а что до меня – так нет смысла ждать, смотри: по границам идет межа, я жертвенный агнец, ребёнок жатв, не выживший на войне, а ты – светлый рыцарь: отвага, честь.
– in der morgendämmerung. hörst du mich? es ist nur mi.
– jawohl. was sollte ich tun, wenn ist feind begegne?
– bei sichtkontakt schießen. das ist eine bestellung.
Эрик не ожидал другого.
– ich habe dich verstanden. (*)
светлая дымка горизонта сливается с тонким завитком дыма от сигары. Эрик ждет; выход через три минуты. очередная вылазка, которая, на самом деле, сидит в горле, потому что его, конечно, не должно быть здесь.
— bist du bereit?
— ja.
только вот через три минуты он выходит с напарником из лагеря.
четыре часа утра, и тишина хвойного леса немного успокаивает. напарник уже довольно далеко, в другой стороне, потому что на самом деле от них толком ничего не требуется. потому что с такими заданиями должен справляться, конечно, не он. потому что сколько бы Эрик себе не лгал, он все еще злится: так, как он это умеет. но он продолжает бесшумно брести по лесу, неуловимо прячась за деревьями – сначала и не скажешь.
(если бы не автомат за спиной)
остановка.
Леншерр прижимается к широкому стволу дерева и осторожно достает автомат.
перезарядка.
эта разведка должна была быть тихой.
Эрик выглядывает из-за ствола уже за дулом автомата. и нацеливает его на точно такое же дуло примерно в 120-130 футах. и смотрит в необычно яркие, кристальные голубые глаза.
такие, что дыхание сбивается, и Эрик снова прячется за стволом. а потом выглядывает уже без ружья, осторожно и так доверительно, что он просто не будет думать об этом позже. пожалуйста.
и солдат за деревом тоже смотрит на него уже без оружия. и Эрик видит, как подрагивают его ресницы, и он видит его глаза, и он понимает, что он обязан его убить.
и делает перебежку.
робкое туманное солнце скупо освещает толстые иглы с белесым налетом; ветер спит с утра, и теперь каждый шаг кажется взрывом петарды, каждое движение мягких подгнивших игл слышится взлетом истребителя.
Эрик Леншерр прижимается к шершавому стволу и сквозь форму чувствует холодную кору. он вспоминает вкус утренней сигары и старается успокоится. нервно потирает щетину: до врага осталось не больше 30 футов.
он выглядывает из-за дерева и почти в эту же секунду выглядывает незнакомец. они находятся за соседними соснами, и между ними – 8 футов.
Эрик смотрит в его глаза и не может пошевелиться. такого голубого цвета он не видел с самого 39-го. каждое слово кажется неподходящим.
— убирайся. — шепчет он.
— как тебя зовут?
голос незнакомца так спокоен и почти мелодичен, что Эрик не понимает, что тот забыл на войне.
зачем ему нужно его имя?
— уходи. я должен убить тебя.
— но ты не убил. как тебя зовут?
четыре бесконечные секунды.
— Эрик.
незнакомец не может понять национальность Эрика.
— почему ты не убил меня?
— а ты?
незнакомец мягко поджимает губы; он задумался, но, кажется, не собирается отвечать.
— я надеюсь, что я больше никогда тебя не увижу. — бросает Эрик.
— я надеюсь, что мы встретимся снова.
'он совершенно безумен', думает Эрик и докладывает после, что никого не встретил.
'он как сама война', думает незнакомец, уходя.
'я совершенно безумен', думает Леншерр перед сном.
и вспоминает чистый голубой цвет.
три долгие недели в окопе и поставки хлеба с перебоями – под конец Эрика и нескольких его товарищей довозят уже в грузовике, но, как оказалось, им повезло, что они выжили. разведка прознала о планах немецкой стороны и настигла бешеным огнем: все, что оставалось делать – сидеть в земляной яме и молиться.
кажется, молитвы Леншерра услышали.
— so hören. jetzt dieses ist offensichtlich – unsere militärischen intelligenz ist nicht bewältigen. wir müssen arbeiten gehirnen.
— es bedeutet... — Эрик несколько растерянно промямлил, переваривая информацию с очевидным исходом.
— nicht unterbrechen. sie eine der besten scout. müssen sie verstehen, dass es vorübergehend. jetzt haben wir keine einen weg aus der situation.
но глаза Леншерра уже налились латунью и практически вдохновением: он наконец-то будет направлен на фронт по своей специальности.
— sie mit abfahrt unverzüglich — morgen in der morgendämmerung. sie gepflanzt werden mit dem zug, es führt neue rekruten auf den feind gebiet. sie nicht wissen, sie. weil sie trug die maske auf dem bombardement, war nicht wahr?
— tatsächlich sie sagte, dass in diesem ist keine notwendigkeit für mich... aber ich trug es sowieso, führer.
даже командир не сомневался в его упрямости.
— gut gemacht. ist es rechts. fragen?
— bericht über den bereich, werden innerhalb von den abend?
— ja.
— ich habe keine fragen, führer.
— so gehen. (*)
вечером Эрик сидел на втором этаже койки и в третий раз перелистывал рапорт. скука: наибанальнейшая легенда, имя командира, значение, умения, краткая биография, местность, цели. 302-ая дивизия.
на самом деле Эрику Леншерру беспрекословно передавались разведческие миссии повышенной сложности в тылу, потому что его язык и память были безупречны. мало кто мог понять, на каком языке он думает, а главное – о чем. впрочем, порой этого не понимал и сам Эрик.
палатка пропахла табаком, п
отом и жиром консервов. Эрик покидал ее без всяких сожалений, зная, что на другой стороне его ждет точно такая же.
для него это не было чем-то диким. так его обучили. резкая смена обстановки – это нормально, особенно для разведчика. день – и человек исчез в одном месте и появился в другом. мгновение – и человека нет уже нигде. война вообще штука довольно... внезапная.
Эрик уснул с мыслью о том, что в новой палате он также хотел бы занять кровать на втором этаже.
'да тут многие из Колчестера'. 'раньше только девчонок стрелять обучал – нудное дело! сейчас в кои-то веки на фронт послали.' 'ага, тут заскучаешь, как же.' 'на втором этаже, а у тебя?'
Эрик настолько хорошо вписался в общую картинку нового отряда, что довольно быстро начал забывать о ненужных событиях до. никто не знал его – в общем-то, и в бывшую 159-ую дивизию его перевели чуть больше месяца назад. по специальности для фронта его готовили как раз на разведчика, которому при временном жилье у союзников нужно носить маску. никто не узнал его.
пока не.
одним смазанным – даже не грубым, а скорее неосторожным – движением его затягивают в небольшую пищевую кладовку. здесь тесно, душно и темно – на улице только вечерело.
Леншерр был не готов к нападению в собственном (хоть и не совсем) отряде, поэтому за первые несколько секунд он не произнес ни слова – и их ему хватило, чтобы увидеть и захотеть исчезнуть хотя бы из этого мира.
увидеть почти забытые голубые глаза, которые в тонких щелочках света под потолком отсвечивали настороженностью и рядом еще каких-то странных чувств – от разочарования до почти надежды.
