили ничего, кроме ненависти. *** Свет. Бесконечный свет фар, озаряющий путь по забытым дорогам. Охотиться в такую погоду было практически бессмысленным делом. Зверь учует твой запах за несколько миль вокруг, и в окрестных лесах едва находилось хотя бы одно живое существо. Наверное, они чувствовали то же, что и он. Страх. Инстинкт самосохранения. Они сражались бесконечно, но смерть никогда не наступала. Он не мог задремать — сном было состояние беспомощности, когда на тебя мог напасть кто угодно, когда угодно и откуда угодно. К тому же, пункт назначения был не так уж далеко, всего с двадцать миль; дождь размыл почву, и поэтому, конечно, пробраться туда было затруднительным делом, но все дороги были практически разбиты ещё 30 лет назад. И ещё был список вещей. Провалы памяти случались всё чаще и чаще. Впрочем, это было не единственной странностью. Это было одним из списка вещей, которые он перечислял бы по номерам, с первого по девятый, заново и заново. Наугад. Номер четыре. Аутоагрессия. ...Он говорил, что однажды ты встретишься с зверем, который учует в тебе того Охотника, который выслеживал всю его жизнь. И он сделает всё возможное, чтобы этого не произошло. Замаскирует его следы, изменит направление попутного ветра, спрячет одно существо во всём огромном мире. — И что ты тогда сделаешь, чтобы убить его? Всё. Абсолютно всё. *** Утро. Семь десять. С каждым днём, к счастью, их становилось всё меньше и меньше. Те, кто приходили в город, были всего лишь бездомными или людьми с несерьёзными психическими отклонениями, но кажется, каждый раз с этим никогда не возникало проблем — по крайней мере, они были готовы работать. Были и беглые преступники, однако и они со временем приходили к выводу, что выжить в одиночку здесь попросту невозможно. Однажды попав сюда, никто отсюда не возвращался, — гласила местная легенда. Разумеется, этому было намного более логичное объяснение: все либо попадали под влияние Культа, либо же они бесследно пропадали, словно туман уносил их души в загробный мир. Хотя правда была гораздо более очевидной. И учитывая, в какой глуши они находились, путь сюда можно найти лишь в один конец. В этот проклятый и забытый город. — Весь мир был создан Богом. Она** дала тех, кто ведёт людей к свету — красного бога, Кзучилбару, и жёлтого бога, Лобсель Виса, а также многих богов и ангелов. Красный Бог был правой рукой бога, жёлтый бог — левой рукой. Надежда. В этом уже не было фанатичного ожидания конца света; скорее, лишь ожидание окончания последних дней их собственных жизней. Для них — тех, кто отчаялся найти понимание в несправедливости мира — единственная «справедливость» заключалась в тех словах, что Бог рано или поздно придёт и принесёт спасение. Как мыши, бегущие с тонущего корабля. Чёрные. Жалкие. Их не пугали слова о жертвах, необходимых для пришествия обещанного рая. Они не обращали внимание на руины, оставшиеся на остатках многочисленных судеб, о конце которых можно лишь догадываться. Вероятно, их это даже не волновало; гораздо важнее был факт того, что они делали нечто, похожее на создание утопии. Ведь цели оправдывали средства — в этом Культ был неизменен. — Наше спасение — ожидание Её прихода. Восстав из пепла, она избавит людей от тел, что приносят страдания. Лишь время и вера способны дать искупление избранному народу. И Основатели были одними из них, тех людей, что пытались сохранить истинное знание в его первозданном виде. В часы проповеди царила тишина. Кауфманн чувствовал себя здесь лишним: среди людей, которые неизменно носили черные робы, костюм выделял его среди всех остальных людей. Каждый день раз за разом возникала мысль о том, что он здесь делает и почему всё не могло произойти иначе; в том будущем, где не было тёмных историй с Культом, продажи наркотиков, чувства вины перед Лизой Гарланд, которую он обещал увезти из города, а также всего, что он мог достичь, лишь уничтожив все связи с Культом. — И, возможно, эти люди такие же несчастные души, — промелькнула мысль в голове. Взгляд неизменно был устремлён в одну точку. Огромный орган, стоящий позади спины Шепарда, не использовался уже несколько лет; сама атмосфера здесь была совершенно иной, нежели в церкви, построенной ещё в старой части города. И ни Символ Солнца, и ни странная архитектура здания не объясняла того, что под всем этим скрывается нечто, о чём не стоило говорить вслух. Смутная и глубокая тьма, поглотившая город. От одних воспоминаний о том, что испытала Алесса, заживо сгоревшая в собственном доме ради рождения Бога, ему уже становилось дурно. Возможно, за историей Шепарда было не меньшее зло, но они никогда не разговаривали об этом. И никакого личного желания узнать об этом у него не возникало. Так или иначе, но без него бы разрушилось всё, что имелось на данный момент. С его смертью они бы отчаялись, застряли в вечном болоте. Никто, кроме Бога или самого дьявола, не мог направить их. Сколько раз он не хотел бы это признавать, это было правдой. *** Поток видений продолжался. Бесконечные войны. Приношения жертв жрецам. Уничтожение народов. Голоса. Беспорядочная череда фраз встреченных людей, мёртвых и живых. Образы. Они сменялись то увеличиваясь, то уменьшаясь, то имея звук, то нет. Они никогда ничего не приказывали, будто бы были чужими. Или это был всегда кто-то один. Внутри постоянно преобладало чувство тревоги, отчего находиться на одном месте было невозможным. Спать было попросту страшно. Зрение было мутным. Таблетки смягчали последствия обострений. Они были чаще и чаще. И то, и другое. Всё это было невыносимо. За окном который день лил дождь. Он не прекращался в течении всей недели и, кажется, по радио говорили, что осадки продолжатся ещё как минимум три дня. Три дня. Целых три дня без сна. Маленькая книжка без картинок была алого цвета. Строки сливались воедино, но он помнил все слова и на память. Каждый раз, повторяя одно и то же, становилось не легче, но он по крайней мере мог задремать. — Мужчина преподнёс змею солнцу и молился о спасении. Он никогда не задавал вопрос, почему именно змею. Все вопросы оставались без ответов. *** К тому времени, как наступал день, они молились. Как праведные католики. Если они были бы ими. Сейчас сектанты не выглядели как-то подозрительно по сравнению с тем, что было в 70-х годах, скорее это было сборищем людей, одетых в чёрные обноски. Это было единственным правилом — в худшие времена денег едва хватало на то, чтобы пропитаться зимой, и множество правил Культа касательно иерархии, традиций, а также уставов было упразднено. Многие из первых культистов к этому времени были мертвы, поэтому мало кто помнил, что происходило во время установления