ЛАБИРИНТ

      

Илона Мельн & Светлана Терри

      

      

      

ЛАБИРИНТ

      

                    День первый              06:00       Раннее утро. За окном ещё очень темно. Я лежу в постели и наблюдаю за снежинками, подсвечиваемыми уличным фонарём. Они кружатся и переливаются слабыми бликами, а затем мягко ложатся на карниз. Снег белый и холодный, такой же, как стены этой комнаты. Я слышу, как живёт огромный удивительный мир за окном. Шум машин где-то далеко, завывание ветра. Зима. Скоро Рождество. Однако это уже не имеет значения. Для меня давно не существует праздников. Когда-то я умел им радоваться. Потом стал их ненавидеть, в эти дни моя душа наполнялась невыразимой тоской, а сейчас мне нет до них никакого дела. Ёлка, подарки, каникулы, вкусная еда и катание с горки в городском парке вместе с братом, а потом, когда прибежишь домой, можно облизывать маленькие комочки снега, прилипшие к перчаткам – всё прошло. Этого больше не будет никогда. Никогда – самое точное слово, характеризующее мою жизнь. У меня никогда не будет нормальной жизни, не будет собственного дома, я никогда не познаю женщину, у меня не будет семьи, детей, жены, с которой хотелось бы просыпаться по утрам, не будет работы, путешествий и даже счетов за квартиру. Никогда. Каждый мой день похож на предыдущий. Безликие, сонные, бессмысленные минуты, часы, дни, месяцы, годы, плавно перетекающие друг в друга и образующие сплошную серую невнятную массу, заполняющую мою душу. А я лежу и не могу ничего поделать со всем этим.       Я – пациент в больнице. Психиатрической больнице.       Клиника погружена в душную тревожную дрёму, которая бывает только ранним утром. Воздух насыщен предчувствием нового дня, но ещё слишком рано, сны и полубредовые иллюзии – пока полноправные хозяева тёмных коридоров. Палаты, скрытые за массивными стальными дверьми с кодовыми замками, надёжно охраняют свои тайны. Скоро утренний обход, начнётся новый скучный день, время станет густым и тягучим, словно смола, и все будут вовлечены в этот неспешный, бесконечный и бессмысленный круговорот.       Щелкнул замок, дверь открылась, и в палату вошёл санитар – высокий, плечистый рыжеволосый парень в светло-голубой форме. Жёлтый свет люминесцентных ламп мгновенно залил палату, изгоняя из углов остатки притаившихся теней.       – Доброе утро, Штефан! Как спалось? – санитар посмотрел на зажмурившегося от яркого света пациента и улыбнулся краешком тонких губ. Зная, что не получит от своего несговорчивого подопечного ответа, он споро начал отвязывать его от кровати, насвистывая какую-то мелодию. Затем пересадил в кресло-каталку и повёз в душ, который находился в конце длинного коридора.       – Хей! Что ты сегодня такой хмурый? Приснился плохой сон?              Парень, если бы ты знал, какие сны мне снятся, то сам бы стал клиентом этого милого заведения. И это не меня, а тебя бы привязывали каждую ночь к кровати и кормили таблетками.              Губы Штефана тотчас растянулись в ехидной улыбке, когда в сознании возник образ санитара в смирительной рубашке. Он прекрасно знал, какое впечатление производила его улыбка на персонал больницы. Она вызывала какое-то неприятное ощущение, словно этот пациент играл с тобой, будто знал нечто такое, что тебе самому неведомо, знал все твои тайны, читал твои мысли и забавлялся этим. Да, здесь Штефан знал, как применить это оружие. Оно имело воздействие на всех, так или иначе. Всех, кроме этого добродушного санитара. Наверно, поэтому ему удаётся работать со Штефаном так долго.              06:40       Прохладная вода хлестала по затылку, шее и плечам, скатываясь струйками вниз, к ногам, пробуждая тело ото сна и наполняя его энергией. Штефан равнодушно разглядывал синие кафельные квадратики душевой, пока санитар ловко намыливал его голову. Пушистая ароматная пена под струёй воды стала стекать на лицо, поэтому глаза пришлось закрыть. В этой вынужденной темноте он прислушивался сквозь шум воды, который с закрытыми глазами казался ещё громче, к действиям санитара. Постепенно звуки смешивались, и вскоре он перестал их различать, полностью отдавшись ощущению от упругих, колких струй, барабанящих по телу. Когда вся пена была смыта, на его плечи опустилось мягкое махровое полотенце, Штефан нехотя открыл глаза.       – Ты какой-то сонный, Штеф. Не выспался? – с усмешкой спросил санитар, энергично растирая полотенцем грудь и плечи подопечного.       После обязательных утренних процедур санитар ещё раз проверил, насколько крепко затянуты ремни на запястьях пациента.              07:30       Едем завтракать. Вообще, я плохо ем – честно говоря, этот процесс вызывает у меня отвращение, да и кормят меня чаще в палате. Однако пару дней назад врач решил, что, если меня возить в столовую, то это, якобы, будет стимулировать мой аппетит. Готов поспорить, что более эффективно мой аппетит улучшили бы хороший кусок жареного мяса и чашка кофе, а не та пресная бурда, которая тут называется едой и которую санитары упорно заставляют меня глотать. Кофе… я отдал бы что угодно за один-единственный глоток кофе, но мне нельзя. Заметил, что холл украсили к Рождеству. Дешёвый безвкусный блеск праздничной мишуры и фонариков из цветной бумаги. Всё это совершенно не прибавило мне энтузиазма. Отчего-то это только ещё больше ухудшило моё настроение, хотя я каждое Рождество чувствую себя плохо. Вот и приехали.              Санитар подвёз Штефана к одному из столиков с клеёнчатой скатертью в крупную красную клетку и закрепил коляску. Затем, принеся поднос с едой, он виртуозным жестом поставил перед ним тарелку с омлетом и чашку какао.       В столовой было довольно много пациентов, однако все вели себя достаточно тихо. Многие ещё сонно помаргивали, лениво водя вилками по тарелкам. Казалось, что сны не желали отпускать своих пленников, несмотря на хмурый зимний рассвет за окном.       – Приятного аппетита! – санитар подцепил вилкой кусочек омлета и поднёс ко рту Штефана, но тот лишь плотнее сжал губы. – Давай, Штеф. Не упрямься. Ты должен поесть.       Подопечный безучастно смотрел перед собой, словно голос санитара был для него не важнее жужжания назойливой мухи, на которую при желании можно не обращать внимания.       – Франц! – окликнула санитара подошедшая к ним женщина в больничном халате. Она была невысокого роста с густыми тёмными волосами, небольшими узкими глазами и тонкими строгими губами. Несмотря на вполне радушную улыбку, её цепкий и пристальный взгляд словно сканировал собеседника, будто стараясь уличить в чём-то, что по её мнению могло бы навредить заведённому порядку. Это была доктор Леманн. Заведующая отделением.              Ненавижу её! Впрочем, она меня тоже. Считает, что я должен быть ей благодарен за то, что не провёл эту ночь в карцере, обитом матрацами. Чёртова обезьяна! Только ты сама не знаешь, чего добилась! Думаешь, что всё тут решаешь, но я тоже принял одно решение по твою душу. Я устал терпеть…              Доктор Леманн представить себе не могла, как вчерашний скандал повлиял на упрямого пациента, угрюмо изучающего сейчас содержимое своей тарелки. Эти двое уже давно находились в состоянии холодной войны, и никто не хотел уступать, не скрывая друг от друга явную неприязнь.       Вчера Штефан решил поразвлечься на терапии, и ему здорово влетело впоследствии от доктора Леманн. Он ненавидел эти сборища, но главврач считал, что находиться в обществе полезно для него, даже если он не идёт ни с кем на контакт. Однако Штефан невообразимо скучал на терапии, просто-таки изнывая от необходимости тратить своё время, которое он мог бы посвятить более приятным вещам, на выслушивание невнятного бреда очередного шизанутого, мнящего себя стаканом с апельсиновым соком по вторникам или Великим Кайзером – по четвергам…       Всех пациентов, присутствовавших обычно на терапии, он делил на две группы: Козявочники и Плаксы. Первые получили своё прозвище за то, что всегда были неряшливы и отталкивающе нечистоплотны, не смотря на круглосуточный уход сиделок и санитаров, вторые постоянно скулили и всячески привлекали к себе внимание. Все они раздражали Штефана и он считал невообразимой несправедливостью тот факт, что вообще находится с такими жалкими уродами под одной крышей.       – Всем доброе утро! – поприветствовала пациентов терапевт. Подопечные любили эту пожилую улыбчивую леди с добрым задорным взглядом и мягким приятным голосом. Однако сегодня она пришла не одна: за её спиной маячил сутулый полноватый парень-аутист с опущенной головой, нервно теребивший в руках какой-то шнурок. На вид ему было лет тридцать или около того, хотя из-за круглого розового лица, коротких белёсых волос и почти бесцветных бровей он выглядел намного моложе своего возраста. – Прошу минуту внимания! Я бы хотела представить вам нового участника нашей терапии – Паскаля Берга. С сегодняшнего дня он будет заниматься с нами. Присаживайся, Паскаль. – она легонько подтолкнула его к свободному стулу.       Штефан равнодушным взглядом скользнул по новичку и, причислив того к группе Плакс, снова уставился в пустоту.В воздухе парили светлые пылинки, напомнившие ему снежинки за окном. Он отрешенно наблюдал за их ленивым движением в нагретом воздухе комнаты.       После общего утреннего приветствия терапевт раздала подопечным планшеты с белыми листами бумаги, стаканчики и тюбики с краской. Штефан тоже получил свой набор, но на его лице не дрогнул ни один мускул – он по-прежнему сидел в полной прострации, отгородившись от происходящего.       – Штефан, смотри, тут есть краски и бумага. Может быть, тебе захочется что-нибудь нарисовать? Как считаешь? Ну же, встряхнись! Надеюсь, тебя что-нибудь вдохновит! – терапевт ласково потрепала его по плечу и перешла к следующему пациенту, уже успевшему забрызгать холст синей краской и пытавшемуся открутить присохшую пробку следующего тюбика.       Скучающий Штефан сонно оглядывал группу, склонившую головы над бумагой и скрипевшую от усердия кисточками, когда взгляд вдруг споткнулся о новичка, сосредоточенно водящего сухой кисточкой по своей ладони. Аутист с присвистом втягивал носом воздух и часто моргал слезящимися глазами.              Что, Новенький, не любишь рисовать?              Штефан задумчиво разглядывал парня, и в его голове неожиданно созрела одна занимательная мысль. Откуда-то ему было известно, что психика душевнобольных довольно податлива и неустойчива, интересно, этот откормленный поросёнок так же чувствителен к воздействию чужой мысли?       Он сконцентрировал мысли на Аутисте.              Эй, дурачок!              Но тот продолжал водить кисточкой по ладони, не обращая ни малейшего внимания на пристальный взгляд Штефана. Глаза его были затуманены, а нижняя губа оттопырена, что придавало его лицу глупое выражение.              Не делай вид, что не слышишь меня. Новенький?              «…»       Штефан буравил Аутиста взглядом и – о, чудо! – через мгновение тот нерешительно поднял на него глаза.       «Ты можешь со мной разговаривать?»              Оно говорящее! Улётно!              Штефан задумался на мгновение и продолжил:              Хочешь поразвлечься, дурачок?              «Страшные…» – прозвучал в голове Штефана слабый невыразительный голос Аутиста. Такой голос мог бы принадлежать камню, если бы камни могли говорить.              Что? О чём ты?              «Комнаты! Страшные комнаты! Комнаты».       Аутист сжал кисточку в пухлом кулаке и опустил глаза. Штефан тут жесчитал его волнение и страх и с трудом подавил в себе желание облизнуться.              О, да… ты пропал, Поросёнок! Твою глупую голову уже проверяли на проводимость электричества?              Паскаль вздрогнул и поднял на Штефана испуганный взгляд: «Н-нет».       Голос Штефана понизился до шёпота, словно он собирался открыть Аутисту какую-то тайну.              "Эй, плакса, когда они придут за тобой, постарайся не намочить штаны"              Паскаль побледнел и вжался в пластиковый стул, бестолково мотая головой из стороны в сторону.              А знаешь, в чём самая страшная беда для тебя, мой друг? Твой сосед… да поверни же голову, тупица… вот этот парень… он следит за тобой! Он расскажет им всё! Всё! Сегодня…              «Нет!»              Да!              «Нет-нет-нет-не-е-ет!»       Тихий, как шелест листьев, голос в голове Штефана оборвался.              Ты должен убить его, Новенький! Либо он, либо ты! Ты ведь не хочешь узнать, как кусается электричество, как дымится твой мозг, как ломаются позвонки от конвульсий?              Аутист медленно поднялся на ноги. Кисти и краски попадали на пол.       «Пожалуйста, перестань!»       Терапевт подошла к пациенту, застывшему с раскрытым в беззвучном крике ртом, и ласково коснулась его плеча:       – Паскаль? Что-то случилось? Ты не хочешь рисовать?       Аутист отстранился и глухо завыл, раскачиваясь из стороны в сторону.       - Не-е-ет! Не хочу!       – Паскаль! Ты слышишь меня? Всё хорошо! Успокойся. – голос терапевта был мягким, но настойчивым.              Посмотри! Это кровь у твоих ног! Ты же не хочешь отдать им и свою кровь? Новенький?              Штефан заставил его взглянуть на растекающееся у ножки стула пятно красной краски.       Пациенты, почувствовав сгустившееся в воздухе напряжение и неясное волнение, повскакивали со своих мест и присоединились к завываниям Аутиста. Терапевт кидалась то к одному, то к другому пациенту, не понимая причину столь странного поведения подопечных. На помощь ей подоспели санитары.              Чего ты ждешь? Они сейчас придут за тобой!              Аутист зажмурился и, подталкиваемый инстинктом самосохранения, бросился на спину санитара, вцепившись бедолаге в горло. Паника среди пациентов продолжала нарастать, а Штефан, округлив от восторга и удивления глаза, наблюдал за тем, как разворачиваются события. Словно по цепной реакции пациенты стали толкать и пихать друг друга, пытаясь выбраться из комнаты. Санитарам едва удавалось сдерживать их.              Погляди, что ты тут устроил! Я же говорил, что мы повеселимся!              Паскаль продолжал висеть на санитаре мёртвым грузом. Паника и ужас завладели его телом и сознанием. Даже при всём желании он не смог бы сейчас разжать свои сведённые судорогой пальцы, намертво вцепившиеся в шею противника. В руке одного из санитаров мелькнула чёрная дубинка с голубой электрической дугой на конце. Мгновение – и тело Аутиста ослабло.       – Что здесь происходит? – на пороге комнаты стояла доктор Леманн.       Пациенты, уловив властный, грозный тон, чуть притихли. Некоторых особо буйных пришлось успокоить при помощи шокера, другие затихали сами, наблюдая за расправой.       Доктор Леманн медленно обходила подопечных, рассматривая их лица, измазанные слезами и кровью из разбитых носов и губ.       – Кто-нибудь может внятно объяснить мне, что же здесь произошло? – доктор Леманн обернулась и строго смерила санитаров взглядом, но те лишь виновато потупились, признавая, что не обеспечили должного порядка.       Паскаль уже немного пришёл в себя и теперь сидел на полу, обхватив колени руками, и нервно раскачивался, бездумно уставившись в одну точку.       – Эфа… эфа… – медленно, но настойчиво бубнил Аутист.       Доктор Леманн подошла к нему и опустилась на корточки, пытаясь заглянуть пациенту в лицо.       – Этот набросился на меня! Он опасен, доктор! – воскликнул, пострадавший от выходки подопечного, санитар.       – Что? – доктор в сомнении покачала головой, затем снова повернулась к несчастному Аутисту: – Паскаль?       – Эфа! Эфа… – продолжал повторять, как заклинание, пациент. Тут он поднял голову и посмотрел в сторону Штефана. Взгляд его чуть прояснился. – Эфа…       Доктор Леманн проследила направление взгляда и увидела вытянувшееся в изумлении лицо Штефана Брайтера. Она всё поняла.       – Штефан? – спросила она Аутиста, кивнув в сторону Брайтера.       – Э-фа-н… – согласно протянул Паскаль и на мгновение перестал дрожать и раскачиваться.       Доктор, холодно улыбнувшись, выпрямилась и приблизилась к Штефану, который уже справился с удивлением и старался выглядеть равнодушным и независимым. Однако Леманн провести было не так-то просто. Она видела, как непроизвольно напряглись плечи нарушителя спокойствия.       – Ты? Я так и знала, что без тебя не обошлось!       – Но постойте, – к ним подошла терапевт. – Я была рядом с пациентами и с уверенностью могу сказать, что Штефан тут ни при чём! Он вёл себя хорошо. Был совершенно спокоен.       – Единственный, кто был спокоен. Вы не находите это странным? – с нажимом спросила доктор Леманн. Ее глаза подозрительно сузились.       – Но ведь он и раньше был не особенно эмоционален. Пожалуйста, доктор Леманн, мы не можем обвинить его в том, что случилось, основываясь только на этом…       – Не был эмоционален, говорите? А как насчёт того, что он однажды убил человека? Прямо здесь, в этой клинике! За мгновение до этого он также был абсолютно спокоен. К тому же, Паскаль дал явно понять, кто зачинщик беспорядка. – тоном, не терпящим возражений, пресекла дальнейшее развитие дискуссии заведующая отделением.       Штефан с деланным безразличием прислушивался к разговору, пытаясь понять, чем его шалость может для него обернуться. Нет, никакого раскаяния он не испытывал, но и вновь оказаться в карцере желанием не горел.       –- Доктор Леманн, я видела, как всё произошло. Как вы можете строить своё предположение, основываясь лишь на догадках с упором на прошлое? Штефан, конечно, далеко не идеальный пациент, но сейчас он выполнял мои указания на терапии и не сделал ничего из того, в чём вы его обвиняете! Вы слишком несправедливы к нему!       – В любом случае, я изучила личное дело Паскаля и его характеристику из прежнего места – он всегда отличался примерным поведением, чего я не могу сказать о Брайтере. Поймите, тут ничего личного, я просто хочу, чтобы наказание понёс ответственный за этот инцидент. Это будет справедливо, не находите?       Терапевт вздохнула, понимая, что спорить дальше бесполезно. Покачав головой, она сочувственно посмотрела на Штефана.       – В палату его. И зафиксируйте! – отдала санитарам распоряжение доктор Леманн.       Однако те не двигались с места, в нерешительности переводя взгляд с Аутиста на Брайтера.       – Его! – доктор указала на Штефана, который тут же метнул в неё свирепый взгляд.       Теперь она подошла к нему почти вплотную.       – Не строй из себя невинную жертву, Брайтер. Ты должен быть счастлив, что они не забирают тебя в карцер!              ***       – Франц?       – Да, доктор Леманн, – вскинул голову санитар, отложив вилку и повернулся к доктору.       – Зайдите, пожалуйста, к доктору Штайнмаеру, когда закончите со Штефаном.       – Хорошо! Обязательно.       Доктор кивнула и перевела взгляд на пациента, на его нетронутый завтрак и покачала головой.       – Брайтер, как долго будет продолжаться этот театр? Почему все должны уговаривать тебя?              "Эм... Это весело?"              Штефан смерил её насмешливым взглядом, но доктор Леманн лишь вновь покачала головой и ушла.       – Ну, что? Продолжим? – спросил Франц, пододвигая к подопечному чашку уже остывшего какао, покрывшегося тонкой молочной плёнкой. – Ты должен хоть что-то съесть, Штефан. До обеда ещё далеко.              08:05       После завтрака Франц привёз подопечного в палату. Уже несколько лет эта комната была личным убежищем Штефана и его тюрьмой. Такие палаты, стандартно-безликие сначала, со временем приобретали особую индивидуальность. Родственники и друзья пациентов приносили кучу мелких безделушек, фотографий, некоторым ставили телевизор или музыкальный центр, а иногда даже ноутбук. Но палата Штефана осталась почти в том же виде, в каком была в тот день, когда новый жилец впервые переступил ее порог. Белые стены оставались чистыми, на тумбочке у кровати – две фотографии, сделанные уже в больнице, шкатулка из красного дерева, украшенная изящной тонкой резьбой, и старый магнитофон. Кресло развернуто к окну, выходящему на спящий под снегом старый парк. С высоты второго этажа видны разбегающиеся и уходящие вглубь парка аллеи. Пушистые снежинки оседали на прутьях решетки за стеклом, образуя медленно растущую снежную завесу, словно намереваясь скрыть от обитателя комнаты внешний мир за окном. Снаружи задувал пронизывающий ветер. Рассеянный серый свет, просачиваясь сквозь тяжёлые, низкие тучи, робко проникал в угрюмую палату.       Штефан настойчивым, требовательным взглядом посмотрел на шкатулку.       – Да-да, сейчас ты её получишь, – ответил Франц, закрывая окно. В палате уже было прохладно и свежо после утреннего проветривания. Забрав с тумбочки шкатулку, санитар положил её на колени пациента. – Держи. Надеюсь, ты не забыл, что у тебя через двадцать минут терапия? Кстати, если будешь вести себя хорошо, Штеф, то до обеда мы сможем погулять в парке. Не скучай, я скоро приду.       После того, как за Францем закрылась дверь, Штефан осторожно открыл шкатулку.              Эта шкатулка – всё, что у меня есть. Хотя правильнее будет сказать: я есть у неё. С виду ничем не примечательная безделушка из красного дерева, но внутри неё находится целый мир. Огромный и пугающий. Мир, почти целиком завладевший моим телом и сознанием. Лабиринт.       Мне было тринадцать, когда однажды, прогуливаясь летом на окраине города у заброшенного старого особняка, принадлежавшему, по слухам, одному эксцентричному старому богачу, жившему в нашем городе давным-давно, я нашёл эту шкатулку. Она валялась в зарослях пожелтевшей травы у самой стены террасы. Я помню, как взял её в руки и вытер о футболку, поскольку она была настолько грязная, что трудно было даже определить её цвет. Тогда мне показалось странным, что такую вещицу до сих пор не утащили. То, что когда-то это принадлежало канувшему в лету богачу, у меня не возникало никаких сомнений. Шкатулка даже спустя столько времени прекрасно сохранилась и наверно стоила в своё время кучу денег. Вряд ли кто-то просто мог обронить её здесь. Когда я открыл крышку, мне показалось, что изнутри повеяло холодом, будто это была и не шкатулка вовсе, а склеп на старом кладбище. Когда я вытряхнул пыль, то обнаружил, что внутри сделано нечто вроде миниатюрного лабиринта с извилистыми дорожками и тупиками. Впрочем, похожие были и на внешней стороне шкатулки, но там они были заключены в ромбы. Я, как зачарованный, водил пальцем по замысловатому рисунку. Кое-где ещё оставались частички потрескавшегося лака, которым некода была покрыта шкатулка, и блестящие чешуйки то и дело прилипали к пальцам. Мне казалось, что красивее и необычнее вещи я в своей жизни не видел. Даже не знаю, что меня так привлекло в ней. Только ли удивительный рисунок на гранях? Вряд ли. Дома я тщательно отмыл шкатулку, но решил никому про неё не рассказывать. Может, когда-нибудь потом. Не сейчас. Весь вечер я провёл, разглядывая свою находку. Даже не стал ужинать. Мне совершенно не хотелось есть. Я чувствовал какой-то непонятный прилив бодрости, а по всему телу проходила тёплая приятная волна блаженства. Ощущение было очень ярким. Казалось даже, что шкатулка начала вибрировать в моих руках. Вдруг перед глазами поплыли разноцветные круги, я чувствовал, что кровь словно начинает кипеть во мне. Я как будто очутился внутри того странного куба с его развёртками. Жар. Наверно, не стоило купаться в карьере так долго. Это была последняя моя мысль перед тем, как я потерял сознание. Высокая температура держалась ещё пару дней. Всё это время я провёл в кровати. Мне снились удивительные сны. Когда я проснулся, то долго не мог понять, где я. Почему-то моя комната показалась мне тусклой и скучной тогда, хотя раньше я этого не замечал. Я чувствовал некоторую досаду оттого, что проснулся от таких красочных и удивительных снов и теперь должен созерцать унылый и блеклый пейзаж вокруг себя. Мое тело было одновременно и слабым, и энергичным. Шевелиться не хотелось, однако внутри всё кипело и пульсировало от чувства невиданной силы и могущества. Я не мог как-то определённо выразить то, что чувствовал. Не мог объяснить даже себе. Хотя, признаюсь, тогда меня совсем не волновала причина возникновения этих ощущений. Я чувствовал себя таким живым! Временами мое сознание вновь ускользало в пучину тех красочных, ярких чувств и образов, а когда я приходил в себя, то видел рядом своих родителей. Они склонялись надо мной и что-то спрашивали, а потом переговаривались между собой, но я не мог понять ни слова. Потом были врачи. Они тоже склонялись надо мной. Что-то спрашивали. Щупали лоб, проверяли горло, заставляли следить глазами за движением пальца. А затем в недоумении разводили руками. Я безропотно подчинялся – лишь бы они скорее ушли и оставили меня в покое. Как они не могут понять, что я совсем не болен! Мне ещё никогда в жизни не было так хорошо! Мама плакала. Я помню, что, когда проснулся в очередной раз, она сидела рядом со мной. Мама показалась мне постаревшей и осунувшейся. Мне хотелось сказать ей, что со мной всё в порядке, но почему-то я не смог произнести ни слова. Я словно разучился это делать. Странно, но тогда я воспринял это совершенно спокойно. Мой разум был затуманен терпким, сладковатым дымком иллюзий и образов. Я не мог противиться ему. Мне было так хорошо. Время словно остановилось, стало вязким, тягучим и каким-то неповоротливым. Я не знал, как долго уже длится это мое состояние. Неделю? Две? Месяц? Мама возила меня по врачам, и скоро я уже привык к бесконечным медицинским осмотрам. Они стали чем-то привычным, вроде утренней газеты, которую читал за завтраком отец или Star Trek`а по пятницам.       Начался учебный год, но в школу я не пошел. Я всё ещё не говорил. Всё моё внимание было занято только шкатулкой и тем, что было внутри неё. Лабиринтом. Меня перестало волновать всё остальное. Прошлые мальчишеские забавы, футбол, друзья, родители. Всё.       Но однажды к моему брату Кристофу пришёл его школьный приятель Пауль. Они весело болтали о чём-то, не обращая на меня внимания. В последнее время так происходило всё чаще. Я стал для них предметом интерьера. Однако тут я увидел, как Пауль толкнул моего брата в бок и спросил о чём-то, кивнув в мою сторону. Кристоф фыркнул и пожал плечами. Тогда Пауль подошёл ко мне и, глядя на мою шкатулку, о чём-то насмешливо спросил. Потом, резко выхватив её и отскочив в сторону, попытался открыть. Хохоча, они с Кристофом стали перекидывать шкатулку друг другу. И тут я не понял, что со мной произошло. Кровь в моих венах превратилась в текучую, раскалённую ненависть. Я вскочил и ударом плеча в живот сбил Пауля с ног. Мои кулаки бешено молотили его по голове. Этот парень был крупнее и сильнее меня, но тогда у него просто не было шансов. Я схватил его за волосы и стал бить об пол, ломая нос, разбивая губы, превращая лицо в сплошное кровавое месиво. Я слышал его дикий визг, чьи-то крики. Кто-то пытался оттащить меня, умолял остановиться. Я же хотел убивать. Он посмел тронуть мою вещь!       А потом наступила тьма, как будто разом выключили все чувства. Я очнулся в больнице. Шкатулка была со мной. Как я позже узнал – врачи долго не могли разжать мои сведенные судорогой пальцы. Ещё позже я узнал, что вернуться домой мне уже не суждено.       Отныне моё сердце билось в унисон с сердцем Лабиринта. Так я стал его Хранителем.              08:19       – Доброе утро! Я хотел поговорить с вами, – произнёс доктор Штайнмаер, посмотрев на собравшихся в его кабинете людей. Доктор Дитрих, доктор Леманн и Франц – они были его командой, которой он безоговорочно доверял.       – Как я вам уже говорил, я долгое время был занят поисками специалиста, который сможет нам помочь. Помочь Штефану.       Главврач сделал паузу, взяв в руки какую-то распечатку.       – К счастью, недавно в наш город приехал замечательный психиатр, согласившийся заняться нашим пациентом. Её зовут доктор Вайнер. Она придёт завтра утром, поэтому сегодня я хотел бы обсудить с вами некоторые моменты, касающиеся нашего взаимодействия с новым сотрудником. Кстати, доктор Леманн, что там вчера произошло на терапии? Стоит мне уехать на конференцию или заседание комиссии, как в клинике начинает твориться чёрт знает что!       Доктор Леманн досадно поморщилась и после секундной паузы ответила:       – Штефан затеял драку между несколькими пациентами. Мне пришлось принять меры, – голос был уверенным и спокойным. Она знала, что главврач часто считал её способы работы со Штефаном несколько жёсткими, но она сама была твёрдо убеждена, что именно такой стиль поведения просто необходим в общении с этим пациентом.       – Насколько мне известно, его вина всё же не была доказана, – приподнял бровь доктор Штайнмаер.       – Один из пострадавших пациентов дал ясно понять, что зачинщиком был именно Штефан.       – Доктор Леманн, я, бесспорно, доверяю вам, как специалисту, но, зная подопечных, ту группу подопечных, о которой вы говорите, я не уверен, что им можно доверять.       – Доктор Штайнмаер, – щеки Леманн покраснели, как от пощечины. С нарастающим раздражением, которое она спешно постаралась подавить, доктор продолжила: - Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Это дело рук Брайтера – я уверена. К сожалению, я знаю его слишком хорошо, чтобы сомневаться. И мне страшно подумать, что он может натворить, почувствовав, так сказать, свежую кровь. Он должен чётко знать границы дозволенного и понимать, что на каждое подобное его действие он встретит наше противодействие. С таким человеком, как Штефан, я считаю, нужно вести себя максимально строго, так как только страх наказания позволяет ему держать себя в рамках и выполнять действия, направленные на его лечение. Если он почувствует нашу слабину, то будет делать всё нам назло лишь из-за своего ослиного упрямства! Я просто беспокоюсь о новом сотруднике.       Доктор Дитрих покачал головой.       – Тогда, может, стоит поговорить со Штефаном? Рассказать о новом докторе, который будет работать с ним? Уверен, что можно найти способ договориться! – пожал плечами Франц.       – Договориться? Франц, Вы неисправимый оптимист! – всплеснула руками доктор Леманн и от удивления даже цокнула языком. – Это же Штефан Брайтер! Для него любые договорённости с нами – пустой звук! Не нужно меня убеждать – я работаю с ним уже достаточно, чтобы это понять!       – Я бы сказал, что «ослиное упрямство» присуще не только Штефану, – фыркнул доктор Дитрих и тут же обезоруживающе поднял руки, когда Леманн метнула в него строгий взгляд.       – Ты считаешь, стоит предупредить его, Франц? – доктор Штайнмаер внимательно посмотрел на санитара.       – Можно было бы попробовать, – кивнул санитар.       – Конечно, тогда у него будет достаточно времени, чтобы придумать очередную пакость! – хмыкнула заведующая отделением.       – Я считаю, что мы зря беспокоимся.       Доктор Леманн вздохнула и сложила руки на груди, показывая, что придерживается иного мнения.       – Тогда не говорите потом, что я вас не предупреждала, – процедила она и чуть тише добавила: – Хочется уже завершить эту историю, а не придумывать, как оправдать очередной ее поворот.       Однако Штайнмаер услышал её. Лицо его стало серьёзным. Он задумался над её словами и воспринял их всерьёз.       – А что ты думаешь, Альбрехт? Всё же не стоит его недооценивать. Может быть, на первое время повысить дозу лекарств?       – Это могло бы облегчить наше положение, – с расстановкой произнёс доктор Дитрих, – но это может очень осложнить положение Штефана. Возможно, легкое успокаивающее... Я бы не хотел лишний раз подвергать его здоровье опасности.       – Хорошо, – согласно кивнул главврач. – Назначь ему успокоительное, а ты, Франц, смотри за Штефаном в оба. Доктор Леманн, постарайтесь, чтобы новый сотрудник получил всю необходимую поддержку.       – Сделаю, что смогу, – поджав губы, кивнула Леманн. Ее голос прозвучал не очень уверенно.              08:30       Штефан, задумавшись, не заметил, как в палату вновь вернулся Франц. Санитар негромко окликнул его, стараясь не напугать. Когда же Штефан, наконец, соизволил взглянуть на него, тот, хлопнув его по плечу, произнёс:       – Ну, что, готов к терапии, Штеф? Давай сюда шкатулку, я поставлю её обратно.       Пациент недовольно вздохнул.       – Когда ты вернёшься, то снова сможешь взять её, – Франц заметил враждебный взгляд. Он единственный мог понимать подопечного без слов. – Ох, Штефан, не начинай снова… Ты прекрасно знаешь правила!              Франц, скажи им, что я заболел. Ну, придумай что-нибудь!              – Брайтер, вот не смотри на меня так, будто я отправляю тебя в тыл врага. Ты сможешь увидеть в терапии много интересного, занятного и полезного для себя, если перестанешь считать её пережитком Святой Инквизиции!       Услышав слова о пользе данного мероприятия, Штефан скривился, словно от зубной боли.              Эй, а как же мои права?              Подопечный напустил на себя оскорблённый вид. Франц перехватил его обиженный взгляд: «Ты что-то сказал?»              Кстати, мне положена какая-то материальная компенсация за то, что ты работаешь со мной?              Вернув шкатулку на тумбочку, санитар подмигнул Штефану: «А разве я тебе не говорил, что компенсационные деньги клиника решила потратить на памятник твоему юмору?»              Штефан закатил глаза:              Я тебя ненавижу!              «А я тебя обожаю!»       Франц и Штефан уже давно привыкли к подобным зрительным пикировкам. Казалось, они запросто понимали друг друга без слов, как близкие друзья или родственники.       Одарив подопечного лучезарной улыбкой, Франц вывез его в коридор. Миновав спальный корпус, они очутились в другом коридоре, отличавшимся от предыдущего только тем, что вместо палат здесь располагались комнаты терапии, небольшой спортивный зал, комната для посещений и игровая. На стенах висели в стеклянных рамках рисунки подопечных, общие фотографии и доска с объявлениями. Воздух был наполнен приглушёнными звуками из терапевтических комнат и едва уловимым ароматом готовящейся еды из столовой на первом этаже. Франц толкнул одну из дверей, и они оказались в просторной, светлой комнате. Днём тут проходили сеансы терапии, а в свободное время пациенты могли играть здесь в настольные игры, общаться или смотреть телевизор, расположившись на удобных диванах с потёртой кожаной обивкой.       Сейчас в комнате уже было довольно много народу. Козявочники и Плаксы сидели на своих привычных местах, образуя полукруг. Все были в сборе, Штефан оказался последним. Пострадавшие накануне от его выходки пациенты недовольно засопели, увидев его надменную ухмылку, однако, заметив, что Штефан привязан ремнями к коляске, тут же просияли злорадными улыбками. Аутист же лишь на секунду удостоил его пустым взглядом и вернулся к потрёпанному шнурку в розовых пальцах с обгрызенными ногтями.              Обиделся, Новенький? А тебя не учили, что стучать нехорошо? Ну, да ладно, я сегодня добрый. Хочешь ещё во что-нибудь поиграть?              Взгляд карих глаз откровенно смеялся.        «Я не хочу больше играть. Мне не нравится так играть»              Дело твоё! Ладно, не буду тебе мешать заниматься твоим, несомненно, интеллектуальным занятием!              Аутист недоумённо посмотрел на шнурок в своих руках, затем взглянул на Штефана, уловив в его словах что-то обидное для себя, но что именно, он так и не смог понять. Пожав плечами, Паскаль шумно втянул носом воздух, и продолжил наматывать шнурок на указательный палец. «Ты мне не мешаешь…»              Ну, как: освоился здесь?              Аутист, едва заметно, вновь пожал покатыми плечами и бесстрастно повторил слова Штефана, чуть шевеля потрескавшимися губами: «Освоился. Здесь».              Зачем ты всё время повторяешь? Это глупо! Кстати, не хочешь извиниться передо мной?              «Да, извини»              Штефан смерил новичка таким презрительным взглядом, словно перед ним было какое-то диковенное насекомое, и задумался. Он не ожидал столь быстрой победы. Настолько быстрой, что он даже не получил от неё удовольствия. Собеседник сидел, не поднимая головы, периодически вздрагивая всем телом и шмыгая изредка носом.       В это время терапевт раздала пациентам небольшие кусочки белой глины, кисточки и стаканчики с краской. Проходя мимо Штефана и взглянув на стянутые ремнями запястья пациента, она покачала головой.       – Ничего, Штефан, я дам тебе лист бумаги и краски.       Вместо кисточки он получил трубочку для коктейля, чтобы с её помощью, втягивая ртом краску, брызгать ею на холст. Штефан остался совершенно безразличен к этому. Он поглядел на Аутиста поверх холста, тот сидел, неуверенно разминая глину в пальцах.              Спорим, они продают всё это, что мы тут делаем, а потом на вырученные деньги покупают новые шокеры!              Аутист вздрогнул и испуганно оглянулся, бледное лицо пошло пятнами от воспоминания о том, как санитар вчера ударил его какой-то жгучей трубкой.       «Правда?»              Здесь есть комната с одним чудным устройством, которое с удовольствием бы заполучило твою рыхлую тушу! Тогда увидишь, что я был прав.              Штефан беззаботно уставился в окно, давая понять, что разговор закончен и больше ему не интересен. Тем не менее, он успел заметить во взгляде собеседника страх и любопытство, которое тот непременно захочет удовлетворить. Как он и ожидал, вопрос Аутиста последовал почти мгновенно: «Зачем ты так? Я не хочу! Не хочу»              Тебя никто не спросит, глупая твоя голова!              Штефан вновь отвернулся к окну, рассматривая больничный заснеженный двор, с темнеющими деревьями парка, обнесённый высокой оградой.       «Штефан?»              Отвяжись! У тебя слишком много вопросов. «Почему ты меня пугаешь? Ты не умеешь играть в другое, да?»              До конца терапии Аутист больше не задал Штефану ни одного вопроса, но тот заметил, что Паскалю это давалось с большим трудом. Он впервые в жизни встретил человека, с которым мог поговорить так, как действительно умел, не преодолевая барьер своей болезни.              11:15       Как и обещал Франц, до обеда они успели погулять в парке. Штефану было приятно вдыхать холодный воздух и ощущать прикосновения снежинок к своей коже, несмотря на то, что приходилось часто моргать и щуриться, когда они попадали на ресницы. Утренняя метель отнюдь не утихла к обеду, поэтому Францу было довольно тяжело везти коляску по утопающей в снегу аллее. Чёрные деревья нависали над ними, переплетаясь причудливо изогнутыми ветвями между собой. В парке было очень тихо – никто больше не захотел гулять в такую погоду. Франц со Штефаном оказались здесь совершенно одни. Остановившись у одной из скамеек, санитар снял с пациента перчатки и, зачерпнув рукой снег, вложил его в ладони подопечного. В полной тишине пациент сосредоточенно наблюдал, как тает в его руках холодный комочек.       – Быть может, ты хочешь скатать снежок, Штеф? – ответа не последовало, однако, дождавшись, когда крошечная льдинка совсем превратится в воду, Штефан сжал ладони в замок, показывая, что больше не хочет трогать снег.       – Ладно, как скажешь! Хотя, согласись, погода сегодня классная для игры в снежки! – санитар вздохнул и развернул коляску по направлению к больничному корпусу. Конечно, ни Францу, ни Штефану не хотелось возвращаться в это неуютное душное строение с неприглядными стенами из потемневшего красного кирпича, но время для прогулки подходило к концу. И, хотя Штефан был практически ничем не занят, его время было строго подчинено больничному распорядку, в котором на прогулки в зимние месяцы выделялось не более сорока минут в день.              12:30       К удивлению Франца, с обедом особых проблем не возникло. Штефан покорно выпил положенное лекарство из пластикового прозрачного стаканчика и съел практически всю порцию картофельной запеканки, хотя до этого обычно наотрез отказывался даже попробовать подобное блюдо. В качестве поощрения за хороший аппетит он получил десерт в виде чашки горячего шоколада.              13:33       Когда я понял, что никогда больше не смогу жить дома, то испытал некое удовлетворение. Попытки родных разговорить меня или заставить двигаться ужасно раздражали, и теперь я был рад, что больше их не увижу. Никто больше не посмеет прятать от меня шкатулку. Однако вскоре я понял, как ошибался. Жизнь в больнице обязывала меня следовать установленным в ней правилам. Сеансы психотерапии, лечебная гимнастика, процедуры занимали практически всё моё время. Ещё позже, когда прошла первая эйфория от пребывания в Лабиринте и от того, что он мне давал, я ощутил глубокую апатию. Это случилось, когда я понял, что мои родственники больше не приходят навещать меня. Господи, я даже не мог вспомнить, когда они приходили в последний раз. Я почти не помнил их лиц. Сначала они приходили часто. Почти каждый день. Я не хотел их видеть, они мешали, отрывали от мыслей о Лабиринте. В то время я думал о нем почти всегда, мечтал, что когда-нибудь смогу стать не просто Хранителем, а хозяином этого странного мира. Они приносили сладости, но я не чувствовал вкуса. Радости Лабиринта были в сотни раз ярче, слаще, чем самые лучшие конфеты. А потом... А потом Лабиринт начал требовать. Он сделал это внезапно, и тогда я понял, что за все надо платить. Лабиринт обманул меня.       Мне было горько. Я отдал ему все – и что получил взамен? Не свободу – рабство. В этот раз я ждал их. Зачем – я и сам не знал. Может быть, тогда я хотел понять, что есть надежда. Дни шли, недели сменяли одна другую, но они так и не вернулись. Я по-прежнему лечился в частной клинике, сначала – в одной, потом меня переводили, а это значило, что деньги на мой счет поступали регулярно, но своих родителей с тех пор я больше не видел.       Никто особенно не интересовался мной, и к этому я скоро привык, но невозможность контролировать свое тело в первое время доводила меня до исступления. Лабиринт забрал родных, друзей, обычную жизнь, дав мне взамен безграничные возможности в своих стенах, но в них и только в них. Вне извилистых дорожек Лабиринта я стал беспомощным. Только теперь, оглянувшись на прошедшие месяцы, я понял, что моя жизнь закончена. Моя привычная жизнь. Я всегда был подвижным и энергичным ребёнком, занимался футболом и плаванием, а теперь не мог даже самостоятельно надеть носки или застегнуть пуговицы на рубашке, поесть или принять душ. Мне пришлось долго привыкать к своей беспомощности и полной зависимости от других людей. Они могли дать мне что-то, если я был хорошим, и отругать, если моё поведение не оправдывало их ожиданий.       Я не сразу понял, что Лабиринт словно разделил мои возможности на два мира. В обычной жизни он полностью контролировал мое тело и не давал возможности совершать какие-либо действия физически. Может, боялся, что я избавлюсь от шкатулки, как только появится возможность. Трудно сказать: очень часто я не могу понять его извращенную логику. Но мои мысли в этой части существования Лабиринт контролировать мог не так часто, как в своих стенах, равно как и разговаривать со мной. В переплетениях же коридоров Лабиринта мое тело слушалось безупречно, но все мысли превращались в субстанцию, которую словно препарировали снова и снова, пытаясь уловить хотя бы намек на неповиновение. Сначала Лабиринт жестоко наказывал даже мысли, противоречащие его воле, но потом словно бы возросло его доверие ко мне, и он стал разрешать мне маленькие вольности, но я все равно должен был быть очень осторожен.              14:00       В это время всем пациентам положено было находиться в палатах – в клинике был специально выделен час для полуденного сна, чтобы подопечные могли передохнуть, после утренних занятий с терапевтами. Многим пациентам разрешалось использовать это время на своё усмотрение, единственным условием было лишь нахождение в палате. Эти счастливчики могли во время тихого часа негромко слушать радио, читать или уделить внимание своему хобби. Недавно подопечным предложили новое занятие – раскрашивать картинки со сложными, затейливыми узорами или мастерить макеты из картонных деталей. Они с большим энтузиазмом откликнулись на подобное новшество и теперь любую свободную минутку стремились посвятить увлекательному занятию. Видя такое рвение со стороны пациентов, администрация клиники решила устроить небольшую выставку в день, когда родные и близкие подопечных приедут навестить их перед Рождеством.       Пациентам в отделении Штефана повезло меньше. Поскольку здесь содержались неспокойные и даже агрессивные подопечные, им положено было проводить час отдыха в кровати, чтобы их психика не утомлялась.       Штефану нравилось это время дня. Его оставляли в полном покое, и он мог отдаться своим фантазиям, размышлениям или мечтам. В этот дневной час он принадлежал только себе: ни Лабиринту, ни врачам, ни даже Францу. Иногда он, сам того не желая, засыпал, убаюканный тишиной и плавным течением собственных мыслей.       Однако сегодня ему не хотелось ни о чём думать, он действительно хотел заснуть, но по закону подлости, как только санитар уложил его в постель, сон улетучился. Обмануть подсознание и улизнуть в «царство Морфея» от пугающих размышлений не удалось. Его одолевали тревожные мысли, не дававшие покоя с самого утра, и Штефан заранее страшился того любимого им часа, когда он мог побыть наедине с собой. Он понимал, что именно тогда, когда он останется один, ему придётся встретиться лицом к лицу с этими фантомами.       Давно известен психологический факт, когда, стараясь не думать о чём-то, в один момент осознаёшь, что думаешь только об этом. Что называется: «Не думайте про полосатого слона». Да-да, именно о нём вы сейчас и подумали. Навязчивые мысли терзают, будто сорвавшиеся с цепи бульдоги, словно хотят разорвать в клочья измученное сознание своими острыми зубами, брызжа при этом слюной. Чем яростнее вы пытаетесь их отогнать, тем сильнее они впиваются в вас, стараясь ухватить покрепче. На них не действуют ни уговоры, ни угрозы.       Он лежал в кровати и смотрел в потолок, понимая, что остался совсем беззащитным перед этими невидимыми, но такими осязаемыми монстрами. Штефан действительно ощущал их навязчивое присутствие всем телом. Тяжелые, мучительные мысли просачивались в сознание, будто извне. Он не мог и не хотел признавать их своими, считая, что они могут отравить его разум, подавить волю и превратить в трусливого щенка с поджатым, дрожащим хвостом. Всё утро он старался отогнать размышления, которым отдал прошлую ночь. Почвой для этих ядовитых семян, послужил вчерашний визит доктора Леманн к нему.              Было около половины одиннадцатого, когда она зашла в мою палату, совершая обязательный вечерний обход. Обычно этим занимался старший санитар, но когда была её смена, этим она всегда занималась лично. Я не спал, просто лежал и разглядывал тени на потолке, которые отбрасывали предметы, выхваченные из мрака светом ночника. Ночник был обязателен – так они могли быстро понять, всё ли с тобой в порядке, когда заглядывали в палату при ночном обходе. Так я лежал, увлечённый созерцанием причудливых образов, которые рисовала моя фантазия, когда я смотрел на тени. Поэтому совершенно не слышал, как Леманн вошла в палату, не успел притвориться спящим.       – Не спится, Брайтер? – доктор подошла ближе. Она проверила, хорошо ли закреплены ремни на моих запястьях и лодыжках, хотя это было излишне – меня всегда привязывали крепко. Она определённо хотела что-то сказать, но почему-то медлила. Наконец, посмотрев на меня и улыбнувшись краешком губ, она задала вопрос: – Тебе нравится в этой клинике, Штефан? Я имею в виду, понимаешь ли ты, насколько тебе повезло, что ты оказался именно здесь, а не в муниципальной психиатрической больнице? До того, как начать работать здесь, я проработала в одной из таких клиник, и смею тебя заверить, что по сравнению с ней, наша – просто курорт.       Я смотрел на неё, пытаясь понять, к чему она клонит. В груди я почувствовал неприятный холодок тревоги.       – Что ты пытаешься доказать своим поведением, Штефан? Да-да, именно «доказать» – я ведь знаю, что твои действия и поступки совершенно осмысленны. Можешь продолжать строить из себя дурачка и дальше, но ты вовсе не болен психически. Да, ты не болен! У тебя какая-то иная причина, по которой ты являешься для нас тем, кем являешься, – Леманн замолчала, пристально посмотрев мне в глаза. Затем, коснувшись рукой ремня на моём левом запястье, вновь усмехнулась краешком губ: – Хотя ты и не болен, я считаю, что психиатрическая клиника – самое подходящее место для тебя. Дело только в том, мой дорогой, что ты совершенно не ценишь нашей доброты и снисходительности по отношению к тебе! Доброты, которой вовсе не заслуживаешь… Но даже наше терпение может иссякнуть. Ты ходишь по тонкому льду, Штефан, не подозревая, что скрывается за ним. Знаешь ли ты, во сколько больнице обходится твоё содержание? Нет?       Леманн вопросительно подняла бровь и усмехнулась, уловив мелькнувшее в моих глазах замешательство. Я всё ещё не мог понять причину, по которой она говорит мне всё это.       – И всё, чем ты платишь взамен, – это затеваешь драки, калечишь пациентов и совершенно не уважаешь медицинский персонал. Но за всё в этой жизни нужно платить, Штефан! Это частная клиника, и условия в ней, как я уже сказала, довольно комфортные. За комфорт наших пациентов платят их родственники или же различные фонды и спонсоры, ожидая от наших подопечных посильной отдачи на благо общества. Уже несколько раз поднимался вопрос о твоём переводе в государственную клинику, но доктор Штайнмаер слишком жалеет тебя. Он единственный, кто взялся за твое лечение, когда все другие отказались, считая, что единственный способ справиться с тобой – это лоботомия. И это будет для тебя самым гуманным окончанием истории, если тебя переведут и отсюда. Однако доктор Штайнмаер пытается найти возможности для того, чтобы ты остался здесь. Это не так-то просто, Брайтер! Прогресса в твоём лечении нет, и содержать тебя здесь становится слишком дорогим удовольствием.       Теперь уже я, не отрываясь, смотрел на неё, ощущая неясную тревожность.       – Поэтому, если ты не станешь паинькой, дорогой мой, и не начнёшь сотрудничать с терапевтами и врачами, то очень скоро окажешься в государственной больнице со строгим содержанием. Чтобы ты более ясно представил, с чем тебе придётся столкнуться, приведу несколько примеров обращения с пациентами в подобных местах.       Леманн почти с материнской заботой подоткнула мне одеяло с боков, улыбаясь подчёркнуто искусственной улыбкой.       – Тебе ведь знакома процедура ЭКТ ? – она, прищурившись, смотрела, как я непроизвольно сглотнул при упоминании электрошока. – А теперь представь себе полсотни сеансов! Искусственная кома, когда ты неделями лежишь, привязанный врастяжку на кровати, с трубками и катетерами. Сеансы инсулинового шока? Ну, как? Нравится? Там больше не будет добренького Франца, готового часами сидеть с тобой в столовой, ожидая, когда ты соизволишь съесть завтрак! Санитары в таких местах не нянчатся с агрессивными и неуравновешенными пациентами. Насилие – обычное дело в подобных заведениях. И правда будет на их стороне, Штефан. Думаешь, кто-то там заступится за тебя? Ошибаешься! Ты ведь просто обычный буйный сумасшедший, который требует усиленных мер надзора! Поверь, их ты прочувствуешь там в полной мере.       Доктор приблизила своё лицо ко мне и, понизив голос, произнесла:       – Подумай об этом на досуге, Штефан! Хороших снов!              – О чём задумался, Штеф? – осведомился Франц, видя, что подопечный не спит, а лежит, уставившись в потолок отрешённым, стеклянным взглядом.       Услышав голос санитара, Штефан от неожиданности едва не подпрыгнул на месте.       – У тебя ведь сегодня уже нет никакой терапии, верно? – Франц просматривал расписание, прикреплённое к доске на стене, ведя пальцем по разлинованному листу. – Да, точно! Но не думай, что я дам тебе сидеть тут без дела.       Штефан задумчиво посмотрел в окно, хотя на улице уже начало темнеть и находясь в освещённой палате, трудно было что-то разглядеть, кроме своего отражения в стекле.       – Знаешь, народ там, в холле, украшает ёлку, думаю, мы можем присоединиться. Давай, хватит грустить!       Подопечный закатил глаза, но Франц не уступил.       – И вовсе это не глупость!       В холле действительно полным ходом шло украшение ёлки. Здесь было не так душно и жарко, как в палате, но свет электрических ламп оставался таким же давящим и тяжёлым, отчего движения пациентов и персонала, занимающихся украшением, выглядели замедленными и неестественными, какими-то кукольными.       Однако же во всём чувствовалось приближение праздника: ёлочный запах, вместо надоевшего химического запаха порошков и дезинфекции, гирлянды на дверях корпуса и в коридорах, робкие улыбки пациентов, обнаруживших маленькие подарки в своих календариках-адвентах.       – Роберт, передай мне коробку с гирляндой. – попросил один из санитаров.       Подопечный засуетился у сваленных в кучу разноцветных коробок и свёртков.       Штефан с отвращением наблюдал за попыткой выслужиться перед медицинским персоналом, словно это могло гарантированно спасти от возможной боли в последующем.       Остальные пациенты, тоже вяло заелозили в поисках неизвестно чего.       На венке адвента уже зажгли вторую свечу.       – Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! – дурашливый возглас принадлежал одному из санитаров, невысокому парню лет двадцати трех с ярко-красными волосами, который по случаю украшения елки намотал себе на шею целую тонну мишуры, отчего стал похож на взъерошенного попугая.       – Штефан Брайтер собственной персоной! – санитар направился к Штефану и Францу, отвешивая на ходу шутовские поклоны. – Ты был хорошим мальчиком в этом году? А то Святой Николас рассердится и забудет принести тебе подарок!       – Заткнись, Алекс, – беззлобно отозвался Франц, – а не то вместо этой мишуры я намотаю тебе на шею твой длинный язык.       Штефан хмыкнул, заметив, что у парня на лице имеются проколы от пирсинга. Вероятно, он вынимал украшения перед началом смены, чтобы особо резвые подопечные не использовали это его увлечение против него самого.       – Да ладно тебе, Франц. – Алекс хлопнул санитара по плечу. – Я же шучу!       – Спасибо, что предупредил, – рассмеялся Франц.       – Шучу! – повторил санитар и, наклонившись к Штефану, подмигнул: – Святой Николас никогда не забывает приносить подарки! Ты всегда можешь рассчитывать на свой уголёк.       Тут Франц отвесил балбесу Алексу оплеуху. Тот отпрыгнул и примирительно поднял руки.       – Иди уже, Алекс! Принеси пользу обществу.       – Эй, ты же не обиделся на меня, Штефан? Вот видишь, Франц, он не в обиде!       На губах Штефана возникла плотоядная улыбка. В глазах появился блеск, не обещающий санитару Алексу ничего хорошего, если тот станет к нему цепляться.       От Франца не ускользнуло это изменение в Штефане.       – Отвали, Алекс! А ты не обращай внимания. Понял? – с нажимом произнёс он, заглянув в глаза подопечному.              Господи, Франц, неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы обижаться на человека, чей уровень IQ ниже, чем температура за окном?              Санитар хмыкнул, но тут же поспешил скрыть улыбку.       – Алекс! Франц! Помогите, пожалуйста, с теми ящиками!       – Уже идем! – отозвался Алекс и скрылся, бубня что-то об этой «здоровой лосине», которая не понимает шуток.       – Я ненадолго, Штефан, – Франц пытливо посмотрел в его лицо: – И постарайся хотя бы сделать вид, что тебе весело. Серьёзно – это всё довольно мило.              «Ну, ладно, объясни мне вкратце и без занудства, что ты имеешь в виду?»              «Скоро Рождество – и так ведут себя обычные люди. Наряжают ёлку, веселятся, терпеливы к другим и прощают обиды… Если ты забыл, как это делается, смотри и учись у остальных»              «Прости, Франц, но ты забыл объяснить, что тут надо считать веселым. Лицемерие и фарс. Неужели ты так наивен?»              «Слушай, злюка, убери, наконец, свои шипы и попробуй просто хорошо провести время! Это же лучшее время в году, а ты сидишь с кислой физиономией»       Штефан с тоской в глазах обозревал суетящуюся вокруг елки толпу.              Как будто вся клиника сюда сбежалась...              Тем временем на елку повесили гирлянду из лампочек, предварительно освободив всех пациентов, запутавшихся в проводах.       Момент установки звезды смахивал на сюжет о том, как люди пытались построить лестницу в небо и увидеть на облаке Бога. Десятки рук тянулись вверх, словно поддерживая звезду, а заодно – и санитара, пытающегося закрепить её на ёлочной макушке. Когда же цель была достигнута, и звезда оказалась на своём почётном месте, все счастливо выдохнули. За исключением Штефана, разумеется.       – Внимание! Включаю! – тоном фокусника объявил Алекс и воткнул вилку удлинителя в розетку. – Вот чёрт!       Раздался хлопок, на миг сверкнула белая вспышка – и свет погас. И вдруг огненный всполох осветил перепуганные лица всех находящихся в холле. Сильно запахло гарью и паленой пластмассой.       – Ящики с мишурой загорелись! – закричали в толпе. – Тушите скорей! Что там с генератором?!       Кто-то из подопечных заголосил, его вопль подхватили десятки глоток. Персонал заметался по комнате. Кто-то пытался тушить огонь, но огнетушитель почему-то не работал, кто-то безуспешно пытался вывести пациентов. Огонь все разрастался. Противно запахло гарью и жжёной пластмассой. Началась паника, в дверях образовался затор. На одном из подопечных вспыхнула одежда, и он, подобно живому факелу бродил в толпе. Штефан, приоткрыв рот, разглядывал, как обгорает тело бедолаги, исступлённый крик которого тонул в жутком треске и надрывном вое пожарной сигнализации. Пламя перекинулось на портьеры, и оно оранжевыми змейками поползло по стенам. Огонь освещал перекошенные ужасом лица, Штефан видел санитара Алекса, разбрасывающего в стороны подопечных и коллег и прорывающегося к выходу. Откуда-то сверху хлынула вода, однако пламя было слишком сильным, чтобы этого количества воды хватило для тушения. Огонь распространился за считанные мгновения. Густой едкий дым заволакивал помещение, мешая пленникам бушующего пожара сориентироваться и найти выход.       И, глядя на все это, Штефан улыбался. Они все получили то, что заслуживали!       – Штефан? – голос Франца вернул к реальности, словно холодный душ. – Не спи – замёрзнешь!       Он вздрогнул и огляделся. Комнату озарял все тот же желтый свет, в центре стояла переливающаяся огнями елка, а санитар Алекс грозно надвигался на стоящего с хитрым видом подопечного, у которого изо рта торчал, словно странный язык, большой кусок ваты.              19:20       В комнате отдыха персонала доктор Леманн заварила кофе и села за широкий стол, поставив чашку с горячим напитком перед собой. Она была в растерянности и хотела привести сумбурные мысли в порядок.       «Ох, Кристиана, что же теперь делать? Штайнмаер совершенно не слышит тебя, когда ты говоришь о необходимости более строгого надзора за этим мальчишкой! Франц слишком разбаловал его».       Она рассеяно обводила пальцем узор на скатерти.       «Как им объяснить, что бывает, если парни, подобные Штефану, получают неограниченную свободу и теряют контроль? Им не приходилось видеть, как из-за этой мнимой свободы погибает самый дорогой тебе человек. Твой ребёнок. Но ты уже ничего не можешь сделать. Не можешь исправить».       Она сделала глоток из кружки и поняла, что кофе уже остыл. Отставив кружку в сторону, доктор Леманн провела рукой по волосам.       «Свобода! Та свобода, которую они хотят дать Штефану, губительна для него. Он получает здесь лишь иллюзию свободы, поэтому я готова отнять её у Штефана в обмен на его лечение. Целенаправленное лечение под жестким контролем. Только так он получит истинную свободу, но Штефан не желает это понимать. Значит, пока он этого не осознает, его содержание будет строгим.       Они все считают меня мегерой, но если я не сыграю свою роль как должно, они потеряют над Брайтером контроль. Пока я здесь, я этого не допущу, в первую очередь – ради него самого. Он должен получать лечение, а не участвовать в детской игре».              21:00       От ужина Штефан отказался. Перед сном Франц дал ему лекарства, затем помог принять душ и уложил в постель.       – Спокойной ночи, Штеф! Приятных снов! – санитар включил ночник у кровати подопечного и направился к двери.              Будь спокоен, Франц! Сегодня ночью я точно увижу чудесный сон.              (13 424)       Она не понимала, где находится. Ей казалось, что это только сон, но она почему-то никак не могла проснуться. Её пугало это место. Она брела по бесконечному коридору с грязными обшарпанными стенами и множеством дверей. Атмосфера этого места была больной, недоброй, давящей и какой-то мучительно дисгармоничной. Пахло сыростью и затхлостью. Покачивающиеся тусклые лампочки. Холодно. Почему здесь так холодно? Какой-то сквозняк. От страха стало сводить живот. Не отпускало ощущение, будто кто-то наблюдает за ней из темноты. Да, определённо, это странное место затаив дыхание с интересом смотрит на неё отовсюду, выжидая. Оно знает о ней, чувствует в себе.       – Привет, док! – раздался сзади приятный, но насмешливый мужской голос.       Она боялась повернуться и посмотреть на человека, стоящего за её спиной. Какой-то интуитивный страх сковал все мышцы. Незнакомец терпеливо ждал. Всё же, сделав над собой усилие, она обернулась и задохнулась на миг.       «Нет. НЕТ! Это не может быть он!»       Перед ней, опираясь на трость, стоял Штефан Брайтер, облачённый в красного цвета фрак. На голове его был цилиндр.       – К-кто ты?       – Разве вы не узнаёте меня, доктор Леманн? – мужчина удивлённо приподнял бровь и насмешливо осклабился.       – Но это не можешь быть ты! Ты должен быть в больнице. Что происходит? – взвизгнула женщина.       – Не надо кричать. Я сейчас вкратце обрисую вам ситуацию. Вы у меня в гостях, док. И на правах хозяина я подготовил для нас досуг.       – Что ты несёшь? Где я? Выпусти меня! – Леманн нервно моргнула.       – Так-то вы отвечаете на гостеприимство? – усмехнулся Штефан, однако взгляд его чёрных глаз остался высокомерно враждебным. – Я знаю, что вам было бы приятнее видеть меня привязанным к койке, но тут один нюанс, док… Неужели вы все настолько наивны, что полагаете, будто меня удержат ваши ремни? Глупцы! Они удерживают меня только до тех пор, пока Я этого хочу! – резкий хриплый смех. – Так вы не хотите узнать, какую программу я разработал на вечер?       - Ты... Ты психопат! Отпусти меня немедленно! Меня будут искать. Ты ответишь за это!       - А вот и не-ет. - Дурашливо пропел Штефан, помотав головой.       Внезапно погасли все лампочки, и доктор оказалась в кромешной темноте. Она прислушалась. Тишина, если не считать стука собственного сердца.              