солдаты находились практически вплотную друг к другу, и по рваному дыханию
все еще незнакомца Эрик понял, что тот тоже обескуражен и не знает, что дальше делать.
— что ты тут делаешь?
— что
ты тут делаешь?
— это моя дивизия, и, к слову сказать, это не имеет значения. сейчас я могу выйти и доложить командиру о лазутчике.
как тогда, в лесу, шепот сейчас был сравним со звуком движения лопастей вертолета.
— но ты не сделаешь этого.
как тогда, в лесу, тишина сейчас была сравнима со звуком белого шума.
— почему?
— потому что если попробуешь, то я тут же перережу тебе горло. или задушу. или любым другим способом убью тебя. все пройдет тихо – вечером не так уж и сложно будет спрятать даже человеческий труп. всем, в конце концов, все равно. а если мне не очень повезет и ты успеешь издать звук – тогда после тебя я прикончу и себя тоже – в таком случае это будет одним из самых лучших исходов. но тебе будет уже все равно.
— нет.
голубые, светлые даже в темноте глаза еле заметно переменились: легкое движение век – но на таком расстоянии можно было уловить все. сейчас они смотрели совершенно иначе, эти глаза, они выражали легкую обеспокоенность и почти тревогу. но никакого страха.
'ну да, он и тогда себя странно вел', подумал Леншерр.
— не надо никого убивать. хорошо?
— словно мы с тобой уже не попереубивали кучу народу.
— ты бы делал это, если бы у тебя был выбор?
теперь Эрик понял для себя странность этих глаз чуть точнее: по ним нельзя было сказать о возрасте хозяина. с такими глазами солдат напротив выглядел на 11 и на 87 лет одновременно. его глаза были... грустными.
и голубыми.
— так. хорошо. я не буду никого убивать, а ты не будешь никому ничего говорить. это ясно?
— да. — мягко согласился незнакомец. — только позже ты объяснишь мне все. – сказал он таким тоном, словно просил передать ему яблоко.
разведчику хотелось закурить. он совершенно не доверял этому странному незнакомцу, но хорошо понимал, что убийство принесет огромное количество рисков и хлопот. сейчас решить, стоит ли игра свеч, казалось практически невозможным.
— хорошо. что у тебя завтра?
— только утреннее дежурство.
— тогда встретимся в три за рощей у туалета. никому. ни. одного. слова.
— хорошо. — эхом отозвался тот.
и после – двадцать свинцовых, вязких, как смола, молчаливых секунд. между их лицами было около 8 дюймов. в кладовке уже становилось – совсем немного – душно. лицо Эрика было напряженно до едва заметных вен на висках – настолько, насколько было расслабленно лицо незнакомца.
— меня зовут Чарльз, — сказал после незнакомец. — выходи позже.
и, чудом обогнув почти растерявшегося разведчика, скрылся за дверью.
этой ночью Эрик снова злился: так, как он умеет.
этой ночью ему снова снились голубые глаза.
Эрик опоздал на 7 минут.
— здравствуй.
Чарльз стоял у нестройного тополя, разглядывая облетевший пух под ногами. потупив взгляд, через несколько секунд он вдруг поднял голову и взглянул Леншерру в глаза.
— да. привет. скажу еще раз – даже не пытайся рассказать что-нибудь кому-либо, потому что тебе же будет хуже и ты ничего этим не добьешься.
Эрик решил идти напролом – даже не запугиваниями, а простыми констатациями фактов, ва-банк.
— я понял. хорошо, да, я никому не скажу. но ты обещал все рассказать.
наконец Эрик тоже взглянул в глаза Чарльза.
— все я тебе рассказывать в любом случае не буду. я тебе ничем не обязан и ты никак меня не заставишь. я тебе не доверяю.
— успокойся.
сейчас Чарльз снова смотрел на Эрика так – настороженно и мягко. так, как не вязалось у Эрика с громкими разговорами солдат неподалеку, так, как не вязалось с уже вторым полугодием войны. и он неожиданно понял, что действительно напряжен до предела: еще немного – и в зажатых кулаках поцарапает себе кожу короткими ногтями. и постарался немного расслабиться.
— не указывай, в конце концов. да, я разведчик. Эрик Леншерр. что ты хочешь знать?
— за кого ты воюешь?
эта фраза прозвучала несколько необычно, но Леншерру даже польстило то, что у него, похоже, акцента нет совсем, раз понять этого не смог даже Чарльз. почему
даже Эрик не очень хорошо понимал.
задумался на несколько долгих секунд, взвешивая все риски.
— ich komme aus Deutschland.
— из... Германии, да?
Эрик почти незаметно приподнял брови.
— ты не знаешь немецкий?
— я и французский не знаю. — улыбнулся Чарльз.
и его улыбка не вязалась у Леншерра вообще ни с чем. ни с войной, ни с голодом, ни с болью – ни с чем, что он помнил за последние годы. эта улыбка была похожа на цветущий тополиный пух и пахла медовыми луговыми цветами.
— и давно ли ты на фронте?
— не очень. три с половиной месяца. до этого – так, учения, подготовки, помощь всякая... почти три.
— почему я должен тебе доверять? – Эрик все еще был серьезен.
— доверять?.. — несколько запоздало среагировал солдат. — ты не должен мне доверять. просто ты сам сказал, что мне же будет хуже. и что пользы это никакой не принесет.
— а если бы я не угрожал тебе?
— ну. я не знаю. я не думаю, что без угроз ты бы ничего не сделал на деле.
— тебе словно... все равно.
— нет. мне не все равно. – глаза Чарльза стали совсем ясными. незаметно для себя солдаты медленно побрели по небольшой рощице. — ты – мой враг?
— в... в каком смысле? — не понял тот.
— хочешь ли ты власти над Англией? Францией? хочешь ли, чтобы этой властью обладала Германия? Италия? Япония? стал ли бы ты убивать всех тех, кого ты убил, если бы не война? нравится ли тебе убивать? хочешь ли ты убить меня?
— я...
Чарльз смотрел на Эрика с совсем не свойственной ему энергией и почти тревогой, хотя пока что Эрик, пожалуй, понятия не имел, что свойственно Чарльзу, а что нет – но и он немного растерялся.
— нет. нет, не стал бы. я понимаю, о чем ты. как-то не патриотично, не находишь?
— убийства не принесут мира. — Чарльз вновь успокоился, и веки мягко прикрыли его вновь ставшие теплыми глаза.
Эрик промолчал, и еще несколько минут они шли молча. было безветренно и тихо, хотя они отошли совсем недалеко от лагеря, да и небольшое озеро находилось неподалеку. огромное белое небо расстилалось в вышине, обхватывая тонкие верхушки тополей и пряча за ними солнце. солдаты молча привыкали друг к другу.
— будешь? — Чарльз неожиданно достал старый кожаный портсигар. когда он открыл его, Леншерр обнаружил, что тот курит такие же сигары, как и он.
— спасибо.