Культа. Разве что единицы из выживавших. Кем был и он сам. — Женщина преподнесла тростник солнцу и просила о радости. Сам Кауфманн страдал от вечной бессонницы. Теперь он и сам подсел на таблетки — впрочем, каким-то чудесным образом получилось избежать наркотической зависимости от PTV. Всего лишь вовремя обратившись с этим к Норману, с которым он закончил один и тот же колледж, каким-то образом он остался жив. Увы, но кажется он был единственным, кому это удалось. Но теперь без снотворного было невозможно заснуть. Каждый раз мерещилось что-то ужасное. Оставаться одному было страшно, если только не быть рядом с ним. — Тростник или маис всегда был символом плодородия. Насколько сильнее мы даём прорасти этим семенам в наших сердцах, настолько мы готовы понять Её сострадание к нам и тем лучше слышны наши молитвы о том, как мы ждём её указание пути к Раю. Бог все ещё дремлет... она все ещё восстанавливает силы для последнего вдоха. За дверью церкви все ещё продолжал идти дождь. Через час им придётся плыть в лодке через Толуку, надеясь, что они не простынут. За все эти года, как ни странно, этого произошло ни разу — более того, он даже почувствовал себя гораздо лучше, когда вернулся сюда. Было ли с этим городом что-то не так? Абсолютно точно. Но пытаться понять это было бессмысленно. Кладбище индейцев. Забытые Боги. Сплошная чушь. *** Дно озера. Множество ангелов пало вслед за одним из главных. Шестьдесят четвёртый был одним из них. Он не мог пошевелиться. Существо, находящееся среди других бесплотных духов, поглощало одного за другим. Его огненные следы каким-то неведомым образом оставались на поверхности песка, и сейчас он был совсем иным, нежели тогда, ещё при их первой встрече. Испытывая жалость к печали, переполнившей землю, Бог был рождён от этих двух людей, — прозвучали его слова. Флаурос. Тот, кто поддерживал вселенную. С каждым разом он становился сильнее и сильнее. Требовал всё больше и больше. Она видела его. — Дьявольское отродье, — её взгляд был полон презрения и ненависти. В зеркале она видела Его. Только с течением лет смысл слов стал ясным. *** Толука. С каждым днём слов становилось всё меньше и меньше. Они повторяли один и тот же путь раз за разом, от Сайлент Хилла до Шепард Глена, по две службы каждый день — утренняя и вечерняя — всего их было четыре. В остальное время они пытались жить. Проблем не возникало. Это было странно, однако объяснимо — большинство людей были всего лишь измучены, голодны и бездомны. Постепенно все грани их жизней стирались, терялись имена, забывались истории... всё это не имело значения перед лицом того, какой конец ожидал каждого из них. На фоне этого Шепард Глен выглядел лучше — только теперь он оказался затоплен. Объяснить это логически он никак не мог. За всё время, сколько существовало озеро и прибрежные реки, уровень воды никогда не поднимался или снижался. Но без видимой причины город затопило, и теперь иначе, кроме как на лодке, по нему передвигаться было невозможно. Неужели рельеф земли был настолько неравномерный? Кауфманн уже не задавался вопросами. Всё это было за гранью элементарной логики. Тем не менее, существовала единственная сносная лодка, которой пользовался Шепард. Он всегда грёб веслами, с начала дня до конца ночи, словно это было привычным для него делом. Как он мог выносить подобные физические нагрузки? Загадка, покрытая мраком. Но он был единственным, кто мог использовать её — слухи говорили, что где-то посреди озера существует заброшенный остров с часовней и что он мог быть связан с этим. Во всяком случае, людей здесь было меньше. После всех событий и того, что они пережили, ничто не напоминало о некогда произошедших вещах. Малая часть людей осталась в ещё одном заброшенном городе, о котором он даже никогда не слышал — хотя Шепард Глен был всего лишь на другом береге озера. Город был назван в честь одного из четырёх Основателей. Люди, которые ушли для создания нового города — невольно любой начнёт задумываться над тем, что послужило причиной этого. Сам Шепард не любил говорить об этом. Из немногой информации о его жизни становилось ясно, почему он долгое время предпочитал жить под чужим именем и фамилией. Даже несмотря на то, что он мог забыть всё связанное с этим местом, действительная причина его поступков оставалась неясной. Религиозный фанатизм? Если это было так, то всё бы осталось неизменным — только, конечно, всё не могло быть так просто. Туман над озером сгущался. Отдаленные черты города едва проглядывались вдалеке, и вместе с этим — все года в воспоминаниях о том, сколько он уже находился здесь. Размышления о смерти не покидали Кауфманна все последние годы, что он провёл здесь; не существовало иного выхода вне прошлого, в котором они все решили сохранить свои души. Однако цена этого, как и всегда, была чересчур высока. *** Когда его голод был утолён, он исчезал. Напоминанием лишь оставались фотографии. Места преступлений. Его тянуло туда. Невидимая нить. Сонное состояние. Раз за разом. Бог изложил путь к спасению и даровал людям радость. И для них этой радостью были убийства. Бесконечная агония и страх тех, кто заперт в тюрьме. Религиозные тексты, которые переписывались и уничтожались вслед за каждым лидером. И был среди них тот, кто поверил в то, что ему говорили. Тот, кто последовал путём перерождения. Множество их. Как один из многих, они рассеялись и забыли о своём прошлом. О своём предназначении. О своих корнях. *** По городу было невозможно ходить — лишь плыть. Воды затопили большинство дорог, и поэтому они собирались на самой окраине, на доках — прогнившие деревянные доски, раздражающий скрип. Доктор чувствовал себя по меньшей мере кем-то, кто постоянно спасал чью-то жизнь; далекое прошлое и связи с Культом словно теряли значение и больше не чувствовались чем-то, что могло бы быть тяжёлым грехом. Ведь он не убивал детей. Он не заставлял их страдать. Всего лишь предоставлял лекарства. Но это было слабым оправданием того, что он был убийцей, таким же, как и все остальные. Страх перед неотвратимым наказанием смешивался с чувством, что, возможно, Шепард действительно говорил правду. Тем не менее, исключать вероятность того, что за правдой окажется не меньшее наказание, было бы глупым. Тем более, кроме них двоих, существовал и третий. Мясник. Но он отбросил эту мысль сразу же, стараясь помочь Шепарду удержать равновесие. Иногда казалось, что пол провалится, но он все ещё держался — в глубине души всегда был страх, что когда-нибудь это точно произойдёт. ...