Детский ужас, что забыт,

       Воскрешает Лабиринт.       

Хочешь выжить – поспеши

       В Лабиринт своей души.              – Брайт… Штефан? – нет ответа.       Доктор огляделась в надежде хоть что-то разглядеть вокруг себя. Отступив на пару шагов, она услышала лёгкий шорох за спиной. Резко обернувшись, доктор не смогла сдержать вопль. Перед ней, подвешенный к потолку и подсвечиваемый тусклой одинокой лампочкой, висел её сын Генрих. Он был игроком и однажды не смог рассчитаться с долгами. Леманн первой нашла его тогда, висевшего в петле. Лицо его было бледно-серым, бесцветные губы, тёмные провалы вместо глаз. Руки свисали вдоль тела, слегка покачиваясь, словно плети. И весь мир тогда в одночасье погас для неё. Погас вместе со взглядом её ребёнка.       Доктор, зажав ладонью рот, стала отступать. От страха хотелось кричать. Но она ещё больше боялась сейчас нарушить эту звенящую тишину. Она крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что теперь перед ней не Генрих – в петле висел Штефан Брайтер. Вдруг труп поднял голову и, уставившись на неё тёмными глазницами, отчётливо произнёс: «Буу!»       Леманн, закричав, бросилась бежать прочь, не разбирая дороги. Она не видела, как «труп» вернул себе нормальный цвет лица и громко засмеялся.              Думаете, я играю не по правилам, док?              Потом, раскачиваясь в петле, стал напевать себе под нос какую-то песенку. Его лицо то освещалось лампочкой, то снова погружалось во тьму, будто тая в ней.              

Открываешь дверь во тьму,

      

Хриплый крик – и ты в плену.