и потом пошли обратно в том же тесном молчании, безветрии и зябком солнце, только теперь что-то словно изменилось. Эрик думал о том, что если бы командир узнал бы обо всем этом, то оторванная голова была бы меньшим из зол. Чарльз думал о том, что это странно – он заметил Эрика только на 5 день после его прибытия. впрочем, в этот день приехало много новеньких. каждый думал о чем то, а потом о чем-то другом, и они оба шли почти вплотную и курили сигары. впереди показался лагерь – как оказалось, Чарльз курит несколько быстрее.
— меня зовут Чарльз Ксавье. я, как и все остальные здесь, из Великобритании. приятно познакомиться, Эрик Леншерр.
и он ушел, оставив разведчика наедине с дотлевающей сигарой и своей легкой улыбкой.
Эрик посмотрел на робкое солнце.
на следующий день Чарльз очень часто смотрел на Эрика. его это не сильно раздражало, но во второй половине дня он подошел к нему и просто спросил, что случилось. и тот ответил, что ничего не случилось. и тогда Эрик извинился и ушел. весь оставшийся день Эрик думал, зачем он извинился перед Чарльзом, а в конце дня он незаметно проследил, в какой палатке тот спит.
через два дня их вместе поставили на дежурстве на кухне, и они вместе чистили картошку и резали хлеб, мыли тазы и кипятили воду и делали прочие разные вещи, помогая двум поварам. Чарльз рассказал немного о своем прошлом, об Олдеме, родном городе, и о том, что он даже думал в детстве вступить в местный футбольный клуб – тогда Эрик сказал, что он из Гестхахта, и Чарльз решительно заверил его в том, что это не просто совпадение. он рассказал о своей сводной сестре Рейвен, работающей на фронте медсестрой, о бывшей работе телефонистом, о том, что в юности он не очень любил картошку в мундире. Эрик рассказал о том, что сам он в юности впервые попробовал сигары и в первый раз поперхнулся ими так, что чуть (как ему тогда показалось) не выкашлял легкие. а еще рассказал о коте, оставшемся дома, об отчиме, который строит мосты, и о том, что ему очень нравится море. потом Чарльз спросил о том, почему у Эрика совсем нет акцента, и тот ударил его по затылку ложкой, но это вышло так легко и почти комично, что Чарльз рассмеялся и больше об этом не спрашивал, а Эрик больше ничего не сказал.
но это не потому, что Эрик ему доверял.
почти каждый день они мельком встречались в столовой, или на построении, или еще где-нибудь, иногда они проводили свободное время в курилке или на учениях, один раз они вместе с небольшим отрядом ездили на вечернюю разведку. однажды ночью Эрик вытащил Чарльза из палатки – оказалось, он в соседней деревне смог раздобыть целую флягу кагора. он понятия не имел, почему он не разбудил кого-то еще – потому что, конечно, он общался со всеми понемногу, и у него были неплохие друзья в лагере, и он не знал, почему же именно Чарльз, и ночью, и не он, Леншерр, один – но они сидели в той же тополиной рощице и пили теплый кагор. тогда Чарльз показал Эрику несколько созвездий на небе – оно было туманным в ту ночь.
он пообещал ему, что в следующий раз покажет больше.
примерно через полторы недели после той ночи Эрик сказал Чарльзу ждать его сразу после обеда у курилки. впрочем, они и так наверняка бы там встретились: у Ксавье закончилась последняя коробка сигар.
глаза Чарльза смотрят вниз и находятся на расстоянии 4,5 дюймов от глаз Эрика. глубокий вдох – Чарльз отстраняется, а Эрик все еще продолжает смотреть на кончики его ресниц. прикурил.
— ты вроде бы что-то хотел сказать?..
кажется, он отвлекся.
— да. я узнал кое-что. связной передал мне, что в конце этой недели мы передвигаемся и сливаемся с 54-ой дивизией.
Чарльз завис на несколько секунд, а после с опаской посмотрел на Леншерра.
— что?
— что именно ты не услышал?
— с 54-ой?
— да.
— дивизией?
— да.
— Эрик!..
тот еле успел отвести руку с сигарой в сторону – Чарльз резко и крепко обнял его, так, словно тот доложил ему об окончании войны. он неуверенно положил ему руку на плечо; он не понимал, что происходит, но Чарльз прижался к нему всем телом, и Эрик буквально чувствовал его счастливую улыбку.
— Чарльз, ты чего? — осторожно спросил разведчик, когда друг пришел в себя.
— Эрик. Эрик, в 54-ой дивизии – моя сестра, Рейвен.
Эрик почти расслабился.
— а-а-а, вот оно что. ну, ты довольно много рассказывал мне о ней, так что даже мне интересно ее увидеть.
— о, вы будете той еще парой. хотя в конечном итоге я думаю, что вы все равно поладите, но... ты будь с ней поаккуратнее, ладно? война дается ей тяжело.
— я вынужден буду обращаться с ней как с принцессой. ей же потом лечить меня.
и Чарльз вдруг посмотрел на Эрика тревожно и совершенно серьезно.
— ты же не будешь сильно ранен в бою, правда?
и Эрик совершенно серьезно ответил:
— не буду.
до конца недели все возможное время они проводили вместе. война не давала о себе забывать, поэтому они не давали себе забывать друг о друге. это было абсолютно нормально, потому что все в лагере были очень дружны, но держались, как правило, небольшими компаниями. военные действия в их районе несколько поутихли – только в четверг группу солдат отправили на помощь в эвакуации жителей из нескольких поселков, но жизнь в самом лагере проходила на удивление спокойно.
Чарльз думал о том, что они все словно забыли родной дом, что лагерь стал для них маленьким домом, а война – миром и жизнью. Эрик думал о том, что они переправятся в другое место, и ничего снова не изменится.
хотя, возможно, там будет море.
— что это?
Эрик немного вздрогнул: Чарльз подошел со спины совсем тихо и сейчас рассматривал небольшой блокнотик в его руке.
— ничего.
Чарльз смотрел еще несколько секунд.
— не покажешь?
тогда Эрик обернулся. лицо его оставалась таким же, но в глазах отражался мыслительно-вычислительный процесс уровня немецких эвм – такой, что Ксавье слегка округлил глаза и улыбнулся.
— ну, смотри.
через минуту Чарльз пролистал уже с несколько десятков небольших рисунков и карандашных набросков солдат, пейзажей и даже двух боев. некоторые были выполнены словно второпях или накарябаны на коленке, некоторые – в мельчайших деталях, но определенно все – одной рукой.
глаза Чарльза мягко просвечивали невесомой грустью и восхищением.
— это очень красиво, Эрик. просто прекрасно.
— перестань, – Леншерр забрал блокнотик из рук и засунул за пазуху жесткого ремня. – мне просто бывает скучно.
— мне нравится. нарисуешь меня когда-нибудь?
разведчик покосился на солдата чуть ли не с подозрением, поняв после, что Чарльз хоть и улыбается, но говорит серьезно.
— боже. ты перегрелся. пойдем покурим.
а в конце недели всем действительно объявили о перемещении на север Франции. в целом это подняло боевой дух: на нынешнем месте особо не велось никаких военных действий, но местность была очень скудная и малозаселенная, а вот мин вокруг – много. надеялись все, конечно, на лучшее, хотя понимали, что там, куда они идут, будут бои и жертвы.