Хотя он не боялся ничего. Может, он видел в глаза саму смерть. По сравнению с досками это было ничем. Зонт. Дождь не переставал идти, и из-за этого Кауфманн находился в состоянии полу-дрёмы — обычно в это время он спал, но сейчас он не мог оставить его одного. Это было словно личной ответственностью... страхом потерять нечто важное, отчего зависела твоя жизнь. Приступы страха возникали иррационально, как и галлюцинации; найти связь между этими вещами было попросту невозможно. С озера дул холодный ветер. Вскоре наступит зима, и тогда в очередной раз круг замкнется. — Однажды на этом месте наши предки основали город. Их было четверо. Но, увы, в настоящее время из всех семейств осталось лишь одно. Основатели верили в истинный путь, но они не могли разорвать связь с Культом... каждые пятьдесят лет четверо семейств отдавало одного из своих детей для воспитания в Культе. Им прививали веру, от которой отреклись наши отцы... но теперь всё кончено. На момент доктор даже не расслышал последние слова. — Мы должны вернуться домой. К Ордену. Примерно через месяц от этого города останутся лишь затопленные руины. Моментально проснувшись, Кауфманн с удивлением перевёл взгляд на него. Но Шепард лишь сохранял несвойственную для обычного человека отстранённость к происходящему, продолжая свою речь. — Если вы хотите жить, то с этого дня я начну перевозить по двое людей каждый вечер. Если вы хотите умереть... озеро примет ваши души, как оно приняло души наших отцов-основателей. Всё остальное останется под водой. Тишана. Доктор даже не заметил, что прекратился ливень. И не заметил реакцию людей; кажется, в это мгновение мысль о том, что бесконечные путешествия по озеру прекратятся, обрадовала его меньше, чем неизвестные ему последствия чужого решения. — Я бы хотел навестить кладбище нашего города. В последний раз, — взгляд ощущался будто бы через всё тело насквозь, на кого-то, кто был сзади. Прежде чем доктор понял смысл слов, единственное, что он смог выдавить из себя: — Да, конечно. Сколько было сейчас времени? Ведь они не использовали часы. Электроника попросту отказывалась работать здесь. — И всё же, — Шепард вдруг остановился на пол пути, но всё-таки после минуты молчания закончил фразу, — он слишком жесток. В голове не складывалось даже отдалённого понимания слов. Кладбище. Мясник. Бог. Люди. Озеро. Индейцы. Бессонница. Кажется, вскоре он и сам станет таким же сумасшедшим, как и все они. Если он уже не стал им. *** Молчание. Темнота. Абсолют. Это была ночь. Это был день. По количеству кругов на воде они определяли период цветения раффлезии арнольди. Песьи мухи шли за словами Иова. Гигантские треугольники Ёрмунганда сужались до размера Флауроса. Мигдаль Бавель возник из ниоткуда — Его собственная Этеменанки. — Бог создал существ, которые повели людей к повиновению Ей, — было написано на следующей странице. Скоро всё закончится. Гигантский ворон сожрёт всех, кого он увидит. Земля покроется порослью крови. Не останется ничего. Никого. *** Кауфманну было плохо. Ему было физически плохо. Шаги Шепарда звучали вместе со звуком всплесков воды — её уровень тут едва достигал ступень. На небе собирались грозовые тучи. Снова. Всему виной было атмосферное давление. Иногда оно менялось настолько резко, что становилось тяжело дышать, учащалось сердцебиение и начиналось головокружение. Мир словно менялся. Становился качественно иным. Это ощущали немногие. Точнее, единицы. Они вдвоём были одними из этих единиц. Ещё были неоднократные галлюцинации. Но это работа подсознания. И он привык объяснять всё научно. Сам Шепард, впрочем, объяснял это тем, что Толука иногда «просыпается», и от того, что под ним находилось древнее кладбище индейцев, случаются всяческие странности, и не только. Доктор в это верил не меньше, чем в свою точку зрения. Теперь уже точно верил, а не относился к этому как к бреду и как к одному из симптомов психиатрического диагноза. — Они все молчат. Он ничего не мог ответить на это. Происходящие события уже давно стали чем-то, о чём Кауфманн старался не задумываться. Тем более, вся история города была мало ему известна; похоже, что Шепард Глен был основан частью культистов Ордена, и причиной этому были некие разногласия в истинной вере. Хотя в чём они могли быть не согласны, когда их пути ничем не отличались? — Я покидаю этот мир, чтобы посмотреть, что меня ждет, оставив этот город своим детям. И если Бог действительно справедлив и беспристрастен, то я никогда не буду прощён, — гласила надпись на могиле Исаака Шепарда, одного из Основателей. — До самой своей смерти он не мог простить себе этого поступка, — внезапно заговорил Шепард, похоже заметив его собственный интерес к надписи. — Они хотели уйти от тех заблуждений, в которые пребывал Орден, но в итоге они не смогли ни изменить то, что было ересью, ни разорвать связи с теми, на чьих руках была кровь невиновных. На момент Кауфманн хотел сказать, что ровным счётом никто из них не был окончательно прав; в конце концов, они оставались частью Культа, даже если формально они отреклись от их веры. Произошедшее несколько лет назад лишь подтверждало эту версию — Маргарет Холлуэй, ответственная за гибель многих людей, ничем не отличалась в своей жестокости от ныне мертвых лидеров Культа. Впрочем, Культ никогда и не был чем-то хорошим с самого начала. — Но в чём были их разногласия? — Для них Бог был гораздо большим, чем той силой, которая покарала бы всех неверующих. Он был тем, о ком забыли сквозь века. Таким же пилигримом, как и все Основатели. Носителем истинной веры. Первым, кто создал мир, который находит за пеленой тумана, — на момент Шепард перевёл взгляд в сторону, словно что-то не договаривая. — В итоге, мы все окажемся там... но лишь избранные и действительно верующие смогут переродиться в телах, которые не будут приносить страдания. Кауфманн вновь вернулся к чтении надписи на могиле. — Путь смерти должен быть пройден каждым, — последняя строчка эпитафии. На момент внутри проснулось любопытство, и он даже хотел было задать очередной вопрос, но было поздно; Шепард стоял неподвижно, его взгляд был направлен куда-то вверх, словно он видел кого-то или что-то, и это могло означит лишь одно. В очередной раз он проснулся в том месте, которое он считал своей собственной проклятой землёй. И одновременно священной. Пытаться добиться какой-либо реакции было бесполезно, и доктор обреченно вышел из семейного склепа Шепардов, предвкушая длительное и томительное одиночество до момента, когда они смогут покинуть это место. — ...