       Вот досада! В темноте        Ты качаешься в петле.        Хочешь выжить – поспеши        В Лабиринт своей души.              Доктор Леманн бежала по коридору, дёргая за ручки закрытых дверей, в надежде, что хоть одна окажется открытой. Возможно, за одной из них скрывается выход. Она слышала в ушах шёпот, похожий на шипение ядовитой змеи: «Ты не скроешься! Потому что здесь Я судья! Здесь всё будет так, как я хочу!». Когда сил уже не осталось, пришлось остановиться и отдышаться. Господи, что это за место? Как она могла очутиться здесь? Тут доктор Леманн заметила, что в нескольких метрах от неё одна из дверей оказалась приоткрыта. Из проёма исходило мягкое свечение. Женщина осторожно потянула дверь на себя, и та открылась с лёгким скрипом. Стоило ей войти в комнату, как дверь тотчас захлопнулась. Она подёргала за ручку. Тщетно. Оглядевшись, доктор Леманн поняла, что находится в каком-то огромном старинном зале. Тут отсутствовали окна, и казалось: у помещения нет углов, так как они были скрыты во мраке и таили в себе неведомую опасность. Посередине зала находился большой массивный стол овальной формы. Кроме белоснежной скатерти, на нём ничего не было. Вокруг стола стояли пустые стулья, обитые бордовым бархатом. У ближайшей к двери стороны стола возвышалось огромное кресло, больше похожее на трон. Его причудливый силуэт выделялся на общем фоне. Приглядевшись, доктор Леманн увидела, что спинку кресла украшают вырезанные в дереве изображения гоблинов, и прочих уродливых тварей. В комнате было очень тихо. Неровное пламя свечей, стоявших прямо на полу в изогнутых подсвечниках, отбрасывало на стены причудливые, кажущиеся живыми, тени и образовывало вокруг себя островки нежно-жёлтого света. Пахло плавящимся воском, старыми книгами, пылью, тёплым камнем и ещё чем-то едва уловимым, пряным и будоражащим. Осторожно ступая по скрипучему паркету, доктор Леманн начала медленно огибать стол. Повернув голову, она поняла, что оправдались её худшие ожидания. Подрагивающий свет свечей выхватил из темноты хищно притаившуюся фигуру. В огромном кресле сидел Штефан. Одной рукой он придерживал на колене цилиндр, а другой – опирался на трость. На его губах играла едва уловимая улыбка.       – Я уже боялся, что вы заблудились, док! Было бы обидно, опоздай вы к банкету, устроенному в вашу честь. Но не переживайте! Вы как раз вовремя, – Штефан мило улыбнулся и посмотрел на доктора Леманн.       – Ч-что? – глаза испуганно забегали. Леманн отступила на шаг.       – Банкет, – повторил Штефан так, словно что-то объяснял несмышленому ребёнку. В подтверждение своих слов он обвёл рукой стол.       Доктор проследила за жестом. Глаза её изумлённо расширились. Теперь весь стол был изящно сервирован посудой из белого фарфора. Тут же стояли подносы и судки со всевозможными яствами.       – Я разолью вино. Вы не возражаете? – Штефан поднялся и, обойдя стол с другой стороны, подошёл к бутылкам, затем ловко наполнил два бокала. Она внимательно следила за его плавными уверенными движениями. Они усыпляли её, гипнотизировали. Спокойствие и обманчивая любезность Штефана пугали больше, чем открытая враждебность. К тому же, омут его тёмных глаз не обещал ничего хорошего.       – Не откажите, – Штефан, подойдя ближе, протянул ей бокал. Было видно, что он упивается этой игрой, получая несравненное наслаждение от производимого впечатления и предвкушения чего-то большего. Ощущение собственного всемогущества пьянило его, как вино.       Доктор Леманн, делая глоток, смотрела на него, не отрываясь. Какой странный вкус… Она почувствовала вкус алкоголя и чего-то ещё:       «Нет, это не вино… это… это… о, боже… это же кровь!»       Штефан счастливо рассмеялся, явно довольный её реакцией. Так мог бы смеяться ребёнок, которому удалось удивить родителей.       – Мой коктейль не пришёлся вам по вкусу? Тогда, может, что-нибудь из еды порадует вас больше?       Она посмотрела на стол, и её едва не стошнило. Из горла вырвался истеричный вопль. Вся еда оказалась гнилой. В тарелках со зловонными остатками теперь копошились черви. Между столовыми приборами туда-сюда сновали крысы, предвкушающие обильную трапезу.       – Чего ты хочешь, Штефан? Отпусти меня! Это какой-то абсурд! Сон. Просто страшный сон! Всё это нереально, – в отчаянии прошептала доктор Леманн, ещё раз оглядев странную комнату.       – А что есть реальность, док? – он подошёл настолько близко, что она могла чувствовать его тёплое дыхание на своей коже. – Как знать, может, этот мир, сотворённый силой мысли, куда реальней того, в котором вы привыкли находиться. Полагаете, роль, которую вы играете – это и есть вы? Но что значит эта роль здесь и сейчас? Я помогу вам снять маску и встретиться со страхами вашей души. Поиграем, док? По моим правилам!       Губы Штефана были совсем близко от её уха. Его шёпот убаюкивал, она уже плохо осознавала слова, которые он произносил.       - Знаете, док, на самом деле я давно хотел поговорить с вами. Отличная возможность побеседовать, вы не находите?       - Поговорить? О чём? – Леманн услышала свой голос, словно он доносился издалека – глухой и бесцветный.       - О самом главном, док. О жизни, о смерти, – голос Штефана стал жёстче, но он по-прежнему говорил довольно тихо.       – Умоляю тебя, Штефан! Отпусти меня!       – Неужели вы считаете, что, если бы я знал выход отсюда, то оставил бы эту возможность вам?       Внезапно всё исчезло. Доктор Леманн осталась одна в полутёмной комнате. Исчезли стол с тошнотворными гниющими остатками, жуткое кресло и ненавистный Брайтер. Только свечи продолжали гореть, рассыпаясь бликами на поверхности высокого узкого зеркала, заключенного в тяжелую бронзовую раму, прислонённого к стене. Леманн готова была поклясться, что раньше его здесь не было. Доктор подошла ближе. Мутное дымчатое стекло отразило уставшую сгорбленную фигуру. Неужели эта бледная напуганная женщина в отражении и есть она? Ей казалось, что фигура в зеркале слишком постарела и осунулась. Неожиданно сзади чьи-то руки схватили её за горло. Доктор Леманн успела заметить в отражении только пару узких больничных браслетов на запястьях. Когда она поднесла свои руки к шее, то видение уже исчезло.       «Это только моё воображение. Ничего этого нет», – она пыталась убедить себя в этом, но ехидный голосок внутри подсказывал, что всё это происходит наяву.       И словно в подтверждение реальности происходящего, тусклая зеркальная поверхность покрылась паутиной трещин. Женщина начала отступать, и тут зеркало взорвалось мельчайшими осколками. Резкая острая боль прошила лицо и руки доктора Леманн, словно в кожу впился жалами растревоженный рой ос. Из порезов тут же начала сочиться кровь. Откуда-то из темноты раздался искренний смех Штефана, полный детского восторга.       «Как же выбраться отсюда?!»       Сквозняк в одно мгновение погасил свечи, словно невидимый режиссёр менял декорации к безумному кукольному спектаклю. Леманн понимала, что ей отведена в нём главная роль, а невидимые зрители, затаив дыхание, жаждали развязки. Леманн почудилось даже, что она слышала за спиной их противное тоненькое хихиканье, когда на ощупь выбралась из комнаты в коридор.              Раз…              В коридоре замигал свет.              Два…              Из стен выступили тени, тут же начавшие сжиматься вокруг неё в плотное кольцо. Воздух будто становился плотнее от их приближения, вызывая удушье.              Три…              Сердце заколотилось от истошного крика, пронёсшегося вдали коридора.              Четыре…              Стук трости по полу.              Пять…              Свет погас, стало совсем темно.              Я тебя иду искать…              Пронзительный смех.              Осторожно держась за стену она пробиралась вперёд, в темноту. Лишь бы убраться отсюда поскорее и возможно позвать на помощь. Но кого? Где вообще она находится? От тревожных размышлений её отвлекла внезапная находка. С правой стороны на обшарпанной кирпичной стене она заметила стрелку и неоновую надпись: «Выход». Странно, ведь, ещё секунду назад в коридоре была кромешная тьма. Леманн моргнула, но стрелка и табличка никуда не исчезли. Указатели привели к какой-то комнате. Дверь была закрыта, но отворилась без лишних усилий, стоило лишь взяться за металлическую ручку. Как только женщина зашла внутрь, она услышала торопливые шаги в коридоре.       – Неужели вы думаете, что сможете спрятаться от меня в моих владениях, док?! – визгливый, с нотками раздражения, голос.       Шаги и нетерпеливый стук трости приближались.       «Нет. Нет!»       Она, стараясь не шуметь, чтобы не выдать тем самым своего местонахождения, плотно притворила дверь и тут же увидела, что к её рукам и ногам привязаны тонкие, как у марионетки, верёвочки, тянущиеся вверх и скрывающиеся где-то в темноте потолка, если, конечно, он тут был. Доктор Леманн в панике заметалась по комнате, нелепо, словно игрушка в руках кукловода, переступая ногами с привязанными к ним нитями.       «Что происходит?»       Укрыться было негде, помещение оказалось совершенно пустым. Доктор Леманн вдруг отчётливо поняла, что если она сейчас не спрячется или не найдёт другого выхода отсюда, то Штефан убьёт её. В этом она уже не сомневалась. Он с самого начала знал, что не выпустит её живой. Из оцепенения её вывел громоподобный стук в дверь. Задёргалась дверная ручка.       – Я знаю, что вы тут, док! Впустите же меня, – вкрадчивый бархатный шёпот.       Казалось, спасения не было. Дверная ручка задергалась сильнее и стала поворачиваться. Вдруг на дальней стене, она вдруг увидела другую дверь. «Выход», – гласила неоновая табличка на ней. Долго не раздумывая, доктор Леманн бросилась туда. И тут же проснулась, слишком поздно обнаружив, что шагнула из окна своей спальни в морозную темноту спящего города. Где-то наверху Штефан большими садовыми ножницами обрезал верёвочки своей марионетки.              Пока, док! Рад, что заглянули!              День второй              07:04       Сьюзен сидела в машине и нетерпеливо барабанила пальцами по рулю, ожидая, когда же загорится зелёный. Крупные снежинки опускались на лобовое стекло, отчего фары впередистоящих машин превращались в расплывчатые красные колючие цветочки. Мир казался ей чем-то нереальным, похожим на один из тех хрустальных шаров, которые нужно трясти, чтобы пошёл снег. Проблема была только в том, что внутри шара находилась она сама. Крупные пушистые хлопья снега причудливо сверкали в свете фар, фонарей, витрин магазинов и кафе. В воздухе вкусно пахло свежей выпечкой и корицей. Сьюзен задумчиво разглядывала редких прохожих на тротуаре. Каждый из них спешит по своим делам: на службу, в школу, в университет. Вечером они вернутся в уютные, светлые квартиры. Им будет хорошо рядом со своей семьёй, с котёнком, свернувшимся клубком на коленях. Они будут болтать, заниматься любовью, смотреть телевизор, пить горячий шоколад с круассанами, читать книги и слушать музыку на любимой волне. Всё будет понятно и просто. Милый, знакомый и безопасный мир. А ведь когда-то у Сьюзен тоже был такой.       Сзади раздался настойчивый автомобильный гудок. Она вздрогнула и нажала на газ.       – Мама, когда ты меня заберёшь? – послышался с заднего сидения голосок дочери.       – Вечером, милая. Обещаю, что недолго! Я приеду сразу, как только освобожусь! – Сьюзен посмотрела на ребёнка в зеркало заднего вида, однако девочка сидела, уткнувшись носиком в стекло, и наблюдала за метелью.       – Я хочу остаться с тобой! – плаксиво протянула малышка.       – Мама должна работать, родная. Вот увидишь: тебе понравится в новой группе! Время пролетит незаметно!       В детском саду девочка долго не хотела отпускать руку матери, упрашивая не оставлять её здесь.       – Милая, я обещаю тебе, что не задержусь. Не скучай, маленькая.       Оставив чуть успокоившуюся дочь в детском саду, Сьюзен вернулась к машине. Из-за сильного снегопада ей пришлось потратить на дорогу до клиники гораздо больше запланированного времени.       Само здание больницы располагалось за городом в большом старом парке, скрываясь за массивной чугунной оградой. Прежде чем выйти из машины, Сьюзен, чуть приподнявшись, посмотрела на своё отражение в зеркале заднего вида, чтобы убедиться, что макияж от ненастной погоды не сильно пострадал. Откинув с бледного лба длинную прядь тёмных вьющихся волос, Сьюзен убедилась, что с макияжем всё в порядке и выглядит она очень даже ничего. Вот только грустный взгляд серых глаз выдавал её скрытую тревогу. Ничего, теперь всё будет иначе. Она уверена. Девушка оставила машину на стоянке и двинулась через пустынный заснеженный двор к главному входу. Она подняла воротник пальто, спасаясь от колючих снежинок, и невольно вздрогнула. Холодное здание показалось ей островом, одиноким, не связанным с остальным миром, который остался за её спиной. Оно словно тревожно и недоверчиво замерло, приглядываясь к девушке. Даже рождественские фонарики у входа не добавляли ему приветливости.       «Что нас ждёт в этом городе? Сможем ли мы выстоять? У нас нет выбора – мы должны быть сильными! Я должна! Ради моей дочери».       Войдя в вестибюль, Сьюзен оказалась в просторном, чистом и ярко освещенном помещении. Красивые декорации, скрывающие отталкивающее содержание. Хорошо оснащенная частная клиника, надежное вложение средств инвесторов, краса и гордость города. Именно так это должно казаться со стороны, но что происходит там, в палатах, – обратная сторона Луны, об этом не принято говорить в приличном обществе.       Сьюзен знала о той запретной стороне и была готова ко всему.       – Простите, но посещение начнется только через два часа.       Невысокий пожилой охранник преградил ей путь на лестницу.       – Я – новый психиатр. Сегодня мой первый рабочий день.       – Одну секунду – я должен поговорить с руководством. Простите, но такова моя обязанность. Сьюзен с улыбкой кивнула.       «Интересно, а тебе приходилось держать в руке шокер?» – подумала она, взглянув на охранника. – «Хотя – не думаю. Ты больше похож на привратника».       Тем временем охранник, разговаривавший по радиотелефону, отнял трубку от уха и кивнул Сьюзен.       – Все в порядке. Проходите. Приемная – на втором этаже. Поднимайтесь по лестнице, и сразу направо. Там увидите табличку.       – Спасибо! – улыбнулась Сьюзен.       – Удачи вам на новом месте, – улыбнулся в ответ охранник.       Приемную Сьюзен нашла сразу. Тяжелая деревянная дверь вела в уютную комнату, где за добротным деревянным столом сидела симпатичная молодая девушка в синей блузке. Ее гладкие черные волосы были аккуратно уложены в прическу, глаза скрыты очками с голубоватыми стеклами в тонкой серебристой оправе. Девушка что-то быстро печатала на компьютере, но стоило только Сьюзен войти, как она отвела взгляд от монитора и взглянула на посетительницу.       – Вам назначено?       – Да, я разговаривала с доктором Штайнмаером вчера по телефону. Меня зовут Сьюзен Вайнер.        – Подождите немного, пожалуйста, – девушка встала из-за стола и зашла в кабинет с медной табличкой на двери.       Через некоторое время секретарь вернулась, жестом пригласив Сьюзен в кабинет главного врача.       – Доброе утро, доктор Вайнер! Меня зовут Виктор Штайнмаер.       Мужчина – девушка на первый взгляд дала бы ему лет шестьдесят – с благородной проседью в волосах, в белом халате, небрежно накинутом поверх добротного костюма, и внимательным цепким взглядом поднялся из-за широкого письменного стола.       – Здравствуйте, доктор Штайнмаер! – ответила Сьюзен, пожимая протянутую руку.       – Я ознакомился с вашим резюме. Что ж, впечатляет. Рад, что вы присоединитесь к нашему коллективу! Мы долго искали консультанта с таким богатым опытом в подобных делах.       – Я тоже очень рада этому, – улыбнулась она. – По телефону вы сказали, что у вас для меня есть какой-то особенный пациент. Признаюсь: это меня очень заинтриговало.       – Да… – доктор Штайнмаер хотел что-то сказать, но тут зазвонил телефон на его столе. – Простите.       Пока он разговаривал по телефону, Сьюзен снова вернулась к своим мыслям, которые не давали ей покоя последние несколько дней. Ей и её дочери пришлось в спешке покинуть свой родной город. Следовало действовать быстро – Герман угрожал выкрасть малышку после развода. Это было кошмарное время. Но теперь они тут, далеко от дома. И всё здесь будет по-другому. Всё будет хорошо!       – Доктор Вайнер? – голос доктора Штайнмаера вернул её к реальности.       – Простите, я задумалась, – ответила Сьюзен.       – Ничего страшного. На чём мы остановились? – широкий лоб прочертила напряжённая вопросительная складка.       – Вы собирались представить мне моего пациента.       – Да-да. Верно. – доктор Штайнмаер взял со стола папку и протянул её Сьюзен. – Штефан Брайтер. Тридцать три года.       Она открыла папку с личным делом пациента. С фотографии, прикреплённой к делу, на неё смотрел симпатичный молодой парень с большими проницательными карими глазами и топорщащимися тёмными короткими волосами. Далее следовали дата рождения, диагноз, медицинские свидетельства, история болезни и т. д.       – Я введу вас в курс дела, но подробнее о пациенте вам расскажет чуть позже доктор Хайке. Это наш штатный психиатр. С ней вы сможете обсудить возникшие вопрос, – продолжал доктор Штайнмаер. – Как я уже говорил, Штефан у нас – особый случай. Конечно, у нас здесь все особенные, но всё, что связано с этим пациентом, не укладывается в рамки логики.       Сьюзен вопросительно подняла бровь:       – Сколько времени он здесь?       – В нашей клинике он уже восемь лет, до этого Штефан наблюдался в других учреждениях подобного типа. Когда его перевели сюда, я довольно долго пытался разобраться, что же происходит с этим пациентом. Но признаюсь: мне так и не удалось прийти к какому-то ответу. Всё, что происходит с ним очень странно. Множество врачей пыталось помочь ему, пытались понять причину его заболевания. До того, как он заболел, Штефан был обычным ребёнком и не отличался ничем особенным от своих сверстников.       – Что же случилось?       – Когда ему было тринадцать лет, он вдруг замолчал и с тех пор не произнёс ни слова.       – Психологическая травма? – предположила Сьюзен.       – Нет. Не удалось найти ни одной весомой причины, объясняющий этот факт.       – Вы хотите сказать, что здоровый ребёнок ни с того ни с сего вдруг замолчал и молчит вот уже двадцать лет?       – Именно. Ни родители, ни друзья тоже не представляли, что могло так повлиять на Штефана. Представители социальной службы расспрашивали родителей, думая, что они, возможно, скрывают истинные причины молчания сына. Было подозрение на наличие жестокого обращения в семье, которое, впрочем, не было подтверждено. Брайтеры были вполне благополучной семьёй. Соседи хорошо отзывались о них. Однако тем страннее и непонятнее причины внезапного молчания Штефана. Я тоже пытался выяснить это – мы хотели узнать, как можно помочь ему, но вынужден признать: нам нисколько не удалось продвинуться в понимании происходящего с ним.       – А его родители?       – За всё время, что Штефан у нас, мать приезжала к нему только раз. Да и то это был довольно странный визит, а больше никто не приходил и не интересовался его состоянием, к сожалению. Без сомнения, это тоже оказало на него влияние.       – Родители отказались от него?       – Официального отказа получено не было. После того дня, как Штефан замолчал, он ещё около восьми месяцев жил дома с семьёй, а потом серьёзно покалечил приятеля своего брата. Скорей всего, парнишка просто хотел пошутить и взял любимую вещь Штефана. Ах да, я ведь не рассказал вам о его сокровище! Это шкатулка из красного дерева. О ней уже тут ходят легенды. По какой-то причине Штефан очень любит эту вещь и весьма ревностно охраняет.       – А что в шкатулке?       – Этого никто не знает, кроме самого Штефана. Мы стараемся даже не прикасаться к ней. Он этого не терпит. Хотя лично я не представляю, чем подобная вещь могла бы заинтересовать мальчишку. Никто из его близких или друзей не смог объяснить, откуда она могла появиться у него. По крайней мере, раньше они ничего подобного в доме не видели. Может быть, он нашёл её на чердаке, или ему её кто-то подарил. В любом случае, после того, как Штефан избил приятеля брата, родители посчитали, что будет безопаснее, если он будет находиться в специальном учреждении под присмотром. Насколько мне известно, из личных вещей в больницу он взял только эту шкатулку. Она и сейчас с ним, – доктор Штайнмаер устало потёр переносицу. – Что же касается его физического состояния, то тут тоже довольно много странностей. Штефан практически не двигается, у него плохой аппетит: чтобы накормить его, требуется немало терпения и времени. Бывали моменты, когда он на несколько дней отказывался от еды, и нам приходилось кормить его через зонд, если отказ от пищи грозил нанести вред организму, и никакие уговоры не помогали заставить Штефана поесть. Однако, что странно: все его физические показатели соответствуют показателям здорового человека его возраста. У него не наблюдается ни истощения, ни мышечной атрофии. По его состоянию я бы сделал вывод, что это совершенно здоровый и прекрасно развитый в физическом плане человек.       – Невероятно, – пробормотала Сьюзен, просматривая медицинскую карту. – Ему назначают психотропные препараты?       – Да. У Штефана бывают немотивированные приступы агрессии и аутоагрессии. Пару раз у него были попытки суицида, несколько раз он жестоко избивал других пациентов, также на его счету уже три убийства, одно из которых произошло в нашей клинике, – доктор Штайнмаер вздохнул. Было видно, что ему трудно вспоминать события, о которых он собирался рассказать. – Он набросился на одного из санитаров. К сожалению, спасти его не удалось. Это было полтора года назад. После этого случая доза препаратов была увеличена, хотя, конечно, Фридриха этим уже не вернуть. Я не хочу вас пугать, доктор, но вы должны знать, с чем вам придётся столкнуться. Хотя Штефан уже больше года ведёт себя не так агрессивно, как раньше. Думаю, что во многом это заслуга санитара, который работает с ним. Его зовут Франц Цайлер. Должен признать, что это едва ли не единственный человек, которого Штефан хоть изредка слушает и подчиняется. Конечно, Франц не один работает с ним. Второго санитара зовут Себастьян Бауэр, но с ним вы познакомитесь позже, он подменяет Франца на выходных.       – Это хорошо, что кому-то всё же удалось найти со Штефаном общий язык. Значит, он не настолько асоциален, – было видно, что то, о чём только что рассказал доктор Штайнмаер, обеспокоило Сьюзен.       – Хочу, что бы вы понимали, что сейчас у нас складывается совсем не простая ситуация со Штефаном. В нашей клинике мы не держим обычно таких опасных пациентов. Спонсоры и попечители выделяют средства для подопечных только на условии их вовлеченности в социальную среду, интеграцию, развитие. Штефану грозит перевод в муниципальное учреждение со строгим содержанием, но я делаю всё, что могу, чтобы не допустить этого. Возможно, это слишком самонадеянно, но я уверен, что ему можно помочь. Нужно искать способы лечения, а не просто усыплять его разум. Я искренне считаю, что радикальная психиатрия – последнее, к чему стоит прибегнуть в данном случае. Хотя другие доктора, работавшие с ним раньше, склонялись именно к этому, – произнёс доктор Штайнмаер хрипловатым голосом. – Да, и вот, что я бы хотел вам посоветовать… постарайтесь не принимать близко к сердцу поведение Штефана. Бывает, что он выкидывает некие финты, но я уверен, что он не желает никому вреда, скорее, это от скуки. Он себя развлекает подобным образом.       – Понимаю, – мягко ответила Сьюзен.       – Конечно-конечно, простите. Это ведь ваша профессия. Я просто немного обеспокоен. Вы новый для него человек, неизвестно как он воспримет вас, ведь он не многих к себе подпускает. Но, думаю, такому специалисту как вы, удастся найти к нему подход.       Главврач нажал кнопку громкой связи и попросил секретаря вызвать санитара, работающего со Штефаном.       Через пять минут дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась лохматая голова Франца.       – Вызывали, доктор Штайнмаер? – хрипловато пробасил высокий широкоплечий парень, зайдя, наконец, в помещение.       Сьюзен понимала, что в действительности Франц несколько старше, нежели выглядит. Широкая мальчишеская улыбка, россыпь веснушек на бледной, тонкой коже и рыжие вихры придавали ему особый юношеский шарм.       – Да, Франц, проходи! – доктор Штайнмаер жестом пригласил его присесть рядом с девушкой. – Я хочу представить тебе доктора Сьюзен Вайнер. Она психиатр и будет работать со Штефаном Брайтером.       Санитар протянул руку девушке.       – Очень приятно, доктор Вайнер, – Франц смущённо улыбнулся.       «Ну и подопечный вам достался!» – усмехнулся он про себя.       – Франц, я пообещал доктору Вайнер, что ты поможешь ей со Штефаном, – продолжил главврач.       – Конечно! – с энтузиазмом отозвался парень, взъерошив огненную шевелюру и тут же пригладив непокорные волосы широкой ладонью.       Сьюзен улыбнулась. Не ответить на задорную улыбку Франца было просто невозможно. От этого парня исходило какое-то невидимое свечение, озаряющее всё вокруг радостным сиянием, словно солнечный зайчик, неизвестно откуда взявшийся в комнате в дождливую погоду.       – Ну, думаю, уже пора навестить нашего господина Брайтера, – улыбнулся доктор Штайнмаер, жестом приглашая следовать за ним. – Кстати, Франц, там всё в порядке? – доктор чуть кивнул головой, имея в виду, произошедший недавно инцидент и последующее наказание Штефана.       – Всё в порядке, доктор Штайнмаер. Он совершенно спокоен. Правда, опять начал выделываться в столовой. Практически ничего не съел во время завтрака, – Франц пожал плечами.       – Что-то случилось? – Сьюзен чуть приподняла правую бровь.       – Дело в том, что нам пришлось применить к Штефану некоторые дисциплинарные меры после одного инцидента на терапии. Они там всё вверх дном перевернули. Доктор Леманн утверждает, что он спровоцировал нескольких пациентов на драку.       Сьюзен неопределённо кивнула. Вопросов становилось всё больше.              09:01       Нестерпимо яркий свет… подрагивает перед глазами… воздух стал белым и плотным, словно молоко… стук каталки о раскрываемые двери… больничный запах… ядовитое шипение приборов… гулкий ритм голосов… зажмуриться… тошнота… сглотнуть… шорох пластика… стальное жало в вену… вижу, как опускается поршень… «Закрой глаза, Штефан»… голос… холодный и острый, как их инструменты… властный… мотнуть головой… стряхнуть латексное прикосновение к вискам… резкая боль… дёрнуться… страшно… горячий ручеёк по ногам… ужас сводит живот… учащённо дышать, как от бега… запах эфира… не плакать… «Сам виноват»… пульсирует страх в венах… сжать простынь… не чувствовать рук… ради всего святого, не надо… вязкий мазок по вискам… «Будет как шелковый»… хрип… приговор в исполнение… выжигающий фейерверк в голове… неоновая боль… отдать ей все чувства… тьма.              Штефан вздрогнул и часто заморгал, словно пробудившись ото сна. Такие видения возникали довольно часто, но он не мог с уверенностью сказать, что они не являются результатом его искаженного воображения. Возможно, это лишь отрывок лихорадочного сна, а возможно, что и обрывок воспоминаний, от которых его стремилось защитить подсознание. Однако он также не смог бы сказать, когда и при каких обстоятельствах с ним произошло то, что он видел в этих ярких прерывистых видениях. Они мелькали в голове, словно рассыпанные кусочки детского паззла, путались, растворялись и вспыхивали тут же новыми пугающими деталями. Собрать картинку воедино не удавалось практически никогда, но одно оставалось неизменным в этих картинках – страх. Сознание потрудилось на славу, подавив тяжёлые, болезненные воспоминания, но тело запомнило. Запомнило всё. Каждый раз, после таких видений Штефан отмечал странную реакцию своего организма. Он чувствовал сухость во рту, ладони становились влажными, сердце стучало взволнованно и никак не могло вернуться к нормальному ритму. Он оглядывался и с минуту не мог понять, где находится.       Штефан прижал шкатулку к коленям, словно она являлась спасательным кругом, за который можно ухватиться, оказавшись в штормовом море, вдалеке от берега. Деревянные резные стенки были приятными на ощупь, и ему нравилось поглаживать их пальцами, ощущая исходящую от дерева умиротворённость.              09:07       Войдя в палату, Сьюзен увидела Штефана, сидевшего у окна. На вошедших людей он никак не отреагировал, продолжая рассматривать шкатулку. Франц подошёл и развернул коляску так, чтобы доктор Вайнер могла разглядеть пациента. Взъерошенные короткие каштановые волосы, вокруг глаз тёмно-серые круги, отсутствующий взгляд с нездоровым блеском. Его бледное лицо выглядело бесстрастным, словно было вылеплено из глины, но в то же время вся его фигура казалась неестественно застывшей и была напряжена, будто сжатая пружина.       – Как поживаешь, Штефан? – обратился к нему доктор Штайнмаер, изобразив на лице, как ему показалось, радушную улыбку. – Я хочу тебя кое с кем познакомить. Это доктор Сьюзен Вайнер. Она будет работать с тобой.       – Здравствуй, Штефан, – Сьюзен попыталась заглянуть ему в глаза, но тот совершенно проигнорировал попытку девушки установить зрительный контакт, продолжая созерцать пустоту.       – Он у нас немного застенчив, – улыбнулся Франц, легонько хлопнув пациента по плечу. Тот вздрогнул и крепче сжал шкатулку.       Тут у главврача раздался звонок мобильного телефона.       – Штайнмаер. – он поднял вверх указательный палец, дав понять подчинённым, что разговор не будет длинным, и они через минуту смогут продолжить.       – Виктор, мне нужно с тобой поговорить, – голос звонившего был сиплым и встревоженным.       – Альбрехт, прости, я сейчас занят…       – У нас чрезвычайная ситуация! Только что позвонили из полиции…       – Что случилось? – теперь уже тревога звучала в голосе главврача.       Тут девушка заметила, как при этих словах ещё сильнее напряглось тело Штефана. Он слушал.       – Что? – переспросил доктор Штайнмаер чуть севшим голосом. В голове словно что-то зазвенело, а ещё через мгновение к лицу с жаром прилила кровь.       – Доктора Леманн нашли сегодня мёртвой под окнами собственного дома. Она покончила с собой, выпрыгнув из окна своей квартиры, – помедлив секунду, ответил человек на том конце.       Сьюзен, наблюдавшая за реакций пациента, увидела, как тот вздрогнул, очевидно, почувствовав на себе пристальный взгляд. Затем он поднял на неё глаза и улыбнулся, отчего по спине девушки пробежали мурашки, словно в комнате вдруг стало прохладнее. Он смотрел совершенно осмысленно. Штефан прожигал её дерзким взглядом, ощупывал, изучал. Сьюзен даже показалось, что он нюхает воздух, как охотничий пёс.              М-м-м-м… таких врачей ко мне ещё не присылали. Я с превеликим удовольствием займусь с вами… терапией, док! Хотите провести медосмотр?              «Странно, но у меня ощущение, словно он раздевает меня глазами. Что ж, это и есть минусы твоей профессии, Сьюзен. Многие пациенты-мужчины видят тебя вовсе не доктором, но красивой молодой женщиной. Вот только эта неприятная улыбка на его лице, липкий взгляд. Ещё немного – и он пустит слюну. Отвратительно. Стоп, Сьюзен! Ты должна дать понять ему, что не пойдёшь у него на поводу».              Эй, Франц! Как тебе это? Только глянь на её буфера! Клянусь, твоя подружка даже вполовину не так хороша как эта штучка.              «Заткнись!»       Сьюзен перехватила нахальный взгляд подопечного, и вся приветливость словно испарилась из её взгляда.       «Не смотри на меня так. Мне это неприятно. Я твой врач, и, пожалуйста, не забывай об этом. Между мной и твоими фантазиями нет ничего общего. Ты мой пациент и я никогда не смогу думать о тебе иначе».              Да неужели, док? Поспорим?              – В полиции сказали, что перезвонят вам. Они хотят узнать о том, как складывались отношения доктора Леманн в коллективе, – продолжал тем временем собеседник главврача.       Доктор Штайнмаер быстро попрощался и убрал телефон в карман.       – Доктор Вайнер, к сожалению, у меня неотложное дело, и я вынужден оставить вас. Вы пока можете согласовать с Францем расписание сеансов терапии.       – Конечно, не беспокойтесь.       После того, как ушёл доктор, Сьюзен попросила санитара, чтобы тот подвёз Штефана к небольшому столику, сама села напротив. Она улыбнулась и, кивнув на шкатулку в руках пациента, произнесла:       – Какая красивая!       Выражение лица Штефана не изменилось, однако от внимания Сьюзен не ускользнуло, как напряглись его руки.       – Не волнуйся, я не заберу её. Я знаю, что она принадлежит только тебе.       Пациент вновь никак не отреагировал, продолжая созерцать пустоту. Похоть и ирония исчезли из его взгляда. Он снова спрятался вглубь своего сознания, избегая разговора.       Сьюзен знала, что подопечный не подпустит её так скоро к себе, даже не питала иллюзий по этому поводу, парень и правда очень замкнут.       – Штефан, я знаю, ты не доверяешь мне. Возможно, считаешь, что я неискренна с тобой. Знаешь, я не требую от тебя полного доверия, но хочу, чтобы ты позволил мне помочь тебе.       Взгляд пациента прояснился, и он уставился на Сьюзен, давая понять незваной гостье, что вовсе не нуждается в её участии и помощи, но знает, как они могли бы использовать выделенное им время.       Доктор стоически выдержала недвусмысленный взгляд.       – Штефан, послушай меня: наверное, ты думаешь, что мне безразлично то, что с тобой происходит, но это не так. Как не безразлично это и доктору Штайнмаеру, поэтому он и пригласил меня сюда.       Сьюзен видела, что теперь подопечный не столь безучастен к разговору, как прежде. Он слушал, хотя было видно, что сказанное психиатром вызывает у него недоверие, в глазах появилось сомнение.       – Я знаю, что тебе страшно. Это нормально, все боятся перемен. Но ты же видишь, что страх ни к чему хорошему не приводит. Ты должен понимать, что это серьёзно, и что я буду требовать от тебя много усилий. Но не отступай. Я помогу тебе в этом, – Сьюзен ласково посмотрела на своего строптивого подопечного.              Заткнись! Ты ничего не знаешь! Не знаешь, с чем имеешь дело!              Взгляд Штефана стал блуждать по комнате, не останавливаясь, впрочем, ни на одном предмете. Стало нечем дышать. Он нервничал.       «Он меня слушает! Он реагирует! Ты сумела зацепить его! Это хорошо, очень хорошо. Значит, он понимает, о чём я говорю. И он всё ещё не смирился со своим состоянием. У нас есть шанс! У тебя есть шанс, слышишь, Штефан! Пожалуйста, не отказывайся от него, не отказывайся от себя. Я просто не позволю тебе этого сделать!»       Не сумев найти поддержки, пациент просто опустил голову. Сьюзен решила чуть надавить.       – У тебя только два пути: рискнуть или оставить всё как есть, – Сьюзен сделала паузу, и, сочувственно улыбнулась. Её глаза смотрели с теплотой, но, в то же время, вызовом, продиктованным какой-то житейской мудростью. Будто она знала что-то такое, что Штефан никак не мог постичь все эти годы. - Если ты откажешься, то это твой выбор. С ним тебе дальше жить. Просто дай шанс. Не мне – дай шанс себе.       Штефан продолжал сидеть, уставившись в пол. Лицо его было нахмурено, а челюсти упрямо сведены.       – Я верю в тебя. Всё будет хорошо.              10:15       Кабинет, который выделили для неё, находился на третьем этаже в конце коридора. Небольшой, с одним окном, выходящим на парковку перед клиникой, и, видимо, уже некоторое время необитаемый. Никаких табличек на двери, никаких признаков предыдущего владельца. Всё здесь было какое-то блеклое и серое: белые стены, серая пыль, серый письменный стол, пустые книжные полки, кресло на колесиках и софа. Единственным ярким пятном была красная настольная лама, которая даже под слоем пыли выглядела чем-то чужеродным в этой безрадостной и унылой обстановке. Сьюзен вздохнула, прогоняя мрачные мысли, иопустилась в кресло, положив на стол перед собой папку с личным делом Штефана Брайтера.       «Вот она, твоя новая задача, Сьюзен. Теперь это твое дело».              13:16       Доктор Штайнмаер сидел за столом в кабинете, удобно устроившись в кожаном кресле, курил и смотрел пустым взглядом на стену, завешанную фотографиями и дипломами в стеклянных рамках.       Новость о смерти доктора Леманн выбила его из колеи. Они работали вместе давно, и он не верил, что такой человек, как Кристиана, мог свести счёты с жизнью. Нет, только не она. К тому же, если бы её что-то беспокоило в последнее время, он бы знал, почувствовал.       Штайнмаер откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. Перед мысленным взором тут же возник образ доктора Леманн. Он вдруг подумал, что никогда не видел её слабой, беспомощной. Нет, все эти годы рядом с ним была удивительно сильная женщина, строгая, подтянутая, аккуратная, словно облаченная в непробиваемый доспех цинизма, надёжная. Настоящая личность. Даже после самоубийства своего сына она не сдалась. Почему же сейчас?! Что могло произойти, чтобы подтолкнуть её к такому шагу?       Как он ни старался придумать произошедшему хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение, ничего не получалось.       «Вспомни, Виктор, сколько раз её отрезвляющий скептицизм помогал достигать невероятных результатов в работе, сдерживая твою порывистость! Часто твоя импульсивность не позволяла тебе увидеть ситуацию в её реальном свете, а увлечённость зачастую вызывала нетерпимость и желание получить мгновенные результаты там, где требовались время и кропотливая работа. Она была хорошим врачом», – Штайнмаер едва заметно улыбнулся краешком губ, предавшись воспоминаниям.       Он открыл глаза и рассеянно посмотрел в окно, за которым кружила метель. Его мысли вернулись к доктору Сьюзен Вайнер. Штайнмаер возлагал на неё очень большие надежды, хотя, признаться, был немного смущён, когда она переступила порог его кабинета сегодня утром. Хрупкая, точёная фигурка, открытое лицо и плавные движения создавали очень нежный, женственный образ. Так ли он представлял себе профессионала, от которого зависит излечение Штефана и от которого в определённой степени зависел он сам? Вряд ли. К счастью, в ходе беседы он увидел, что хрупкость девушки успешно сочетается с осознанием собственной внутренней силы, плавность движений была следствием самодостаточной сдержанности, а не жеманности, как ему показалось сперва. Она была заинтересована, и это обнадёживало Штайнмаера. Доктору Вайнер придётся весьма непросто в работе со Штефаном. И теперь рядом не будет доктора Леманн, которая могла бы помочь Сьюзен.       Штайнмаер обвёл стол бездумным взглядом. Ему было неспокойно. Только сейчас он заметил, что нервно вертит в руках «Паркер», и отложил его в сторону. Тяжёлые воспоминания казались ему предвестником беды. Или он просто накручивает себя?       Это случилось несколько лет назад. Работа со сложным случаем Штефана Брайтера наконец начала приносить плоды. Он стал более спокоен и уравновешен. Ему даже был назначен общий режим содержания, а значит, дела шли хорошо, и команда Штайнмаера ждала новых результатов. Но тут случилось событие, перечеркнувшее все.       Однажды ночью в доме главврача раздался телефонный звонок. Обеспокоенный голос доктора Дитриха сообщил ему, что Штефан пытался покончить с собой. К счастью, все обошлось, но это сводило на нет всю проделанную работу за предыдущие месяцы. Кропотливую и сложную работу. Альбрехт сказал, что при промывании в желудке подопечного обнаружили огромную дозу лекарства. Это означало, что Штефан долго готовился к такому шагу, а никто из них ничего не подозревал.       Штайнмаер винил себя в том, что произошло. Слишком рано ослабил контроль, посчитав, что подопечный сможет адекватно оценить полученную свободу, хотя доктор Леманн предупреждала, что время еще не пришло. Если бы она той ночью не заметила неладное во время обхода, парню бы удалось совершить задуманное.       Иногда казалось, что она чрезмерно строга к Штефану, но зачастую оказывалась права, хотя всем им этого не хотелось. Новаторы и энтузиасты! Убеждения и мечты застилали глаза, как плотная повязка, и лишь доктор Леманн никогда не верила в иллюзии.       Она выполняла распоряжения, но часто не принимала их, считая, что для успешной реабилитации подопечного требуется иная модель поведения. Когда она вносила коррективы в оговоренные методы, ее способы казались ему слишком жёсткими и бескомпромиссными. Со Штефаном так работали и раньше, но это не принесло положительных результатов. Ему грозило длительное медикаментозное лечение за совершенные им убийства, когда Штайнмаер принял решение забрать его в свою клинику, спася тем самым пациента от травли эксперементальными лекарствами. Никто не верил в его излечение другими способами. Никто, кроме него. Он был уверен, что можно вернуть Штефана в общество.       Врач очень хотел помочь парню, от которого все отказались. И, если бы ему удалось это сделать более гуманными способами, чем общепринятые, он смог бы обратить на это внимание врачебного сообщества. И тогда, возможно, удалось бы спасти не одну сломанную жизнь и открыть врачам глаза на бессмысленность чрезмерной жестокости.       