много жертв.
поскольку сам лагерь оставался для дивизий в запасе, то отправились все в тот же вечер, и, пройдя около 6 миль, остановились на привал у крохотного села. все отправились на разведку. Эрик сказал Чарльзу ждать его через полчаса в сарае у церквушки. солдат предвкушал хорошую добычу.
всем все равно, что ты делаешь и где ты находишься до и после построения. ты просто должен выполнять приказы в назначенный срок и отмечаться в восемь утра у командира со всеми. Эрик начал свой обход с курятника.
ночь стояла буквально бархатная. звезды сияли еле заметно с темного прозрачного неба, покрытого у горизонта серой дымкой, холодный воздух проникал под тонкие шинели солдат, а вокруг было тихо и пахло травой и пеплом.
это маленькое село сожгли почти полностью вместе с жителями.
но в сарае остались крупные стоги травы: видимо, при пожаре она была совсем свежей, поэтому сгорело ее меньше половины – а вот паленый запах выветрился не полностью, но это было не так важно. Чарльз думал о том, что же сможет найти Эрик в этом месте и о том, что этой травы хватит им на двоих, и о том, что под шинелями они даже не замерзнут, и о том, что скорее бы он пришел, и он в это время поправлял траву, образовав мягкий стог, и после сидел и смотрел сквозь брешь в потолке на ночное небо.
по расчетам Чарльза Эрик пришел спустя примерно 20 минут. его небольшой походный мешок вырос в размерах раза в два.
— не говори мне, что ты что-то нашел в этой дыре.
— я тебе говорил когда-нибудь о том, что я разведчик? не сомневайся во мне, мой дорогой Чарльз. не сомневайся и разводи костер.
усевшись рядом, Эрик посмотрел на Чарльза, глаза его в темноте блеснули почти азартным радостным огнем – и Чарльз ухмыльнулся в ответ, доставая зажигалку. как оказалось, совсем неизвестно где Эрик действительно смог раздобыть курицу и даже успеть общипать ее – а еще три свечи, пол фляги сидра и большую сырую картофелину. на войне рацион не отличался разнообразием – крупы, вареная картошка с редкими вкраплениями мясного жира, кожи или хоть и вполне съедобных, но не самых изысканных потрохов, редька, хлеб, тыква, гуляш, свекла, иногда, но совсем редко – небольшие куски курятины или говядины по особым праздникам. поэтому иногда солдаты совершали вылазки в соседние населенные пункты чтобы запастись каким-нибудь алкоголем, сигаретами и едой – успехи были разнообразны, как в лотерее. в конце концов, если кто-нибудь заметит тебя, то добычей делиться придется. а вот на подобных редких привалах можно было иногда очень хорошо поживиться – впрочем, с тем же успехом и уйти ни с чем. но Чарльз еще раньше понял, что Эрик где угодно может найти что-нибудь полезное или съедобное.
пожарив курицу и картошку, Ксавье и Леншерр улеглись на подпаленной траве и начали разговаривать, долго и о многом.
— а ты? сколько ты на войне?
— тоже не очень долго. ну... где-то в середине осени меня взяли в набор на разведчиков, это все по распределению было. там полгода пробыл, а после – на фронт, но на своей стороне я был меньше двух месяцев – все-таки послали сюда.
Эрик, не вдохновленный своим коротким рассказом, откусил очередной кусок от ножки, которая даже на импровизированном дотлевающем костерке получилась неплохо, а Чарльз почти с минуту переваривал информацию.
— а почему тебя сразу на сторону не отправили?
— м... у меня были некоторые разногласия с начальством.
— что, выводил из себя даже столешницы?
Чарльз тихо рассмеялся, чуть не получив в лоб курицей, но Эрик был не настолько расточителен.
— ну да, даже их – поэтому и отправили лично к тебе.
— да, спасибо. но что ты там делал целых полгода? тебя с нуля языку учили?
— нет, язык я знал уже до этого. в разведке на самом деле это не так важно – в подобной, по крайней мере. ты вон вообще французского не знаешь. в основном это была основная военная теоретическая и физическая подготовка и введение в психологию и подобные вещи. доверие, манипулирование, поиск информации. всякое.
— ого. расскажешь что-нибудь? если можно. мне интересно. — Чарльз осторожно придвинулся поближе, и краешек луны осветил его лицо и прядь волос.
— ну... — замялся Эрик, не зная, что можно рассказать за ночной расслабленной беседой из курса основной психологии тактик с врагом. хотя Чарльз тоже был не простым. — например, нас учили, кому можно доверять. вообще-то, конечно, никому, но все-таки в незнакомом мире, месте, обстоятельствах – хотя и у себя, конечно, – нужно уметь выбирать наиболее подходящих напарников, и все... все такое. чтобы доверить человеку хоть что-то – он должен быть, например, конгруэнтен, прагматичен и, желательно, несколько доверчив.
— и насколько же я подхожу под эти рамки? — спросил Чарлз, немного наклонив голову.
— честно говоря – очень так себе.
— то есть ты не доверяешь мне?
— доверяю. — неожиданно для самого себя ответил Эрик. и замолчал.
а после продолжил:
— знаешь, это ведь странно. очень. если бы на твоем месте был любой другой солдат, то он бы сдал меня. так поступают. так правильно. почему ты не сделал этого?
и посмотрел на Ксавье.
— а почему ты не убил меня тогда, утром, на разведке?
и Ксавье посмотрел в ответ.
через две с половиной минуты и две съеденные куриные ножки Чарльз неожиданно попросил Леншерра сказать что-нибудь на немецком. тот был не против – он снова посмотрел на него, а потом на его руки, а потом на клочок света, пробивающийся сквозь дырявую крышу и освещающий волосы солдата.
— sie sind sehr gut aussehend jetzt. nein... — помедлил Эрик. — du bist einfach sehr hübsch, Charles.
— и что же ты сказал? — улыбнулся Чарльз, и Эрику хотелось повторять это бесконечно долго.
— что я могу спокойно оскорблять тебя и ты ничего не поймёшь.
...но когда они прибыли, то все оказалось иначе. потому что они прибыли на горячую точку, и запах войны вновь напомнил о себе – с такой силой, что тошнота подступала к горлу. с такой силой, что ни хвойный лес, ни буйное море неподалеку, ни голоса товарищей – ничего не укрывало от беспощадной вони и ужаса бойни и огромных глаз смерти.
после первой волны Эрик и Чарльз осознали, что все это – вопрос времени. первую группу солдат отправили в окопы на следующий же день, и из 15 человек вернулось только четверо. они тащили на себе полуживых друзей, они были измазаны черной землей и черной кровью, у одного из них не хватало руки, и они плакали, плакали, не ощущая ни слез, ни тела, ни себя.
на следующей неделе отправили вторую волну. в лагере больше не было той атмосферы: теперь воздух стал свинцовым, и казалось, что всем вокруг слова даются с большим трудом.
все было как обычно. даже так, как и должно было быть. просто хлипкие провода жизни, как оказалось, рвались, как паутина.
Эрик прятался у моря.
— еще один солдат из первой волны скончался.