Красного бога, Кзучилбару, — очередное бормотание Шепарда Кауфмагнн едва разобрал, лишь услышав последние слова. Бог проклял их всех. Всех до единого. И, возможно, его собственная участь была лучшей; в конце концов, всё наказание пало на Культ, независимо от того, был ли это Сайлент Хилл или Шепард Глен. И единственная надежда оставалась на то, что контракт, некогда заключенный с Основателями, будет исполнен — или же продолжен. В итоге, оставалась лишь призрачная надежда на то, что план Шепарда сработает. *** День второй. Чтобы доехать до города, оставалось лишь несколько километров. Но не в таком состоянии — ещё день. Обещание, данное Ему, требовало, чтобы каждый раз он описывал всё, что увидит, детально и подробно. Вместо букв получались уходящие то вверх, то вниз линии, и он продолжал упорно записывать буквы прописными знаками. Они постоянно различались по размеру, почерк не был ровным. Но он старался как мог. В... о... д... н... а... я... т... ю... р... ь... м... а... Мужчина не был уверен, насколько разборчиво это было написано для человека, но Он разбирал его почерк после бесконечных встреч и разговоров. Он был единственным, кто понимал и видел то же самое, что и он. Иногда Он пояснял ему непонятные моменты в религиозных текстах, но они всегда были слишком сложны и противоречивы. Поэтому верить можно было только Ему. — ...жёлтого бога, Лобсель Виса, — промелькнуло в голове. Ч... ё... р... н... ы... й... в... о... р... о... н... Город виделся в отдалении. В кабине грузовика было уютно и на удивление прохладно — дождь закончился и через стекло, по которому стекали капли воды, всё было мутным, как тогда, впервые, когда он проезжал мимо города. Он был в тумане. На этот вопрос Он таинственно улыбался и отмалчивался. — М-м-м, — протяжный стон раздался не то от усталости, не то внутренней боли, которую было тяжело описать. Это не было физической болью. Болью душевной. Жертву Алессы Бог не принял, потому что в ней не было добровольной веры. Для этой цели должен был послужить кто-то другой... у них был целый приют для этого. Но что по сравнению с ней могли сделать обычные дети? Ничего. По сравнению с ней, они не имели никаких сверхъестественных сил — они ничего не имели. Но разве кто-то задумывался над этим? Всем было откровенно наплевать. И в этом виноват не только Орден. В этом виноваты все люди. Те, кто допустил само существование приюта. Те, кто позволил им забирать туда детей. Те, кто закрывал глаза на то, что с этим городом — да, чёрт возьми, с этим приютом! — было всё абсолютно неправильно. Но разве кому-то было до этого дело? Лишь какой-то журналист вспомнил об этом через множество лет, когда Уолтер Салливан, бывший воспитанник этого приюта, начал резать людей. Всем остальным было наплевать на это. Они предпочитали не видеть, что происходит перед их собственным носом. Брошенные дети? Кому до них есть дело? Кому нужны лишние расходы и проблемы, если можно отдать их в какой-то приют? Который только и описывал во всех подробностях, как счастливо дети растились в атмосфере католической веры и тепле человеческих отношений? Любому идиоту ясно, что это абсолютная чушь! Всё это неправильно. Всё это было неправильно с самого начала. Ордену тоже нужны жертвы. И те, кто направит верующих к пути спасения. Большинство забыли о том, кому они служат. И кто их истинный господин. Но мы знаем об этом. И поэтому мы находимся здесь. Это было единственной истиной. Их личной истиной. *** Тепло. Ощущения, словно кто-то укутал тебя в одеяло. Его взгляд. — Вы проспали до ночи, — этот человек улыбался, как и обычно, — вечерняя служба закончилась, и сейчас, я полагаю, около десяти часов вечера. Он что-то читал вслух. Рядом с ним, на стуле — тоже самое происходило, когда обострения начинались у него самого. Монотонное чтение успокаивает разум и душу, обычно для этой цели использовались религиозные тексты — у них были свои книги, смысл и значения многих из которых для него оставалось загадкой — но, похоже, он каким-то образом умудрился спрятать всё в месте, куда точно не сможет найти вход человек. Например. Алтарь в Приюте Желаний. Всё здание сгорело, но оно уцелело... странно. — Бог создал существ, которые повели людей к повиновению Ей. Красного бога, Кзучилбару; жёлтого бога, Лобсель Виса... — ...многих богов и ангелов, — закончил фразу Кауфманн. — Мои таблетки... Он не успел закончить мысль. Что-то тёмное нависло под крышей комнаты — оно смотрело одним глазом. Оно двигалось, изучая всё пространство вокруг. Голова начала ужасно болеть без видимых причин. — Он вскоре прибудет. Мясник, — ладонь Шепарда коснулась его собственных закрытых глаз, не желающих видеть то, чем действительно являлся реальный мир, — и без вас мы не сможем с ним справиться. Что-то липкое и склизкое текло из-под кровати. Доктор чувствовал это нутром. Чей-то глаз остановился на нём и продолжал неподвижно смотреть на него. Они были здесь не одни. Бог словно чего-то ждал. — Минуту, — в этом слове он осознал весь страх того, что находится, что доктор неведомым себе образом успел перехватить его руку: — Нет. Можно было утонуть в озере. Озере чужой крови жертв. От возникшего образа в голове его моментально затошнило. — Вы не заснёте в таком состоянии, а я... — он не расслышал вторую часть предложения, что-то громоздкое и, казалось, тяжелое упало прямо по правую руку. — Таблетки бессильны перед этим. Только Дормикум*** или... — Что угодно, — своя же фраза прозвучала так тихо, словно он умирал, — я... Между творящимся хаосом мыслей промелькнула тень, которая моментально скрылась из виду. Уровень крови поднимался выше, и вскоре уже мог достигнуть бы кровати. Он даже смог разобрать лучше тот огромный глаз — это была полая сфера, заполненная внутри черной жижей. Она была обездвижена; мертва. Неужели его снова обманывают? — Вы слишком... — Кауфманн не мог понять, прошло ли много времени или же Шепард пытался подобрать правильные слова, — имеете кровавые руки. Так нельзя, — на нём остались лишь рубашка и оголённый рукав. — Если вы продолжите думать об этом, то вы живой мертвец. Он не понимал. Мёртвые? Они мертвы. Не живы. — Они хотят вас к себе, но я не могу этого сделать. Вы единственный, кто разбирается в медицине, — физическая боль от иглы была фактически ничем по сравнению с тем, как в сознании мельтешили беспорядочные картинки. — К тому же. Если бы не вы, то Уолтер Салливан был бы мёртв. Это была старая история. Его имя и фамилия были теми же самыми, что у маньяка, объявившегося в Эшфилде. — Я окажусь здесь лишь завтра к полудню. Скорее всего, вы все ещё будете спать. Мясник нуждается в жертвах, — Кауфманн не был уверен, действительно ли ему показалось, что он услышал, но к тому времени всё потеряло своё значение. Сон — единственное, что спасало от кошмаров реального мира. *** Ночью всегда было безопаснее, чем днём. Ночью все цвета становились словно более яркими, живыми. Как отрубленная голова сфинкса. Хотя мир