От короткого стука в дверь Штайнмаер вздрогнул и скользнул недоумённым взглядом по часам, пытаясь вспомнить, не позабыл ли он за размышлениями о какой-то назначенной встрече.       – Да?       Анна, секретарь, заглянула в кабинет.       – К вам доктор Дитрих.       – Спасибо. – кивнул главврач.       Дитрих вошёл в кабинет уверенным шагом и устроился в кресле напротив стола Штайнмаера, сложив руки на коленях.       – Я ненадолго. Хотел сказать, – голос Дитриха дрогнул, – что похороны состоятся послезавтра.       Штайнмаер глубоко вздохнул и прикрыл глаза:       – У неё есть родственники?       – Брат. Вечером приезжает из Берлина. Все организационные вопросы он берет на себя.       – Хорошо, – Штайнмаер потёр виски.       – Виктор, что мы будем делать теперь? – голос собеседника чуть дрогнул.       – Будем продолжать работу, Альбрехт. Со смертью Кристианы мы понесли невосполнимую утрату, но должны двигаться дальше, если не хотим, чтобы наша и её работа была проделана зря.       – Ты знаешь, что можешь на меня рассчитывать, Виктор, но надежды мало. Столько лет прошло, а мы почти не сдвинулись с места. Брайтер все еще ассоциален. – вздохнул доктор Дитрих, покачав головой. – Кстати, новая психиатр, про которую ты говорил, уже здесь?       – Да, я как раз знакомил её со Штефаном, когда ты позвонил, – ответил Штайнмаер.       – И что скажешь? – Дитрих вопросительно приподнял правую бровь.       – Надеюсь, что на этот раз у нас всё получится. Я намерен расспросить её чуть позже о том, как прошло её знакомство с пациентом. К тому же, я посоветовал ей переговорить с доктором Хайке. Возможно, к нашей предстоящей беседе у неё уже появятся какие-нибудь идеи по поводу Штефана.       – Было бы замечательно. Слишком долго мы не могли предъявить внятных результатов.       – Знаю, – отмахнулся Штайнмаер. – Совет не позволяет мне это забыть. Но я не сдамся. Ты же знаешь, насколько эта работа для меня важна. Но еще больше она важна для Штефана и мы не должны об этом забывать.       – Виктор, может, стоит посвятить во все подробности доктора Вайнер, если ты надеешься на долгое сотрудничество с ней? Кто знает: если бы мы поделились соображениями с доктором Леманн…       – Я передал ей личное дело и все инструкции. – перебил Штайнмаер, взяв со стола несколько листков и пробежал по ним взглядом.       – Ты понимаешь, о чем я, – тихо проговорил доктор Дитрих.       – Для нее этого достаточно. Остальное – наши проблемы.       – Но…       – Прости, Альбрехт. Мне еще нужно подготовиться к совещанию. Совет собирается съесть меня с потрохами.       – Понимаю. Удачи тебе. И всем нам, – кивнул доктор Дитрих и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.       Штайнмаер устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.       – Нет, Альбрехт. Пока нет.              14:41       Около трёх часов дня Сьюзен встретилась с доктором Хайке по поводу своего нового пациента. Доктор оказалась полной миловидной женщиной с добрым лицом и яркими выразительными глазами. Она располагала к себе, а её густой уверенный голос обладал каким-то чарующим эффектом. В кабинете доктора было светло и уютно. На стене Сьюзен сразу увидела несколько рисунков в стеклянных рамках и фотографии. Удобная кожаная кушетка у стены, небольшой круглый стол в центре и пара узких шкафов рядом с рабочим столом психиатра. Ничего лишнего. Всё находится на своих местах и настраивает на нужный лад.       – Довольно необычный и интересный случай, доктор Вайнер! – кивнула доктор Хайке, выслушав о целях её работы, в качестве психиатра-консультанта Штефана Брайтера. – Как я понимаю, доктор Штайнмаер вкратце рассказал вам о Штефане?       – Да, – подтвердила Сьюзен. – Мне бы хотелось знать, какие виды терапии он посещал в последнее время, и какие результаты это принесло.       – Физиотерапия, групповая и индивидуальная арт-терапия, психотерапия. Мы хотим помочь ему научиться выражать мирным способом свои эмоции, как позитивные, так и негативные, научиться понимать их. Штефан очень замкнут, и поэтому выражение себя представляет определённую трудность для него. Невысказанность, страхи, скрытые обиды со временем трансформируется в озлобленность и рано или поздно находят выход в виде агрессии. Помимо этого, мы учим его быть более самостоятельным в некоторых повседневных вопросах. Однако, к сожалению, сам Штефан не выказывает ни малейшей заинтересованности в занятиях. В какой-то период он действительно старался выполнять упражнения изо всех сил, но неудачные попытки вызывали у него раздражение и злость. Мы поддерживаем и мотивируем его, но уже долгое время он совершенно не желает даже попытаться выполнить задание.       – Да, отсутствие мотивации – это плохо, – пробормотала Сьюзен. – Что ж, придётся поработать и над этим.       Она ещё немного поговорила с доктором и, получив необходимые рекомендации, направилась в свой кабинет, чтобы обдумать полученную информацию.              17:20       В дверь кабинета вежливо постучали. Сьюзен отложила бумаги и обернулась.       – Да, входите.       Дверь приоткрылась, и в кабинет протиснулся санитар Штефана.       – Франц?       – Рад, что застал вас! Заработался и совсем забыл о времени. Думал, вы уже ушли домой. – выдохнул Франц и смущённо улыбнулся.       – Вы хотели со мной поговорить? – спросила психиатр, жестом приглашая санитара сесть на стул рядом с её столом.       – Я хотел предупредить вас, что завтра у меня выходной. Со Штефаном будет работать Себастьян. Он подменяет меня на выходных.       – Да, доктор Штайнмаер говорил мне, – кивнула Сьюзен.       – Все основные процедуры будет выполнять он, но помогать на терапии вряд ли сможет, ведь Штефан – не единственный его пациент, в отличие от меня, – санитар замялся, и посмотрел на доктора Вайнер.       – Ничего страшного, Франц! Думаю, всё пройдёт хорошо! – поспешила добавить Сьюзен, видя замешательство санитара.       – Да, вы правы, – улыбнулся он. – Просто немного волнуюсь. Штефан иногда ведёт себя, как капризный ребёнок. Будьте с ним построже. Вам нужно сразу отстаивать свою позицию, иначе он почует слабину, и призвать его к послушанию будет очень непросто.       «А я уверен в том, что он будет вас испытывать».       – Не волнуйтесь, «капризные дети» – моя специализация! – рассмеялась Сьюзен, хотя в душе понимала, что завтрашний день лёгким уж точно не будет.       – Хорошо. Всё же я оставлю вам свой номер телефона. Если что – звоните мне. Удачи!       Едва дверь за Францем закрылась, как на столе Сьюзен зазвонил телефон. Девушка чуть не подпрыгнула от неожиданно громкой трели.       «Убавить звук», – сделала она пометку для себя и сняла трубку.       – Доктор Вайнер, зайдите, пожалуйста, в приемную.       «Анна», – вспомнила она имя девушки-секретаря.       – Уже иду, – откликнулась Сьюзен.       Доктор Штайнмаер ждал ее. Он сидел за столом и набивал трубку.       – Вы не против, если я закурю? – спросил главврач.       Сьюзен помотала головой. Он прикурил и выпустил в воздух ароматный дым.       - Я бы хотел поговорить с вами, доктор Вайнер, – сказал он, наконец. – Как прошло ваше знакомство со Штефаном? Как считаете: сможете помочь ему?       – Пока еще трудно что-либо сказать наверняка, – проговорила Сьюзен, тщательно подбирая слова, – нужно провести ряд тестов.       Главврач кивнул и что-то промычал в ответ, выпуская из трубки табачный дым.       – А если чисто по-человечески – какое впечатление он оставил? – спросил он после небольшой паузы, во время которой делал вид, будто что-то разглядывал за окном.       Сьюзен потупилась.       – Он довольно закрытый, настороженный…       Доктор Штайнмаер кивнул.       – Я просмотрела дело Штефана, и некоторые моменты вызвали у меня ряд вопросов. В его карте довольно много записей о переводах из клиники в клинику за очень небольшой период времени. Упоминались частые вспышки агрессии – полагаю, как раз из-за них Штефана так часто переводили, но я ничего не нашла о том, чем они были вызваны. Может быть, вы сможете что-нибудь рассказать о том, каковы причины подобного поведения? – спросила Сьюзен после секундной паузы.       – Вы совершенно правильно заметили, доктор Вайнер: причина всех переводов одна – вспышки агрессии, порой очень опасные. Но чем они вызваны, я, к сожалению, сказать не могу, потому что не знаю. Выяснить это – наша задача на сегодняшний день.       – А что говорят врачи из других клиник, работавшие с ним раньше?       – Они в один голос твердят о том, что он неуправляем, не идет на контакт, с ним невозможно работать, и даже пациенты отказываются находиться с ним в одной палате. Когда Штефана перевели в нашу клинику, он был очень беспокойным, избегал смотреть в глаза, агрессивно реагировал на прикосновения и попытки поговорить, кричал. Первое время с ним работали только я и доктор Леманн, стараясь оградить его от всех контактов, которые могли бы вызвать очередную вспышку.       Мы поняли, что гораздо более важным в тот момент было дать ему успокоиться и отдохнуть, чем проводить специализированное лечение. Время показало, что мы были правы. Приступы агрессии становились все более редкими, но мы так и не приблизились к пониманию, что было причиной их возникновения. К сожалению, исправить ситуацию до конца не удалось, он по-прежнему опасен, нужно постоянно быть начеку, так как невозможно сказать, на что он среагирует в следующий раз, вспышки непредсказуемы и внезапны.       Сьюзен кивнула, показывая, что понимает, насколько важными являются слова главврача.       – Доктор Вайнер, я бы хотел вас попросить, чтобы вы подготовили предварительное заключение о состоянии Штефана и перспективах его изменения в будущем, – Штайнмаер говорил так, словно боялся услышать возражения прежде, чем он закончит свою мысль. Сьюзен не перебивала. – С этим заключением мы обратимся в комиссию, чтобы получить определённые возможности, которые помогут вам в работе. Первое заседание состоится завтра днём, там вы сможете высказать свои первые наблюдения.       Девушка нахмурилась. Главврач говорил туманно, тщательно подбирая слова, но что в действительности кроется за этими словами, она пока понять не могла.       – Простите, я не совсем понимаю…       – Помните, я говорил вам, что Штефан не совсем соответствует направлению нашей клиники, и ему грозит перевод в другое учреждение. В муниципальное учреждение, так как за него сейчас платят спонсоры. Последние два года.       – А кто платил до этого? – спросила психиатр, приподняв правую бровь.       – Этого я не знаю, но деньги на его счёт поступали регулярно, – ответил доктор Штайнмаер, пожав плечами. Однако девушка заметила, что, вероятно, у него были некоторые предположения по этому поводу, но он просто не захотел говорить об этом. – Нам нужно заручиться поддержкой комиссии, чтобы продолжать получать помощь фондов.       Главврач в ожидании посмотрел на Сьюзен поверх очков в золотой оправе. Он ждал её ответа, хотя было видно, что он не сказал ей чего-то главного.       – Я должна провести тесты и только на их основе смогу что-то написать в отчёте, - ответила девушка. Ей было неуютно от предчувствия, что от неё что-то утаивают.       Главврач сделал вид, что не заметил пытливого взгляда подчинённой. Быстро попрощавшись с ней, он встал из-за стола и прошёлся по кабинету. Затем снова подошёл к столу и набил трубку табаком. В последнее время он стал много курить.       Да, он действительно не сказал Сьюзен всей правды. Но он не мог этого сделать. В том, что ему требуются результаты для комиссии, Штайнмаер не солгал, как, впрочем, и о том, что Штефана могут перевести в другую клинику. Результаты ему были нужны, в первую очередь, для спонсоров, которые вот уже долгое время верили его обещаниям и отговоркам. Однако и их терпение стало иссякать, и пару недель назад он получил от них сообщение о прекращении финансирования пациента, если Штайнмаер не предъявит им заявленные результаты возможности возвращения пациента в общество. Но также он надеялся на результаты и с целью привлечения внимания врачебного совета к своему подходу в лечении пациентов. Предъявить же пока было нечего. Люди, перечисляющие деньги на содержание Штефана и на оплату работы специалистов с ним, даже не догадывались, что финансируют убийцу. Главврач ничего не сказал им тогда, иначе с этим пациентом можно было бы попрощаться. Он писал в своих отчётах, что работа ведётся, но необходимо время. Спонсоры терпеливо ждали улучшений. Но на деле всё обстояло совсем иначе, чем писал Штайнмаер. Всё было совсем не так. После совершённого Штефаном убийства срочно была создана врачебная комиссия, с целью подробно рассмотреть данное происшествие. Тогда, чтобы оставить подопечного в клинике и не допустить его перевода, ему пришлось согласиться на условия комиссии, требовавшие проведение курса ЭКТ и полной изоляции Штефана от других пациентов. Он посчитал, что всё же это было лучше, чем радикальное лечение экспериментальными психотропными препаратами, к которому без раздумий прибегли бы доктора в новой клинике, чтобы усмирить буйный нрав пациента. К тому же, потом он смог настоять на том, чтобы ЭКТ заменили транквелизаторами. Некоторое время подопечный находился под воздействием сильных лекарств, о работе с ним не могло быть и речи, равно как и в период восстановления. Однако Штайнмаер продолжал писать в отчётах, что всё идёт хорошо, и успехи – не за горами. Когда же Штефан окончательно оклемался от таблеток, Штайнмаер решил, что теперь можно вновь возобновить работу. На свой страх и риск он перевёл пациента на условия общего содержания, лишь с некоторыми более жесткими мерами надзора. Тем самым он нарушил постановление комиссии, но чувствовал, что просто не может поступить иначе, если действительно хочет помочь подопечному вернуться к нормальной жизни вне этих стен. Замкнутого, агрессивного Штефана необходимо учить взаимодействовать с людьми, больше доверять им и пытаться раскрывать и выражать себя, как делают это все члены общества. Сидя взаперти он этому не научится.       Теперь у Штайнмаера было две тайны, которые он тщательно оберегал от огласки. Это ему удавалось, да и Штефан вёл себя спокойно и не доставлял хлопот, но результатов по-прежнему не было. Но Штайнмаер успокаивал себя тем, что, возможно, результаты появятся позже, главное – не прекращать работу. Недавнее же сообщение от спонсоров вновь заставило его волноваться. Нужно предоставить хоть какие-то результаты. Именно поэтому он пригласил самого лучшего психиатра-консультанта, которого только смог найти. Это была Сьюзен Вайнер. Замечательные рекомендации, образование, успешная практика в таких же тяжёлых делах. Он надеялся, что она поможет Штефану, и тем самым спасёт и его самого. С её помощью он хотел добиться от комиссии некой «амнистии» для пациента, и тем самым улучшить условия для терапии. Он должен доказать им, что Штефан не безнадёжен, и его нельзя держать в клетке. К тому же, рано или поздно они всё равно узнают, что он нарушил условия соглашения, поэтому разрешение требовалось получить как можно скорее. Потом, если всё всплывёт, у них хотя бы будут результаты. А ведь победителей не судят, верно?              19:25       «Доктор Штайнмаер явно чего-то не договаривает мне о моём новом пациенте. Но зачем ему что-то скрывать? Ведь мы идём с ним к одной цели, ведь так? Всё это очень странно», – Сьюзен устало опустила пакеты с покупками на кухонный стол.       – Мамочка, подойди ко мне! У меня к тебе очень важное дело! – голос дочери развеял раздумья, как свежий ветер разгоняет дождевые облака.       – Что случилась, дорогая?       Малышка стояла в прихожей еще одетая, снег, принесенный ею на сапогах, растаял, и девочка стояла в уже внушительной луже.       – Мама, – серьезно спросила малышка. – А почему снег белый, а когда растаял – стал грязным?       Сьюзен засуетилась вокруг дочери, помогая ей раздеться и попутно стараясь вытереть грязь с только вчера надраенного паркета. В это время девочка лепетала что-то про первый день в детском саду, про других детей, игрушки и воспитателей. У Сьюзен отлегло от сердца: дочь не выглядела расстроенной, а значит, все в порядке.       Ужинали они вдвоем. И женщина думала: как же это хорошо, что ее неудачный брак остался позади. Не нужно контролировать то, о чем она говорит, не нужно бояться за дочь. И с работой все наладится. В конце концов, этот Штефан Брайтер не выглядит слишком опасным или безнадежным, она сможет справиться с одним пациентом, раз на предыдущем месте работы справлялась со многими и, как она считала, вполне успешно.       – Все будет хорошо! – сказала она вслух и неожиданно рассмеялась.       Укладывая дочь в постель, Сьюзен с улыбкой разглядывала ее новые рисунки, которые девочка сделала в детском саду еще сегодня утром. По-детски наивные, они стали более яркими и смелыми. Это очень порадовало её. Она знала, как тяжело дети переживают проблемы в семье.       «Летом я возьму отпуск, и мы вдвоем поедем на море. Куда-нибудь, где тепло и белый песок… – подумала она. – Я должна проводить с дочерью больше времени».       – Мамочка, а книгу? Ты обещала почитать про Алису.       «Ты хороший психиатр, но сейчас ты должна быть хорошей матерью!», – сказала она себе и, как хорошая мать, присела с книгой на кровать.              21:10       Уложив Штефана, Франц облокотился на металлический поручень с краю кровати, и внимательно посмотрел на пациента.       – Завтра меня не будет, Штеф. С тобой будут работать Себастьян и доктор Вайнер. Увидев, как в тёмных глазах подопечного заплясали чёртики, санитар предупредительно поднял ладонь, призывая пациента выслушать его. Он знал, что Штефан не любит Себастьяна, но, кроме него, никто больше не соглашался подменить Франца хотя бы на день. Тем не менее, на лице Штефана сейчас было выражение, какое бывает у школьников, получивших учителя на замену.       – То, что меня завтра не будет, не означает, что ты тут можешь всё вверх дном перевернуть. Усёк? И я хочу, чтобы ты беспрекословно слушался Себастьяна и доктора Вайнер. Без фокусов, парень!              Да ладно тебе, Франц! Я готов сделать всё, о чём попросит меня доктор Вайнер! Даже больше! Гораздо больше!              «Сильно сомневаюсь, что она попросит о том, что пришло тебе сейчас в голову»              Франц, ты не веришь в моё обаяние? А вот спорим, что она не устоит?              – Я оставил ей свой номер телефона, так что она может позвонить мне, если ты не будешь паинькой, тогда я приеду, и оторву тебе голову! – нагнетал обстановку Франц. Голос его был жестким и бескомпромиссным.              А её номер ты взял?              «Уймись!»              – Итак, если завтра ты будешь вести себя хорошо и не доставишь никому проблем, я принесу тебе какое-нибудь классное кино.              Неужели ты принесёшь порно-фильм?              «Слушай, угомонись, извращенец!»              Расслабься, Франц! Я подумаю над этой сделкой…              «Не подумаешь, а примешь её! Иначе я тебе уши надеру! Понял? Не смей завтра козлить!»              Ладно-ладно… ты никогда не хотел попробовать себя в политике, Франц? Санитар из тебя всё равно никудышный!              21:22       Сьюзен уложила дочь спать и вернулась в гостиную. Ей ещё предстояло немного поработать. Необходимо было изучить дело нового пациента – Штефана Брайтера. Однако мысли её сейчас были далеки от работы.       Подумать только… шесть лет… всё это время Герман использовал её, а она, как наивная малолетка, повелась на его уловки. Шесть лет! И вот теперь ей пришлось убегать, словно преступнице, спасая себя и дочь от этого неуравновешенного типа, бывшего её мужем.       «Как же я была слепа! Почему не разобралась во всём сразу? Я работаю с людьми, у которых чёрт знает что происходит в голове, а в собственном муже не разглядела тирана! Прекрати, Сьюзен! Стоп! Тебе нужно сосредоточиться на работе».              Она взяла в руки папку с личным делом.              «Штефан Брайтер.       Дата рождения: 21.03.1977»              Девушка ещё раз посмотрела на фото, приложенное к делу. Если бы она точно не знала, то ни за что не поверила бы, что это милое, умное и очень выразительное лицо на карточке принадлежит одному из самых опасных пациентов психиатрической клиники. Когда-то, возможно, он смотрел на себя в зеркало, мечтая о рыжей девчонке по соседству. Теперь он смотрит вглубь себя, – думала Сьюзен, разглядывая портрет. В его глазах она чувствовала живой, лукавый ум. Взгляд необычного пациента притягивал дерзостью, осознанием собственного превосходства, чистого и уверенного, исполненного аристократической сдержанности, не требующего суеты доказательств и подтверждений. Отложив фото, она стала просматривать записи в деле.              «У Штефана наблюдается отсутствие побуждений для действий, практически полная безучастность, а также отсутствие общения».              Сьюзен сделала пару пометок в своём блокноте и продолжила изучение. Она просматривала характеристики из других медицинских учреждений, где её подопечный наблюдался раньше. Ещё днём просматривая карту, она отметила, что их было поразительно много. В паре-тройке клиник он прожил достаточно долго, но в подавляющем большинстве больниц Штефан не находился более трёх-четырёх месяцев. Пытаясь понять причины стольких переводов, Сьюзен просматривала записи лечащих врачей с самого начала.       Заключения психиатров из детской лечебницы ничего не дали. Она узнала, что до восемнадцати лет Штефан был спокойным и замкнутым, наблюдался в общем отделении, никаких признаков агрессии выявлено за этот период не было. Первые упоминания об этом появились лишь в записях врачей из клиники, куда Штефан попал по достижении им восемнадцатилетнего возраста. С этого момента стали появляться примечания о возрастающей тревожности пациента, нарушениях сна и первой попытке суицида. Сьюзен отметила, что в разы участились случаи агрессивного поведения, вместе с тем всё более жёсткими становились предпринимаемые врачами меры. Ей показалось странным, что не было никаких упоминаний о причинах, вызывавших такое поведение ее нового подопечного. Словно однажды для Штефана вдруг перестали существовать все сдерживающие факторы. Последняя запись из этой клиники говорила о нападении Штефана на пациента и санитара. Оба погибли. Тут же прилагались заключения судмедэксперта о результатах осмотра и вскрытия тел пострадавших и назначения лечащим врачом сеансов ЭКТ для Штефана.       Прочитав заключения о гибели двух человек, Сьюзен похолодела. Штефан убил их голыми руками, одному из них, своему соседу по палате, зубами разорвал горло. Психиатр еще раз посмотрела на фотографию, будто та могла рассказать о ее новом подопечном больше, чем все его личное дело.              22:47       Он лежал в постели, было уже довольно поздно, однако спать совсем не хотелось. Идти в Лабиринт пока тоже не было желания – ему хотелось немного побыть наедине со своими мыслями.              Эта доктор Вайнер никак не идёт у меня из головы. Очень соблазнительная штучка. С виду хрупкая, но каков взгляд у этой чертовки – просто огонь! Я думал, что она испепелит меня, когда я глазел на неё сегодня. Хотя, наверно мне стоит радоваться, что она не врезала мне по морде! Хм, а если бы рядом никого не было, действительно бы она это сделала? Знала бы она, что это всё только заводит, распаляет меня. Даже сейчас, когда думаю о ней, моё тело ноет, жаждет только её, простыни, что горячие угли, и я едва сдерживаю крик. А может, затащить Сьюзен в Лабиринт и там… познакомиться с ней поближе? Даже интересно, как она себя поведёт? Испугается? Скорее всего. Поддастся? Вряд ли. А если я буду с ней достаточно мил? Нет, такая точно ни за что не станет без разбору тратить время на кого попало, позволять неизвестно кому… неизвестно что! Наверняка будет шипеть и царапаться, словно дикая кошка. Ничего, я бы быстро показал ей, кто здесь хозяин. Чёрт, заманчиво! Безотказными лабиринтовскими шлюхами я сыт по горло. Но попади она в Лабиринт, мне пришлось бы убить её. Этого я не хочу. Пока, во всяком случае. Что же тогда делать? Как мне вытерпеть это желание? К дьяволу всё! Если ты не прекратишь это, то потеряешь рассудок, Штеф. Уймись и считай грёбаных овец!              00:18       «Что же такого случилось второго августа тысяча девятьсот девяностого года, что заставляет тебя молчать столько лет, Штефан? Ты что-то натворил и тебе страшно, или же с тобой что-то сделали, о чём ты не хочешь вспоминать? Мне необходимо понять причину твоего состояния! Если это болезнь, то почему никто так и не смог определить, какая именно? А если не болезнь, тогда что? Что могло заставить тебя променять насыщенную, интересную жизнь, всю полноту которой ты ещё даже не успел ощутить, на существование в психиатрической клинике? Что бы это ни было, настало время разгадать твою тайну. Вот только с чего же начать?»       Сьюзен продолжала изучать записи в личном деле пациента. Сейчас она просматривала заключения о проводимых курсах лекарственной терапии, сидя на кровати в бирюзовом халате. Штефану были назначены транквилизаторы, нейролептики, и производные бутирофенона. В различных комбинациях и дозировках применение этих препаратов не принесло положительных результатов. Это натолкнуло девушку на мысль о необычной природе его заболевания. В папке она нашла данные ЭЭГ и томографии мозга, датируемые несколькими периодами, начиная с тринадцатилетнего возраста и заканчивая совсем недавними. Также она увидела заметки об использовании методов физического сдерживания и записи о проведении нескольких курсов электрошоковой и инсулиновой терапии, связанных с буйным поведением Штефана и периодами полного отказа от приёма пищи.       Сьюзен пробежала глазами заметку. Тут ей в голову пришла любопытная мысль. Она пролистала страницы дела, ей было интересно, не применялся ли к Штефану гипноз. Вот. В деле была запись о нескольких безуспешных сеансах регрессивного гипноза в девяносто первом и девяносто восьмом годах. Гипноз. Ей стоит попробовать это.       На следующих страницах она вновь встретила записи о назначении пациенту довольно сильных психотропных препаратов.       «Немотивированные приступы агрессии», – вспомнила Сьюзен слова доктора Штайнмаера. Несколько нападений на пациентов с последующим жестоким избиением, пара попыток суицида и, наконец, три убийства.       «Этот милый парнишка на фото лишил жизни трёх человек. Должна быть причина!»       Девушка устало прикрыла глаза. Она всегда старалась понять причину, но так и не поняла, почему человек, которого она знала и любила, повёл себя подобным образом. Сьюзен вздохнула и вновь вернулась к делу.       «Мотив… отдаёт ли он вообще отчёт своим действиям? Понял ли, что совершил? Осознал ли, что отнял жизнь у нескольких человек? Итак, что же произошло с тобой, Штефан?» – внезапно этот вопрос стал для нее очень важен. И дело было не просто в стремлении помочь необычному пациенту. Ей казалось, что ответ на него поможет не только разобраться в его состоянии, но и сможет объяснить, что же произошло в ее жизни. Во что бы то ни стало ей нужно докопаться до причины болезни Штефана.       Она закончила изучать материалы в деле пациента, когда стрелки часов показывали четверть третьего. Но даже лёжа в постели, Сьюзен продолжала прокручивать в уме полученные сведения. Стоило ей закрыть глаза, как тут же перед мысленным взором возникало фото подопечного. Казалось, что взгляд пациента стал строгим и испытывающим. Фотография словно ожила, и Штефан, чуть склонив голову, произнёс: «Уходи, пока не стало поздно».              (13 426)       Сон скользнул в сознание Штефана мягко, почти нежно. Просто больничные стены сменились стенами причудливо извивающегося каменного коридора с множеством одинаковых дверей. Свет больничного ночника превратился в желтое сияние настоящего огня бронзовых светильников. Хранитель с наслаждением потянулся. Сейчас переходы давались ему гораздо приятней, нежели это было в первое время. Тогда звон в ушах и головная боль могли преследовать его часами, но со временем неприятные ощущения ушли, сменившись бодростью и спокойной уверенностью. Он стал одним целым с этим капризным и изменчивым местом. Осмотревшись (Штефан никогда не знал, в какой точке Лабиринта окажется на этот раз), он пару минут определял направление, а затем уверенно направился вперед. Сейчас он полностью контролировал ситуацию, тело слушалось беспрекословно, под ногами – каменные плиты пола, рука привычно сжимает костяной набалдашник трости. Что ждет его сегодня, Хранитель не знал. Возможно какое-то приключение, новая комната или нечто полезное. Иногда стены Лабиринта казались тюрьмой, а одиночество – невыносимым, но не сейчас. Сегодня он был готов действовать. Это очень хороший день, чтоб сделать что-то для себя. Штефан ударил тростью по одной из дверей и, поняв, что она не заперта, толкнул ее и вошел.       Комната представляла собой детскую. Стены оклеены горчично-жёлтыми обоями, комод и шкафчики из светлого дерева, диванчик с золотисто-зеленой обивкой, в углу – колыбель под белым пологом. По всей комнате были разложены и разбросаны игрушки. Обычная комната, сделанная заботливыми родителями для своего первенца. Могла бы быть. Или была когда-то. Но Лабиринт никогда не позволял вещам быть лучше, чем ему хотелось. Светлые обои отсырели и свисали со стен грязными лоскутами, на стенах проступила плесень, краска на мебели облупилась и потрескалась, обивка на диване разошлась, а в колыбели под пологом, теперь напоминавшем клочья старой паутины, копошились жирные белесые черви. Игрушки же, преимущественно куклы, исковерканные, обезображенные, невообразимо уродливые, сидели везде, где только можно. Их стеклянные глаза смотрели прямо, губы растянуты в одинаково безобразных ухмылках. Хранитель с деланым равнодушием окинул взглядом комнату. Подошел к колыбели. Ничего. Снова пустышка. Хотя... В углу, сразу за колыбелью, лежал деревянный обломок. Штефан аккуратно поднял его, прочитал надпись и, сунув за пазуху, вышел из комнаты.       Достав из нагрудного кармана жилетки золотые часы на цепочке, он внимательно посмотрел на стрелки. Время тянулось медленно. В его распоряжении было ещё около сорока минут. Тряхнув головой, Хранитель уверенно направился вглубь коридора. Достигнув нужной ему комнаты, он, не раздумывая, отворил дверь.       В комнате находились высокие стеллажи с книгами. На противоположной стороне от двери возвышалась кафедра с длинным столом цвета слоновой кости. К нему с обеих сторон вели широкие ступени с каменными перилами. За столом было огромное витражное окно с бархатными бордовыми шторами. Внизу, перед кафедрой, находился длинный стол из тёмного дерева. На нём по всей длине были расставлены тихо жужжащие лампы, тусклым светом освещавшие столешницу.       Трость постукивала о плиты, выложенные чёрными и белыми ромбами на полу. В библиотеке было тихо – очевидно, Старик-архивариус дремал где-нибудь в глубине своих владений, окружённый старинными книгами и альманахами. Или же он уже ушёл пить чай в высшем обществе Лабиринта.       Когда-то Штефана очень угнетало это помещение. Тишина и немыслимое количество пыльных томов в потёртых кожаных переплётах с пожелтевшими страницами, пахнущих стариной, производили на него самое удручающее впечатление. Ему казалось, что среди этого нагромождения стеллажей можно заблудиться и пропасть без вести. Однако Старик-архивариус обладал каким-то немыслимым даром. Он никогда не плутал в своих владениях и точно знал, где что находится. Когда Штефан только попал в Лабиринт, он считал, что всё здесь призвано служить лишь его удовольствию, однако скоро понял, что сам Лабиринт имел иное мнение. Именно тогда ему пришлось впервые побывать в этой комнате и познакомиться со старым архивариусом. Полусумасшедший Старик обучал его премудростям этикета, таинственному Протоколу Лабиринта, естественным наукам, литературе, истории. Он, тяжело дыша и подслеповато моргая, водил мальчика среди высоких книжных шкафов и рассказывал молодому господину различные занятные вещи о природе всего сущего, раскрывая тайны мироздания. Затем давал юному ученику какое-нибудь задание, вручал бумагу, чернила и усаживал за стол перед кафедрой. Сам же либо удалялся, что-то бормоча себе под нос, либо оставался понаблюдать за выполнением задания, хотя уже через пару минут начинал дремать, и его очки сползали на кончик носа. Штефан сидел за столом, подперев голову рукой, и мечтал. Лишь услышав строгое кряхтение с кафедры, тут же усердно начинал скрипеть пером по бумаге, склонив голову.       Однако не всё шло столь гладко. Совсем скоро юному Хранителю пришлось узнать, что Старик имеет некоторые тайны от него. Временами случались периоды, когда старый архивариус неделями оставлял мальчика одного, а сам исчезал где-то в паутине коридоров. В такие дни Штефан бродил по Лабиринту, в надежде найти хоть что-нибудь интересное. Иногда во тьме коридоров он слышал какие-то приглушённые звуки, шорохи. Они одновременно пугали и манили юного Хранителя. Пару раз ему казалось, что он видел Старика, вот-вот скрывшегося за поворотом очередного коридора, а может, это была просто игра воображения. Но то, что он увидел однажды, решив проследить за своим учителем, не могло сравниться даже с самой смелой его фантазией.       В тот день мальчик был преисполнен решимости узнать: чем же всё-таки занимается Старик, и куда он исчезает на такое продолжительное время? Вдруг Штефан упускает нечто важное и интересное? Что библиотекарь скрывает от своего ученика?       Каждый раз незадолго до своего очередного исчезновения в недрах Лабиринта, Старик становился ещё более рассеянным, чем обычно. Он то уходил в себя, полностью погружаясь в какие-то свои размышления, то вдруг в его застывшем рыбьем взгляде появлялся странный блеск, и, схватив перьевую ручку, он начинал что-то писать в своём журнале. Часто, что-то бормоча себе под нос, библиотекарь судорожно перелистывал страницы древних книг, которыми был завален весь стол, и снова что-то выписывал в журнал. Потом, не говоря ни слова, вставал и буквально растворялся в темноте извилистых коридоров.       В тот день ученик почувствовал, что время пришло. Сегодня Старик вновь направится туда. Куда, мальчик не знал, но страстно желал разузнать. Любопытство, подогреваемое таинственными манипуляциями библиотекаря, приводило душу юного Хранителя в трепет.       Скользя словно тень, по пятам Архивариуса, Штефан предвкушал захватывающее приключение, разгадку мучавшей его тайны. Старик же совершенно не догадывался о маленьком шпионе и уверенно шёл вперёд. Звук его шагов по шахматной плитке пола гулким эхом отражался от стен. Их путь был достаточно долгим, и мальчик уже начал злиться на старого учителя, решив, что тот просто спятил и водит его кругами, либо же догадался о слежке и задумал проучить не в меру любопытного ученика. Но вот Старик остановился у потемневшей от старости дубовой двери, на вид ничем не отличавшейся от остальных. Повозившись с замком, библиотекарь скрылся в комнате. Выждав пару минут, Штефан на цыпочках подкрался к двери в надежде увидеть, что же скрывается за ней. Едва дыша, он приблизил лицо к замочной скважине и пригляделся. Комната оказалась лабораторией. Видно было плохо – тусклая керосиновая лампа с толстыми грязными стёклами, стоявшая на столе, практически не давала света. Предметы отбрасывали причудливо изогнутые тени, из-за которых было трудно что-либо разглядеть с такого расстояния. С потолка странной лаборатории свисали неясного назначения приспособления, прикреплённые к толстым трубам на стене, идущим от парового котла. Из заглушек вырывались клубы пара. Старик стоял спиной к двери, загораживая обзор. Штефан решил дождаться, когда тот отойдёт подальше, и попытаться проскользнуть вовнутрь. Ждать, к счастью, пришлось недолго. Когда библиотекарь скрылся за одним из древних массивных шкафов, мальчик осторожно приоткрыл дверь и крадучись проник в комнату. Лихорадочно оглядев помещение, Штефан решал, где сможет укрыться, чтобы Старик его не заметил, и понаблюдать за его действиями. Для этих целей вполне подходило непонятное устройство, накрытое серой грубой тканью, стоявшее перед металлическим стеллажом с какими-то коробками. Притаившись, Штефан стал разглядывать комнату, оказавшуюся довольно большой. Огромный стол, у которого недавно стоял Старик, был покрыт листом полированной меди. Практически вся его поверхность была заставлена всевозможными устройствами, колбами, сосудами, соединенными многочисленными стеклянными и каучуковыми трубками в единый организм, живущий собственной жизнью. Штефан видел, как разноцветные жидкости бурлят, греются на горелках, смешиваются, из некоторых трубочек тянулись белые струйки пара. На подставке, украшенной сложной чеканкой, стоял старинный медный микроскоп. Тут же лежали богато украшенные защитные очки на кожаном ремешке, рядом в коробочке блестели в свете горелок разноцветные сменные стекла. Слева располагался еще один стол, длинный и узкий, столешница была из цельной мраморной плиты, по краям которой были вырезаны желоба. Стол покрывали бурые пятна и кляксы. Справа стоял небольшой поднос. Света горелок едва хватало, но Штефан сумел разглядеть, что на подносе разложены в идеальном порядке странные серебристые инструменты. Некоторые, вроде скальпеля и зажима, пусть и очень необычной формы, Хранитель узнал сразу, назначение остальных же ставило его в тупик. Тут он услышал какие-то непонятные звуки, затем – гулкие шаги. Света прибавилось, и по стене скользнула высокая тень. Наконец, Штефан увидел библиотекаря с лампой в руках. Язычок пламени за ее стеклом колыхался от сквозняка.       Боясь, что его обнаружат, мальчик пригнул голову, но Архивариус ничего не заметил. Он раскладывал инструменты на мраморном столе. Движения его были резкими и нетерпеливыми. Закончив с непонятными приготовлениями, Старик снова куда-то ушел и вернулся через пару минут с трепыхающимся свертком. Когда он встряхнул кулёк, из него выпал клубок перьев, оказавшийся крупной птицей. Не дав ей опомниться, Архивариус засунул пернатое существо в особую клетку так, что наружу торчала только голова с бешено вращающимися глазами. Птица жалобно заверещала, отчего сердце Штефана сжалось, но библиотекарь не обратил на крик никакого внимания. Он откупорил какую-то бутылку, и мальчик почувствовал едкий, сладковатый запах формалина. Расставив на столе какие-то ёмкости и поставив рядом бутылку, Старик выбрал один из узких скальпелей и аккуратно вскрыл пернатому пленнику голову. Мальчик заметил, что птица оставалась живой и даже пыталась шевелиться – от этого зрелища Хранителя начало мутить.       – Пустота! Снова пустота, – глухо ворчал Архивариус, цокая языком. – Всего лишь оболочка. Он умеет делать только видимость, но не суть! Но я дам тебе суть!       Старик продолжал копаться в голове птицы, то меняя инструменты, то принимаясь за какие-то записи в своем журнале. Когда библиотекарь отошел от стола, чтобы взять очередной инструмент, Штефан увидел, что голова пернатого пациента все еще вскрыта, одного глаза не было, вместо него в глазнице теперь двигалось что-то металлическое с противным треньканьем, а второй глаз внимательно и осмысленно изучал Хранителя в упор. Мальчик замер, опасаясь, что птица поднимет шум, и Архивариус обнаружит его укрытие. Он был напуган действиями своего учителя и вовсе не пожелал бы встретиться с ним сейчас. Но птица молчала. Библиотекарь, видимо, не найдя того, что нужно, вновь скрылся где-то за шкафом. Очевидно, там был коридор, ведущий в какое-то другое помещение, догадался Штефан.       Время шло, а Старик всё не возвращался, и это показалось юному Хранителю странным, ведь голова птицы по-прежнему была вскрыта. Может быть, он отвлёкся на что-то другое или вовсе заснул. Что ж, если так, тогда самым разумным будет уносить отсюда ноги, пока его нет. Штефан опасливо выглянул из укрытия, стараясь не смотреть на птицу, которая в полном молчании продолжала за ним наблюдать. «Снова пустота!» – вспомнил он слова Архивариуса, и любопытство пересилило страх. Он подошёл к клетке и осторожно заглянул в рассеченную голову несчастного создания. С виду, всё было так, как и должно было быть. Никакой пустоты Штефан не увидел. Вероятно, Старик имел в виду что-то другое. Птица внимательно следила за его движениями. Это смутило мальчика, и он отступил в сторону. Тут краем глаза он заметил у дальней стены ряды стеллажей, которые не мог видеть из своего укрытия. Подойдя ближе, Штефан едва не вскрикнул, вовремя зажав ладонями рот. На стеллажах бесчисленными рядами стояли банки, где в мутной зеленоватой жидкости находились различные существа или только их органы. Поборов страх, мальчик приблизил лицо к одной из банок, желая поближе рассмотреть её мерзкое содержимое. Стекло тут же покрылось испариной от его дыхания.       – Они все пустые! – раздавшийся сзади трескучий голос Старика застал своего ученика врасплох.       Он метнулся было к двери, но библиотекарь цепко ухватил его за плечо.       – Нет, постой!       – П-прост-тите! Я не хотел, – испуганно залепетал мальчик, пытаясь отстраниться.       Лицо Старика теперь походило на карикатуру, глаза горели безумием.       – Ты один из них? Такой же пустой? Сейчас я это узнаю! – цепкие иссохшие пальцы с пожелтевшими ногтями больно впились в плечо ребёнка.       – Нет, не надо! – голос Штефана сорвался, когда учитель потащил его к столу.       