Ксавье подошел к нему со спины к берегу моря. разведчик тихо вздохнул.
— мы следующие, Чарльз.
он говорил отстраненно, вспоминая первые дни на новом месте. они с Чарльзом так пытались хвататься за жизнь, что казалось, словно все в порядке. Леншерр познакомился с Рейвен – они поцапались на второй минуте разговора, и тогда Чарльз рассмеялся, поняв, что они подружатся. в медпункте стоял затхлый воздух, который не выветрился и не вытравлялся ничем. пахло кровью, медикаментами и даже не отчаяньем – в воздухе висела усталая грусть. Чарльз очень сильно переживал за Рейвен, и та отмахивалась, говоря, что ко всему можно привыкнуть. по крайней мере, она помогает.
ей тоже было страшно.
практически постоянно на фоне слышалась какофония артиллерийских орудий, взрывов, боя. Чарльз и Эрик уходили к морю, чтобы волны хоть немного заглушали эти звуки. они все еще старались дышать и смеяться: они закатывали штанины и мочили ноги, и море было прохладным и ласковым, и тонкий край неба пересекался с морской гладью, а солнце чертило короткие пунктиры на воде. Эрик рисовал Чарльза: его улыбку, его мокрые подвороты штанин и мятый воротник, его полупрозрачные веснушки и голубые глаза. он старался зарисовать все, что он любит и ради чего старается жить: своего пушистого кота, оставшегося дома, холмы родного города, море, музыкальные пластинки и отглаженные рубашки, лица фронтовых друзей и природу – и Чарльза.
— у меня что, действительно так много веснушек?
— ну... не знаю. я просто... может, мне кажется, ты так выглядишь более... не знаю. — Эрик смутился окончательно.
— это-о-о почти мило, — Чарльз уселся рядом на рассыпчатом морском берегу. — знаешь, ведь Англия выводит свои войска из Франции.
и:
— Гитлер уже на подходе, да и разбомбленный флот симпатии не прибавил... во Франции в целом осталось не так уж много иностранных войск.
Эрик резко повернул голову к Чарльзу, и они оба осознали, что ни один не хочет об этом говорить.
(может, потому, что все равно придется)
— ты когда-то упоминал, что писал рассказы, — перевел тему Леншерр. — а сейчас?
— сейчас... нет. нет, пожалуй, это не мое.
— не твое? — удивился, как он умеет, с практически каменным лицом, Эрик. — а мне кажется, что у тебя получалось прекрасно.
— но ты же не знаешь.
— а ты покажешь их мне когда-нибудь?
— покажу, — легко согласился Ксавье. — тебе – покажу. только не думаю, что понравится.
— но вдруг. вдруг понравится.
— ну... — Чарльз утих. — Эрик, скажи, пожалуйста, что-нибудь на немецком.
— опять? ты так редко этот язык слышишь? — усмехнулся Леншерр. — зачем?
— мне нравится, как ты на нем говоришь. у тебя... просто скажи что-нибудь – жалко?
— да нет. sie wissen... ich mag ihre augen. sie aussehen meer. die sonne leuchtet und spiegelt in ihnen jetzt. — Эрик посмотрел в его глаза. — wahrscheinlich... ist es gut, dass sie cannot mich verstehen. wenn ich werde sitzen in der graben unter der artillerie feuer, ich werde daran erinnern, farbe und glanz ihrer auge.
и Чарльз смотрел в его глаза в ответ, и в его глазах отражались голубые волны под солнцем в зените.
— te amo.
— что?
Ксавье слегка нахмурился, потому что сам не ожидал от себя таких слов, но потом понял, именно после того, как сказал это, что так и есть. и тогда несколько маленьких морщинок засело в уголках его глаз, и он, как и всегда, легко и светло улыбнулся, и встал с берега, позвав Эрика с собой обратно в лагерь.
первая волна. вторая волна. третья волна.
солдаты горят, как спички – остальные дотлевают в мягком воске медпунктов. на первые три волны было отправлено 50 солдат.
вернулось только 12.
выжило – 9.
оппозиционеры отчаянно бросали последние силы на борьбу с
наступившим наступающим врагом. линия Мажино растоптана и забыта, и стратегия уже даже не кажется глупой – словно Франция изначально была обречена на поражение.
потому что жизни людей потухают, как огоньки в тумане, один за другим, один за другим, и силы остаются только на то, чтобы
бояться.
последние несколько дней море штормит. в деревне совсем неподалеку оставшиеся
на смерть жители плачут и отдают солдатским дивизиям последние запасы. Эрик Леншерр по утрам после построения проводит время на морском берегу, осушаемый солеными брызгами и приевшимся яблочным сидром. не осталось ни детали, ни функциональной строки для анализа – все стало до тошноты просто.
шторм начался с того дня, как Чарльз начал пропадать на складах оружия – распределение не щадит никого. Эрик не видел его уже два с половиной дня. он думает о том, что он не хотел бы сейчас увидеть его глаза, потому что не хочет найти в них этот шторм.
тем не менее, в лагере все до зуда под кожей спокойно. по утрам пара солдат отправляется на разведку: возвращаются все, хоть порой и раненные. дежурные все также помогают поварам на кухне, медпункт все так же принимает в свои объятия всех неудачных в этот день, солдаты все еще играют в карты и выбираются на вылазки в деревню по ночам. всем необходимо держать легкий боевой настрой – не вздрагивать от взрывов танков в паре миль, не терять голову от запаха крови, желудочного сока, рвоты, от вида оторванных конечностей, от гноящихся ран. рутинные будни отражаются в чахоточно блестящих глазах погибающих бойцов.
Рейвен просит Эрика подойти к старому дубу неподалеку от медпункта вечером.
— Чарльз просил передать, что зайдет к тебе сегодня ночью.
Леншерр смотрит в ответ молча и тяжело.
— сколько мест в вашей палатке?
она спрашивает не это.
— 20. сейчас нас там только трое.
Рейвен кривит лицо, хотя слышит подобные вещи ежечасно.
— Эрик, — голос ее вдруг начинает еле заметно подрагивать, и она почти скрипит зубами, она так же напряжена, как Эрик когда-то, они удивительно похожи, и сейчас ее цепочки рвутся. — Эрик, они просто ведут вас на бойню. вас всех, Эрик, мне говорили солдаты из медпункта, они знают, Эрик, они-то знают, когда я отрезала их ноги и пальцы, когда заливала спиртом рваные порезы и следы от пуль, они кричали, кричали о том, что там куча мин, везде мины, и вы выходите на открытое поле перед врагом, которому порой не нужны даже танки, просто бесконечные хлопки и смерти, Эрик, они кричали об этом...
лицо Рейвен бесчувственно и бескровно, она покусывает губы, и Эрик молча обнимает её, а она дрожит в его руках, как осиновый лист, потому что ей страшно, но страх ее выедают кровью и гибелью, и она пустеет.
— Эрик, — шепчет она. — меня вскоре отправят куда-то под Польшу, или под Литву, я не знаю точно, но там снова горячие точки, я, кажется, хорошая медсестра, кажется, я могу спасать жизни – какая жалость!.. я не вернусь домой.
