Безумие

Роман смотрит. Смотрит на Питера. На то, как он улыбается Шелли. На то, как он зачем-то подходит к Кристине. На то, как он мило общается с Литой. А ещё Роман бесится. Его вполне устроил бы тот вариант событий, когда никто, никто кроме самого Годфри, не решился бы подойти к этому странному парню. Роман смотрит. И что-то совершенно дикое, неизвестное, безумное недовольно скалится внутри него. Питер улыбается. У него чертовски приятная улыбка. А потом он протягивает Лите кольцо. И внезапно становится неважно, что это вроде как простая благодарность, дружеский жест можно сказать. Что-то внутри Романа злобно воет, и Годфри рад бы сказать, что это всего лишь страх за кузину. Рад бы, вот только сейчас он готов разорвать её на части, лишь бы перестала она смотреть на Питера так. На его Питера. Он сжимает в руке лезвие. Оно сильнее впивается в кожу. Густая, вязкая жидкость скапливается в кулаке, пачкает пальцы, а тяжелые капли с оглушительным для Романа грохотом разбиваются об асфальт. Боли почти что нет, вернее Годфри почти не чувствует её. Зато на пару мгновений контролировать себя становится чуть легче. Настолько легче, что парень находит в себе силы дойти до машины и дожидаться Питера там. Ему это нравится. Нравиться ежедневно довозить Руманчека до дома. Обычно ему это нравится. Но не сегодня. Не сейчас, когда почти не контролируемая ярость сжигает его изнутри. Они едут молча, впервые за все время даже не думают включить хотя бы музыку. Роман старается сосредоточиться на дороге, на том, чтобы сильнее сжать руль, на ноющей боли в порезанной ладони. Но это не мешает ему чувствовать взгяд. Внимательный. Изучающий. И как будто понимающий. Когда Руманчек вылезает из машины, Роман впервые обращает внимание на то, насколько плавными и сильными выглядят его движения. Звериными. Он сам как дикий зверь, опасен, но в то же время до безумия прекрасен. -Зайдешь? -голос парня совершенно спокоен. Обычен, но все же Роман просто не может найти в себе сил сказать нет. Он кивает и направляется к трейлеру. Они молчат. Не могут найти нужных слов. Питер смотрит. Смотрит так, будто видит, видит всё что так пытался скрыть в себе Годфри. Всегда видел. Роман не смог бы точно сказать, когда Питер, с силой прижав его к стенке, жадно поцеловал. Однако, он точно никогда даже близко не испытывал подобных чувств. Годфри никогда не испытывал проблем с сексом. У него была привлекательная внешность, были деньги. Он не раз и не два целовался с девушками, да и с парнями было, исключительно в активной роли естественно. Но с Питером все было совершено иначе. Он целовал горячо, глубоко, с небольшой долей нежности, которая тонула под бешенным напором оборотня. Питер тихо рычит, прикрывает глаза, с силой вдавливает Романа в стенку, а ещё буквально трахает его рот своим языком. А Роман медленно сходит с ума, падает в бездну безумия от одного сука поцелуя. В своё оправдание, ну, если в этот момент он мог думать о чём то кроме происходящего у него во рту, парень мог бы сказать, что он был бы счастлив целоваться хотя бы в половину так же ахуенно, как это делал Руманчек. Хотя, нельзя отрицать, что в поцелуях он сам был неплох. Годфри тихо стонет в губы оборотню, запускает руку в длинные волосы, второй же обнимает парня за шею, притягивает его максимально близко, трется и, чувствуя чужой стояк, стонет уже громко, во весь голос. Они разрывают поцелуй, но по-прежнему стоят непозволительно близко друг к другу, почти соприкасаются носами, загнанно дышат в соседние губы. На них слишком много одежды и Роману почти до боли хочется исправить это. Вот только стоит ему начать осуществлять задуманное, как Питер внезапно вздрагивает, отступает немного назад, трясёт головой разрывая пожалуй слишком долгий контакт