менялся, но вместе с тем — и ты. И Он. Сигаретный дым заполнил всё пространство вокруг. Вокруг чудились разные образы — начиная от рассвета до заката. — Наконец, Бог решил создать Рай, где люди будут счастливы, просто находясь там, — произнёс он вслух, пытаясь размыслить над этим миром. Каким бы он был? Безусловно монохромным. *** Весь мир был создан им. Изгнанником, кто был проклят; пилигримом, первейшим из людей, обратившимся с молитвой Творцу о том, чтобы повести народ к истине. Его проклятье было и благословением; он обрёл бессмертие в мире, где лишь избранные смогли бы обрести спасение от тех, кто уничтожал народы и души. Никто из людей не был готов принять эту правду. Даже семьи Основателей, продолжавшие свой род более двухсот лет, со временем потеряли важность понимания своих ролей. Исполнитель Закона. Хранитель Знания. Мастер Оружия. Исполнитель Ритуалов. Теперь, когда его роль была окончательно выполнена, оставалось последнее. Исполнение контракта. Небольшая церковь, названная Церковью Перерождения, находилась в самом центре озера Толука — её использовали лишь в исключительных случаях. Многие люди, служившие Культу десятки лет, не помнили, кем и для чего она была построена. Заброшенный остров был окружен вековыми деревьями и густой порослью травы — к этому времени года, впрочем, всё начало увядать; от бывшей красоты тихого приюта заблудших душ не осталось ничего, кроме далеких воспоминаний прошлого. Теперь здесь осталось ничего, кроме жизни, которая покидает это место осенью — в день, знаменательный для Основателей. Несколько людей, стоящих возле доков, где стояла лодка, тихо переговаривались между собою. Вскоре всё закончится: на это потребуется ещё несколько лет. Шепард медленно шёл к священному месту, забытому всеми; как бы не была тяжела ноша того, кто должен был продолжать дело Основателей, всё происходящее являлось платой за то, что он был слишком слаб. Слишком слаб для того, чтобы безукоризненно следовать избранному пути своих предков. И личные кошмары — это всего лишь напоминание о том, что клятвы нельзя нарушать. Внутреннее убранство церкви больше напоминало часовню; и хотя он старался поддерживать её в чистом состоянии, трещины и разбитый пол вызывали горечь воспоминаний. Единственным, что находилось внутри, был всего лишь алтарь — алый покров уже заметно потерял свой цвет, и лишь золотая окантовка по краям ткани оставалась достаточно яркой, показывая, насколько все остаётся неизменным. Тяжелое чувство внутри заставило остановиться на пол пути; ритуальный кинжал, передаваемый из поколения в поколения, оказался сжат в руке ещё сильнее. Каждый раз, находясь здесь, его охватывал страх; Он наблюдал за ним. Истинный Создатель мира следил за каждым его шагом, открывая всё больше и больше памяти о прошлом. Единственное, что было не в его силах — это провести живого в мир мёртвых. Все ещё пребывая в некотором оцепенении, Шепард прислушалась к окружающим звукам. Тишина. И голоса тех, кто проклинал его имя. Если он будет находиться здесь слишком долго, то он снова окажется в месте, где нет ничего, кроме плотной завесы тумана. Он скрывал то, что было невидно глазу; тот мир, который они так долго желали, те люди, что ожидали их за гранью, и единственный Бог, что дал им истинную веру. — Но сила Бога иссякла, и Она пала, — слова так и не были произнесены, оставшись лишь в мыслях. Всё это было абсолютной ложью. Вскоре прибудет тот, кто должен свершить предначертанное. И это — лишь шаг к пропасти. Наконец преодолев свои сомнения, он подошёл к алтарю и положил на него ритуальный кинжал. Веками кровь очищала грехи отцов и будущих поколений, но теперь, когда последние из отступников мертвы, в этом не было никакой необходимости. Следуя традициям, они могли бы обрести столь желанный ими рай, но какую ценой? Об этом он не мог сказать никому. И поэтому. — Путь смерти должен быть пройден каждым. *** Их никогда не было. Столь многих. Вокруг одного места. — Все люди мира скорбели над этим несчастием, но Бог испустил последнее дыхание, — гласила подпись к картине. Отрезок от красной ткани робы ещё остался от церемониальных одежд некогда действующих жрецов секты Валтиэля. Кауфманн никому не мог сказать об этом; сколько, каким образом и почему. Всё ради него... или её. Но ничего не работало. Лучи солнца, невидимые глазу, были такими же, когда кого-то посвящали в самые высшие внутренние чины Культа. Однажды он видел это, и с тех пор никто не остался в живых, кроме них двоих. Его и Мясника. Он чувствовал себя значительно лучше, и необходимость в тишине и одиночестве привела его туда, с чего началась вся история: к одной из немногочисленных часовен, сокрытых от постороннего глаза. Она находилась под землёй; вся земля города была испещрена множеством укрытий на случай непредвиденных обстоятельств. Вся история с Мясником оставалось одной из кровавых страниц в истории всех экспериментов Культа. У Ордена было много людей, которые беспрекословно подчинялись приказанием лидера, но в его случае не было религиозного фанатизма. Он был орудием, лишенной воли. Человек, чья мать поверила словам Далии о том, что её сын — порождение самого дьявола. Разумеется, это было откровенной неправдой; к сожалению, Хелен Грэди страдала тяжелой формой шизофрении, и к тому времени уже поздно было что-то сделать с этим. Её обострения были постоянными, осложняясь приступами спектрофобии — боязнью зеркал — впрочем, в то же время она говорила, что с нею говорили голоса тех, кто находился «из зеркал». Насколько она лично была связана с Культом, Кауфманн не знал. Единственное, что было написано в газете — её муж, утратив надежду на её выздоровление, был найден повешенным в их собственном номере мотеля. Скорее всего, вся их семья была родом не отсюда, и они приехали сюда лишь для того, чтобы положить Хелен в местный санаторий. Возможно в это время она и попала под влияние Культа, но всё это было лишь его личными предположениями. Так или иначе, Мясник был тем, кого боялись все местные жители. Он не был убийцей; он был палачом, исполнявшим приказы Ордена. Контролировать его с каждым разом становилось всё труднее и труднее; однако, его важность была в чём-то большем. Перед глазами до сих пор стояла злополучная церемония посвящения его в одного из священников; всё закончилось тем, что в порыве гнева или жестокости он убил всех присутствующих, кроме его самого. Вероятно, он действительно ненавидел весь Культ, но по какой причине он мог сохранить ему жизнь? Когда он встретился с взглядом этого убийцы, то он лишь сказал одну странную фразу: — Зверь убивает добычу лишь для того, чтобы выжить. Хищник перебивает всё стадо овец лишь