— ш-ш-ш. — Эрик выше нее где-то на 3,5 дюйма. она поворачивает голову, и он прижимается щекой к ее голове. — ты вернешься. тебя ни одна горячая точка, ни один бой не заберет – я верю. в конце концов, кто же будет потом за Чарльзом приглядывать?
Рейвен отстраняется, и лицо ее серьезно и немного нахмуренно.
— Эрик. пообещай мне, что ты позаботишься о Чарльзе.
он смотрит в ее глаза, они покрыты тенью и отливают густым янтарем.
— обещаю.
это было одним из самых искренних его обещаний, даже при том, что где-то в глубинах своего сознания он понимал, что не может обещать подобного. но Рейвен, похоже, поверила.
— хорошо. тогда... мне нужно идти. он придет сегодня. пока.
— до встречи.
прикрыв глаза, медсестра резко оборачивается и уходит. Эрик выдыхает и задумчиво трет щетину.
Хэнк спит в другом углу палатки – его до утра не разбудит даже артиллерийский залп. тонкий луч лунного света падает на его приоткрытые голени и расчерчивает плотный земляной пол. Ричард снова ушел в деревню неподалеку – его запасы сигарет таяли буквально на глазах. впрочем, сейчас Эрик и сам выкуривал уже третью сигару, и тонкое сизое облако скопилось под плотным тканевым потолком. Эрик вдыхал табачно-травяной дым.
матерчатое темно-синее полотно неба усветлялось к краю старого неона горизонта, хотя время уже приближалось к 11. Эрик ждал; еще через 14 минут послышался характерный скрип – в палатку кто-то зашел.
— Эрик.
— Чарльз.
Леншерр еще вчера перебрался на первый этаж кровати у самого входа. Чарльз садится рядом – он выглядит уставшим. сейчас, кажется, самое время для важного разговора.
— давай в карты?
— давай.
в темноте видно плохо, но теперь Эрик, передав Ксавье сигару, разглядывает лучше: под глазами у того залегли темные круги, сам он стал несколько бледнее; когда он прикасался к его руке, он почувствовал, что кожа на подушечках пальцев уплотнилась и стала шершавой.
— прошло лишь пару дней, Чарльз. почему вы делаете там так много работы? у нас пушки что, совсем нерабочие? ты хоть раз спал? раздавай.
— все в порядке. спасибо. — поблагодарил Чарльз и потянулся к Эрику. две сигары соприкоснулись, и несколько карт выскользнуло из ладоней на кровать. Чарльз находился настолько близко, что Леншерр мог чувствовать его дыхание: сигара никак не зажигалась. он видел каждую жилку его глаз, и в них не было морского шторма.
— ходи.
в палатке полупрозрачный дым смешивался с ночной тишиной: казалось, что воздух можно потрогать руками.
— Чарльз, у нас козырь – буби.
— а... да, точно. Эрик, тебе же Рейвен передала, да?
— да.
— что еще она сказала?
— она... — Эрик на секунду задумался, говорила ли Рейвен все это Чарльзу. они продолжили игру. — она боится за нас.
— так и сказала?
Чарльз положил новую карту и посмотрел в глаза Эрика просто и совсем немного – тревожно. Леншерр понял, что она ему этого не говорила.
— она уверена, что мы погибнем завтра. нас отправляют на минное поле в тыл врага.
Эрик кроет карту, и Чарльз подкидывает новую – и снова ошибается.
— знаешь, Ксавье, тебе сегодня как-то... не везет. не стоит приходить после трех суток работы и играть в азартную игру – я должен был догадаться. — разведчик докуривает сигару и кладет окурок в полупустую коробку.
— мне не стоило приходить. прости.
— я не это имел ввиду. Чарльз.
как однажды, лунный свет упал на волосы солдата. они блестели.
— können wir sterben zukunft. vor kurzem ich dachte, dass die ich will nicht zu bleiben ohne dich.
— non vis relinquere hic.
на важные слова не хватало сил.
— нет смысла возвращаться. ложись здесь. свободных кроватей много.
сигара Чарльза мягко дотлевает в подрагивающей руке. он медленно складывает карты.
— ты спишь сверху или...
— hinlegen mit mir.
Леншерр подумал, что Чарльз понял все без перевода. Ксавье подумал о том, что он навсегда запомнит голос Эрика. кровати в палатках были не очень широкие, но два человека могли на них поместиться.
— Чарльз, — тихо произнес Эрик, лежа смотря в потолок. Чарльз лежал рядом на боку, рассматривая его висок. — ты же говоришь на латыни, да?
— да.
— что ты говоришь? я не знаю латынь. мало кто знает латынь. ты иногда говоришь мне что-то непонятное. что ты сказал тогда, на берегу?
Эрик почти чувствует улыбку Ксавье.
— ничего особенного. ты тоже часто говоришь что-то непонятное мне. называешь меня 'lieblings Charles'. и почему-то не боишься, что тебя кто-то услышит. признайся, вечно говоришь, что я полоумный?
Эрик смеется, и его тихий смех кажется почти хриплым.
— ну, ты близок. что-то вроде.
они умолкают на несколько минут.
— Чарльз.
— м?
— пообещай мне, что ты не умрешь.
Эрик слегка повернул голову. Чарльз молчит и уже не улыбается, но его глаза все такие же ясные и словно светятся даже в темноте.
— обещаю. но и ты тоже?..
— уж я-то куда денусь. спокойной ночи.
— спокойной ночи.
солдаты засыпают на койке перед завтрашним боем.
— продвигаетесь напрямик, по оврагам. задача – задержать противника, насколько это возможно. если что-то будет непонятно – делайте, как остальные. а теперь идите, время не ждет.
лес уже редеет, на горизонте (совсем близко) виднеется полоса артиллерии. Эрику становится все сложнее не терять Чарльза из виду. он прячется за деревом с бесполезной сейчас винтовкой за плечом. три, два, один – бежать все равно надо. поляну облепляет тишина, не то, что выстрелы – не шелохнется даже травинка.
только вот – новая секунда. грань времени.
начало.
если это, конечно, можно было назвать боем (а не лязгом метала, криками и бесконечным дымом), то он длился невероятно долго и почти мгновенно: все плыло в замедленной съемке, кадры деталей тонули в кисельном разбухшем сознании. минута – или час? – что-то идет не так, хотя, конечно, они все знали, куда шли – тут все идет так, как ожидалось. тут и там видятся взрывы, Ксавье уже давно (или только что?) потерялся из виду, Эрик бежит почти на четвереньках, все тело впитывает вибрацию от взрывающейся земли. неподалеку, за пеленой дыма, он видит подорвавшегося солдата: у того не хватает почти половины тела. если бы не плотный дым – то он, верно, увидел бы больше.
мины словно преследуют Леншерра, и он уже совершено оглушен; глаза все еще машинально ищут
его, а сам Эрик уже просто бежит, неловким кувырком чуть ли не сваливаясь в окоп. за ультразвуком, застрявшим в ушах, он где-то на периферии слышит выезжающие из чащобы танки – достаточно ли он близок? в окопе дыма меньше, видно лучше, но никого нет, хотя он теперь уже снова так же четко слышит тут и там отчаянные крики: большинство из них наполнено болью.