Птица проследила взглядом их путь, и странный механизм в её глазу снова начал вращаться, издавая противный скрип. Однако само пернатое по-прежнему не издало ни звука.       – Пожалуйста! – захныкал мальчик, когда Старик уложил его на стол. – Не надо! Я больше не буду!       Внезапно что-то изменилось. Рука, удерживающая Штефана, разжалась.       – Плачет, – удивлённо пробормотал Старик. – Он единственный плачет…       Библиотекарь замер, взгляд его стал потерянным и бездумным. Он стоял, слегка покачиваясь, и, казалось, уже забыл о присутствии юного Хранителя, охваченный своими мыслями.       Штефан, не раздумывая ни секунды, опрометью бросился бежать.       – Он плачет! – повторил Старик, рассеянно посмотрев на птицу. Словно в ответ на его слова, устройство в её глазу опять пришло в движение.       Пару дней юный Хранитель прятался от Старика в библиотеке, между бесконечных книжных шкафов, прислушиваясь к каждому шороху. Библиотекарь вернулся лишь через несколько дней. Он вёл себя вполне дружелюбно и, казалось, не помнил ничего из того, что произошло между ними в Лаборатории. Тогда же Штефан поклялся себе держаться подальше от Старика, когда у того снова начнутся эти странные приступы сумасшествия.       Предавшись воспоминаниям, Хранитель взошел на кафедру, проведя рукой по прохладной каменной столешнице. Сев в кресло с высокой спинкой, он задумчиво осмотрел зал. На столе лежал раскрытый журнал Старика, в котором тот записывал свои размышления, понятные лишь ему одному. Штефан безразлично пролистал плотные, пожелтевшие страницы, которые приятно шуршали в его руках. Последняя запись была сделана сегодня. Размашистым неровным почерком было выведено: «Он перестраивается, совсем как тессеракт. Скоро настанет Новая эпоха! Время пришло»              Тессеракт? Что опять взбрело в плешивую голову этой развалине?              Штефан захлопнул журнал, и его взгляд упёрся в свёрток, лежащий за бархатной шторой.       Он взял его в руки и осторожно развернул. Увидев, что было спрятано в упаковочной бумаге, Штефан обомлел на мгновение. Куклы. Старинные механические куклы, которые когда-то подарил ему Старик. Он обожал эти игрушки. Две фигурки с фарфоровыми лицами: скрипач и фонарщик. Куклы крепились на небольшой деревянной лакированной подставке. Помимо фигурок имелся газовый фонарь. Сбоку подставки находился ключ для завода. Осторожно поставив кукол на стол, Штефан завёл игрушку. Тут же фигурки пришли в движение. В лунном свете неведомого мира он смотрел, как оживают игрушки. Фонарь светился маленькой искоркой, словно там, в этой стеклянной коробочке, трепетал светлячок. Скрипач стоял под светом фонаря и играл какую-то удивительно красивую мелодию. На губах его застыла грустная улыбка, а ярко-голубые глаза были очень печальны. Фрак юноши был удивительно красив и выполнен столь искусно и умело, что детали можно было разглядывать бесконечно. Пожилой усатый фонарщик стоял неподалёку, вслушиваясь в тревожную и прекрасную музыку. С мечтательной полуулыбкой вспоминал он свою любовь. Вздорная красавица не пожелала подарить своё сердце влюблённому юноше в залатанном сюртуке.       Штефан облокотился на стол и опустил голову на руки, наблюдая за игрой скрипача и его невольным слушателем. Когда мелодия закончилась, фонарщик приблизился к фонарному столбу и высокой палкой с колпачком на конце погасил мерцающий огонёк.       Фигурки застыли в опустившейся темноте.       – Чёртов сентиментальный старый пень, – пробормотал Штефан, улыбаясь. Он догадался, что наткнулся на свёрток неслучайно. Однажды куклы сломались, и вскоре Штефан потерял надежду починить их. Видимо, Старик нашёл пылящиеся фигурки и исправил поломку.              Ты знал, что я всё же приду сюда и найду подарок… Довольно мило.              Он уже долгое время не наведывался в библиотеку и не разговаривал со старым архивариусом, считая его окончательно потерявшим рассудок стариком.       Бережно завернув фигурки обратно в бумагу, он положил их на край стола, намереваясь забрать игрушки позже в более подходящее место. Сейчас же у него было ещё одно важное дело.       Хранитель неторопливо шёл по коридору, пребывая в своих размышлениях. Он собирался на светское собрание, которое посещал довольно часто.       Посещение общества первое время для Штефана считалось таким же обязательным делом, как посещение библиотеки. Старый библиотекарь обычно был с ним, помогал, обучал и радовался успехам. Юный Хранитель оттачивал свою речь, учился вести диспуты на заданные темы, постигал тонкости Протокола. Но это было очень давно. Сейчас же Штефан посещал светские собрания скорей по собственному желанию, чем из необходимости. Чаепитие давало ему не только общение, оно позволяло ощутить себя значимым, тем, к чьему мнению прислушиваются. Кроме того, он надеялся тем или иным способом получить заветную подсказку, потому что предметом беседы могла стать абсолютно любая информация, доступная Лабиринту, а такой информации хватило бы не на одну человеческую жизнь.       Иногда Хранитель думал: кем являются его странные собеседники? Были ли они выходцами из других миров, порождениями его подсознания, или подсознания людей, оказывающихся в Лабиринте в качестве жертв – Штефан не знал. Знал он только то, что эти существа были допущены к нему Лабиринтом, чтобы тренировать острый ум и воображение Хранителя, а значит, Штефан мог позволить себе не относиться к ним всерьез.       Собрания проводились в небольшой комнате с камином. В полутёмном помещении находились широкие, уютные кожаные кресла, поставленные кругом, а в центре стоял маленький резной кофейный столик. Горели свечи, потрескивали дрова в камине. На белоснежной овечьей шкуре, поджав ноги, сидела светловолосая девушка, любовным взглядом смотревшая на высокого господина в чёрной военной форме, вольготно расположившегося в одном из кресел. Её звали Джулия, и она беззаветно была влюблена в Военного. Молодой человек, казалось, не замечал откровенных взглядов, и старался выглядеть строгим и отстранённым. Он рассказывал о чём-то, периодически взмахивая рукой. В соседних креслах сидели две довольно колоритные дамы неопределённого возраста. Это были сёстры Генриетта и Мадлена фон Гремм – две богатые старые девы, баронессы, мечтавшие заполучить Штефана для реализации своих весьма извращённых фантазий. Их фигуры давно потеряли форму и обросли совершенно неаппетитными складками. Но это не мешало милым сестрицам одеваться так, что трудно было сказать, одеты они в данную минуту, или раздеты.       Между ними спало какое-то существо, напоминающее варана.       По другую сторону в креслах расположились Крысиный Король в длинном сером сюртуке, цилиндре и высоких сапогах со стальными набойками, Шахматная королевская чета и древний Старик-библиотекарь с блестевшей лысиной и неопрятными седыми бакенбардами на морщинистых щеках.       – Господин Брайтер! Мы уже хотели огорчиться, что вы сегодня не удостоите нас своим присутствием, – с улыбкой произнесла Шахматная Королева. – Располагайтесь, вот господин Фоербреннер уже начал рассказывать нам одну очень занимательную историю про то, как он один спас Старое Королевство от всадников Апокалипсиса!       Шахматная Королева, иронично прищурившись, повернулась к молодому человеку в чёрном кителе неведомой армии. Обычный тупоголовый военный, да к тому же, – с огромной дырой в голове, через которую можно было разглядывать картины и гравюры на противоположной стене. Половину его лица скрывала чёрная маска, наподобие хирургической, а на глазах – также чёрные круглые очки в стальной оправе с небольшими шипами по бокам. У этих очков не было привычных дужек, вместо них был кожаный ремешок, охватывающий голову Военного. Этот молодой человек не отличался находчивостью и отвагой, однако мечтал совершить однажды самый героический поступок в истории. Хотя, пока этого не произошло, это ничуть не мешало ему самому «творить» историю под себя, причисляя своему имени победы в самых жестоких и масштабных сражениях, о чем «свидетельствовали» бумажные медали на его груди. Ему отчего-то казалось, что никто не может усомниться в подлинности его наград. Собственно, молодой человек очень гордился этим сомнительным доказательством своей доблести.       Штефан снял цилиндр и устроился в одном из кресел.       – Вы как раз вовремя, господин Брайтер! Сейчас подадут чай, – дребезжащим голосом произнёс Старик, до того дремавший в соседнем кресле. – Да-да! Сейчас самое время.       Он дрожащей рукой осторожно вытащил из кармана жилетки часы на цепочке. Золотой корпус красиво отражал пламя свечей. На крышке была выполнена изумительно красивая гравировка в виде крошечной фигурки на фоне моря и заходящего солнца. Однако же прелесть и особенность часов заключалась не в корпусе, а в том, что находилось под ним. Большой круглый циферблат с вписанным в него квадратом из паутинно-тонких золотых нитей, который, в свою очередь, делился на сотни крошечных секторов, похожих на чешуйки на крыльях бабочки. Почти незаметная искорка – душа странных часов – медленно перебиралась с внешних границ квадрата к его центру по только одной ей известной траектории. В центре циферблата удивительно изящные, резные золотые цифры складывались в число 13 427. Последняя цифра счетчика медленно, почти неощутимо, двигалась. Часы вели отсчет, смысл которого не был известен никому, кроме Старика, да, пожалуй, самого Лабиринта, и ни тот, ни другой не горели желанием делиться своими мыслями с кем-нибудь из посторонних.       – Самое время, – повторил Старик и вновь погрузился в дрему.       Подали чай.       – Фи! Это что? Муха?! – скривилась одна из сестёр.       – В хороших домах принято подавать чай без мух, – наставительно произнесла Генриетта, обмахиваясь веером. – Могли бы уже выучить этикет! Сколько можно?!       – Если не возражаете, я бы продолжил свою историю, – Военный попытался вернуть себе внимание гостей. Чёртов Брайтер опять ему помешал.       Тем временем Крысиный Король снял с чайника крышку, и оттуда с глухим жужжанием, выпорхнул целый мушиный рой.       Джулия взвизгнула и замахала руками, пододвигаясь ближе к Военному. Голова трофейного лося, висевшая на противоположной стене, безмолвно, но вполне осмысленно скосила глаза на парочку.       «Вечный фарс», – подумал Военный с сожалением, совершенно не обращая внимания на девушку. За что ему всё это?       Крысиный Король сидел, удивлённо хлопая маленькими чёрными круглыми глазами-бусинками, смотря, как Мадлена, всплеснув рукам, опрокинула чашку на платье своей старшей сестры. Тёмные струйки быстро побежали по латексному подолу. В воцарившейся тишине чучело филина, стоявшее на специальной деревянной тумбе у кресел, моргнуло и весьма учтиво осведомилось, когда подавать гостям десерт. Это было довольно необычное существо с хорошими манерами и слишком болтливое для чучела. Причём в левом глазу, вместо искусственного зрачка у филина был вставлен странный механизм с шестерёнкой, которая крутилась всякий раз, как общительное пернатое открывало свой клюв.       – Ах, господин Фоербреннер, прошу меня извинить, вы, кажется, рассказывали что-то, но я видимо задремал, – произнёс разбуженный вознёй Старик. Он, подслеповато помаргивая, оглядел окружающих и с удивлением обнаружил поднос с чаем и печеньем на столике.       – Вы ничего не пропустили. Мы слушаем эту историю уже третий месяц, – откликнулась Шахматная Королева.       Военный резко повернул голову в её сторону, однако маска на лице не дала возможности оценить его красноречивую мимику.       – Смотрите! Смотрите на это! – вскричал вдруг Старик и сунул под нос Военному свои удивительные часы, тот презрительно хмыкнул и отодвинулся чуть назад, словно библиотекарь протянул ему на ладони жабу. – Еще совсем немного! Миры меняются! Каждый раз меняются! Вы ничего не видите! Солнце закатится в последний раз! А потом взойдет снова! Другое солнце! – по щекам Старика потекли слезы, его голос перешел в невнятное бормотание.       Граммофон издал странный скрежет, игла соскочила с пластинки. В комнате вновь наступила гнетущая тишина, прерываемая только всхлипываниями Старика. И тут Военный вдруг расхохотался визгливым смехом, который почти не приглушала маска. У его ног тоненько захихикала блондинка.       – Большего бреда я не слышал! – напыщенно провозгласил Военный. – Это потрясающий шедевр выдающегося упрямства. Каждый раз одно и то же. Пора уже сменить пластинку!       – Вы правы, господин Фоербреннер, тем более, что эта уже закончилась, – усмехнулась старшая из сестер.       – Миры меняются. – прошамкал Старик, покачав плешивой головой и обнажил жёлтые зубы в бессмысленной улыбке.       – Хватит каркать! – взвился в кресле Крысиный Король, тряся серым сморщенным кулаком в сторону Старика. – Вы предрекаете нам конец света вот уже девятьсот лет! Или сколько там вам?! Замолчите! Слышите! Ничего не сбывается!       – Сбудется. – упрямо настаивал Старик и то и дело нервно протирал носовым платком пенсне. – Помяните моё слово! Помяните!       – Я с радостью помяну вас однажды, не чокаясь. – грубо перебил Военный.       – Постойте-постойте! Вот недавно прочёл по этому поводу занимательную статью. – Крысиный Король сморщил длинный нос и застучал зубами, перебирая какие-то мокрые газетные обрывки, которые он достал из кармана сюртука. Его сюртук цвета топлёного молока был неряшливо подлатан на локтях заплатами из потёртой коричневой кожи, а карманы топорщились от скомканных клочков бумаги и различного мусора. Водрузив на нос пенсне, он блестящими маслянистыми глазками впивался в полу-размытый печатный текст и раскладывал заметки на кофейном столике по одному ему известному признаку.       – Фи, Ваше Крысиное Величество, опять вы достаёте за столом свои газеты! – сморщила носик Мадлена. – Неужели они настолько важны для вас, что вы не можете с ними расстаться?              - Ах, что за манеры? – возмущённо вторила сестре Генриетта.       - Просто Версаль! – издевательски изрёк Воённый.       Гости брезгливо разглядывали торчащие из карманов, рукавов и дыр в подкладке сюртука смятые, мокрые и дурно пахнущие газеты, покрытые подозрительными желтоватыми пятнами. На некоторых из них уже нельзя было разобрать ни буквы.       Шахматный Король сморщился и повернулся к Королеве:       – Госпожа моя, не могли бы вы позвать прислугу? Кажется, из-за всего этого мусора мы скоро не сможем найти свои чашки.       – Это не мусор! – возопил Крысиный Король и сгрёб свои газеты в кучу. – Это самые важные мысли человечества! Я собирал их по всему свету! В каждом из королевств!       – Вы хотите сказать, в каждой сточной канаве каждого из королевств? – ухмыльнулась Мадлена фон Гремм.       – Да как вы смеете! Сейчас! Я покажу вам!       – Смотрите, а здесь отпечаток копыта, – захихикала Генриетта, подцепив двумя пальчиками за уголок какой-то обрывок.       Крысиный Король оскалил зубы и вновь углубился в поиски некой ценной мысли, которую хотел представить высокому обществу.       Шахматный Король, подхватил свою чашку, как раз в тот момент, когда Крыс вытряхнул из левого рукава ещё несколько смятых и зловонных газетных клочков.       – Что же пишут в других королевствах об идущем сражении, Ваше Крысиное Величество? – вдруг проявил интерес к мокрым обрывкам Военный.       – А вы намереваетесь услышать в этих заметках своё имя, господин Фоербреннер? Тогда вы действительно обратились по адресу! – хмыкнула Шахматная Королева и посмотрела на своё отражение в маленьком зеркальце. – Я бы не сочла за честь увидеть своё имя в помоечных цитатах. Имя, увековеченное в творениях знаменитейших поэтов и летописцев - не то же самое, что увековеченное в бульварной газетёнке. В нечистотах мёртвых мыслей посредственностей и пошлых бездарностей. Но вы, я вижу, не очень-то разборчивы, мой друг!       Военный заскрипел зубами от злости.       – Моё имя будут воспевать! Вот увидите, Ваше Величество! Я лучший солдат Империи! И то, что пока я в безвестности, – всё происки вражеских шпионов! Да-да!       Тут заверещал Крысиный Король. Огромный толстый варан, гревшийся у камина, лениво подошёл к кофейному столику, учуяв запах помоев, который распространяли газетные листки.       Неожиданно мерзкая рептилия выхватила у Крысиного Короля пару обрывков и тут же заглотила их, после чего недовольно зашипела, высовывая длинный язык. Очевидно варан пытался понять: почему так мало и так невкусно?       Крысиный Король верещал и махал лапами, пытаясь прогнать гадкую тварь и обезопасить свои уцелевшие после варварского нападения листки на столике.       – Что ж, Ваше Крысиное Величество, советую вам дождаться завершения пищеварительного процесса вашего питомца, тогда вы увидите, чем в действительности являются ваши цитаты! – иронично сощурилась Королева.       – Не переживайте так, Ваше Сточное Величество, – сочувственно произнесла Генриетта. – Быть может, завтра к вашему порогу приплывут новые, еще более ценные мысли.       – Этот мерзкий чемодан сожрал жемчужину моей коллекции!       – Чемоданы делают из крокодилов, – невозмутимо изрёк Филин, и его шестерёнка в глазу вновь завертелась со странным скрипом. – А вараны – это…       Но гостям так и не удалось узнать о том, кто такие вараны, так как Крысиный Король тут же взвился на месте, едва не споткнувшись о собственный хвост, и истошно заверещал:       – Я… я не потерплю такого неуважения! Я оскорблён до глубины души! И это вам, невеждам, я хотел открыть сокровенные знания? Да никогда! Я лучше умру и унесу свою мудрость с собой! – Крыс ощерился и, угрожающе сверкая глазами, направил на себя десертную вилку.       – Да полно вам! – забеспокоился Военный о том, что Крысиный Король уже долгое время удерживает внимание публики. Внимание, которое так нужно ему самому. – Никто не хотел вас обидеть.       – И всё же я считаю, что тот, кто изъясняется цитатами, лишь демонстрирует собственный скудный ум, – весьма резко заявила Шахматная Королева, нарочито не смотря на Крысиного Короля, который пыхтел, злился и молча перебирал мятые обрывки, теперь уже пытаясь рассовать их по карманам сюртука, забыв о намерении покончить с собой. Он даже снял цилиндр, чтобы и его набить скомканными листками. – Это всё равно, что сорвать медали с погибшего в бою полководца. Вы не прожили эти мысли! Они не пропитаны вашим опытом! Мародёрство!       – Ну, не будьте столь категоричны, моя Королева, – улыбнулся Штефан. – Порой, чужие высказывания дают пищу для собственного ума. Лишь нужно соблюдать определённую диету и понимать, чем вы питаете свой разум. Ведь любая идея, как семя, прорастает в вас, и только вам решать, какие плоды вы ожидаете получать от своего разума. Хотите ли вы есть фрукты, засадить свой сад чудесными цветами, или он порастёт лопухом – только ваше дело.       Она внимательно посмотрела на Штефана и нахмурилась.       – Вы, кажется, хотели лишить себя жизни и восстановить тем самым своё оскорблённое достоинство, – надменно произнесла Шахматная Королева, переведя взгляд на Крыса, уже вновь устроившегося в кресле в обнимку с цилиндром, подобно помойному ведру, наполненным зловонными обрывками.       Крысиный Король пробурчал что-то невнятное и отвернулся.       Тем временем Хранитель поднялся с кресла и принялся изучать граммофонные пластинки.       «Мятный чай с шоколадными конфетами», – значилось на одной из них. «Ванильный пудинг», – прочитал он на другой. Штефан хмыкнул и отошел от граммофона. Он все еще не мог привыкнуть, что вкус чая можно услышать, а запах – попробовать на вкус. Нелепая путаница. Возможно, кто-то раньше, давным-давно, пытался сломать стереотипы, но добился только того, что создал новые.       Вдруг чашка задрожала в руках Шахматного Короля. Он был молчалив и большую часть времени тщательно осматривал её на предмет какой-нибудь заразы, которую он боялся подхватить от Крысиного Короля.       – Моя Королева, как вы думаете: могу я заразиться чумой, если воспользуюсь этим?       – Не говорите глупостей, мой Король. – отозвалась та, даже не удостоив своего венценосного супруга взглядом.       – Постойте, кажется, я чувствую себя плохо, – всё же заволновался тот. Чашка выпала из его тощих бледных пальцев. – Я так и знал! Это заговор! Меня хотели отравить!       – Как, опять?! Но, мой Король, вы умирали сегодня трижды! В таком деле нужно знать меру. – отозвалась Королева.       - Нужно срочно позвать доктора, - пролепетал Король.       - Точно, он сожжёт этот рассадник заразы дотла! Повеселимся! – пришёл в бурный восторг Военный.       – Вы черствы и бездушны, – Король демонстративно закатил глаза, уже примирившись со своей скорой безвременной кончиной.       – Ах, что за мода помирать из-за всякой ерунды? Давайте перейдём к более аппетитным темам! – проворчала Генриетта, поедая уже третье пирожное с кремом. Казалось бы, что тема разговора и вовсе не влияет на её аппетит.       – Империя! Вот ради чего стоит умереть! – перебил её Военный. – Если бы я решил оставить этот бренный мир, то непременно отправился бы на поле боя!              Откуда столько пафосных изречений у человека, имеющего в голове дыру размером с кулак?              – А разве вы никогда там не были? – презрительно усмехнулась Королева, вновь позабывшая о страдающем супруге.       – Да как вы... – Военный поперхнулся и громко закашлял.       – Фу, смерть… это такая антисанитария… – тихо прошептал Король и прикрыл рот анемичной, унизанной перстнями рукой. – Я просто не могу слышать всех этих ужасных подробностей!       – А не вы ли только что умирали у всех на глазах? – нарочито вежливо осведомилась Королева.       – Меня отравили! – нашелся Король. – Вот он!       Королевский перст указал в сторону Крыса, все еще пребывавшего в мыслях об утраченных цитатах.       – Джулия, а как бы вы хотели умереть, если бы могли выбирать?       Блондинка покраснела и опустила глаза.       – Как вы можете?! О смерти не говорят в приличном обществе.       – Мы для всех остальных – приличное общество, – хитро улыбнулась Мадлена, но между собой можем говорить и делать все, что захотим! Для соблюдения Протокола существуют балы и званые обеды, а встречи друзей в приватных комнатах существуют для милых развлечений.       Младшая из сестер перевела взгляд на Штефана, наматывая на палец, прядь волос.       – Ну, а вы, господин Брайтер? Какую смерть выбрали бы вы? – спросила она томным голосом.       – Хм, мысль о смерти в постели кажется мне унизительной и противной. И врагу бы не пожелал, – Штефан скользнул взглядом по Военному. – Пожалуй, я убил бы себя сам. Но, в отличие от нашего Крысиного Величества, я не стал бы делать это столь необдуманным и импульсивным образом. Зачем умирать, когда всё плохо?       Все удивлённо переглянулись и вновь вопросительно посмотрели на Штефана, который даже не пытался скрыть лукавой улыбки.       – Я поясню. Многие религии утверждают, что самоубийца попадает в ад. А что такое ад, господа? Ад – это бесчисленное множество повторений! Так вот, если брать в пример ситуацию с Его Крысиным Величеством, то, соверши он действительно самоубийство, оказался бы в побудившей его к этому действию ситуации ещё раз, и ещё раз, и так – пока бы он не сошёл с ума, но даже тогда это не прекратилось бы! Я бы сам умер на пике наслаждения жизнью! Представьте: я смог бы законсервировать это состояние! В таком аду и рай не нужен!       – О, господин Брайтер! Я с радостью поддержу вас! Умереть, когда ты на пике блаженства! Это потрясающе! – горячо заговорила Мадлена. – Вы знаете, признаюсь по секрету, я бы хотела умереть в момент наивысшего наслаждения с лучшим любовником, какой только может быть.       Женщина взглянула на Штефана из-под полуопущенных ресниц и призывно облизнула губы розовым язычком.       – Не сомневаюсь, что вы когда-нибудь добьетесь желаемого, – рассмеялся Штефан, – сочувствую счастливчику.       – Почему это?!       – Ну, он же останется жив, – развел руками Хранитель.       – Совсем не обязательно! – вступила в разговор Генриетта. – Если он будет действительно самым лучшим любовником, то я возьму его себе и убью его в момент оргазма. Тогда он никогда не разлюбит меня, и я сохраню его чувства чистыми и не затронутыми ненужными переживаниями!       – Пф, ищите дурака! – хмыкнул Военный.       Мгновенно между Генриеттой и Военным началась словесная перепалка, как бывало уже не раз. Крысиный Король всё демонстративно обижался на весь белый свет, Шахматная чета продолжила обследовать чайный сервиз на предмет инфекции, а Старик дремал в кресле.       Штефан, решив, что беседа окончательно переросла в ничего не значащую болтовню, не прощаясь, направился к выходу. Пора было возвращаться. Сзади раздалось тихое шлепанье – варан, уставший от шума, решил поискать убежище поспокойней. Из пасти его торчал обрывок старой газеты, видимо, содержащей очередные «гениальные» мысли.              День третий              06:03       Сьюзен подскочила в кровати, как будто кто-то грубо толкнул ее в бок: «Проспала!»       Почему-то именно сегодня проклятый будильник решил сломаться. На табло издевательски мигала красным светом околесица из вертикальных и горизонтальных черточек. Сьюзен схватила с тумбочки наручные часы. Черт! Через час она должна быть уже на работе! А ведь нужно еще отвезти малышку в детский сад.       Девушка заметалась по комнате, судорожно разыскивая вещи, одеваясь и причесываясь одновременно.       И ведь именно сегодня, во второй день на новом месте, да еще когда она обещала Францу заняться Штефаном лично.       В спешке она задела папку с личным делом пациента, и распечатки разлетелись по всей комнате.       «Просто замечательно!»       В кухне раздался грохот, за стеной испуганно захныкала дочь.       – Еще немного – и я сойду с ума!       Малышка сонно моргала над чашкой какао, Сьюзен же оглядывала масштабы разрушения. Проклятая, некстати взорвавшаяся, кофеварка эффектно украсила большую часть мебели коричневыми потёками сомнительного происхождения. Противно пахло жжёной пластмассой.       «День определенно не задался!»       Сьюзен перевела взгляд на засыпающую над чашкой дочь.       – Детка, поторопись. Мы очень опаздываем.       – Мама, там пленка. Я не хочу-у-у.       – Отлично, тогда иди одеваться.       Девочка, привыкшая к тому, что ее долго уговаривают и обещают конфетные горы, когда она отказывается пить какао, посмотрела на мать удивленными, широко распахнутыми синими глазами и тихонько выбралась из-за стола.       Сьюзен повернула ключ зажигания. Двигатель издевательски промолчал.       «Еще не хватало!»       На заднем сидении завозилась девочка, укутанная по случаю непогоды так, что была похожа на медвежонка из магазина игрушек.       – Приезжай сегодня пораньше, мамочка, – ее голосок звучал глухо из-за шарфа, закрывавшего половину лица.       – Я постараюсь, милая, – в голосе матери звучала фальшивая уверенность.       «Только сначала нам надо отсюда выехать».       Старенький «форд», доставшийся ей от бывшего мужа, никогда ее не подводивший раньше, сейчас сыграл с ней злую шутку.       «Проклятая колымага! Заводись же! Ну!»       Еще поворот ключа – и двигатель сердито заурчал.       – Есть!       Машина пробиралась сквозь сугробы очень долго и лениво. Девушка каждую секунду посматривала на часы – времени оставалось все меньше.       В вестибюле детского сада девочка очень серьезно посмотрела в глаза матери:       – Работай хорошо, мамочка! – наставительно сказала она. – И тогда тебя отпустят пораньше.       Сьюзен рассмеялась и обняла дочь.       В это время подошла воспитательница и забрала ребенка на завтрак, а Сьюзен бегом бросилась к машине.              06:12       Штефан с трудом разлепил глаза. Сны и образы Лабиринта сплелись для него в причудливое красочное панно. Он поморгал, привыкая к яркому электрическому свету. Наконец, мельтешащие тени сфокусировались в высокую нескладную фигуру.              Фу, чёрт! Франц? Что с твоим лицом?              Только спустя мгновение, Штефан осознал, что нависший над ним человек вовсе не является Францем.              Себастьян! Как же я забыл про доктора Франкенштейна?              Пациент разочарованно вздохнул. Высокий, очень худой, санитар был поистине невозмутим. Ни одного раза Штефану не удавалось пробить брешь в обороне Себастьяна.       – И я тоже рад тебя видеть, Штефан, – пробасил санитар, заметив расстроенный взгляд подопечного.       Себастьян молча пересадил подопечного в кресло. Пора было ехать в ванную.       В душевой было прохладно, отчего кожа Штефана тут же покрылась мурашками.       Санитар тем временем неторопливо открывал воду и подготавливал всё необходимое.              Ты можешь шевелиться быстрее, Себастьян? Я тут околею, пока ты, наконец, вспомнишь о моём существовании!              Очутившись под струёй прохладной воды, Штефан поморщился от досады. Погреться, видимо, не получится. Пока санитар мыл его, он поднял голову и посмотрел на душ. Вода тонкими колючими стрелами тут же застучала по его лицу.       – Повернись! Что ты застыл? – проворчал Себастьян, стирая рукой со своего лица попавшие на него мыльные брызги.              Я не застыл! Я заледенел! Включи же, наконец, тёплую воду, бесчувственное ты животное!              Санитар помог подопечному повернуться и ухватиться руками за поручни. Пациенту водные процедуры уже порядком надоели, и он с тоской думал, когда же всё это закончится.              07:37       Знаете, как я бы назвал здание психиатрической клиники? «Дом тысячи миров». Именно так. В каждой из комнат таких клиник, как эта, заперт отдельный пугающий и своеобразный мир. По какой-то нелепой ошибке заключённый в мешок с костями. В тело.       Вы смотрите на нас. Какие мысли приходят в вашу голову? Что вы чувствуете? Жалость? Сострадание? Отвращение? Мы кажемся вам лишь бездушными глупыми куклами, зависящими от вашей милости и заботы. Словно маленькая жестокая хозяйка оторвала глаз своему плюшевому зайцу, и вы подняли бедолагу – пожалеть, несмотря на то, что торчащая теперь вместо глаза-пуговицы вата вызывает у вас неприятные чувства к самой игрушке. Но мы не игрушки. Нам не нужна ваша презрительная жалость. «Куклы» всегда должны быть достаточно милы для вас, чтобы иметь возможность получить то, что причитается им по праву. То, что вы можете позволить себе в любом настроении. Вы смотрите на нас и не догадываетесь, что в ответ на вас смотрит сама Вселенная. Прививаете нам своё мировоззрение шприцами, но мы нашли ключи к параллельным мирам, к вашим тайным мечтаниям и снам. Вы обладаете иллюзорной свободой, а мы – истинной! Для нашего сознания не существует границ. Нам тесно в вашем прямолинейном мире, ограниченном работой, семьёй, кредитными картами, телевизором, утренними газетами, антидепрессантами и кружкой пива в баре по пятницам. Это и есть ваша свобода? Возможность выбора между варёным омаром и мясным рулетом, четвёртым и восьмым каналами, строгой сорочкой или футболкой? У «куклы» такой возможности нет, это за неё решаете вы, однако у неё есть нечто большее – возможность творить и созидать миры, когда многие из вас могут созидать лишь работу своего кишечника.              – Эй, Брайтер, мне надо бить в колокол перед твоим носом, чтобы ты обратил на меня внимание?! – Штефан вздрогнул и перевёл взгляд на нависшего над ним рассерженного Басти, очевидно уже долгое время пытающегося вернуть подопечного из мира грёз и размышлений к суровой реальности в виде тарелки с овсяной кашей, стоящей на столе.       Привычка Штефана отключаться от действительности мгновенно, стоит его оставить одного хоть на пару минут, ужасно раздражала всех без исключения санитаров, когда-либо работавших с ним. Он знал это, но совершенно не желал отказываться от любимого занятия.              07:50       Она гнала машину по засыпанной снегом дороге с убийственной скоростью. Машину периодически заносило, и тогда Сьюзен ругала себя за неосторожность, но скорости не сбавляла. Она напряженно вглядывалась в обледеневшее ветровое стекло.       Справа мелькнули высокие сосны – главный ориентир, говорящий о том, что до места осталось совсем немного. Сьюзен сбросила скорость, чтобы вписаться в поворот, и тут машина снова подвела ее. Двигатель предательски заглох. До начала рабочего дня оставалось пять минут.       – Проклятье! – девушка в бессилии ударила по рулевому колесу. – К черту!       Она решила, что бросит машину и пойдет пешком. Конечно, она опоздает, но не настолько, чем, если снова будет уговаривать эту колымагу завестись.       Сьюзен хлопнула дверцей, щелкнул центральный замок. Ледяной ветер тут же метнул в лицо горсть острых снежинок, она сразу замерзла в тонком пальто. Сейчас ей могло помочь только чудо.       Как ни удивительно, но чудо для неё все же случилось. Им оказался порядком потрепанный пикап, вынырнувший из-за поворота. Он притормозил. Из окна высунулась голова с растрепанными волосами и жизнерадостно поинтересовалась: «Нам по пути?»       Не тратя больше времени на размышления, Сьюзен забралась в кабину подозрительного транспорта. Водитель оказался молодым парнем. Он сразу с видом опереточного злодея сообщил, что может подвести только до психиатрической лечебницы. И, чтобы его спутница не подумала ничего плохого, пояснил, что он там работает, причём на весьма уважаемой должности.       Она была несказанно рада такому повороту событий. Все утренние неприятности стали напоминать дурной сон. В кабине пахло сигаретами, пивом, а из магнитолы неслись сокрушительные потоки гитарных рифов. Девушка откинулась на спинку сидения, прикрыла глаза и попыталась привести в порядок сумбурные мысли. Всё складывалось вполне удачно, и на работу она успевала. Еще пара минут – и она войдет в здание клиники. Еще минута...       Сьюзен вихрем ворвалась в вестибюль. Она успела. Следом за ней вошел ее недавний попутчик. Когда она уже поднималась по лестнице, навстречу ей сбежала вниз дежурная сестра.       – Алекс! Какого черта?! Еще раз опоздаешь – снова направлю мыть сортиры.       «Уважаемая должность!» – хмыкнула Сьюзен.       В кабинете на столе оказался ноутбук – руководство позаботилось об удобстве нового сотрудника. Доктор достала из сумочки папку с делом Штефана Брайтера и положила рядом с лэптопом. Этот последний штрих словно добавил девушке уверенности. Взглянув на часы, Сьюзен встала и накинула больничный халат. Ей нужно было подготовиться к сеансу терапии со своим новым подопечным.              09:00       После завтрака санитар отвёз Штефана в кабинет нейрофизиолога. Сьюзен уже была там и о чём-то разговаривала с доктором Шульцем, периодически указывая на записи в медицинской карте. Увлечённые разговором, они не сразу заметили, как в палату привезли пациента.       – Доброе утро! – улыбнулся санитар, обращая на себя внимание.       – Ах, Себастьян, доброе утро! Мы совсем не слышали, как вы вошли! – доктор Шульц и Сьюзен улыбнулись в ответ. – Здравствуй, Штефан!       Доктор Шульц подошёл к пациенту и тепло улыбнулся.       – Как твои дела, Штефан? Как себя чувствуешь? Ты помнишь меня?       Пациент остановившимся взглядом созерцал нечто, видимое лишь ему одному, совершенно не обращая внимания на склонившихся над ним людей.       – По словам Франца, он немного вялый последние пару дней. Вероятно, приболел, – Себастьян пожал плечами, словно извиняясь за нарочитое равнодушие со стороны подопечного.       – Ничего страшного! – доктор Шульц вновь улыбнулся. – Зима – такое время. А какая метель за окном! С детства такой не видел!       Пригладив редкие волосы у висков, доктор направился к столу с приборами и стал что-то настраивать.       – Приступы меланхолии в такие периоды – совершенно обычное явление.       – Штефан, сейчас мы проведём несколько диагностических тестов, – Сьюзен опустилась перед коляской пациента на корточки, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза. – Некоторые элементы тебе уже, несомненно, знакомы. Я просто хочу, чтобы ты не волновался и постарался расслабиться. Хорошо?       Пациент чуть поднял голову и недоверчиво, но с мелькнувшим на долю секунды интересом посмотрел на большой плоский монитор за спиной Сьюзен, висевший на стене. Она проследила за его взглядом и улыбнулась.       – Любишь смотреть телевизор?              Если только платные каналы… Увы, клиника не включила их в статью необходимых расходов на содержание пациентов…              – Смотри: это электроды, сейчас доктор Шульц присоединит их к твоей голове, чтобы фиксировать работу твоего мозга, – Сьюзен чётко и спокойно проговаривала каждое действие относительно Штефана, чтобы тот не волновался. Ему нравилось её слушать. В голосе девушки было что-то особенно тёплое, несмотря на общую сдержанность.       Закончив закреплять электроды, доктор подложил под правую ладонь Штефана небольшую коробочку с круглой большой кнопкой.       – Это пульт, – пояснила психиатр. – С его помощью ты сможешь отвечать на мои вопросы. Позже я расскажу, как нужно это делать – не волнуйся.       Она не спрашивала, не уговаривала, но ясно давала понять, чего ожидает от подопечного, не оставляя ему выбора: подчиниться или нет.       Приглушив в комнате свет, Сьюзен подошла к пациенту и указала на пока ещё тёмный монитор:       – Сейчас на этом экране я буду показывать тебе картинки, и задавать вопросы по ним. Ты будешь отвечать с помощью вот этого пульта в твоей руке. Попробуй нажать на кнопку, – она взглянула Штефану в лицо.              Надеюсь, это не слайды последнего семейного путешествия?! Иначе тебя лишат лицензии за жестокость по отношению к пациентам!              Подопечный медлил.       – Давай же!       Он не торопился выполнять указание, однако вовремя вспомнил об обещании Франца, собиравшегося принести кино.       Раздался неуверенный щелчок – Штефан нажал на кнопку. Он решил, что, чем быстрее пройдёт тесты, тем скорее его оставят в покое, и он вернётся в палату.       – Молодец! Одно нажатие будет означать «да», двойное – «нет». Понял?       Пауза. Щелчок.       – Здорово! Вот видишь – мы уже общаемся! – улыбнулась доктор и потрепала Штефана по плечу, отчего тот ощутил непривычный холодок, прокатившийся волной вдоль позвоночника до желудка. Он едва заметно улыбнулся.       Проверив ещё раз, хорошо ли закреплены электроды, доктор Шульц кивнул коллеге: можно начинать.       – Штефан, мы начинаем, – произнесла Сьюзен, призывая пациента сосредоточиться. – Сейчас я буду показывать тебе картинки, а ты должен будешь ответить: верно, или неверно утверждение относительно слайда. Одно нажатие – «да», два нажатия – «нет». Готов?       Щелчок.       – Отлично! Поехали!       На экране появилась картинка, изображающая квадрат.       – Эта фигура называется квадрат?       Щелчок.       На следующем изображении были яблоко и апельсин.       – Штефан, оба эти предмета относятся к фруктам?       Щелчок.       Картинка сменилась: теперь на изображении была показана кегля для боулинга.       – Это съедобно?       Щелчок. Пауза. Щелчок.       «Почему он замешкался?»       На экране высветилась новая картинка: «1+2=5»       – Это утверждение верно, Штефан?       Щелчок. Щелчок.       Следующим изображением, появившимся на мониторе, была кошка.       – Это животное может быть домашним?       Нет ответа.       – Штефан? Животное на картинке может быть домашним? – Сьюзен повторила вопрос громче, надеясь, что пациент просто не расслышал, но Штефан продолжал молчать. Пальцы правой руки подрагивали, но не касались кнопки, казалось, пациент растерян.       Доктор Шульц кивнул Сьюзен, чтобы та взглянула на монитор компьютера, где шла запись мозговых волн подопечного. Энцефалограмма выдавала непонятный двойной всплеск разной частоты, словно изображение расслоилось или смазалось.       Сьюзен вопросительно посмотрела на доктора Шульца, но тот лишь удивлённо пожал плечами.       – Хорошо, Штефан, давай попробуем другую картинку.       Экран мигнул, и в следующую секунду на нём появилось изображение рубашки и платья.       – Эти предметы можно отнести к одной группе вещей?       Щелчок.       Показания на компьютере вновь были в норме.       На следующей картинке было изображено мороженное в вафельной трубочке.       – Об это можно обжечься?       Вновь тишина и двойной всплеск на мониторе.       «Что случилось, Штефан? Ты не знаешь? Не поверю, что ты никогда не пробовал мороженое!»       Пациент сидел, уставившись на экран. Его словно парализовало. Сьюзен, стоявшая чуть позади, внимательно посмотрела на его плечи и затылок.       «Это очень странно! Почему он снова засомневался?» – девушка скосила взгляд на монитор, где фиксировалась мозговая активность: вновь – двойной всплеск. – «Ну же, Штефан! Ты ведь знаешь ответ! Не можешь не знать! Подождите-ка: а что, если…»       Сьюзен просмотрела имеющиеся слайды и выбрала несколько подходящих.       – Штефан, давай сейчас немного усложним задание, – произнесла психиатр. – Сейчас на экране ты будешь видеть уже две картинки, одна из которых будет являться ответом на мой вопрос. Если ты считаешь, что правильный ответ – картинка № 1, то нажми на пульт один раз, соответственно, если правильный ответ, по-твоему, картинка № 2, то ответь двойным щелчком. Хорошо?       Пауза. Щелчок.       – Сосредоточься!       На экране появилось две картинки: № 1 – мужчина с салфеткой, заправленной за воротник; № 2 – мужчина с салфеткой на коленях.       – Штефан, какой из предложенных вариантов является верным? – спросила Сьюзен и тут же увидела удивлённый взгляд доктора Шульца. «Не слишком ли сложно?» – вопрошал этот взгляд. Сьюзен покачала головой, давая понять, что выбрала вопрос не случайно.       Оба посмотрели на пациента.       Щелчок. Щелчок.       Сьюзен торжествующе улыбнулась.       – Превосходно, следующий вопрос.       На экране вновь появились две картинки: № 1 – Бранденбургские ворота; № 2 – Статуя Свободы.       – Штефан, что из предложенного находится в Америке?       Тишина. Двойной всплеск на ЭЭГ.       Экран мигнул, и на нём вновь появилось две картинки: № 1 – «пики»; № 2 – «трефы».       – Хорошо, Штефан, покажи мне, пожалуйста, «пики».       Уверенный щелчок.       – Что вы пытаетесь доказать? – прошептал доктор Шульц, кивнув на монитор с картинками.       – Посмотрите, как он отвечает на вопросы! Разве не замечаете странностей? – так же шёпотом ответила Сьюзен. Происходящее захватывало её всё больше и больше. Появился азарт: она должна докопаться до сути! – Мы должны ещё что-то спросить у него, пока не подтвердим закономерность, но подходящих карточек больше нет.       Она торопливо просматривала оставшиеся варианты.       – Считаете, что он сможет ответить на более сложные вопросы? – осведомился доктор Шульц.       – Хочу это проверить, – ответила Сьюзен, и доктор кивнул ей.       – Сейчас попробуем.       Пациент продолжал сидеть и смотреть на картинки на экране.       – Скажи-ка, Штефан, – доктор Шульц кивнул на экран. – «Пики» являются старшей мастью в: № 1 – преферанс; № 2 – покер?       Щелчок. Щелчок.       Доктор Шульц обернулся к Сьюзен и удивлённо приподнял левую бровь, та пожала плечами в знак того, что и сама потрясена ответами подопечного.       – Невероятно! – произнёс доктор одними губами. Он обвёл глазами кабинет, раздумывая, какой ещё вопрос можно задать пациенту.       Не найдя больше подходящих карточек, Сьюзен схватила со стола карандаш и листок бумаги. Она и доктор Шульц продолжили задавать Штефану вопросы, рисуя варианты ответов на бумаге, пациент же равнодушно щёлкал кнопкой, «озвучивая» своё решение.       Это было поразительно, невероятно. Штефан знал тонкости этикета, владел довольно глубокими познаниями в точных и гуманитарных науках, но временами, когда на ЭЭГ возникал двойной всплеск, или вопрос относился к практическим вещам и самому Штефану, мешкал и не мог дать ответ.       В какой-то момент терпение пациента иссякло, и он отшвырнул пульт в сторону, как ребёнок отбрасывает надоевшую игрушку.       Сьюзен вздрогнула от неожиданности, а доктор Шульц что-то прокряхтел и потер подбородок.       – Извини, Штефан, ты, вероятно, устал? – девушка улыбнулась ему, отложив листок в сторону. – Думаю, на сегодня, действительно, достаточно. Себастьян сейчас отвезёт тебя в палату, чтобы ты передохнул перед обедом.              12:30       Так получилось, что Сьюзен пришлось подменить Себастьяна во время обеда. Вообще, она могла и не делать этого, но это был отличный способ познакомиться с подопечным вне рамок терапии. И вот сейчас она сидела перед Штефаном в столовой, ожидая, когда упрямый пациент позволит себя накормить. Зачерпнув ложкой остывающий куриный суп, она поднесла её ко рту подопечного, но тот мотнул головой, уворачиваясь. Содержимое ложки едва не выплеснулось на пол.       – Штефан! Ну, что ты, как маленький? – рассердилась Сьюзен. Она уже начинала терять терпение. Сейчас девушка стала понимать, о чём говорил накануне Франц. – Давай, ешь!       Пациент скорбно посмотрел в свою тарелку, где в застывающем бульоне плавали тощие макаронины. Он втянул носом воздух и поморщился.                     Столовая постепенно пустела. Пациенты и санитары убирали пластиковые подносы с посудой на железные полки, откуда их забирали работники кухни или дежурные. Время шло, а Штефан сидел, как ни в чём не бывало, и скучающим взглядом разглядывал что-то за спиной психиатра.       Доктор сделала ещё одну попытку, поднеся ложку ко рту подопечного. Тот снова дёрнулся и отвернулся.       – Неужели ты совсем не голоден? – удивлённо пробормотала она и покачала головой. – Мы не уйдём, пока ты не пообедаешь!       На Штефана это сообщение, казалось, не произвело ровным счётом никакого впечатления.       Это рассердило Сьюзен.       – Если через три минуты не начнёшь есть, то лишишься своего обеда! Время пошло! – она сняла наручные часы и положила на стол перед Штефаном. Пациент вежливо перевёл взгляд на золотистые стрелки, внимательно следя за их плавным движением.       – Три минуты, Штефан! – с нажимом повторила Сьюзен.              Ну, а потом-то ты уйдёшь?!              По истечении выделенного времени доктор вновь поднесла ложку к губам Штефана, но тот ответил ей лишь ехидной ухмылкой, боднув головой её руку. Содержимое ложки выплеснулось на белоснежный халат девушки.       «Ах, так!»       Она, недолго думая, взяла тарелку с супом и перевернула прямо над головой подопечного. Ухмылка тут же сползла с его лица, уступив место почти детскому удивлению. Пациент перевёл взгляд на Сьюзен, стоявшую над ним с выражением превосходства. Сперва, она сама была поражена своей выходкой, но, взглянув на увешанного лапшой Штефана, едва сдерживала смех.       Только сейчас Сьюзен поняла, что в столовой наступила полнейшая тишина. Все, разинув рты, наблюдали за ними. Она смущённо улыбнулась и сказала:       – Извините! Мы сейчас всё приберём!              «Мы»? Ты сказала «мы»?!              «Да – мы, дорогой! Или ты думаешь, что я отпущу тебя раньше, чем ты поможешь мне тут всё прибрать?»              Но это ты навела беспорядок!              «Слова человека, у которого с ушей свисает лапша, а в волосах застряли кусочки моркови, теряют всю свою убедительность!»       Доктор отвязала правую руку подопечного и вручила ему ярко-желтую губку.       – Ты вытираешь стол, а я вытру пол – идёт?       Проходящая мимо работница больничного кафетерия окинула удивлённым взглядом заляпанного едой Брайтера и смешливо воскликнула, подмигнув Сьюзен:       - Штефан, ты ли это? Не верю своим глазам! Дорогуша, что с тобой приключилось?       - Вы не ошиблись. Это действительно Штефан. Правда, если я назову его так, как мне сейчас хочется, меня уволят.       Подопечный вздохнул, но через пять минут мучительных размышлений всё же стал нехотя елозить губкой по столу.       Уже потом, сидя в своем кабинете, Сьюзен прокручивала в голове сцену в столовой, и улыбалась себе: «Нет, Штефан, не будет тебе поблажек, и не надейся. Сьюзен Вайнер не позволит тебе сесть ей на шею!»       Она подошла к зеркалу на стене, поправила прядь волос и задорно подмигнула отражению.              14:06       «Интересно, что узнала Сьюзен из тестов с картинками?» – размышлял Штефан, вытянувшись на кровати и закинув руки за голову. Тихий час только начался, и он радовался мгновениям покоя.       Терпеть не могу все эти глупые задания. Я устал от них! К тому же, Лабиринт сегодня явно забеспокоился, когда я начал отвечать. Чёртовы тесты! Всякий раз, сталкиваясь со мной, в ваших глазах появляется неутолимое желание вновь и вновь препарировать мой внутренний мир, разложить по полочкам моё безумие, постичь его суть. Как же вы хотите проникнуть в мой разум и понять, что движет мной, заставляет быть таким, какой я есть. Вас злит, что все ваши попытки познания моей души безуспешны. На протяжении стольких лет я являюсь тайной для вас. Люди любят тайны. Однако, если загадка долго остаётся без решения, часто бывает так, что она начинает пугать. Я пугаю вас, вселяю ужас в ваши сердца. И вы не можете простить мне моей дерзости быть не таким, оставаться неразгаданным и непознанным! Всё ожесточённее вы ищете способы, которые объяснили бы то, что так пугает вас во мне. Мне скучно. Вы посредственны, банальны и предсказуемы в своих изысканиях. Как вы не можете понять, что среди старых амбарных ключей ни один не подойдёт к кодовому замку! Таково ваше мышление. Такова ваша узость восприятия. Именно по этой причине вам никогда не постичь мой разум, даже если вы в конечном итоге раскроите мой мозг на операционном столе и изучите каждый его отдел под микроскопом.       Главное наше отличие друг от друга – в том, что ваш мир хранит разум каждого из вас, а мой разум хранит целые миры. Вам никогда не понять: то, что является лишь желанием для вас, сном, тайной, является опытом для меня.              Штефан задумчиво посмотрел в окно, но с его кровати можно было видеть лишь серое небо.              Вот только является ли мой опыт… духовный, телесный – истинным? Чувствовал бы я то же самое, если бы хоть сотая доля того, что произошло со мной в Лабиринте, произошла в том мире, к которому принадлежит моё тело? Или то, что произошло во сне, обретает иную форму и искажается, даря поэтому столь же искажённый опыт?              14:30       Сьюзен опаздывала, собрание уже началось, а она всё ещё находилась в своём кабинете и торопливо перебирала распечатки ЭЭГ, сделанные сегодня, и те, которые она нашла в медицинской карте Штефана, проведённые несколько лет назад. Что-то привлекло её внимание, и она всмотрелась в старую распечатку внимательнее.       «Стоп, Сьюзен, притормози-ка!»       Волновые графики заметно различались: на тех, что были сделаны несколько лет назад, почти не наблюдалось расслоения волн, какие они фиксировали у Штефана сегодня утром, но, тем не менее, двойные всплески присутствовали. Активность мозга тоже различалась. Судя по графикам, за последние годы Штефан всё глубже погружался в сон наяву. Однако на ранних графиках это было почти незаметно – неудивительно, что тогда на это не обратили внимание.       От размышлений её отвлёк звонок мобильного телефона.       – Доктор Вайнер, собрание уже началось, – напомнила секретарь главврача.       – Да, Анна, я уже иду! – подхватив бумаги, Сьюзен спешно покинула кабинет, практически машинально поправляя на ходу причёску.       В переговорной за овальным столом уже сидело несколько человек, все повернули к ней головы, когда она вошла. Женщина средних лет, напоминавшая высушенную спаржу, строго посмотрела на Сьюзен поверх очков, словно учительница на нерадивую ученицу, опоздавшую на урок. Все эти люди были членами врачебной комиссии, о которой ей рассказывал доктор Штайнмаер.       – Добрый день! – смущённо произнесла Сьюзен и заняла свое место за столом.       – Начнём, – Штайнмаер выглядел усталым и раздражённым. – Сегодня у нас очень важный вопрос относительно нашего пациента Штефана Брайтера.       За столом, словно ветерок, пронёсся шёпот.       Сьюзен поглядывала на собравшихся, многих из них она видела впервые, но даже те, с кем она успела познакомиться в клинике, смотрели на неё недоверчиво и надменно, не желая принимать всерьёз молодого врача, раскопавшего за пару дней работы «сенсацию» на пустом месте.       – Вы все знаете, что уже давно стоит вопрос о переводе пациента Брайтера в муниципальную психиатрическую больницу, – продолжил Штайнмаер, не обращая внимания на перешёптывания коллег. – И, как вы знаете, я всегда старался найти возможность оставить его у нас. Однако сейчас ситуация такова, что у меня практически нет выбора – финансировать бесперспективного пациента многие фонды не хотят. Что ж, это вполне объяснимо, учитывая специфику нашей клиники. Всё же я упросил дать Брайтеру ещё один шанс, и мне пошли на встречу. В свою очередь, я пригласил доктора Вайнер помочь нам. Мы должны предоставить первые результаты по истечении месяца, и поэтому я собрал всех вас сейчас. Доктор Вайнер проводила сегодня несколько психодиагностических тестов со Штефаном и хотела бы поделиться результатами, так как, по её словам, они действительно впечатляют.       Все в ожидании посмотрели на Сьюзен.       – Это, по крайней мере, должно быть занимательно, иначе мы попусту тратим здесь время, рассуждая о заведомо бесперспективном пациенте, – пробурчал высокий худой врач своему соседу с одутловатым лицом.       Сьюзен услышала его и сглотнула.       – Сегодня мы провели со Штефаном несколько тестов и ЭЭГ. Можете ознакомиться с распечатками, – она положила на середину стола папку с результатами. Врачи без особого интереса потянулись за графиками.       – И что мы должны тут увидеть, кроме неисправности прибора? – хмыкнул один из врачей.       – Прибор абсолютно исправен! Мы обнаружили у Штефана аномалии в работе мозга, – покачала головой Сьюзен, стараясь держаться любезно, несмотря на колкости. – А теперь взгляните на это!       Она достала из папки ещё несколько распечаток.       – Это результаты ЭЭГ, проводившейся несколько лет назад. Можно видеть те же аномалии, но в гораздо меньшей степени.       Врачи, перешёптываясь, переводили взгляд с одного листка на другой, сравнивая.       – К чему вы клоните, доктор Вайнер? – спросил сидящий напротив Сьюзен врач, откладывая листок в сторону и скептически посмотрев на неё. – Его состояние ухудшается?       – Если проанализировать оба графика, то можно увидеть, что мозг Штефана постепенно переходит в состояние сна.       – Вы хотите сказать, что он на самом деле спит? Как сомнамбула? – недоверчиво переспросила женщина и скептически посмотрела на девушку поверх очков.       – Отчасти это так. Мы пока не выяснили, с чем это может быть связано. К тому же, эти странные двойные всплески. Их частота увеличилась по сравнению с прошлыми данными, и они стали более интенсивными. К сожалению, мы не знаем, что это. Но, без сомнения, это уникальный случай! – Сьюзен обвела взглядом присутствующих, наблюдая за реакцией.       – Позвольте, доктор Вайнер! Да, это всё довольно необычно, но мы также надеялись услышать от вас не только новые загадки к его состоянию, но и возможности его лечения. Однако эффективно лечить без понимания диагноза невозможно, а этого самого понимания у вас как раз и нет! Не так ли? – доктор с блестящей лысиной смотрел чуть прищурясь.       Сьюзен перевела взгляд на него.       – Мы также провели ряд тестов, которые доказывают, что Штефан вовсе не безнадёжен, – она выдержала паузу и с вызовом посмотрела на собравшихся: – Он дал правильные ответы на ряд достаточно сложных вопросов, ответы на которые не мог узнать до болезни, ни находясь в клинике.       – Например? – осведомилась женщина, поправив очкив строгой оправе, словно теперь старалась разглядеть в докторе Вайнер нечто, что убедило бы её воспринимать слова молодой коллеги всерьёз.       Сьюзен раздала копи отчёта о проведённом тесте.       – Покер? Атомное число урана? Он что, ответил на эти вопросы? – лысый доктор, взволнованно промокнул покрасневшее лицо платком.       – Ответил, – подтвердила Сьюзен.       – Это ничего не доказывает! – фыркнул высокий врач. – Только лишь то, что он часто смотрит телевизор! Этот парень не способен ответить хочет ли он в туалет, когда его спрашивают, не говоря уже о чём-то более серьёзном. Аутисты могут запоминать и воспроизводить довольно сложную информацию, но это совершенно не означает, что они анализируют и понимают её.       – Я уверена, что Штефан давал ответы осознанно. К тому же, если рассматривать вопрос осознанности, то стоит упомянуть и две его попытки суицида. В его деле сказано, что эти попытки он готовил заранее! Планировал! Это не было импульсивным решением под влиянием какой-то ситуации или момента! Он целенаправленно хотел лишить себя жизни! Значит, он понимал, что делает, осознавал свою личность! Или скажете, что и это он подсмотрел по телевизору? – теперь уже в голосе Сьюзен слышалась издевка. Она немного раскраснелась, защищая своего подопечного, но тут же постаралась одёрнуть себя, понимая, что излишняя горячность вряд ли придаст её словам большей убедительности, скорее настроит членов комиссии против неё. Факты. Самый главный козырь в её руках – это факты. – Мы поняли, что вы хотите сказать, доктор Вайнер, возможно, он и понимал это тогда, но вы ведь сами сказали, что с того момента его мозг ещё глубже погрузился в сон. Следовательно, сейчас он может вообще не отличать реальность от воображения. – женщина смотрела прямо в глаза. Во всём её виде, осанке, сквозило неприятие. – Всмотритесь в его глаза! В них ничего нет! Они пусты!       Сьюзен ничего не оставалось, кроме как выдержать этот взгляд, однако она уже в сотый раз пожалела, что оставила медицинский халат в кабинете. Приталенный пиджак нежного кремового цвета, хоть и был застёгнут на все пуговицы, но не скрывал достоинства фигуры, отчего Сьюзен казалось, что именно из-за внешнего вида эти старые мумии не воспринимают её как профессионала, считая лишь амбициозной вертихвосткой, способной для продвижения карьеры на что угодно. Расправив плечи и подняв подбородок, она продолжила:       – Я правильно вас понимаю: вы предлагаете отказаться от лечения моего подопечного, потому что считаете, что он безнадёжен? – голос Сьюзен вновь стал более эмоциональным, но она тут же постаралась взять себя в руки. Не хватало ещё, чтобы они подумали, будто она истеричка.       – Никто не говорит, что нужно совсем отказаться от лечения, я говорю лишь о том, что до появления результатов, которых вы ожидаете, могут пройти годы, или их может не быть вовсе, – развёл руками лысый врач. – Согласитесь, что это несколько самонадеянно – считать, что одного месяца вам хватит для того, на что не хватило двадцати лет. К тому же, мы так и не услышали от вас конкретных методов лечения для Брайтера. Вдруг ваши действия навредят ему? Не забывайте, что это пациент с крайне неустойчивой психикой, и предоставление ему большей свободы может обернуться ещё одной трагедией.       – Так нельзя! Если нам готовы дать время, нельзя отказываться от него! Со Штефаном можно работать! Он контактен! Я видела это! Если раньше в работе с ним не было результатов, может, это оттого, что врачи просто не желали искать новых, нестандартных способов общаться с ним?       – Доктор Вайнер, не хотите ли вы сказать, что помимо вас никто больше не хотел помочь ему и не предпринимал для этого никаких действий? – осведомилась женщина в очках резким и неприязненным тоном, испепеляя Сьюзен взглядом серых глаз.       – Я лишь хочу сказать, что нельзя отказываться от шанса помочь пациенту! Если нам удастся, то, возможно, финансирование Штефана не остановят, и мы сможем продолжать работать с ним, – она перевела дыхание и обвела взглядом оппонентов, так и не найдя в них должного соучастия и понимания. Они даже не желали понимать.       – Что ж, признаться, отрадно видеть подобное рвение, доктор Вайнер! – после некоторой паузы заметил седовласый мужчина в дорогом шерстяном костюме. – Поймите: мы тоже заинтересованы в здоровье пациентов, но важно правильно расставлять приоритеты и реально соотносить свои силы с действительностью. Не нужно считать нас злыми, бездушными монстрами в белых халатах.       Сьюзен и доктор Штайнмаер переглянулись и вновь обратили всё внимание на Седовласого, ожидая его дальнейших слов.       – Что ж, если, как вы говорите, у вас не так много времени для работы со Штефаном Брайтером, но пока оно есть, было бы крайне глупо не использовать его. В этом вы правы. Давайте придём к некому компромиссу! – Седовласый поправил и без того идеально завязанный галстук, и посмотрел на собравшихся поверх очков. – Вы проводите все необходимые, на ваш взгляд, элементы лечения, но мы желаем видеть отчёты по каждому проведённому сеансу терапии.       Сьюзен облегчённо выдохнула, но тут Седовласый пристально посмотрел на главврача:       – Пациент Брайтер должен находиться под ранее оговорёнными мерами содержания.       Штайнмаер не отвёл своего взгляда, хотя Сьюзен заметила, как напряглись его плечи.       – На этом наше собрание считаю законченным.       – Доктор Вайнер! – окликнул её Седовласый. – Не подведите нас и наше доверие к вам.       Она сдержанно кивнула и проводила взглядом выходящих из кабинета членов комиссии.       Доктор Штайнмаер чуть приоткрыл окно и вернулся за стол, не сразу заметив, что Сьюзен всё ещё здесь и стоит, переминаясь с ноги на ногу у двери.       – Доктор Вайнер? Вы что-то хотели спросить? – голос его был уставшим и бесцветным. Он был расстроен, хотя, казалось бы, причин для этого нет. Ведь они победили.       – Нет-нет, простите! Я просто хотела забрать бумаги, – солгала Сьюзен.       – Что ж, тогда более не задерживаю, – буркнул главврач и сделал вид, что занят поиском каких-то документов на столе.       Сьюзен выходила из кабинета с двойственным чувством: с одной стороны, она была рада решению комиссии, а с другой – ей казалось, будто она покидает поле битвы и вовсе не ощущает себя победителем, хотя для этого были все основания. Да, она отстояла Штефана, но теперь на ней огромная ответственность за лечение этого пациента.       «Кофе. Мне определённо нужно выпить кофе».       С такими мыслями девушка спустилась в кафетерий после совещания.       Заказав столь желанную чашку эспрессо, она примостилась за столиком у окна, выходившего в парк. Она видела подъездную дорожку, на которой стояли несколько машин, за деревьями скрывались высокие ворота клиники.       «А снегопад все не прекращается. Как будто кто-то хочет похоронить нас под всем этим снегом до весны».       Кофе немного взбодрил – теперь Сьюзен могла трезво смотреть на вещи и решать, как быть. Она задумчиво рисовала шариковой ручкой на салфетке.       Задача номер один: «Дело Штефана Брайтера». С чего начать? А ведь у нее всего один месяц. И это против двадцати лет, в течение которых Штефан кочевал из клиники в клинику. В этом тот лысый тип был прав! Это совершеннейшее безумие! И еще эти в высшей мере странные результаты теста. Сейчас для неё это уже не казалось прорывом, похоже, все еще больше запуталось.       Задача два: «Дочь, которую теперь нужно воспитывать одной». Сьюзен не сомневалась, что справиться. Она констатировала факт.       Задача три: «Герман». Вряд ли он будет преследовать ее здесь. Пустые угрозы, громкие слова. Так на него похоже. Сейчас она это понимала, но тогда, в прошлом, дала волю эмоциям. Зря – не нужно было, но сейчас поздно об этом вспоминать. Письмо адвокату она отправила. Оставалось только ждать.       Она заметила, как по подъездной дороге пробивается сквозь сугробы чей-то автомобиль, посочувствовала водителю, а потом написала на салфетке задачу под номером четыре и дважды подчеркнула ее. Ее автомобиль все еще стоял где-то на дороге.       Сьюзен допила кофе, поднялась из-за столика. Нужно было найти телефонные номера такси, чтобы выбраться отсюда вечером и забрать дочь из детского сада, нужно вызвать эвакуатор, договориться с ремонтниками, решить, какую терапию провести с Брайтером завтра. Усталость отступила, пришла пора действовать.              16:20       Сны. Отклик подсознания на действительность или дверь в иной мир, где ваше сознание путешествует каждую ночь?              Для Штефана с появлением шкатулки обычные сны превратились в мосты, соединившие повседневный мир с мрачными, изменчивыми коридорами Лабиринта. И в его, Хранителя, обязанности входило заботиться об этих зыбких мостах сновидений. Лабиринт делился со Штефаном властью ради того, чтобы питаться энергией чужих страхов, поскольку злость и страх оказались самыми сильными эмоциями, которые испытывал или порождал его нынешний Хранитель. Он позволял ему входить в сны других людей и через него простирал щупальца к новой жертве. От Хранителя требовалось только отпереть дверь реальности, и все, кто неосмотрительно выходил за пределы сна, влекомый волей Хранителя и Лабиринта, уже не мог вернуться. Но, как Штефан выяснил в дальнейшем, он не мог забрать никого из окружающих, кого бы не знал лично. Недостаточно было знать только имя или только лицо. Ему было необходимо прикоснуться к душе, почувствовать живую энергию, чтоб подобрать нужный ключ. Это очень затрудняло поиск, так как круг так называемого общения Штефана в основном составляли либо персонал, либо пациенты лечебниц. Чаще всего он отбирал тех, от кого не ждали ничего, кроме смерти. Когда исчезали такие люди, то никто этого словно не замечал. Их тела рассыпались прахом в огне крематория, вещи выносились на свалку, а место занимали следующие в очереди обреченные. Но Хранитель понимал и то, что слабые больные души не могли дать Лабиринту настоящую пищу – яркие и чистые эмоции. Полученных крох хватало только на непродолжительное время. Лабиринту требовались настоящие личности, и Штефан стал искать способы удовлетворить запросы своего хозяина. Благо, что подобная калорийная пища требовалась не так часто, и Штефан мог не опасаться, что число людей вокруг может сузиться до нуля. Но именно тогда Хранитель мог испытать настоящую силу Лабиринта. На его глазах открывались новые миры, столь необычные и пугающие, что он не мог сказать, чего бы ему хотелось больше: остаться здесь навсегда или умереть, чтобы больше никогда не видеть.       Иногда Лабиринт питался и эмоциями Хранителя. Именно поэтому тот не мог оставаться в нем долго.       Он задумчиво провёл пальцами по резной поверхности шкатулки и оглядел свою палату. Взгляд остановился на магнитофоне, но пациент понимал, что сегодня придётся обойтись без радио. Но завтра он обязательно попросит Франца поставить какой-нибудь диск. К тому же, санитар пообещал принести кино. При мысли об этом Штефан блаженно улыбнулся. Да, пожалуй, всё не так плохо.              20:47       Сегодня его уложили спать намного раньше, чем обычно, и раньше, чем он того хотел. Так было всегда, когда с ним работал Себастьян. Ему хотелось как можно скорее закончить работу с подопечным, и поэтому пациент оказывался в постели на час-полтора раньше времени, установленного больничным режимом.       Пациент лежал на кровати, уставившись в потолок.              Интересно, что стало с тем Хранителем, который ушел?              Штефан не сомневался, что тот сбежал каким-то хитрым образом, да еще так, что Лабиринт не смог до него добраться.              А может он все же не смог уйти далеко, или сошел с ума?              Об этом он думать не хотел, предпочитая верить в то, что Хранитель скрылся. Ему нравилось верить, что есть способ уйти, а значит, есть надежда и для него, Штефана.              А что бы стал делать я, если бы смог оказаться на свободе? Как бы я стал жить?              Он много раз воображал себе, как выбирается из Лабиринта, но не мог представить, что будет делать с вновь обретённой свободой. Пожалуй, это было бы сопряжено со многими трудностями. Ведь у него нет образования, денег, нормальную работу было бы найти трудно. Даже первое время ему негде было бы жить. К родителям бы он точно не поехал. Да и нет гарантии, что они всё ещё живут там же – в их маленьком городке. Сейчас, раздумывая об этом, он понял, что ранее заманчивая мысль о свободе, вовсе не представляется такой радужной при ближайшем рассмотрении. Наверное, ему просто страшно.       За окном уже сгустилась тьма, и можно было видеть холодное мерцание звёзд. Из общей комнаты в конце коридора раздавались приглушённые радостные голоса пациентов и санитаров. Вероятно, они играли в «УНО» или ещё какую-нибудь настольную игру, а может быть, просто беседовали. Штефана никогда не приглашали на эти посиделки, но Франц по возможности старался обеспечить ему досуг не хуже, а иногда ему всё же удавалось добиться того, чтобы подопечный тоже мог присутствовать на таких вечерах. Через какое-то время он услышал, как кто-то заиграл на пианино. Мелодия была ясная и чистая, убаюкивающая и немного грустная. Штефан вздохнул и закрыл глаза.              20:57       – Мамочка, – девочка потянула мать за рукав.       Сьюзен оторвалась от бумаг и вопросительно взглянула на дочь:       – Что, маленькая?       – А папа приедет?       – Нет.       – И на Рождество не придёт?       – Нет, милая.       «Да-да, все верно. Просто «нет». Ей не нужно знать. Пока не нужно».       – Почему? Он не любит нас больше?       – Милая, мы с папой всегда будем любить тебя! Но он не сможет приехать. Так нужно. Ты поймешь чуть позже.       – А когда наступит позже? – девочка задумалась, а потом сама же ответила: – Наверное, когда мне будет шесть, и я стану взрослой. Мне не хочется становиться взрослой, потому что тогда ты скажешь, что папа плохой.       Сьюзен не знала, как ответить девочке. Она не определилась с ответом даже для себя. Что она будет делать, когда однажды испытает на себе осуждающий взгляд дочери?       «Нет, все правильно! Пусть лучше осуждение в будущем, чем нервное расстройство сейчас».        Они скрывали от ребенка скандалы и ссоры, делали вид, что все хорошо. Замолкали, когда малышка неожиданно заходила в комнату. Но детям невозможно долго лгать – они все чувствуют.       Тем временем дочь разглядывала бумаги на столе:       – Это твоя работа?       – Да, детка.       – Скучная. Только буквы, а картинок нет, – вздохнула крошка.       – А не пора ли вам в постель, юная леди?       – Когда же мне уже будет шесть? – пробурчала девочка себе под нос и обреченно поплелась в комнату.       - Я сейчас подойду, и мы дочитаем про Алису, хорошо, милая?       Сьюзен собрала бумаги. Сейчас она больше нужна дочери, чем подопечному Брайтеру.       Потом, уже лежа в постели и глядя на все еще не разобранные после переезда вещи и подрагивающие тени на стене, она размышляла о том, как было бы здорово самостоятельно разобраться с этим случаем. Может быть, она даже напишет статью. И, уж конечно, утрет нос сушеным брюквам, которые свысока смотрели на нее сегодня. А летом можно будет поехать с дочерью на побережье. На этой мысли Сьюзен погрузилась в глубокий сон.              (13 428)       Старый кинотеатр. Ряды кресел с красной обивкой. Пожелтевшее полотно экрана. Тишина.       В последнее время он часто приходил сюда, чтобы просмотреть плёнки хроники, отснятой полусумасшедшим оператором, блуждающим по коридорам Лабиринта с древней камерой и запечатлевающего его историю.       Хранитель вдохнул прохладный пыльный воздух, словно наполненный запахами прошлого, какой бывает только в старых книгохранилищах или архивах. Здесь тоже был своего рода архив. Собрание круглых жестяных бобин с плёнками. Его очень интересовали эти плёнки, но не все, а только те, что относились к далёкому прошлому, когда самого Штефана в Лабиринте ещё не было. Искать нужные плёнки было несложно. Все бобины имели свой номер, соответствующий каждой развёртке Лабиринта. Что служило началом отсчёта – Штефан не знал. Может, плёнки хранились с самого момента создания Лабиринта, а может только с начала какого-то определённого цикла в его таинственной жизни.       Время... Как ни странно, но даже в Лабиринте оно текло неумолимо и безвозвратно, пусть и по своим законам. Буквально через несколько дней после того, как Штефан стал Хранителем, он узнал от старого библиотекаря об этих законах. Жизнь Лабиринта развивается циклами. В каждый из этих циклов он проживает определенное количество дней, каждый из которых является одним из тысяч состояний Лабиринта. Эти изменения, как биение сердца, как вздохи, наполняют пустынные коридоры движением здешней странной жизни. Меняется расположение комнат, меняются сами коридоры, неизменными остаются только миры, скрытые за тысячами дверей. Очень старые миры.       Штефан привык к этому необычному времени Лабиринта и давно перестал удивляться тому, что за один день в земном мире здесь успевает смениться два. Каждый из циклов состоит из определённого количества развёрток, а затем Лабиринт словно выходит на новый этап и начинает меняться заново. Когда начался цикл, в котором по воле провидения находились Лабиринт и его Хранитель сейчас, Штефан не знал, а Старик отказался ему говорить. Оставалось надеяться только на то, что, если цикл внезапно закончится, в новой очередной жизни Лабиринту будет необходим живой и разумный Хранитель. Дни-развёртки он не считал, не думал, что в этом есть какой-то смысл, как, впрочем, перестал считать и дни там, где жил в плену собственного тела.       На интересующих его плёнках он надеялся увидеть предыдущего Хранителя. Очевидно, что раньше в этих стенах был ещё кто-то, исполняющий роль, которая выпала и ему. Штефан уже давно находил подтверждения этому в запутанных коридорах Лабиринта. Всё чаще он обнаруживал давным-давно заброшенные комнаты. Это были не простые комнаты. Тот, кто когда-то создал их, разместил в некоторых из них зашифрованные послания-подсказки. Поиск таких артефактов стал своеобразной навязчивой идеей, которая помогала не сойти с ума от скуки между поиском жертв и обеспечением Лабиринта сытной закуской. Тогда же его начали одолевать размышления что же стало с этим человеком? Когда Штефан случайно нашёл первые послания-подсказки в комнатах, то понял, что это как-то связано с исчезновением бывшего Хранителя. Тогда он много думал об этом и пришёл к выводу, что, возможно, этому человеку удалось найти выход. Однако, по какой-то причине Хранитель не покинул Лабиринт сразу. Почему? Этот вопрос не давал ему покоя. Что заставило его медлить? Страх? Вероятно, Хранитель хотел предупредить следующего, кто попадёт в сети Лабиринта, о возможности спасения. Он зашифровал подсказки и разместил их в разных комнатах. Придя к такому выводу, Штефан задался целью отыскать все послания. Втайне он всё же мечтал покинуть это место. В глубине души он страстно желал этого. Но следовало быть очень осторожным, чтобы его тюремщик ничего не заподозрил. Поэтому Хранитель отправлялся на поиски только в первые дни после убийства очередной жертвы. Тогда Лабиринт сыт и менее чувствителен к мыслям Штефана.       Сейчас у него имелось лишь несколько артефактов: кусочки дерева или гладкого речного камня с нацарапанными словами-загадками. Очевидно, это были лишь элементы паззла. Лишь когда он соберёт их все, ему откроется смысл оставленного прошлым Хранителем послания. «Солнце», «хранить», «время», «спасение», «встречать» – вот те слова на артефактах, которые он уже сумел найти. Последней найденной подсказкой в той страшной детской комнате, оказалось слово «вода». Бесчисленное количество раз Штефан пытался сложить эти слова так, чтобы это хоть как-то натолкнуло его на ответ. Тщетно. Всё та же бессмыслица. Нужно гораздо больше артефактов, чтобы отгадать эту загадку. Бывший Хранитель позаботился о том, чтобы как можно лучше обезопасить своё знание. И теперь Штефан напоминал себе мальчика Кая, пытающегося из ледяных осколков сложить слово «вечность».       К тому же, его часто одолевал страх, что он мог пропустить комнату с подсказкой. Что, если он упустил что-то важное? Просматривать комнаты было довольно утомительным занятием, и тогда ему пришла в голову мысль о сваленных в старом кинотеатре плёнках. Что, если он сможет увидеть на них Хранителя или понять, в каких именно комнатах стоит искать?       Штефан просиживал долгие ночи, просматривая шипящие старые ленты, но ничего занятного или относящегося к его вопросу не находил.       Он понял, что на то, чтобы просмотреть все плёнки, у него уйдёт сто лет, поэтому принял решение выбрать только те, которые, согласно его подсчётам, могли относиться к времени исчезновения предыдущего узника Лабиринта. Однако здесь его ждало новое разочарование. Разложив бобины по номерам, он обнаружил, что многих плёнок не хватает. Кто мог забрать их? И что было на них записано? Эти вопросы мучили его и не давали покоя. Однако он упрямо и методично продолжал просматривать оставшуюся часть плёнок. Одну за другой.       Сегодня он тоже пришёл с этой целью. Просматривать фильмы было трудно. Кадры хроники бежали по простыне без всякой связи и логики, подчиняясь смыслу, известному лишь самому Хроникёру. Хотя Штефан сомневался, что безумец его знал. В фильмах не было ни героев, ни сюжета. Лишь изменчивые коридоры, наполненные неясными тенями, причудливыми образами, видениями, осколками миров Лабиринта. Безумие. Чистое и не прикрытое моралью, подпитываемое самим собой и существующее само для себя. Немые черно-белые фильмы, совсем не похожие на те, в которых снимался чудной коротышка в котелке. Кажется, его звали Чарли Чаплин, если он ничего не напутал. Шорох и шипение плёнки усыпляли его, а бессвязность сюжета утомляла. Нелепые дёргающиеся кадры, прерываемые «сигаретными ожогами» и «снегом». Всё это мешало сосредоточиться. Иногда плёнка застревала – кадры были склеены неровно и стыки были очень заметны, как будто плёнка рвалась, и её склеивали раз за разом.       Сегодняшний просмотр не принёс ему ничего нового или занятного, кроме размытого образа Старика с золотыми часами и пары неясных теней.       Вздохнув, Штефан убрал плёнки в бобины и отложил к уже просмотренным. Затем, оглядев пустой кинозал, вышел.              День четвёртый              06:13       – Просыпайся, соня! Новый день настал! – воскликнул Францц, войдя в палату Штефана.       Санитар поднял жалюзи и приоткрыл окно, впуская в нагретую палату морозный свежий воздух.       Пациент недовольно моргал, пытаясь помешать мерзкому санитару стащить с него одеяло.       – Давай-давай, Спящая Красавица, а то мы опоздаем на завтрак, а ты же знаешь, что в конце всегда остаются только эти противные хлебцы с отрубями!              Франц, ты знаешь, что мне особенно нравится в тебе? Постой, это мне нравится в том сумасшедшем уборщике на первом этаже, а в тебе… в тебе я даже забыл, что мне нравится. Ты просто омерзителен! Как можно всё время думать только о том, чем ты набиваешь брюхо?              Санитар же, весело насвистывая, совершенно не замечал гневного взгляда подопечного или делал вид, что не замечает.       В душе, стаскивая с продрогшего пациента пижаму, Франц спросил:       – Что ты там вчера устроил, Штеф? Я слышал: ты стал сенсацией после терапии с доктором Вайнер! – санитар, наконец, к радости подопечного, включил тёплый душ. Немного согревшись и перестав дрожать, Штефан смог начать думать ещё о чём-то, кроме проклятий в адрес санитара.              Я тебя умоляю – они спрашивали меня о том, можно ли есть яблоки! А ты смотришь на меня так, будто я вчера превратил воду в вино!              Хмыкнув, Франц выдавил из тюбика немного шампуня и начал намыливать голову подопечного.       – И, кстати, ты мне проспорил!       Запиши на мой счёт, я, кажется, оставил кредитку в другой пижаме…              07:30       В столовой сегодня было необычно шумно. Часть подопечных должны были везти на экскурсию, и те в нетерпении оживлённо обсуждали детали предстоящей поездки.       Штефану практически не мешал этот радостный гул, но волей-неволей он прислушивался к обрывкам фраз, смеху, энергичному бренчанию посуды.       Франц заметил, как напряжён подопечный, и поспешил его отвлечь:       – Эй, Штефан! Какой джем ты будешь? Клубничный или абрикосовый?              Ты даже не предложишь мне утреннюю газету, Франц?              «Вынужден тебя разочаровать, но могу сразу сказать, что и на этой неделе министерством здравоохранения не был принят закон о лечении пациентов психиатрических клиник тайским эротическим массажем!»              Ты невыносим! Почему тебе вечно надо всё опошлить? Я хотел бы посмотреть спортивную колонку!              Франц театрально закатил глаза.       «Ну, конечно! С каких пор?»       – Так какой? – санитар указал хлебным ножом на баночки с джемом. Пациент проследил за его жестом.              Давай тот, срок годности которого не истёк ещё до моего рождения.              «И кто из нас невыносим?!»              07:40       У себя в кабинете Сьюзен задумчиво рассматривала распечатки ЭЭГ. Она снова и снова следила глазами за вычерченными самописцем пиками, выделяя непонятные расхождения волн. Что бы это могло быть? И как это связать с тем странным поведением, которое время от времени наблюдается у ее нового подопечного? Похоже на аномалию мозга. Она снова взглянула на личное дело пациента. Все осмотры показывают, что физически он здоров, но его сознание словно блокирует его возможности. Они необъяснимым образом проявляются, только когда он находится в крайней степени возбуждения. Агрессия, страх, инстинкт самосохранения – толчком может послужить только очень сильное потрясение. Возможно, что и разговаривать Штефан не может именно поэтому. Девушка смотрела на самые ранние записи в личном деле. В то время Штефан проявлял большую активность, чем сейчас, хотя уже тогда не говорил.       «Может попробовать связаться с кем-нибудь из врачей, кто работал со Штефаном ранее? Стоит подумать об этом. Но сначала…»       Сьюзен сняла телефонную трубку и набрала короткий номер:       – Анна, доброе утро! Это Сьюзен Вайнер. Мне нужно поговорить с доктором Штайнмаером. Да, спасибо. Я подойду через пару минут, – она положила трубку на рычаг и вышла их комнаты.              08:20       – Доктор Штайнмаер, я бы хотела, чтобы на терапии Штефана освободили от ремней. Это возможно?       – Честно отвечу вам, что не в восторге от этой идеи. Его поведение трудно прогнозировать, а вы – новый для него человек и можете не заметить тревожных сигналов.       – Да, я понимаю, но моя терапия возможна только при условии полной расслабленности и доверии пациента. Под мою полную ответственность.       – Что ж, хорошо, – немного помедлив, произнёс доктор. Было видно, что эта идея ему совсем не по душе.       – Спасибо, – ответила Сьюзен, с благодарностью посмотрев на доктора Штайнмаера.       – Но мне бы не хотелось, чтобы ваше сочувствие сейчас, стоило вам жизни, доктор Вайнер. Франц будет присутствовать при терапии. Это не обсуждается. На вашем месте я бы не стал недооценивать Штефана. Под вашу ответственность, – строго добавил доктор и пошёл прочь по коридору.              10:30       Когда Франц привёз подопечного в кабинет психиатра, Сьюзен уже ждала их.       – Помогите, пожалуйста, Штефану перелечь на эту кушетку, – санитар, отвязав ремни, выполнил указание доктора.       Избавление от ременных пут, казалось, не произвело ни малейшего впечатления на пациента. Он, лёжа на кушетке, равнодушно разглядывал белый больничный потолок.       – Тебе удобно, Штефан? – спросила Сьюзен, хотя и не ждала ответа.        Франц устроился на небольшом табурете в углу комнаты.        Взяв со стола папку и пригладив рукой волосы, доктор села в кресло рядом с кушеткой и включила диктофон.       – Приступим. Штефан, ты слышишь меня? – Сьюзен щелкнула зажигалкой и поднесла вспыхнувший огонек к лицу пациента на расстояние ладони. Его лицо ничего не выражало, взгляд был направлен прямо перед собой.       – Штефан, смотри, пожалуйста, на огонь, – голос доктора был мягким, но в то же время настойчивым. – Расслабься и просто смотри на огонь. Он согревает тебя. Наполняет, почувствуй это.        Взгляд подопечного, казалось, сфокусировался на пламени.        – Закрой глаза. И расслабься.       Когда глаза пациента закрылись, Сьюзен погасила огонь и вздохнула чуть глубже. Похоже, получается.       – Тебе сейчас ничто не угрожает. Представь, что ты находишься в длинном коридоре, а в его конце горит огонек. Иди к нему. Раз. Ты чувствуешь на веках его тепло. Два. Свет наполняет и зовет тебя. Нет, не сопротивляйся. Иди к нему. Три. Ты чувствуешь тепло и покой. Тело абсолютно расслаблено... – Штефан и правда погружался в какое-то странное состояние.       Он все слышал, но двигаться совсем не хотелось.       – Четыре. Ты приближаешься к свету. Пять. Чувствуешь тепло. Ты и есть тепло. Шесть. Огонек впереди все больше. Его свет зовет. Иди к нему. Семь. Ты полностью расслаблен. Впереди сплошная завеса. Не бойся. Иди к ней. Восемь. Ты идешь в самое счастливое мгновение в твоей жизни. Девять. Перед тобой – сияющая арка. Дыши глубоко и спокойно. На счет «десять» ты пройдешь сквозь свет. Десять.       Сьюзен глубоко вздохнула и откинулась в кресле.       – Штефан. Пошевели пальцами, если слышишь меня.       Средний палец правой руки пациента дерзко поднялся вверх.       Санитар прыснул в кулак, но на лице доктора не дрогнул ни один мускул, ее голос стал жестче.       – Штефан, сейчас ты пойдешь в прошлое. Год за годом, – Сьюзен мысленно досчитала до десяти. – Тогда ты мог говорить. Попробуй поговорить со мной. Что ты видишь?       Глаза Штефана медленно открылись, лицо приобрело сосредоточенное выражение, взгляд блуждал.       – Спокойно. Ничего плохого не случится, – доктор положила руку на плечо Штефана. Напряжённая складка, прочертившая лоб, разгладилась, но в глазах появилась странная жёсткость.       – Иди вглубь своего прошлого.       Где-то с минуту пациент лежал спокойно, потом резко дернулся, тело напряглось, лицо исказилось.       Сьюзен только на мгновение отвернулась, чтобы сделать пометку в журнале, как вдруг боковым зрением уловила какое-то молниеносное движение. Секунда – и Штефан уже повалил её на пол, сжимая пальцы вокруг шеи. Франц бросился на помощь доктору, не забыв нажать кнопку тревоги.       – Штефан! Отпусти её! Она не может дышать! Ты её убьёшь! – Франц пытался разжать пальцы вышедшего из-под контроля подопечного и спихнуть его со Сьюзен. Однако он уже понял, что один не сможет справиться сейчас с пациентом. Аффект и ярость придали ему сил. Сьюзен хрипела, пытаясь сделать вдох, и с ужасом смотрела в искажённое злостью лицо пациента, ощущая тяжесть его тела на себе. Его руки и плечи напряглись настолько, что казались каменными. Несмотря на шок, она пыталась сопротивляться навалившемуся Штефану, дышащему ей в лицо. Из его горла раздавался какой-то почти звериный рык. Невидящий взгляд направлен в пустоту. Понимая, что подопечный может убить доктора раньше, чем подоспеют санитары, Франц быстро принял решение и с размаху разбил о голову пациента стеклянную вазу. Со звоном разлетелись осколки. На шее Штефана появились струйки крови, однако он продолжал с силой сдавливать горло Сьюзен, не ослабляя хватки. Распахнулась дверь кабинета, и в помещение вбежали двое дюжих санитаров. Следом за ними вошёл доктор Штайнмаер. Вместе с Францем им удалось оттащить пациента от задыхающейся девушки.       – Пятнадцать миллиграммов левомепромазина! Внутримышечно! Быстро! Да быстрее же! – распорядился доктор Штайнмаер, видя, что Штефан ожесточенно бьётся в руках санитаров. Он изворачивается и кричит. Двое санитаров, преодолев сопротивление пациента, прижали его к полу и заломили руки за спину, тем самым позволив третьему санитару сделать Штефану укол. Через несколько мгновений пациент, коротко всхлипнув, затих и обмяк.       – Вы в порядке, доктор Вайнер? – обратился к девушке главврач, протягивая ей стакан воды.       – Да-да. Я… я в порядке, – ответила Сьюзен сиплым голосом и машинально коснулась пальцами покрасневшей шеи. В порядке. Да, она в полном порядке, если не считать того, что Штефан сейчас мог её задушить…       «Он мог тебя убить!» – она смотрела, как санитары посадили пациента на коляску. Его волосы потемнели от пота и крови. Голова безвольно склонилась к правому плечу. Сьюзен увидела, как по его шее стекают тоненькие ручейки крови от порезов, впиваясь в воротник больничной пижамы. Защипало в носу, и она быстро отвернулась, тут же наткнувшись на весьма красноречивый взгляд доктора Штайнмаера. Он явно хотел ей что-то сказать, но передумал и, покачав головой, посмотрел на уснувшего Штефана.       – Отвезите его в палату, – отдал санитару указание доктор и быстро вышел из кабинета.       ***       – Доктор Вайнер, вас к телефону. Говорят, что это очень срочно, – молодая практикантка догнала Сьюзен в коридоре.       – Да, спасибо. Я иду.       – Они говорят, что это касается вашей дочери.       «Что?»       Девушка хотела сказать что-то еще, но Сьюзен уже быстро шла в приемную.       «Что-то случилось!»       Почему-то сразу стало трудно дышать и в груди – словно кусок льда.       «Они бы не стали звонить просто так».       - Да, - выдохнула Сьюзен, – я слушаю.       – Сьюзен Вайнер?       – Да. Говорите.       – Меня зовут Лиз. Я воспитатель вашей дочери… – голос запнулся. Женщина подбирала слова.       – Говорите же! Что с ней? – ей хотелось накричать на женщину, но она понимала, что нужно держать себя в руках.       – Она в больнице Святого Патрика. Врачи не могут ничего понять.       – Я немедленно еду. Спасибо.       Трубка упала на рычаг из ослабевших пальцев Сьюзен.              14:17       Она стояла у стойки в приемной и нервно сжимала и разжимала кулаки.       – Вы Сьюзен Вайнер? – пожилая дама за регистрационной стойкой одним пальцем выстукивала что-то на клавиатуре жалобно жужжащего компьютера.       – Да, все верно, – в голосе девушки сквозило явное раздражение – процедура затягивалась.       – Бедная девочка, – сочувственно проговорила старушка, подняв глаза на посетительницу. Сьюзен так и не поняла, было ли это адресовано дочери или ей самой.       – Кем вы ей приходитесь?       – Я – мать.       – Хорошо, – старушка щелкнула клавишей особенно выразительно. – Родителям посещение разрешается. Однако сперва необходимо заполнить формуляры о страховке, – протянув девушке ворох бумаг, регистраторша вновь углубилась в борьбу с непослушным компьютером. На этом разговор прервался. Сьюзен же барабанила пальцами по стойке, ожидая продолжения, но старушка явно посчитала инцидент исчерпанным.       – Ну, так что? – спустя несколько минут спросила Сьюзен, вернув заполненные документы.       – Что? – старушка подняла голову.       – Мне нужно срочно повидать мою дочь! Её доставили сегодня.       – Палата № 32, – отчеканила дама. – Как можно быть такой невнимательной?       Ругая, на чем свет стоит, себя и весь персонал больницы, Сьюзен почти бежала по коридору. Полы развивающегося халата больше походили на крылья птицы. Она чуть было не столкнулась с пожилым врачом, выходящим из палаты № 32, но вовремя успела затормозить. Врач взглянул на нее с неодобрением, но затем в его умных темных глазах блеснуло понимание.       – Сьюзен Вайнер – я так полагаю?       – Совершенно верно, – выдохнула девушка.       – Я лечащий врач вашей дочери.       – Что с ней, доктор?       – Госпожа Вайнер, давайте пройдем в комнату ожидания – не думаю, что нам стоит говорить об этом в коридоре.       Он толкнул дверь напротив, и они оказались в небольшой комнате. У стен были расставлены неудобные кресла, какие бывают только в больнице. На столике у окна лежали игрушки – явно подарки благотворительных обществ, маленький телевизор в углу был выключен. Разноцветный ковер на полу, который, видимо, должен был создавать уют и отвлекать от грустных мыслей, резал глаз своей неуместной яркостью. Казалось, это помещение содержало в себе концентрат боли, отчаяния и страха родных и близких, чьи дети по нелепой случайности оказывались в отделении интенсивной терапии клиники.       Сьюзен и врач опустились в соседние кресла. Сьюзен была даже рада – ноги уже почти отказывались ей служить.       – Госпожа Вайнер, случай с вашей дочерью действительно из ряда вон выходящий. Не волнуйтесь: в настоящий момент ее жизни ничего не угрожает.       Девушка облегченно вздохнула, но продолжала выжидающе смотреть на врача.       – Девочка находится в очень странном состоянии. Физически ее состояние удовлетворительное, перебоев в работе сердца нет, дышит она самостоятельно, рефлексы в норме. Все это похоже на нормальный здоровый сон. Только при этом мы не можем ее разбудить.       – Кома?       – Пока трудно сказать. Нам ничего не остается, как наблюдать за ее физическим состоянием.       – Есть шанс, что она вернется?       – Госпожа Вайнер, не буду вас обманывать. Пока мы ничего не можем сделать. Девочка может вернуться в любой момент. Кроме того, приборы фиксируют мозговую активность. Я бы сказал, что она спит и видит сны.       Несколько минут Сьюзен разговаривала с доктором о состоянии дочери, затем он проводил ее в палату и оставил одну, настоятельно попросив сократить визит.       Девочка лежала на кушетке, оплетенная проводами. Золотистые локоны разметались по тонкой больничной подушке. На щеках играл румянец, малышка словно спала в своей постели, совершенно не думая о том, что происходит вокруг. В тишине палаты раздавалось попискивание приборов и ее мерное дыхание.       «Спит и видит сны», – глаза Сьюзен наполнились слезами, но она поспешно взяла себя в руки. Девушка осторожно коснулась хрупкой детской руки, безвольно покоившейся на одеяле.       «Детка, – она сжала пальцы, согревая ручку дочери. – Пожалуйста, возвращайся домой».       На этот раз она не смогла сдержаться – крупные слезы покатились по щекам.       Через несколько минут в палату заглянула медсестра, чтобы деликатно напомнить, что посещение следует прервать. К тому времени Сьюзен почти успокоилась. Она молча кивнула девушке и вышла в коридор. Ей еще раз нужно было поговорить с доктором.              21:52       Дома она оказалась, когда маленькая стрелка часов уже приблизилась к десяти вечера. Сьюзен приняла горячий душ и, закутавшись в махровый халат, пошла на кухню – сварить себе какао и сделать пару бутербродов с сыром. Пока грелось молоко, она достала из шкафчика бутылку коньяка и налила себе немного, чтобы успокоить взвинченные нервы. Есть совершено не хотелось, но она понимала, что просто обязана поддерживать себя в форме. Только забравшись с чашкой горячего какао под одеяло, Сьюзен поняла, как же она устала. Сделав глоток, девушка прикрыла глаза. Думать о сегодняшнем дне не хотелось, а о завтрашнем – тем более. Голова болела, а в теле разливалась волной свинцовая тяжесть. Несмотря на усталость и внутреннее сопротивление, мысли всё равно возвращались к событиям этого кошмарного дня.       «Ну и дела, Сьюзен. Что же нам теперь делать? Моя девочка в больнице, и врачи даже не знают, что с ней, и я ничем не могу помочь своей малышке! Почему с каждым днём всё становится только хуже?»       Глотнув горячий напиток, она ощутила, как приятное тепло проникает в неё, снимая болезненные ощущения в саднящем горле. Это заставило её вспомнить о том, что произошло сегодня во время терапии.       «Как же ты это допустила? Теперь, когда ты так подставила себя, даже на поддержку Штайнмаера рассчитывать наверняка не придётся. Он был очень зол, когда узнал, что Штефан набросился на меня. Но на что в действительности он злился? На то, что санитарам пришлось из-за её ошибки применить к Штефану жёсткие меры, или же он злился, потому, что испугался за неё? Твоя самонадеянность подвергла опасности твою жизнь и здоровье твоего пациента. Завтра всё придётся начинать сначала, и теперь наладить контакт со Штефаном будет ещё труднее…»       Она вспомнила, как по шее пациента из раны на голове текла кровь. Он пострадал из-за неё.       Девушка всхлипнула. Чашка остыла, и руки больше не ощущали того живительного тепла, которое хоть как-то поддерживало её. Отставив чашку на прикроватную тумбочку и выключив свет, она свернулась калачиком под одеялом, вздрагивая от беззвучных рыданий. Отчаяние, страх, беспомощность охватили всё её существо. Спустя какое-то время она всё же заснула. Без сновидений.              00:48       Действие лекарств начало ослабевать, хотя голова ещё кружилась, а тело было словно ватным и как будто чужим. Однако он уже снова мог управлять своим сознанием. Этого было достаточно. Штефан облизнул сухие губы. Ужасно хотелось пить. Инстинктивно он обвел глазами палату в поисках воды. Конечно же, ничего подобного не было. Придётся ждать до утра. Когда Штефан пошевелил головой, что-то неприятно кольнуло шею, кажется, к ней что-то приклеено. Пластырь? Он попытался поднять руку, чтобы проверить, однако оказалось, что руки пристёгнуты к кровати. Ремни также обхватывали щиколотки и грудь. От лёгкого движения тупой болью заныли плечи и правый бок. Вообще он чувствовал себя каким-то усталым и разбитым.              Чёрт! Меня что, переехал поезд?              Штефан ещё раз осмотрелся, пытаясь определить, сколько сейчас времени, и как долго он провёл в лекарственном забытье. Приходилось часто моргать, чтобы избавиться от мути перед глазами.              Наверно, уже далеко за полночь. Неважно, думаю, у меня есть ещё немного времени, чтобы наведаться в Лабиринт.              (13 430)       Он закрыл глаза и шагнул в тёмный коридор с мигающими лампами, которые почти не давали света. Штефан скользнул за порог реальности легко и плавно. Каждое посещение Лабиринта несло свежие и неожиданные впечатления. Этот мир беспрестанно изменялся и разрастался так быстро, что даже Хранитель не сразу находил правильный путь в хитросплетении комнат и коридоров. Однако сегодня у него было время. Лабиринт совсем недавно получил свою пищу, поэтому на несколько дней можно было отвлечься от поиска новой жертвы. Но что-то было не так. Он сразу это почувствовал. В полутёмном коридоре ощущалось какое-то непонятное смутное напряжение. Конечно, Лабиринт с прошлой ночи снова перестроился, возможно, добавил пару новых комнат, и его довольный голос звучал у Штефана в голове, но это было не то. Здесь что-то случилось. Что-то необычное. Что именно, Хранитель пока не мог понять, но с этим предстояло разобраться, и как можно скорей. Он уверенно шел по коридору. Звук его шагов гулким эхом отражался от стен. Многие двери были закрыты, и Штефан не знал, что за ними. Лабиринт иногда открывал какую-нибудь, чтобы поразвлечь его или подобным образом поощрить. поэтому он периодически на ходу постукивал по дверям тростью с костяным набалдашником. Его красный фрак практически не стеснял движений, в отличие от больничной одежды. На губах Хранителя играла довольная ухмылка. Он любил эти ночные прогулки, в то время как загон жертвы был для него работой. Любимой, ответственной, но всё же работой. А сейчас он мог просто расслабиться и не о чем не думать. Вот только сперва надо понять: что же не так с Лабиринтом. Вроде бы он ещё не успел проголодаться, скорее всего, он с чем-то забавляется. Или с кем-то… Но с кем? Штефан никого сюда не присылал.       И тут он услышал тихие всхлипы. Показалось? Нет – вот снова. Не веря своим ушам, он толкнул одну из дверей, и та открылась. Комната оказалась огромным фиолетовым цветком, будто Штефан отогнул один из лепестков и шагнул внутрь закрывшегося бутона. Сквозь лепестки просвечивало безумное солнце Лабиринта, наполняя бутон лиловым сиянием. А на самом дне бутона он увидел девочку лет пяти. Таких обычно рисуют на рождественских открытках. Милая пижамка со смешным диснеевским медведем на груди, золотистые локоны, спадающие на детские дрожащие плечики. Она сидела, обхватив руками колени, и плакала. Плакала, как может плакать только потерявшийся в торговом центре ребёнок, отчаявшийся найти маму среди мелькающих перед глазами безразличных взрослых. Штефан ошарашенно уставился на ребенка, который был совершенно не похож на обычные создания Лабиринта.              Что за фокусы?!              Девочка подняла на него заплаканные глаза и сжалась.       – Ты кто? Что ты тут делаешь? – спросил Хранитель, разглядывая необычное явление.       – Где моя мама, а? Вы поможете мне найти мою маму? – жалобно захныкала девочка, ища сочувствия и помощи в холодном взгляде незнакомца.              Откуда она взялась?!              Штефан кожей ощущал, что Лабиринт сейчас с интересом наблюдает за ними, ожидая его реакции. Это разозлило его.              Что? Что, чёрт подери, ты хочешь, чтобы я сделал?! Я должен прикончить её? Проломить ей череп? Тогда ты будешь доволен?! Да пошёл ты! Я её не звал! Разбирайся с ней сам! Мне совершенно безразлично, что ты с ней сделаешь, только избавь меня от участия!              Лабиринт молчал, но Штефан каждой клеткой тела почувствовал, что тот улыбается, словно Чеширский кот.              К чёрту! Не моя забота!              Резко развернувшись, Хранитель направился к выходу.       – Подождите! Пожалуйста, не уходите! Можно я пойду с вами? – девочка обхватила его руку своими маленькими ладошками, немного раскачивая. Умоляющие, полные слез глаза смотрели с глубоким отчаянием. – Пожалуйста, не оставляйте меня! Мне страшно.       Штефан стряхнул руки девочки и, не произнеся ни слова, вышел в коридор.              Нет! Это совершенно не моё дело!              – Пожалуйста! Я не буду мешать вам! – девочка бежала за ним, шлёпая босыми ножками по каменному полу.       – Нет, – отрезал Штефан, не поворачивая головы и не замедляя шага. Он слышал, что девочка остановилась. Вот и отлично.       – Меня зовут Шарлотте, но мама называет меня Лотти, – малышка использовала последний аргумент, в надежде, что этот человек передумает и возьмёт её с собой. Поможет найти маму.       Хранитель остановился и повернулся к растерянному и испуганному ребёнку.       – Что ты прицепилась ко мне? – прошипел он сквозь зубы.       – Пожалуйста, разрешите мне пойти с вами? Я буду очень тихо, честное слово, – умоляюще сжались ладошки.       Мгновение они смотрели друг на друга. Девочка – с надеждой. Штефан – надменно и оценивающе. Так ничего и не сказав, он продолжил путь. Впереди его ждали новые комнаты, которые предстояло открыть. Нужно тщательно всё осмотреть. Он не может пропустить подсказку.       Он достаточно ублажил Лабиринт запугиванием очередной жертвы, значит, сегодня вправе ожидать того, что тот откроет своему Хранителю ещё пару комнат. Теперь была очередь Штефана получить удовлетворение. Посмотрим, чем на этот раз порадует его Лабиринт. Иногда он исполнял его желания, создавая в комнатах нечто такое, что могло бы порадовать Штефана. Обычно это происходило после того, как Хранитель убивал очередную жертву, затянутую им в паучьи сети Лабиринта. Ещё давным-давно Хранитель понял, что может выбирать в жертвы своих обидчиков из реального мира, этим он решал сразу две задачи: утолял жажду мести и кормил Лабиринт. Он забавлялся с жертвой, играл, как кошка с мышкой, а потом убивал спокойно и жестоко. Штефан чувствовал, что безнаказанно может творить любые бесчинства в этих стенах, и это ощущение власти опьяняло его. Убийство жертвы доставляло ему определённое удовольствие, и ко всему прочему он получал за это награду от Лабиринта в виде новой открытой комнаты. Однако в последнее время его интересовали в большей степени старые комнаты, которые были созданы давным-давно. Он искал артефакты.       Из задумчивости его вывел какой-то странный звук. Девочка! Хранитель совсем забыл о ребёнке, только сейчас вспомнил, что малышка всё это время семенит следом, изредка шмыгая носом.       Он видел, что ей трудно угнаться за ним, однако темпа шагов не сбавил, в надежде, что девчонка устанет и оставит его в покое.       Малышка почувствовала, что Штефан украдкой поглядывает на неё. Поэтому решилась задать вопрос:       – Как тебя зовут?       – Штефан, – холодно отозвался тот после секундной паузы.       – Ште-фан, – медленно повторила девочка, словно пробуя имя на вкус.       – Так и будешь меня преследовать? – вдруг спросил он.       Девочка пожала плечиками вместо ответа и старалась поспеть за ним. Наконец, Штефан сжалился и зашагал чуть медленнее, подстраиваясь под ритм ходьбы, удобный для его новой знакомой.              Думаю, сегодня я заслужил небольшой отдых. Поиск подсказок можно отложить на завтра.              Они шли ещё долго. Хранитель уже и думать забыл о девочке, шлёпающей рядом с ним босыми пятками по холодным камням коридора. После того короткого разговора она не произнесла пока ни слова.       Через некоторое время они остановились перед одной из безликих дверей. Поправив цилиндр, Штефан толкнул тяжёлую дверь. Это была одна из его любимых комнат. Цирк. За дверью скрывался огромный цирковой шатёр в красно-белую полоску. Под куполом находилась канатная дорожка. В воздухе висел терпкий и специфический аромат свежих опилок, виски, пота и сигаретного дыма. У небольшой сцены, пока затянутой занавесом, уже собралось довольно много народу. Отовсюду слышались смех, звон пивных бокалов, музыка и крепкие ругательства. Пристанище всех человеческих грехов, срывающее маску добродетели с каждого посетителя и являющее ему его истинное лицо. Здесь каждый мог предаться чувственным наслаждениям, не задумываясь о морали и порядочности способов их получения. Всё для того, чтобы утолить жажду удовольствия.       Лотти опасливо жалась к Штефану. Тот уверенным шагом направился к одному из дубовых столов на противоположной стороне шатра. Проходя мимо миловидной официантки, которая несла огромные кружки пива, он хлопнул её по упругим ягодицам. Девушка обернулась и игриво подмигнула ему. Лотти удивлённым взглядом смотрела на всё происходящее. От сигаретного дыма щипало глаза. Она вовремя спохватилась – Штефан уже практически скрылся в толпе, оттолкнув тростью мальчишку-попрошайку, попавшегося на его пути. Девочка поспешила за ним.       За столом на грубо сколоченных деревянных лавках сидело несколько человек: трое крепко сложенных потных мужчин и три весьма полных женщины. При тусклом свете пары сальных огарков они играли в карты и пили виски из мутных стаканов. Поверхность стола была грязной от пролитых напитков и сигаретного пепла.       – Брайтер! Какими судьбами? – вскочивший из-за стола один из мужчин крепко пожал ему руку и хлопнул по плечу: – Давненько тебя тут не было!       – Эй, ты! Принеси выпить моему другу! Поживей, нерасторопный щенок! – гаркнул второй мужчина с черными усами, прихватив за руку щуплого мальчишку в грязно-белой рубашке и огромной клетчатой кепке, сползающей на глаза. Парнишка шустро сновал от стола к столу с деревянным подносом на широком кожаном ремне, предлагая гостям купить напитки и сигары. Однако Лотти заметила, что некоторые гости покупали у паренька маленькие белые свёртки, которые тот прятал во внутреннем кармане жилета. Что было в свёртках, она разглядеть не успела.       – Сыграешь с нами партию до начала представления?       – Охотно, – ответил Хранитель, присаживаясь за стол.       – А это что за клоп? – один из мужчин только сейчас заметил малютку, переминающуюся с ноги на ногу рядом со Штефаном.       – Ах, что за прелестное создание! – всплеснула руками одна из женщин, склонившись над Лотти. От незнакомки пахло пудрой и чем-то очень сладким. – Что же вы, господин Брайтер не предупредили, что приведёте такую милую юную леди? Мы бы захватили леденцов. Да-да, непременно!       – Я вовсе не собирался её приводить, – брезгливо дёрнул плечом Штефан, рассматривая свои карты. Выпавший расклад его совершенно не порадовал. – Она сама за мной увязалась.       – Перед вами не устоит ни одно женское сердце, господин Брайтер. Надеюсь, у нас тоже ещё есть шанс? – женщина кокетливо и, словно невзначай, оголила пухлое плечо, призывно посмотрев на Штефана. Однако тот был слишком увлечён игрой, чтобы что-то заметить вне карточного стола.       – Что ты пристала, развратная баба? – пробасил усатый, сжав кулак. – Не видишь разве, что мужчины играют партию? Пошла прочь!       Женщины, казалось, нисколько не смутились. Прошипев какое-то ругательство в адрес усатого, они повернулись к Лотти, и их пухлые лица тот час просияли улыбками.       – Ну, до чего миленько! – просюсюкала одна из мучительниц, выпустив в лицо девочки струю табачного дыма.       – Как тебя зовут, деточка?       – Ангельское личико! – вклинилась третья и грудь её заколыхалась от громкого смеха.       Они тискали её и больно щипали за щёки. В глазах Лотти появились слёзы. Ей было страшно и неприятно. – Хочешь пойти с нами? У нас есть конфеты, сахарная вата и пирожные! Ты любишь конфеты? Ну, конечно! Все дети любят!       Девочка зажмурилась. Ей очень хотелось домой. Это было очень плохое место. Открыв глаза, Лотти увидела, что женщины, смеясь, направились к барной стойке. Штефан всё ещё играл в карты, не обращая на неё ни малейшего внимания. Малышка огляделась. Сколько же здесь людей? Грубо оттолкнув её в сторону, прошел господин в широкой шляпе и длинном плаще. Перед глазами Лотти всё плыло. Видения менялись столь же быстро и беспорядочно, как картинки в калейдоскопе. Подходило время выступления, и шатёр заполнялся вновь прибывшими людьми. Кого сейчас здесь только не было! Из клубов дыма выплывали странные, гротескные фигуры: вот две немолодые карлицы в лазурных платьях с топорщащимся кружевом – они обмахивались веерами и тихо разговаривали между собой; вот несколько бродяг-оборванцев; вот мужчины с татуировками на мускулистых телах, очевидно, бывалые «морские волки». Богатые старики с молоденькими наложницами, которых они то и дело похлопывали по попке, карлики в цветастых гимнастических костюмчиках, воришки, норовившие обчистить любого чуть зазевавшегося посетителя, в ловкости и изобретательности, они бы могли дать фору самому Арсену Люпену, были и разбойники, проститутки.       Лотти поискала глазами Штефана. За столом его уже не было. Взволнованно застучало сердечко. Однако через пару мгновений она увидела его среди гостей. Он перекидывался обрывистыми фразами с двумя высокими женщинами в полупрозрачных платьях. О чём они разговаривали, Лотти так и не поняла, но женщины, видимо, были недовольны исходом разговора, так как ушли, обиженно и надменно вздёрнув носики. Наконец Штефан с хозяйским видом направился к столику. Лотти с облегчением последовала за ним. Тут же подлетела рыжая фигуристая официантка в тёмно-изумрудном платье с корсетом. Она поставила перед Штефаном кубок с красным вином, а перед Лотти – тарелку с шоколадным печеньем.       – Есть будешь? – небрежно осведомился Штефан и посмотрел на неё едва ли не в первый раз за всё то время, что они провели в Шатре.       Девочка не успела ответить, как он сделал официантке знак, и та принялась носить к их столику подносы с разнообразной едой.       – Ой, как много! – Лотти удивлённо округлила глаза.       – Я не знаю, что любят маленькие девочки, – пожал плечами Штефан, вновь теряя к ней всякий интерес.       Раздался удар гонга. Начиналось представление. Ярко освещённой осталась теперь одна лишь сцена. Хранитель неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Недоумевая, он огляделся. Вон там, у дальней стены, стоял какой-то человек и, казалось, смотрел сейчас ему прямо в глаза. Хранитель отчётливо ощущал это. Собственно, самих глаз наблюдателя он не видел, так как человек стоял в тени, однако то, что он смотрел прямо на Штефана, не оставляло у последнего ни малейших сомнений.              Что за дьявол?              Мигнул луч прожектора, окутав на мгновение Шатёр чёрной пеленой. Штефан чертыхнулся и вновь посмотрел в сторону дальней стены. Таинственный соглядатай исчез. Хранитель поёжился и откинулся на спинку кресла, рассеянно поглядев на сцену.       Под музыку, издаваемую стареньким пианино, перед зрителями лихо отплясывали восемь толстых девиц. Откровенные наряды, украшенные кружевом и белыми перьями, прилипали к разгорячённым, потным женским телам. Когда буйный танец закончился, под одобрительный гул, улюлюканье и аплодисменты вышел, постукивая тяжёлой тростью, горбун в чёрном, расшитом изумрудами смокинге и высоком цилиндре. Широко улыбнувшись приторно-сладкой улыбкой, он произнёс:       – Я приветствую вас, дамы и господа, в кабаре дядюшки Маринеля! Этой ночью здесь сбудутся ваши самые сокровенные мечты и желания, потому что мы здесь только ради этого!       Снова раздались аплодисменты.       – Низкий поклон нашим почётным гостям: незабвенным сёстрам фон Гремм, господину Георгу Фоербреннеру и господину Штефану Брайтеру с его очаровательной спутницей.       Под общий смех и хлопки горбун лукаво подмигнул Лотти. Та смутилась и отвернулась.       – Начнём же наше представление! Сейчас на эту сцену выйдет выдающийся фокусник и иллюзионист – господин Пьер ле Фурье. Поприветствуем его!       Знаменитый фокусник оказался ужасно худым человеком в чёрном фраке. Он сам и все его черты были какими-то удлинёнными и неестественно заострёнными. Цепкий взгляд чёрных глаз придавал его серому угловатому лицу строгий, весьма недружелюбный вид. Он пригладил тонкие усики и поприветствовал собравшихся гостей:       – Я хочу показать вам, милейшие дамы и господа, мой новый номер.       Через мгновение на сцену вывезли чёрный длинный ящик. Следом вышла симпатичная темноволосая девушка в блестящем купальнике и туфлях на высоком каблуке.       – Поприветствуйте мою ассистентку Сесиль!       Раздались аплодисменты, мужчины у стойки засвистели.       – Так, а теперь внимание! Вы все видите этот ящик. В нём нет никаких потайных отделений или второго дна. Сейчас Сесиль залезет в него.       В подтверждение его слов девушка забралась в ящик. Ле Фурье захлопнул створку. Затем взял шпагу и, показав её зрителям, стал медленно протыкать ящик с девушкой внутри. Оттуда раздался приглушенный не то стон, не то всхлип.       – Следите внимательно за моими действиями, уважаемые дамы и господа!       Однако это напоминание было излишне, так как зрители, затаив дыхание, с превеликим интересом следили за движениями фокусника. Каждый хотел оказаться тем единственным, разгадавшим секрет трюка. К этому моменту ле Фурье уже воткнул в ящик не менее семи шпаг. Уже давно смолкли довольно правдоподобные рыдания Сесиль.       – Вуа-ля! – фокусник проткнул ящик последней, тринадцатой шпагой и поклонился под оглушительные овации.       – Как вы делаете этот фокус? В чём секрет? Ловко вы это! – доносились из зала восхищённые реплики и робкие предположения.       – Что-о-о?! – взревел фокусник. Лицо его стало багровым от гнева. – Фокус?! Какой к чертям фокус? Я воткнул в неё тринадцать шпаг!       Овации.       – Вы все это видели! Я же просил смотреть внимательно! Пьер ле Фурье никогда в жизни не занимался фокусами! Я сроду не умел это делать! Цилиндр и блестящий фрак ещё никого не сделали фокусником! Вы идиоты!       Публика веселилась от души, видя, как ле Фурье очень натурально разыгрывает ярость и негодование, пытаясь скрыть секреты своего фокуса. Рассерженный фокусник покинул сцену под шквал восторженных аплодисментов.       Штефан тоже хохотал как сумасшедший. По его щекам текли слёзы счастья.              Господи! Этот фокусник только что прикончил девку на глазах у всех, а никто этого даже не понял! Он же сам рассказал им об этом! Гениально!              Лотти уже давно сидела, закрыв ладошками глаза. По её щекам тоже текли слёзы, но это были слёзы жалости и страха.       Представление же шло дальше. На сцену вышли карлики, которые стали выделывать удивительные гимнастические трюки. Затем они катались на одном колесе, жонглируя горящими факелами.       Неожиданно фееричное действо на сцене было прервано каким-то громким шумом. Все повернули головы на звуки музыки и смеха, наполнивших шатёр с появлением в нём цыганского табора. Прелестные девушки с тёмными глазами и волосами цвета воронова крыла в цветастых юбках смеялись и хлопали в ладоши в такт музыке, которую исполняли юноши с такими же чёрными как смоль волосами. На них были ярко-красные или ослепительно белые рубахи, поверх которых были надеты чёрные жилеты. Самым последним показался цыганский барон. Он с ироничным прищуром оглядывал собравшихся и с важным видом покуривал сигару. На его шее красовалась золотая цепочка с кулоном, причудливо переливавшимся разноцветными бликами, стоило Барону повернуться к горевшим свечам. По статному виду Барона всякому становилось понятно, что перед ним человек удивительно мудрый, властный, неустрашимый и одновременно дерзкий. Поздоровавшись кивком с гостями, Барон занял место у самой сцены. Присутствующие с восхищением разглядывали табор. Девушки и юноши пели и танцевали, казалось, совсем не замечая публики. Они танцевали для себя, получая несравненное удовольствие от движения своих стройных выносливых тел, слыша тембр своих голосов. Их души пылали страстным огнём, и они щедро дарили его тепло всем, кто находился рядом. Тут юноши заиграли какой-то романс, и из стайки девушек выделилась одна. Штефан безошибочно угадал в ней дочь цыганского Барона. Девушка начала петь на своём наречии, и по залу пронёсся восторженный гул. Голос цыганки был прекраснее всех голосов, которые когда-либо слышали присутствующие. Буквально все обратились в слух, ловя чуть терпкое, волнующее и страстное пение красавицы. О, она была действительно прекрасна. Длинные вьющиеся густые локоны ниспадали на смуглые плечи девушки. Большие карие глаза смотрели с иронией и вызовом, совсем так же, как смотрели глаза её отца.       Её молодое гибкое тело выглядело совершенным, казалось, что дикарка является истинным божеством.       Штефан засмотрелся на цыганскую красавицу – даже когда она взглянула на него, он не отвёл взгляда. Девушка прищурилась, и в её тёмных глазах заплясали смешливые огоньки. Продолжая петь, она приблизилась к Штефану, и все сейчас смотрели только на них, он же сам видел только цыганскую обольстительницу. Между тем, девушка села на колени Штефана и обвила его шею своей изящной смуглой рукой со множеством ярких браслетов на запястье. Кожа девушки благоухала чем-то приятным и будоражащим. От близости её тела у него перехватило дыхание, и закружилась голова, однако чертовка, казалось, была совсем не удивлена произведённым эффектом и даже получала от этого несравненное наслаждение, забавляясь его муками. Она приблизилась к нему и что-то прошептала на ухо. Штефан поцеловал её в шею, слизнув капельку пота с её разгорячённой смуглой кожи, но цыганка отстранилась и, прижав палец к его губам, покачала головой. Её личико стало притворно строгим и капризным, но глаза смеялись. Втащив из своих волос алую розу, она прикрепила её к лацкану пиджака Штефана. Затем, звонко засмеявшись, соскочила с его колен и подбежала к подружкам, влившись в их танец. Когда романс был закончен, раздался шквал аплодисментов. Табор, поклонившись, устроился у края сцены.       – Нет тебе никакой надежды, – звучный голос вывел Штефана из оцепенения. Цыганский Барон уже сидел за их с Лотти столиком и насмешливо следил за происходящим.       – Говорю тебе: забудь о ней. Моя дочь играет, как хочет, – в этом она никого не слушает, – проговорил Барон, заметив, что Хранитель очнулся от сладких грез.       Цыган был уже немолодым: в смоляных волосах серебрились нити, лицо, благородное и сохранившее следы былой красоты, было словно вырезано из дерева гениальным мастером. В черных глазах горел живой огонь, но в нем сквозила мудрость веков.       – Она заметила тебя, потому что ты не такой, как остальные. Она всегда выделяет тех, кто подобен нам и не принадлежит своему миру.       – Вы так говорите, будто пришли откуда-то издалека... – заметил Штефан, сделав глоток вина. Цыганский Барон заинтересовал его. – Действительно, я никогда не встречал вас раньше.       – Мы пришли сюда, чтобы уйти. Мы всегда так поступаем: нигде не задерживаемся. Переходим из мира в мир, таков наш Путь.       – Но отсюда невозможно выбраться!       – Только для тех, кто принадлежит этому Миру, – пожал плечами цыган.       – Но вы же сказали, что мы...       – Мир крепко держит тебя, мой мальчик, хоть ты и не принадлежишь ему целиком! Но мы с этим Миром находимся на разных путях. Так получилось, что мы случайно пересеклись, и наши дороги уже расходятся, – цыган потянул ноздрями наполненный табачным дымом воздух цирка.       – Возьмите нас с собой! – вдруг выпалил Штефан.       – Нет. Это невозможно, – голос Барона был тверд.       – В чем причина?       – Нас ведет кровь. В тебе нет нашей крови, ты никогда не поймешь пути. Нужно быть одним из нас, чтоб читать мечи, жезлы, чаши и монеты. Другим это не дано. Мне жаль, что ты и твоя спутница застряли в таком месте, как этот Мир, но ничем не могу вам помочь, детишки, – цыган поднялся из-за стола. Через мгновение он уже растворился в пестрой толпе.       Хранитель прикрыл глаза, но мысли упорно разбегались.       На сцену тем временем выскочили из-за кулис рыжие бесноватые Петрушки, Арлекины в пёстрых костюмчиках с бубенцами и бледные, забитые Пьеро. Лица одних были изломаны кроваво-красными ухмылками, лица других застыли в выражении вечной скорби. Зал наполнился прозрачными шарами, похожими на переливающиеся мыльные пузыри. Они возникали словно из ниоткуда и тут же устремлялись под купол, чтобы там вспыхнуть яркими брызгами, перед тем как исчезнуть. Рыжие бестии тут же начали задирать белых клоунов под одобрительный гул зрителей. Они награждали своих неудачливых собратьев тумаками, толкали и подставляли подножки, оглушительно хохоча и приплясывая в случае, если злодеяние удавалось. Арлекины кривлялись и хлопали в ладоши, звеня бубенцами, очевидно, весьма довольные собой. Их размалёванные лица-маски светились хищным восторгом. Несчастные Пьеро поднимались и грустной всепрощающей улыбкой смотрели в искажённые оскалом лица требовательной публики. Роли распределены. Каждый получил, что хотел. Прислужники смеха хорошо знали своё ремесло, веселя зрителей всеми возможными способами. Ну, а если кто-то в этой опасной неистовой свистопляске неловко растянулся на арене и сломал себе нос – так что с того? Шоу должно продолжаться! Это всё, чего жаждет разгорячённая толпа!       После этого был сделан небольшой антракт, во время которого гости могли заказать по бокалу вина или шампанского и пообщаться друг с другом.       Еще до окончания первой части представления, Штефан неожиданно встал из-за стола и ушел, ни говоря ни слова. Лотти испуганно проследила глазами его путь, но, увидев, что он остановился у барной стойки и о чем-то заговорил с барменом, немного успокоилась. Бармен протянул ему точно такой же белый маленький свёрток, какой продавал гостям мальчишка-разносчик. Хранитель ловко развернул конверт и высыпал белый порошок себе на ладонь, а затем вдохнул его, резко откинув голову назад. Девочка отвлеклась, обернувшись на звонкий звук пощёчины и женский всхлип, а когда она вновь посмотрела в сторону стойки, то паника нахлынула с новой силой, так как её спутника среди гостей уже не было. Ей захотелось схватить кого-нибудь из проходящих мимо людей за руку, попросить помощи. Она испугалась, что Штефан решил уйти и оставить её здесь.       Тут малышка вновь увидела его у стойки, она хотела позвать его, но вдруг к нему подошла какая-то женщина в изумительном чёрном кружевном платье с лентами и корсетом на шнуровке. На её глазах была маскарадная маска, а в изящной руке вместо веера она сжимала красивую чёрную кожаную плеть. Женщина улыбалась ярко-алыми губами, шепча что-то ему на ухо. Тот нежно обнимал её за талию и усмехался. Затем они вместе ушли.       Однако Лотти была не единственной, кто в данный момент наблюдал за Штефаном. Из тени между барной стойкой и сценой выступила высокая широкоплечая фигура. Незнакомец повернул голову, проводив оценивающим, внимательным взглядом ярко-зелёных глаз, скрывшуюся в приватной комнате пару.       Но вот антракт закончился, и занавес открыли вновь. В луч прожектора ступила фигурка в длинном белом балахоне с рукавами до пола. На голове красовался нелепый колпак. Поклонившись, Пьеро начал читать стихи:              