ради собственной жажды крови. Лишь кровь человека способна очистить душу, освобождая сердце от ненависти. И он тоже... желает очистить это место от скверны. Дальнейшее он помнил с трудом; на земле находились многочисленные трупы, разбрызганная повсюду кровь и Мясник, взгляд которого он запомнил навсегда. После того, как он сказал последние слова, он в буквальном смысла исчез в воздухе — хотя возможно, это было лишь замещёнными воспоминаниями, и на самом деле всё было гораздо хуже. Всё это было экспериментами, попытками найти другие пути возрождения Бога. Доктор всегда присутствовал на них, хотя он никогда не желал этого. К тому времени, как Орден захватил контроль над городом, все пути сообщения с миром были прекращены, и у него не было иного выбора, кроме как подчиниться им. Орден искал варианты возрождения бога Культа. Далия, религиозный лидер того времени, прибегала ко всем возможным способам — начиная от практик оккультизма, заканчивая ритуальными жертвоприношениями. Но обычно ничего не происходило, и все попытки оказывались тщетными. Редкие случаи были закрыты в самых потайных уголках памяти. Внутри тлело желание высказать всё, что он лично думал о неправильности происходящего, но вскоре эта мысль показалась абсолютно лишенной смысла. Если он покинет город, проклятие будет преследовать его снова и снова. Но в то же время Кауфманн не был готов поверить в правильность этого. Настолько, чтобы утратить остатки разума, стереть все моральные границы правил, войти в чёткую структуру запретов и возможностей. Ведь всем им всегда не хватало чего-то — или, может, всего лишь правды. С самого начала он был посторонним наблюдателем, не сделавшим ничего, чтобы помочь тем людям, которые страдали и могли быть спасены. Всё было наоборот. И если тогда, ещё в прошлом, он был готов закрыть на это глаза, понимая, что без наркотиков он не сможет выжить, то теперь наступило понимание всей тяжести его преступления. Но скорее, это было всего лишь боязнью страха возможного наказания. Бог существовал — иначе нельзя объяснить то, что он видел своими глазами. Ему дали возможность искупить собственные грехи, но он ни сделал ничего для того, чтобы попытаться исправить свою жизнь. Осознание этого приводило в отчаяние: что, если всё окажется ложью? После смерти он будет продолжать страдать ещё больше — но все ещё есть время исправить всё... Размышление прервал какой-то странный шум сзади; обернувшись, Кауфманн не увидел ничего, кроме всё тех же вещей на своих законных местах. Это была паранойя. Он видит всё... даже мысли. Единственным действительно важным вопросом оставалось лишь одно — кем именно был их Бог? Мифом, легендой, человеком или кем-то ещё? Однако однозначный ответ мог быть только у него. У того, кто видел Бога за гранью тумана. *** Всё повторяется вновь и вновь. Он не помнил, сколько раз это происходило, но каждый раз он возвращался домой. К месту, где начиналось и заканчивалось прошлое. Грузовик стоял на обочине дороги, возле мотеля, и мужчина испытывал смутные опасения, что в итоге Он может оказаться недоволен. Его священная миссия была не окончательно выполнена; но, безусловно, один из шагов для освобождения мира от поглотившей его скверны был сделан. Всё было окрашено в красный и серые цвета. Тот мир, который был создан Богом, нуждался в завершения создания Рая, обещанного ещё сотни лет назад. И если они не сделают этого, то мир продолжит гнить; постепенно все люди увидят то, что видели Её создания, направляющих людей к истине. Создав время, отобрав бессмертие у людей и указав им путь, Бог утратил свою силу. Ересь Культа зашла настолько далеко, что они были готовы сделать всё, лишь бы восстановить порядок. Но это было ложью — все они лишь стремились к власти, к власти над душами тех, кто всегда принадлежали только одному существу, единому Богу. Они не хотели увидеть мир, который был замыслом самых первых людей. Их волновали лишь тела, хранящие ненависть к людям, таким же заблудшими, как и они сами. Закурив сигарету, мужчина остановился перед дверью комнаты 305. Дождь на время прекратился и туман над Сайлент Хиллом рассеялся. Это был его дом — единственное место, где он оставался наедине с частью, которая была его собственным отражением. Фотографии каждого. Они были монстрами — их тела не имели иной формы, порождения изначального мира. Убийство каждого из них восстанавливало форму того, каким мир был создан Богом. С каждым элементом мозаики картина собиралась воедино; в конце концов, священный ритуал Успения должен был приготовить место для перерождения Бога. Но до этого было необходимо вернуть все распавшиеся частицы солнца к месту, где ожидали своего суда многочисленные души, покорённые властью старых богов, что обитали на этой земле. На древнем кладбище индейцев, находящееся под Толукой, и на месте Накинохоны, использующийся в прошлом для общением с мёртвыми. Однажды осквернённая земля должна быть очищена. Ведь Она обратилась в прах, пообещав вернуться снова. *** Туман над озером сгущался. Духи предчувствовали это — он видел их, блуждающих среди друг друга. Наступил день, когда клятва, однажды данная Ему, должна быть исполнена. — Вы — достойные души, служившие Ей годами. Настало время, когда Её сострадание даст нам возможность помочь ему в том, чтобы он восстал из пепла. Наши жизни, наши души принадлежат ему, указавшему нам путь искупления. Лишь мы понимаем, насколько мир погряз в грехах и ненависти. И наша миссия — дать пример истинного служение Богу, показав чистоту наших намерений и готовность к тому, чтобы обрести Рай в этом мире. Каждый год Он наблюдал за ним. Неизменная фигура, словно призрак, оберегала его всё это время. Однажды сказанное истинное имя отпечаталось в памяти; ещё тогда, когда впервые они с Джошуа могли быть вместе. В ту ночь звезды были ясны, как никогда прежде, и промозглый холод едва давал возможность заснуть. Они считали количество звёзд, вспоминая названия созвездий; в духовном единении с душами спящих они ждали несколько часов, прежде чем наступила тьма. И сейчас, когда он вновь исполняет волю предков и обещание, данное Ему, присутствие Бога лишь придавало силы для того, чтобы совершить предначертанное. В итоге, все они окажутся в том же месте, что находится за пеленой тумана. — Мы должны возносить наши молитвы, — продолжал он, - и не забывать нашу веру. Избранные в молчании ожидали его действий. Но сам Шепард медлил — воспоминания о том, когда это произошло впервые, вызывали внутри смесь ненависти и желания вернуть всё назад. Если он не будет искренен в своих намерениях и желаниях, то участь последних предков Основателей настигнет и его. Фрагменты памяти