практически каждую неделю в лагере он виделся по ночам с лазутчиком и передавал ему информацию – но, конечно, глупо было надеяться, что его уберегут от такого боя.
почти у цели – дым снова застилает глаза, ориентироваться приходится в основном только на звук, но теперь его мышцы и тело переполняет какая-то уверенность – его движения неосторожны, кособоки, но сейчас это уже не играет никакой роли.
он закрепляет бомбу над гусеницей танка, и почти сразу же его выводит из строя белый шум.
'где Чарльз', – последнее, что успевает подумать Эрик.
запах хвои. легкое ощущение тишины на самом деле переплетается со звуками цикад и сверчков – кажется, что где-то в далеке даже поют птицы.
(только кажется, разумеется – потому что звуки войны хоть и далеко, но никуда не делись)
приоткрыл глаза – совсем немного: небо кристально белое, оно ослепляет, а колючие ветви испещряют его, как наложенные швы.
запах хвои. и чьи-то немного шершавые руки.
— Чарльз!.. — Эрик резко поднимается, в глазах, конечно, тут же темнеет, но ему удается удержаться в сидячем положении, и знакомый голос успокаивает:
— тише, тише, да, это я. заметил тебя к самому концу – увидел, как ты падаешь. я, знаешь, испугался, что тебя подорвало – но по крайней мере снаружи ты выглядишь целым. как ты?
в глазах постепенно проясняется, и Эрик теперь уже осторожно поворачивает голову. сознание мутнеет все равно, словно в шее – куча несмазанных шестеренок. похоже, Чарльз дотащил его в глубь леса, и сейчас они сидели в небольшом овражке, почти яме, поросшим молодой травой.
лицо Чарльза было бледным.
Леншерр старается всем своим существом прочувствовать свое тело: в голове непорядок, странный мутный поток, неисправность – но где-то глубоко внутри.
еще – он не чувствует ног.
— Чарльз...
и тут он замечает самое важное. форму Ксавье. цвет бургундского вина.
— Чарльз. что с тобой.
— кхм... ну, знаешь, не дома, все-таки. ранили. не обращай внимания. ты себя как-то... странно ведешь? что-то не так? тебя все-таки задело?
— Чарльз. Чарльз! Чарльз, твою мать, снимай форму, что там, Чарльз, нужно-
слова начинают литься потоком, Чарльз устало накрывает рот разведчика рукой и поднимает взгляд.
— Эрик. с тобой все в порядке?
и Эрик почти дергается от
тревоги злобы.
— ног не чувствую. возможно, просто шок, или мозги совсем не на месте уже. подожду. может, пройдет. Чарльз.
Ксавье прикрывает глаза.
— мне тяжело говорить сейчас, Эрик. но я думаю, что все обойдется. мы же увидимся после боя?
— конечно. увидимся. — Леншерр делает глубокий вдох. — послушай. сейчас я оправлюсь и донесу тебя до медпункта. ты, к слову, больной придурок – надо было додуматься нести меня с открытой раной. как ты вообще оттащил меня?.. а потом, когда и тебя подлатают, мы встретимся. только слушай дальше, это важно. мне докладывали – меня, похоже, начинают в чем-то подозревать. велика вероятность того, что меня вскоре выпрут из Великобританской дивизии – и придется возвращаться, только мне некуда – таким разведчикам, как мне, в Германию тоже нельзя. Чарльз. я поеду в твой родной город. я буду ждать тебя. сколько будет нужно. а ты потом приедешь. ты слышишь меня, Чарльз?
и звучит это так, словно Эрик уже предположил самое худшее и сдался, хотя ни он, ни Чарльз услышать этого сейчас не могут.
лицо Эрика напряжено, как в первую их встречу. тонкие полупрозрачные тени колючих ветвей расплываются на его скулах. Чарльз осторожно поднимает руку и проводит по его щеке, словно пытаясь смахнуть эти тени, и даже немного хмурится.
успел?
— слышу. да, Эрик. я приеду. ты будешь ждать меня?
— да. буду.
веки Ксавье чуть дрожат. он наклоняется и касается губами губ Леншерра. и губы у него совсем мягкие, но Эрику кажется, словно иглы всех сосен в округе впились в него.
запах хвои.
Чарльз засыпает у Эрика на груди.
позже Эрик, не чувствуя головы, но уже ощущая ноги, донесет Чарльза прямиком до койки медпункта – ему было страшно, потому что они оказались где-то в стороне от поляны боя, и он не хотел представлять, сколько раненный Ксавье тащил его до относительно безопасного места.
позже Рейвен заплачет, а потом начнет первую помощь, и по ее взгляду Эрик поймет, что все, кажется,
несколько серьезней.
потом Эрик узнает, что за четыре волны из 64 солдат выжило 16, а местный недо-невролог сообщит ему, что онемение ног – не шутка, что его мозг, вероятно, задет. Эрик, конечно, отмахнется.
потом он скажет Рейвен о том, что он будет ждать ее и Чарльза в Олдеме, и она совсем не удивится.
позже Эрику, конечно, передадут все то, что он и предсказывал: 'sie begannen sie zu vermuten', и 'wir werden zuordnen fonds für sie' – и 'komm nicht nach hause zurück' тоже.
однажды напомнив себе о том, что всем все равно, Эрик каждый день приходил в медпункт, садился рядом с Чарльзом, который уже третий день не приходил в сознание, и говорил ему о том, какое сегодня море. так продолжалось полторы недели – море в основном было бесцветно-серым, безволнистым, никаким. оно просто отражало небо.
уже через полторы недели Эрик был отправлен в ближайший французский порт. он подумал, что мог бы на досуге выучить французский.
'чтобы я мог говорить еще больше непонятных слов Чарльзу', подумал Эрик.
позже он доберется до города.
кадры сплетались плотным аккуратным клубком: после мясорубки боя все казалось несколько смазанным, как плохо проявленная пленка.
Рейвен пообещала, что будет следить за Чарльзом столько, сколько сможет. ее в конце концов отправили в Эстонию: ситуация там накалялась.
Чарльз спал.
Эрик – нет.
по ночам ему снилось, как гусеницы танков проезжают по его телу и направляются к спящему Чарльзу. как вся их жизнь происходит в одной секунде взрыва гранаты.
в Олдеме не шло никаких боевых действий – впрочем, теперь по документам Эрик Леншерр не был пригоден даже для перевязки бинтов. город был тихий и зеленый, город совсем не вписывался в настоящий мир, город спал совершенным сном
как Чарльз, у города имелось голубое небо и пение птиц.
Эрик помнил рассказы Ксавье о родном городе (он помнил все его рассказы). прошлявшись по городу почти трое суток с перерывами на короткий сон на лавочках парка Александры, он смог найти его дом. там же стояла огромная неуклюжая беседка, заросшая плющом, там же с балкона последнего этажа виднелся городской пруд.
Эрик все думал, сможет ли он почувствовать себя дома. он думал, сможет ли почувствовать себя дома, когда рядом будет Чарльз. он думал, что, вообще-то, у него с Чарльзом не было никаких обязательств и это очень глупо, а, главное, эгоистично. у Чарльза есть сестра и своя жизнь, а Эрик – а что Эрик? Эрик – это враг, немец, фашист.
