ruhe

там, где раньше было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.

Гилберт решается озвучить желание, терзающее его с самого детства, только тогда, когда взрывы в его голове становятся слишком громкими. Гилберт хочет сделать хоть что-то, чтобы заглушить их. Он старается дышать глубоко и спокойно, старается держать связь с реальностью, и у него почти выходит. — Мы могли бы уехать к морю, — с каким-то ровным отчаянием в голосе шепчет Гилберт. — Я не люблю море, — отвечает Иван, и Гилберт чувствует укол обиды: как же можно не любить море? Жидкие изумруды и сапфиры, расплесканные по планете, как капли воды на баночке газировки или бутылке молока. — Куда-нибудь, где не будет войны, — отчаяние все-таки надламывает голос, вырывается сквозь этот разлом большой злой волной. Иван молчит. Гилберту в этой тишине чудятся выстрелы. — Война только в твоей голове. Иван кажется равнодушным, но Гилберт, знающий его, изучавший его, слышит глубокое сочувствие. Глубже океанов и впадин. Только это сочувствие ему ни капли не помогает. Пустоту в его голове взрезают железные крылья самолетов, двигатели рубят воздух на куски. Гилбертовы щеки в порезах от бритвы жгут слезы. Иван прижимает его голову к плечу, чувствуя странное спокойствие. Хотя даже не странное, п р а в и л ь н о е. Так и должно быть, он солдат, он же ребенок войны. Все дети войны плакали, все не могли забыть свою мать. — Я не люблю море, — вновь сказал Иван, — но я не против съездить туда с тобой. — Тело, прислонившееся к плечу, крупно вздрагивает. Взрослый мужчина плачет, задыхаясь, на его плече от отголосков в своей голове и улыбается от предстоящей поездки к морю. Иван думает, что и это п р а в и л ь н о тоже.