***
— А какие цветы у тебя любимые? — вопрос срывается с губ легко, но, уже задав его, он почему-то смущается. Она видит его смущение и звонко смеётся. Смех отдается в ушах яркой весенней капелью, что так весело играет за окном. Она смеётся, но он не злится. Ей всё можно, ей всё прощается. — Зачем же тебе знать? Неужели решил стать джентльменом? Мерлиновы подштанники, я дождалась! Он молчит и терпеливо ждёт. Он знает — она ответит, только покривляется сначала. — Ладно, — сказала она, — Ну, допустим… розы. Только обязательно белые розы! — Почему именно белые? Почему не красные или скажем… розовые? — Розовые розы? — она фыркает, — Нет, это слишком вычурно. Белые — они нежные и чистые, хотя и с колючками. — Значит белые… — Да, и чтобы совсем ещё юные, молодые! Понимаешь? Он кивает, хотя ничего не понимает ни в розах, в частности, ни в цветах вообще. Да и какая разница? Она и так знает, что он не может отличить астру от пиона, а пион от мака, но ведь не в цветах счастье. И все же ей так хочется, чтобы он наконец осознал, в чем разница между молодой белой розой и всеми остальными цветами…***
Он поплотнее закутался в мантию. Холодно и сыро. Сыро и холодно. Как же надоела эта погода! И хоть бы капельку тепла, совсем чуть-чуть, только чтобы удостовериться, что бывает иначе. Но, нет, природа в глубокой осенней депрессии, и от этого люди страдают. Вздох. Вспоминается она и то, как тысячи солнечных лучиков танцевали и плясали на её огненных локонах. На его волосах солнце никогда так не искрилось и не сияло. В его волосах оно запутывалось и затухало, словно засыпанное землей. Наверное, это правильно. Солнце — свет, и она, несомненно, тоже солнце, яркое и обжигающее, а он так… просто человек. Интересно, а цветы могут замёрзнуть? Поскорее бы дойти, это место должно быть где-то здесь.***
— Поздравляю с семнадцатилетием. — Ага… спасибо, — растерянно отзывается он. Она пристально глядит ему прямо в лицо. Он затрудняется сделать также — это все равно, что смотреть на источник слепящего света. — Я не смогла придумать, что тебе подарить, — говорит она. — Да ты и не должна ничего… Чувство вины гложет изнутри, и он пытается возражать. Но она его не слушает, продолжая говорить: — Не знала, что может оказаться полезным. Что-то не очень большое, потому что иначе ты не сможешь взять это с собой. Он наконец-то решается взглянуть на неё. Она подступает к нему на шаг. — И я подумала, нужно дать тебе что-то такое, что ты запомнил бы, понимаешь? Он глядит, глядит и не может оторваться, а она делает ещё шаг и шепчет: — Я решила подарить тебе это, — и целует его, а он отвечает на поцелуй, погружаясь в блаженное забвение, которого никакое огненное виски дать не может. А волосы у неё пахнут розами…***
Он остановился. Это здесь. Серое небо над головой мрачно вздохнуло. Скоро пойдет дождь, надо поторапливаться. Он поднял букет к своему лицу и полной грудью вдохнул нежный и чистый аромат. Её аромат. Гарри опустился на колени и аккуратно положил букет из шести белых роз на холодную каменную плиту с выгравированной надписью:«Джинерва Молли Уизли 11 августа 1981 — 2 мая 1998 Стала ты невесомым лучиком. Так достойно уходят лучшие».
— Джинни, — негромко, будто боясь разбудить, обратился он к серому камню. Камень, конечно, промолчал, но юноша и не ждал ответа. — Вот, Джинни, я принес… Это тебе, твои любимые. Тишина. Холодно. И ветер. — Прости меня, пожалуйста, Джин. Слова осыпаются шуршанием осенних листьев. Невдалеке мрачнеет громада Хогвартса, и Гарри бездумно посмотрел туда, на свой первый и самый настоящий дом. — Знаешь, я понял, чем отличаются белые розы от любых других цветов, — он выждал немного времени и продолжил. — Их любишь ты. А камень молчал. Молчал… Молчал он и через десять минут, когда ссутулившаяся фигура удалялась по мокрой, грязной тропинке. И только ветер легонько трепал нераскрывшиеся лепестки белых роз.