который сейчас стоял и смотрел на заросшую беседку, в которой в детстве Чарльз играл в прятки.
как Эрик и ожидал, в городе сдавалась почти каждая вторая квартира. люди съезжались вместе, объединялись семьями, знакомыми, соседями, чтобы делить пополам деньги редких арендаторов. а вот чего Эрик не ожидал – так это того, как, по словам пришедшей примерно через три недели телеграммы, он оказал неоценимую услугу Германии своей информацией с разведки. теперь ему начислялась пенсия – вполне хватало для проживания. Эрик подумал, что им просто лень было делать качественные документы для того, чтобы он мог пойти работать.
в городе война проявлялась совсем незаметно, но опоясывала его прозрачными щупальцами: на улице всегда было мало людей, и все шли с каменными, безжизненными лицами. по радио невозможно было найти чего-то, не связанного с войной; все чаще стали закрываться магазины, лавочки, мастерские, забрасывались жилые дома.
первое время Леншерр практически не выходил из дома. он думал, очень много думал и вспоминал. он сжег телеграмму. он понял для себя, что он не хочет войны. он не хочет врагов. он не хочет предавать и быть обязанным. он не хочет иметь национальности. он думал, что мир, где взрываются люди – это неправильный мир.
он вспоминал. вспоминал море, вспоминал заливистый смех Хэнка, вспоминал выпрашивание сигар у местных жителей, вспоминал боевые подготовки и учения, ловкие руки Рейвен – и конечно же он вспоминал Чарльза. его глаза, веснушки, волосы, голос, дыхание – с Эриком остались его эскизы, которые он поместил на полках в рамки.
к нему все равно не зайдут
после ему пришлось оправляться. он стал иногда выходить в город и изучать его окрестности, он познакомился с соседями – одна мисс Харрингтон стоила очень много со своими воскресным пирожками с изюмом и добродушной улыбкой; он занялся изучением языков – он начал учить французский, литературный английский и постоянно практиковался в немецком – конечно же в городе не было ни одной книги, ни одного товара – ничего, связанного с Германией. патриотизмом Леншерр не страдал – хотелось укреплять свои мозги (которые, к слову, оказались в полном порядке, просто в пелене шока и других сильных чувств).
он садился у эскизов, с которых ему улыбался Чарльз, и на таком приятном ему немецком рассказывал о море, о его городе, о своих делах и скуке.
время шло невероятно медленно, война держалась плотным туманом над городом, но не конденсировалась на его стенах; Эрик принимал участие в разнообразных мероприятиях, направленных на помощь фронту, познакомился с другими солдатами: и совсем с зелеными, которых только отправляли на фронт, и с бывалыми.
большинство вернувшихся с фронта уже не могли самостоятельно существовать.
время идет; Германия захватывает весь север Европы – и Францию тоже; ходят слухи, что она собирается захватывать Грецию.
Эрик ждет.
через чуть больше, чем полтора года, приезжает Рейвен. условие было простое: каждое второе число месяца в 12 часов дня приходить к памятнику в городском парке. для Эрика это стало привычкой, и ему казалось, что он уже потерял всякую надежду, но приходил во время.
и вот однажды через 4 минуты он увидел знакомый силуэт.
— Рейвен!
девушка приподнимает голову, и взгляд ее проясняется. волосы у нее отросли почти до пояса, на скуле виднелся небольшой шрам, а глаза ее отливали янтарным медом.
Эрик бежал быстро, так, как мог, и видел мельком, что немногочисленные люди вокруг слегка улыбаются – это было чем-то личным и общим одновременно.
чуть не сбив, Леншерр обнял её, смяв немного тонкий плащ. Рейвен тихо смеялась, а Эрик думал, что ее улыбка похожа на улыбку Чарльза.
как оказалось, Эрик не прогадал и поселился в том же доме, в котором жили Чарльз с Рейвен. их разделяло два этажа, и почти все время Рейвен проводила в чужой квартире. рассказы ее были простыми и страшными: такое рассказывают ночью за бокалом вина, такое прячут глубоко внутри – с таким Рейвен было тяжело.
Рейвен ничего не знала о Чарльзе.
Эрик безуспешно пытался извиниться перед
собой ней за то, что он не смог защитить его.
вскоре Рейвен таки удалось устроиться на работу в госпиталь. она упорно отклоняла предложения Эрика жить вместе с ним и за его счет, хотя Леншерр на другое и не рассчитывал.
она говорила, что уже привыкла находиться в окружении больных людей.
время идет; вот Германия нападает на СССР, сражается за Африку, развязывает войну с Италией. Эрик не хочет иметь с этой страной ничего общего.
Эрик и Рейвен ждут.
24 августа 1944 года.
Рейвен стала Эрику как сестра. теперь они вместе ходили гулять, пили дешевое вино по ночам, он провожал ее по утрам до работы, она иногда покупала ему его любимые сигары; он рисовал ее, а она помогала ему с французским, они гуляли на выходных по парку, по улицам, ходили на городские мероприятия, 'которые должны были укрепить дух граждан в военные годы'.
иногда они ходят к небольшому городскому пруду, а Эрик видит там море.
они все еще плохо спят по ночам – кошмары работают лучше всяких будильников. у Леншерра появляется иррациональный страх забыть Чарльза – и он вспоминает о нем ежеминутно.
в этот день Рейвен приходит небольшая посылка.
в ней – железный медальон и телеграмма.
Чарльз погиб.
Эрик начинает беспокоиться о Рейвен, когда та уже вторые сутки не выходит из запертой квартиры. проходит время; она пропускает работу и не откликается совсем.
через 9 дней Рейвен звонит в дверь Эрика. она выглядит плохо: под глазами набухли темные мешки, волосы грязные и спутанные, сама она слаба и бледна. платье ее измазано чем-то, она стоит босиком на холодном камне подъезда. она молча передает ему медальон и убегает на пятый этаж.
Эрик заходит в квартиру и закрывает дверь. Эрик сжимает в руке медальон – с такой силой, что может его сломать. он отчетливо чувствует немного гнилой запах квартиры, тихий шум города за приоткрытой форточкой, он видит медленно плавающие в свете пылинки.
через силу он разжимает свои пальцы. и слышит чей-то крик.
это кричит он.
он кричит долго, он срывает голос, он швыряет железку в дальний угол коридора, он держится за голову, потому что как тогда снова не чувствует ее, он не чувствует себя, он не видит – через полчаса его ноги затекают от того, что он сидит, не двигаясь, в углу: он слышит свой хриплый тихий голос откуда-то издалека. он
шепчет кричит о том, что Чарльз не сдержал свое обещание.
пишут, что тот погиб в каком-то госпитале, пролежав 1 год и 7 месяцев в коме. Чарльз умирал в то время, когда Эрик стоял у пруда и вспоминал его глаза.
Эрик возненавидел море.
komm zu mir zurück.
komm zu mir zurück
komm zu mir zurück komm zu mir zurückkommzumirzurück komm zu