убьют его тело, и всё, к чему он стремился все эти долгие годы, окажется бесполезным. В конце концов, не оставалось ничего, кроме принятия своей судьбы и той ноши, что была принята вместе с наследием прошлого своей семьи. — Не доверяй никому... — мужчина беззвучно пробормотал слова, однажды сказанные ему Нэшем. Его решения ждали. И промедление лишь усиливало страх того, что ему предстояло сделать. Он прошёл к лодке, и вслед за ним — один из людей. Несмотря на то, что это происходило уже несколько лет, Шепард всё также ощущал себя неуверенным; понять то, какие чувства могли испытывать предыдущие предки, он был не в состоянии. Единственное, в чём он был уверен — похоже, единственное, на что он мог надеяться, лишь обрести искупление после собственной смерти. Если он останется в живых после всего, что он сделал. Густой туман затруднял определение нужного места. Хотя оно было и не так важно, однако он должен был помнить о том, где всё произошло. Мясник вернётся и заберёт то, что принадлежит ему; такова была клятва, взятая им перед Богом. Грести веслами отчего-то становилось всё сложнее и сложнее. Впервые происходящее начинало казаться по-настоящему иллюзорным, слишком, слишком реальным, чтобы сделать шаг назад. И только не среди тех, кто ненавидел его столь же сильно, сколько Он сам возненавидел Творца за несправедливую кару. Плечи ныли от боли. Ещё немного... если он только мог. Остановившись на расстоянии, достаточно далеком, чтобы никто не мог исполнение ритуала, мужчина перевёл взгляд на своего спутника. — Я всегда буду рядом. И вместе с тобой — все, кто когда-то перешли через это, — сказал Шепард, чувствуя на себе тяжелый взгляд в спину. — Моё благословение пребудет с тобой. И я буду молиться, чтобы наши братья и сёстры окажутся спасены. В ответ он увидел кивок головы. Они не должны были не произносить ни слова, пока ритуал не будет закончен. Встав с места, человек возвёл глаза к небу. В его глазах не было ничего, кроме наполненного счастьем сердца. Если бы все могли понять, насколько их путь верен, то необходимость жертв бы отпала; по крайней мере, об этом не приходилось бы говорить вслух. Ещё секунда — и человек шагнул в воду. На то, чтобы человек утонул, требовалось несколько минут. Всё это время Шепард должен был наблюдать за этим — иначе он лишь докажет, что он боится взглянуть в глаза смерти. И каждый раз в памяти оживали события годовщины основания Шепард Глена — впервые, когда произошло тоже самое. Глаза жертвы были закрыты; инстинктивно он хватал ртом воздух, но внутрь поступала лишь вода. Это было духовным очищением — очищением перед тем, как он перейдёт в мир духов, где его судьба окончательно перейдёт в руки Бога. Возможно, перед смертью люди окончательно теряют или обретают веру — увы, но этого Шепард не мог знать наверняка. Лишь одна из версий будущего, которую он видел, состояла в том, что он и сам стал бы жертвой; но этому не суждено было сбыться. Лишь Хранитель знала действительную правду о контракте Основателей, который исполнялся каждые пятьдесят лет. Вскоре чувства окончательно потеряли свою силу. И одна из избранных жертв, за смертью которой он продолжал наблюдать, перестала быть человеком; всего лишь духом, одним из многочисленных, что приняла в себя Толука. Секунда текла за секундой. Бог был рядом с ним — всё такой же, как многие тысячелетия назад. Его молчание могло означать лишь одно: всё происходящее было угодно ему. И всё, что он делает — это его священная привилегия, которую он должен исполнять до самой своей смерти. Тело человека начало уходить на дно. Когда всё закончится, ритуал должен повторяться до тех пор, пока не останется душ, достаточно чистых для того, чтобы обрести тело в Ином мире. Как Харон, он исполнял тот долг, на который ему указал сам Бог. *** Близился вечер. Что-то поменялось во всём воздухе — он перестал быть тяжелым. Вместе с тем ощущение смутного страха исчезло. Окружающая тишина нарушилась лишь потрескиванием воска и тяжелым дыханием Мясника, который не проронил ни слова с того момента, как он оказался здесь. Самому Кауфманну казалось, что он находится где угодно, однако точно не здесь. Всё происходящее было слишком безмятежным. Минуты ожидания продолжали идти так же медленно, как тьма, окутывающая город. Никто из них не мог начать разговор. Даже если это было бы возможно, то невидимая преграда всегда мешала этому — ни здравый смысл, ни сочувствие не могло изменить это. Существовал и другой фактор; болезненные воспоминания, связанные с чем-то вязким и неприятным, все ещё блуждали среди резких очертаний теней. Шепард появился лишь через час или даже больше; отсчитывать время секундами было слишком абсурдным делом. Но внутри потемнело, и разобрать очертания окружения без источника света было невозможно. Если бы здесь горел огонь — или бы он зажёг ещё одни свечи ранее — то всё могло быть иначе. По крайней мере, позже именно так Кауфманн и мог объяснить произошедшее. Всё случилось слишком быстро. Он даже не понял, что это было. Звук выстрела. Едва различимое шипение и странной стрёкот. — В следующий раз я не промахнусь, — голос Шепарда был тихим, но чётким. — Позаботьтесь о нём, док... со всем остальным я как-нибудь справлюсь сам. Прежде чем осознать, что произошло, Кауфманн пытался понять, откуда стреляли. Хотя это было ясно и без лишних комментариев, но будучи взятым врасплох, он не сразу понял, что выстрел был одиночным. И пуля попала в цель; характерный звук был тому подтверждением. Пока шли мгновения, Шепард уже исчез из поля зрения. Доктор уже забыл, что он здесь не один, страх сковал всё его нутро. Но никакой боли в собственном теле не было; значит, стреляли не в него. Всё встало на места, как только в поток мыслей вмешался звук громкого и судорожного кашля. — Идиот, — пробормотал про себя Кауфманн. Мясник стоял, оперившись на стену. Его фигура казалась такой же зловещей, как и прежде, разве что... Теперь-то он точно не сможет никого убить. И это всё дурной сон. Расстояние между ними было лишь несколько шагов. Мясник тяжело дышал, словно раненый зверь, подстреленный из винтовки. Но он и есть подстреленный зверь. Настоящий, подстреленный зверь. В темноте было невозможно разобрать, куда попала пуля и каково было ранение; но раз уж он стоял на ногах, то, вероятно, всё было не настолько серьёзно. И ему нечего бояться; сейчас он был таким же, как и он. Человеком. — Мне нужно осмотреть ваше ранение. Вы сможете идти? Мясник молчал. Он не мог проследить направление его взгляда; сам доктор едва различал силуэт и двигался буквально вслепую. Но он был здесь уже множество раз. Темнота не была проблемой — проблемой являлся его собственный