Во сне я слышу голос твой из прошлого

      

И каждый раз вновь просыпаюсь с криком.

       Зачем же снова ярко и непрошено       

Всплываешь ты в моем сознании диком?

      

      

Я думал, что в краю заморском радостном

       Я отыщу любовь, что мнится вечной,        И что усну в ее объятьях сладостных,       

В блаженном мире растворясь беспечном.

             В этот момент из зала в Пьеро полетела бутылка из-под вина:       – Заткнись, клоун!       – Что это за сопли ты тут развёл?       – Кому нужна эта ерунда? Я не за это нытьё платил деньги! Весели же нас, чёртов паяц!       Люди кидали в несчастного всё, что попадалось под руку. Повсюду слышался неодобрительный свист. А Пьеро стоял и, не поднимая глаз, читал. Он хотел привнести в этот жуткий пугающий мир частичку чистой, как лунный свет, любви. Ведь им так её не хватает. Пусть они кричат, ругаются и бьют его, но он стерпит, он поймёт. Господи, прости их, они не ведают, что творят! Я буду молиться, за каждого из вас…              

Звала назад и с грустью говорила,

       Что ошибаюсь и терзаю душу,       

Что никого так раньше не любила

      

И не полюбишь ты, но я не слушал.

      

      

И понял я в плену страстей неистовых,

      

Что в сердце нет тепла и нет покоя,

      

А ту, кто ведал тайну чистой истины

       Я потерял. Она была со мною.       

             Лотти было очень жалко Пьеро. Почему над ним смеялись? Кидали в него разные предметы? Ведь он читал такие хорошие стихи. Ей захотелось найти этого странного клоуна и сказать ему что-нибудь хорошее, но она боялась, что может пропустить Штефана.       В заключение программы на сцену из-под купола опустили огромную клетку, из которой вышли три практически обнажённые стройные девушки. Их загорелые тугие тела манили и возбуждали своей недоступностью. На шее у каждой находился огромный удав. Греховный блеск девичьих глаз распалял сердце каждого мужчины в зале. Девушки, придерживая удавов, исполнили страстный эротический танец. После этого они, под оглушительные аплодисменты и свист, поклонившись, покинули сцену.       Представление закончилось, и люди стали расходиться. Кто-то вернулся к карточным столам, кто-то – к барной стойке. Вечер удался на славу, каждый получил то, что хотел, а над шатром хохотала огромная луна, щёлкая, как хлыстом, острым полосатым языком от восторга.       Лотти увидела, как из-за кулис выбежала стайка девушек-танцовщиц, которые выступали сегодня вечером. Весело щебеча, он подсели к мужчинам за карточным столом, тут же принесли новую колоду карт, вино и чистые стаканы для женщин. Радостный громкий смех, то стихал, то возобновлялся вновь. Отчего-то этот смех пугал Лотти. Ей казалось, что он был каким-то яростным и неестественным. В нём не было той лёгкости, которая присутствует у действительно счастливых людей, словно все, кого тут видела девочка, лишь изображали радость, стремясь выжать из себя этот смех, будто так они стремились доказать себе, что если ещё могут смеяться, то не всё потеряно для их душ.       Малышка ещё раз обвела взглядом разгульную толпу, в надежде увидеть в ней Штефана, но его нигде не было видно.              Тугой плен атласных лент из её корсета на моих запястьях… шёлковая повязка накрывает мои глаза, погружая меня в темноту… обострились чувства… сладкая истома… глубокий вдох…горячий выдох… я готов…              Воздух стал плотным и тяжёлым от сигаретного дыма, от которого начинала кружиться голова, и всё плыло перед глазами. Громкая музыка и смех резали слух, не давая сосредоточиться на собственных мыслях. Лотти вжималась в спинку стула, таращась на происходящее осоловевшим от усталости взглядом. Некоторые посетители равнодушно поглядывали на неё порой и тут же возвращались к своим занятиям, находя их куда более важными, нежели напуганная маленькая девочка, невесть как оказавшаяся среди грязи и разврата, скрытого под навесом циркового шатра.              Шорох… свист плети… обманула… выдох… удар… смех… поцелуй… пустота… желание… вздрогнуть… льётся вино на разгорячённое тело… её губы… выпить меня…              Рядом с Лотти на стул присел тяжело дышащий благовидный плотный мужчина в красивом и, несомненно, очень дорогом костюме. Он достал белоснежный платок из нагрудного кармана и вытер им раскрасневшееся лицо и шею, хрипя от одышки. Через мгновение к мужчине подошла официантка и приняла заказ.              Она играет со мной… дразнит… обжигает болью… но мне всё ещё холодно… по-прежнему пусто… налей ещё вина… наполни меня… мне мало тебя…              Малышка с удивлением наблюдала за тем, как сидевший рядом господин принялся поглощать принесённую еду. Он впивался зубами в мясо, так словно не ел неделю, обглодав кости, швырял их на пол. Официантка приносила всё больше еды, всё больше бутылок самого дорогого вина, но посетитель был ненасытен. Лицо его лоснилось от удовольствия, но рыбьи глаза оставались пустыми и мёртвыми.              Ещё… ещё… хватать ртом расплавленный воздух… пот… боль… кровь… вино… бархат её кожи… слёзы свечей… её губы ласкают меня… там, где обожгла плеть…              Пытливый взгляд зелёных глаз метнулся от девочки в сторону, где находились приватные комнаты. Вновь посмотрев на малышку, незнакомец пытался понять, зачем Хранитель привёл её с собой, и кто она такая.              Давай… ты знаешь чего я хочу… всегда знаешь… за это я ненавижу тебя… я люблю тебя… я жду твоей смерти и молю о твоём бессмертии… дай мне это… её вкус… сильнее… проклятье…              Музыка стихала, гости стали собираться по домам, смех уже был практически не слышен, карточные столы пустели. Лотти с тревогой следила за этими изменениями, она испугалась, что может остаться тут одна. Оказаться совершенной одной в огромном шатре казалось ей гораздо более страшным испытанием, нежели нахождение среди всех этих странных, пугающих людей.              Тяжело дышать… её стон… мой хрип…усталый горячий шепот… лежит на моей груди… она ничего не просит и знает, что ничего не получит взамен… просто игрушка, которая мне нужна… нет, мне всё ещё одиноко… холодно… больше не помогает…              Уже у самого выхода человек в чёрном камзоле обернулся через плечо, скользнул взглядом по девочке, и глаза его вспыхнули тёмно-зелёным светом, однако выражение лица осталось совершенно бесстрастным.       Лотти продолжала сидеть на стуле и наблюдать за тем, как пустеет зал. Она сжалась, когда со стороны барной стойки раздались гневные крики. Девочка повернула голову, чтобы увидеть, кто и почему так кричит. Огромный мужчина тащил за ухо щуплого мальчишку, который упирался и верещал.       – Ах ты, мерзкий головастик! Я покажу тебе, как таскать монеты! Я отучу тебя воровать, гадёныш! – мужчина, не отпуская ухо парнишки, награждал того тумаками и затрещинами. Мальчишка потерял равновесие и упал на колени, безуспешно пытаясь подняться и оставляя за собой широкую борозду в опилках, которыми был устлан пол.       Штанина мальчика задралась, и Лотти увидела на бледной коже несколько больших синяков. Достигнув кулис, мужчина затолкал ребёнка за ширму. Через мгновение оттуда донеслись звуки ударов и тихий скулёж.       Малышка видела, как засуетились у выхода даже самые заядлые картёжники. Наконец появился и Штефан. Он был чертовски пьян и едва держался на ногах.       – Пойдём, – хрипло бросил он, пошатываясь, пройдя мимо девочки.       Они снова шли по длинному коридору. Потом Штефан открыл одну из дверей. Комната была похожа на спальню, но было видно, что тут давно никто не жил.       – Останешься пока здесь.       Лотти забралась под одеяло и свернулась калачиком. Через пару минут она уже крепко спала, измученная и уставшая от событий минувшего вечера.       Штефан вышел из Лабиринта. Остаток ночи он просто спал. Без сновидений.