these violent delights

В «Макбете» нет ни одной роли, которая подошла бы Эдварду Мичаму. Никого, кто был бы предан Макбетам до конца, — только обречённая армия наёмников против ожившего леса. Таны бежали; подле короля, не сумевшего избежать предсказанной ему судьбы, остаётся лишь королева, истекающая кровью из рассечённых вен. История Андервудов не имеет ничего общего с «Макбетом». Или, быть может, имеет: леди Макбет в этой истории угрожает убийством ребёнка и строит коварные планы; а потом она плачет над собственным предательством, и вскидывает мокрые руки, и старается не порезаться осколками стекла, рассыпавшимися по полу. Вот только кровь оказывается в итоге на пальцах Эдварда, и лорд Макбет берёт его руки в свои, а леди Макбет прижимается к ним губами. В пьесах Шекспира нет ни слова о Фрэнсисе Андервуде, вкрадчивыми монологами заманивающем зрителя в свои сети («Вы думали, я забыл о вас?, — говорит он с довольной полуулыбкой). «Ты чего-то хотел, Мичам?» — спрашивает он таким тоном, что Эдвард готов опуститься перед ним на колени. Это особое искусство — уничтожить человека и этим заставить его полюбить тебя. Президент Уокер испытал его на себе — как и Питер Руссо, как и Зоуи Барнс. Они получили то, чего хотели, — в тот самый миг, когда потеряли всё. Его голос сочится магией, когда он поёт своей жене, и в этом слышится обещание — а может быть, предсказание будущего. Но если чему-то и можно научиться у ведьм, то лишь тому, что магии доверять нельзя. Или, быть может, предсказание — это всего лишь сон, часть услышанной им сказки. Жил да был мальчик, который решил, что никогда не станет таким, как его отец. Жил да был мальчик, который коснулся однажды лба своего лучшего друга, когда они были вдвоём в спальне, и на него снизошло откровение. Жил да был мужчина, который полюбил женщину, походившую на него во всём и готовую показать всему миру, на что они способны. Так или иначе, предсказание обещает приход нового короля. (Макбет загадывает, чтобы его мертвецы не пришли за ним — но они приходят.) Или, быть может, если посмотреть на историю с другой стороны, то Эдвард в ней — Банко. Человек, которому ты доверяешь, — единственному из всех, — может оказаться погибелью твоего наследия — а затем пасть и стать лишь окровавленным телом в грязи, жертвой неизвестных убийц. Хотя это как раз больше похоже на Дага Стемпера, разве нет? В любом случае, если бы Эдварду пришла в голову аналогия с «Макбетом», он предпочёл бы не оказаться Банко. Ему нравится его место рядом с ними, нравится быть тем, кто шепчет мистеру Андервуду, что тот победил, стал президентом. Их тела в этот момент почти соприкасаются, и миссис Андервуд улыбается им обоим, и её улыбка кажется тёплой и холодной одновременно. Или, быть может, он их рыцарь. Когда Эдвард смотрит на спящую миссис Андервуд, он очень хорошо понимает, почему Адам Галлоуэя не удержался и сделал то фото. Когда Эдвард смотрит на спящего мистера Андервуда, он жалеет о том, что никто не сфотографировал и его тоже. (Помните ли вы насмешливый комментарий Андервуда в адрес президента Уокера, лидера свободного мира, унизившегося до того, чтобы уснуть на кушетке? Вот, что хорошего несёт в себе сон — если, конечно, вы ещё способны спать. Макбет убивает спящих.) Эдвард смотрит на них, и думает о том, что всегда будет их защищать. «Как живой щит», — улыбается он своим мыслям и касается рук обоих Андервудов. Здесь следует задать вопрос: знает ли весь масштаб их прегрешений? Ведь он, в конце концов, ближе всех к ним. Он знает. По крайней мере, он думает, что знает. Но всё равно остаётся подле них и позволяет им очаровать себя. Однажды, когда мистер Андервуд возвращается в машину после очередной встречи с Зоуи Барнс, Эдвард ловит его отражение в зеркале заднего вида. Мистер Андервуд ведёт себя так, словно ничего не произошло, но верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, обнажая шею, и Эдвард изо всех сил старается не смотреть туда, где на коже отчётливо проступает красноватое пятно. Он не знает, почему это оказывается так сложно. Его никогда прежде не волновали подобные вещи — это непрофессионально, его работа заключается совсем в другом. Он крепче сжимает пальцы на руле. Мистер Андервуд встречается с ним взглядом и мягко тянет: «Мичам», — всего лишь констатируя, признавая его присутствие. А затем поднимает руки и медленно застёгивает рубашку. В другой раз, когда они возвращаются домой, миссис Андервуд светло улыбается Эдварду и подаёт ему чашку кофе. Его смена окончена, и он позволяет себе просто поболтать с ней. Она называет его «Эдвард», легко касается ладонью его плеча, и он чувствует, что расслабляется рядом с ней. Они находятся так близко друг от друга, разделяемые всего несколькими сантиметрами, и их дыхание смешивается. Он думает, что всё начинается именно тогда. Он не знает, что на самом деле всё начинается в постели Андервудов, с их переплетённых тел, учащённого дыхания и жадных прикосновений, с проскальзывающего шёпотом «Эдвард» — потому что да, они думали о нём, и да, они всегда получают то, чего хотят. Его обязанность — всегда быть наготове, выискивать предупредительные знаки. Быть может, в этой истории не будет своих Бирнамского холма и Дунсинанского леса. В конце концов, мистер Андервуд всегда просчитывает на пять ходов вперёд, оставляя позади любого, кто отважится выступить против него. «Я зачарован, мне не навредить», — говорит Макбет, и Макдуф, качая головой, отвечает: «Отчайся в чарах». И Эдварда, несмотря ни на что, не отпускает предчувствие неотвратимого: день придёт. Он знает это. Любая власть невечна. И он будет подле тех, кто придёт после, защищать новый порядок, потому что он телохранитель, рыцарь по натуре. Придёт день, когда он больше не сможет видеть кровь на своих руках рядом с миссис Андервуд. Придёт день, когда мистер Андервуд будет падать, падать, падать, далеко за пределы любой защиты, которую может дать ему Эдвард. Но тот всё равно остаётся с ними. Однажды он обхватывает запястье мистера Андервуда, их глаза встречаются, и Эдвард мысленно просит: «Пожалуйста». Он уверен, что именно он делает первый шаг (но помните об особом магическом искусстве). Миссис Андервуд прижимается губами к их сомкнутым рукам. (И их дыхание смешивается.) Завтра, завтра, завтра. Это всё ещё начало истории, и до её конца пока что далеко.