страх оказаться убитым. Даже если это звучало абсолютно абсурдно и невозможно, однако сохранять внутреннее спокойствие — это не одно и то же, что сказать дежурную фразу. — Ближе, — вдруг раздался голос. — Ближе. Смутное чувство опасности витало в воздухе. Оно душило своей осязаемостью. Вместо тумана осталась лишь тьма — что было худшим из этих двух вещей Кауфманн для себя не мог решить уже несколько лет подряд. Но, наверное, всё же второе; именно тогда всё шло абсолютно неправильно. И, кажется, это ему напоминает ещё один другой день. Тот день, когда умерла Лиза Гарланд. — Я видел истину... я видел истину. Я бездушный человек... и я видел истину. Искушение, источник, наблюдательность, хаос, — вдруг заговорил Мясник. — Я бездушный человек... и я видел истину... Так не могло продолжаться. Нет, он и так слишком медлил, чтобы это продолжалось вовсе. — Левое предплечье, — Мясник держал руку на ране, пытаясь остановить кровотечение, но безуспешно. Это было не смертельным повреждением, однако могло случиться что угодно, и к тому же сколько уже времени? Наверняка уже глубокая ночь. Если даже не полночь. — Я видел истину... я видел истину... я грешный человек... На момент Кауфманн мог даже сказать, что испытывает сочувствие к нему. Но вскоре доктор передумал. Кем бы он не был и что бы с ним не сделали, он мог отказаться от этого, разве нет? У всех существует выбор, и у него он был в том числе. Эта мысль показалась настолько логичной и правильной, что на время он забыл, в каком положении находится он сам. Тяжелое дыхание зверя становилось тише. Вскоре он и вовсе замолк. А через некоторое время он наконец-то пришёл в себя. Во взгляде отражалась тягостная мука и едва заметный страх. — Нам нужно выдвигаться, — спокойно произнёс Кауфманн. — Мы пойдём обходным путём, чтобы остаться незамеченными, но у нас нет другого выбора. И мне нужно обработать вашу рану как можно быстрее. А сейчас... хотя бы перевязать её. Но здесь слишком темно, нам нужно выйти отсюда... сможете идти? Мясник рассеянно кивнул в ответ, ничего не сказав при этом. Несмотря на то, что в городе наступила ночь, существовали так называемые лагеря. Огромные костры, которые разжигались по разным концам города, вокруг которых собирались люди. Для чего это было необходимо Кауфманн не понимал долгое время, пока не услышал вразумительный ответ от самого Мясника; ещё тогда, когда он мог с ним разговаривать, как с человеком. — Они ищут путь к нему. Если они не будут знать, куда идут, то кто им подскажет, куда их выведет дорога? Они могут встретиться кого угодно... или что угодно. Что он подразумевал под этими словами мог знать только Шепард. И это было плохой идеей спрашивать у него о чём угодно, касающегося Культа. Лишь однажды он задал вопрос, о чём вскоре же и пожалел. — Они похоронили его заживо? — Я не знаю. Я думаю, что это было лишь ошибкой... глупой ошибкой. Я хочу верить в это. Все необходимые приготовления заняли недолгое время. Мясник продолжал молчать, но он определённо знал, в чём причина происходящего. Но сейчас был плохой момент для разговоров, тем более вряд ли сам доктор смог бы услышать правду. То, что было между ними — между Мясником и Шепардом — было их личным делом. Убийца не может осудить другого убийцу... или, всё же, может? Кауфманн просто хотел лечь на кровать и заснуть. С него на сегодня достаточно. Но ещё нужно добраться до больницы. Отвратительное начало дня, не менее отвратительное его окончание. Хотя Шепард сказал, что можно взять выходной? Тогда всё не настолько плохо, как казалось на первый взгляд. Можно будет выспаться, и... — Мой сон... он украл мои сны, — вдруг произнёс Мясник. — Он украл их... Флаурос... Нет, пока он с ним, то всё может закончиться гораздо хуже, чем. Уже было. — Моя книга... она во внутреннем кармане... — продолжил он. — Книга... На смену отчаянию пришло удивление. Доктор никогда ничего не слышал о том, что он таскал с собой что-то подобное. Да и. Какая, к чёрту, книга, в это время? — Пожалуйста. Книга. В кармане, — повторил свою просьбу Мясник. Его речь стала более разборчивой, и он постепенно приходил в себя. Впрочем, он не солгал — в одном из карманов доктор действительно нашёл нечто, похожее на книгу. Но скорее на небольшую, переплетённую вручную записную книжку, которая едва по размеру могла сравниться с молитвенником. Несмотря на чёрную обложку, казалось, словно страницы были вымочены в самой крови. Чёрные буквы издевательски сливались в одно целое на фоне красного фона. Смотреть на это было невозможно, но внезапно последняя страница оказалось белой. — Мы ждём в надежде тот день, когда дорога в Рай будет открыта, — прочитал вслух Кауфманн. Последняя строка из Мифа. Мясник удовлетворённо выдохнул и закрыл глаза. Он... заснул? — Чёрт возьми, я не собираюсь тащить тебя через весь город в этой проклятой тьме! — вышел из себя Кауфманн, моментально испугавшись своего голоса. В конце концов, его могли и услышать, и тогда проблем было точно не избежать. Похоже, Мясник испугался его голоса не меньше, чем сам доктор. И лишь едва слышимо пробормотал: — Извините, но можно ещё одну просьбу? У меня в кармане сигареты... Покачав головой, Кауфманн обречённо выполнил очередную просьбу. Теперь он был уже раздражен не только тем, что его оставили наедине с абсолютно чокнутым маньяком, сколько на самого Шепарда; уж кто точно, так это он виноват в том, что он находится сейчас не в кровати. Вместо этого ему приходится находиться посреди ночи в городе, даже без фонарика. Допустим, он помнит карту города по памяти, но он же не может видеть в темноте. — Я прекрасно вижу в темноте, и я знаю, куда идти. Извините за все ваши проблемы, — будничным тоном сказал Мясник, словно почувствовав его волнение. Или раздражение? — Он просто... был очень зол на меня. Я имею в виду, Шепард. Конечно, кто же ещё это мог быть, если не Шепард? — Так что всё это значит? — немного успокоившись, сказал доктор. — Я не могу говорить об этом. — После всего, что произошло? — он хотел было сказать что-то ещё, но сдержался от этого. Мясник задумчиво смотрел в пустоту. Но вскоре всё же последовал ответ. — Я потерял его след. Но я убью его. Иначе всё это бессмысленно... - неуверенно протянув последнюю фразу, он сказал следующее более уверенным тоном, - мы можем идти. Я устал не меньше, чем вы, и. Я не хочу застать рассвет прежде, чем смогу уснуть. За долгое время Кауфманн впервые почувствовал, что он услышал что-то разумное от... хотя можно ли это назвать симпатией? Наверное. — Мистер Грэди? — Да? — Я надеюсь, вам станет лучше. Мужчина рассмеялся. — Не раньше, чем мы окажемся на другом берегу реки... там, где обитают молчаливые духи.