глаз. Он хмурится, взгяд становится немного более серьёзным. И в этот момент Роман действительно пугается. Потому что Питер, сука, не гомофоб. Потому что блять, гомофоб никогда бы не возбудился после такого поцелуя, а в том, что Питер возбужден у Годфри нет ни капли сомнений. -Блять, Питер, сука… Он молчит, лишь слегка кривит губы и хватает Романа за запястье. С силой дёргает, подносит руку к лицу. Вдыхает в себя воздух и по-звериному скалится. Кривой и глубокий порез перечеркивает почти всю ладонь. Питер совершенно точно всё ещё остаётся человеком, но это не мешает Роману в глубине расширенных зрачков видеть отблеск желтых звериных глаз. Оборотень чуть наклоняет голову, касается кончиком языка нежной кожи и с нажимом проводит по царапине, срывая тонкую плёночку, которой та успела покрыться. Он аккуратно слизывает всю вытекающую алую и теплую кровь. Руманчек улыбается и тянется за новым поцелуем, в этот раз он предоставляет Роману намного больше пространства, позволяет тому буквально вылизать свой рот, наслаждаясь каждой солоноватой каплей с металлическим привкусом. В то же время волк начал сначала поглаживать, а затем чуть ли не расковыривать порез свободной рукой, заставляя вытекать всё больше и больше крови. Следующие несколько многвений Роман провёл будто в бреду, он помнил, как стонал от вкуса собственной крови, помнил резкие вспышки боли когда пальцы Питера слишком сильно давили на глубокий порез, помнил, как выгибался когда Руманчек начал поглаживать его спину и задницу, помнил, как срывал одежду с оборотня и как раздевался сам, помнил, как Питер толкнул его к дивану, заставив лечь на живот и тут же нависнув сверху. Питер кажется всё ещё оставался человеком, но зубы его были пусть немного, но заостренены, что тот и продемонстрировал легко, но всё же до пары капель крови, прикусив кожу на лопатке. И на другой. А затем серия «кровавых» засосов вдоль позвоночника. Всех, с кем Роману доводилось спать, довольно сильно пугал вид крови. Одни предпочитали игнорировать это, другие старались относиться как с необычной, но малозначимой странности богатого мальчика, третьи вообще делали вид, будто подобное их возбуждает. Но Питер. Вот кто действительно ловил не меньший кайф от крови, чем сам Годфри. Роман не мог бы сказать, сколько времени прошло к тому моменту, когда Питер, в очередной раз оттянув и прикусив кожу где-то в области поясницы, ловким движением языка слизнув выступившие капли крови, резко вогнал сразу два пальца в судорожно сжавшуюся дырочку. Роман буквально задохнулся от нахлынувших ощущений, громко застонал, сильнее насадивншись на пальцы. И дело не в том, что ему особенно нравились пальцы в заднице, а во внезапном осознании. Это Питер. Гребанный блять Питер сейчас трахает его окровавленными пальцами. И этот факт вызывал в нем какой-то странный восторг, заставлял задыхаться, а монстра внутри довольно скалится. Питер, уже истративший всё своё терпение, довольно скоро заменил пальцы на каменный член, заставляя Романа захлёбываться сначала от пронзившей боли, а затем и от дикой смеси разрывающей боли и наслаждения. Естественно долго парни продержаться не смогли, спустя некоторое время кончив почти друг за другом. С трудом перевенувшись на спину и освободив немного места Питеру Роман, чуствуя, как чужая сперма течёт по ногам, смотрел. Глаза Питера были чуть приоткрыты, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, из уголка приоткрытого рта стекала струйка слюны вперемешку с кровью. Роман смотрел. И видел. Видел насколько ничтожны были все его попытки скрыть то безумное нечто внутри, ведь Питер видел. Всегда видел. Питер смотрел. И все те люди, что могли о чем-то говорить с Питером бесили его ничуть не меньше. В конце концов это только его Питер.