Горят огни

      Стоны заполняют всю комнату; он резкими толчками входит в меня, и я срываю голос до хрипа. Мы двигается в бешеном ритме, и нам чертовски хорошо…       На самом интересном месте я неожиданно просыпаюсь. Ох, черт, какой шикарный сон. Если бы в жизни так было можно. Утро начинается, и снова блистательная Джина Снегирева, Грейсон и просто тупица думает не о том, о чем следует. Лучше бы мама и папа были живы, остальное по сравнению с этим уже не важно.       Что у нас сегодня — пятница? Я посмотрела на расписание занятий, висевшее у меня на стене. Напротив уроков иностранного языка стояли маленькие сердечки, некоторые из них были перечеркнуты, а какие-то я так старательно зарисовывала, что напротив нескольких надписей «англ.яз.» зияли дыры. Да уж, такие перепады настроения точно не к добру, но если постоянно пить увеличенную дозу таблеток, не хватит до следующего визита к врачу. Повезло хоть, что английского сегодня нет, а значит, не придется краснеть весь урок перед Костиком, и ругаться с ним без особого повода тоже будет не нужно.       В школе я, конечно же, не удержалась и рассказала Тале про сон, который всё никак не шел из головы: сестре я доверяю больше, чем себе, тем более, мы всегда делимся друг с другом своими снами. Талина последние года три помешана на всякого рода гаданиях, а заодно подсадила и меня; пусть я и не воспринимала это всерьез, но ради забавы было чудесно. После рассказанного мной сестра с хитрым прищуром посмотрела на меня.       — А знаешь что? С четверга на пятницу сон вещий! — рассмеялась и хлопнула меня по плечу. Неужели она и правда думает, что это возможно?       — Издеваешься, что ли? — сказала я, хотя сама прекрасно знала, что наши с Талиной гадания практически всегда сбывались, хоть и были в основном шуточными.       — Ни капли, — с непробиваемым видом сказала Таля. — Это судьба, — и снова похлопала меня по плечу, в этот раз мягче. — А вот и судьбоносный жезл идет, — глупо хихикая, она устремила взгляд в сторону.       Прямо по коридору к нам приближался главный герой моих снов, обладатель как раз-таки весьма судьбоносного жезла. Нет, я даже могу его понять: решил человек с утра пораньше по нужде сходить, а тут тебе под дверью туалета хихикающие ученицы, которые еще и сестры твоего друга, пусть и двоюродные. Костик с некой опаской посмотрел на нас, и, пятясь почему-то боком, и открыл дверь.       — Константин Леонидович?       — Чего тебе?       — Константин Леонидович, это женский туалет, — сказала я, безуспешно пытаясь сдержать смех. Обычно невозмутимый учитель моментально покраснел и наконец направился в мужской, при этом пробормотав что-то, странно похожее на «девчонки».       Последний школьный день этой недели прошел на удивление беззаботно. Еще бы: кто станет всерьез думать об учебе, когда впереди целых два прекрасных выходных? У меня было мало идей, чем заняться: наверное, просто отдохнуть дома и восстановить силы перед следующей неделей. Между прочим, первым уроком по понедельникам был английский, и это уже было веской причиной ненавидеть понедельники до конца учебного года. Чтобы подготовиться к такому моральному насилию, двух целых дней будет всё равно мало.       — Снегирева, — возле лестницы меня догнал Артем Смольянинов, местный красавчик, по которому тащилась добрая половина девчонок в школе. — Спешишь куда-то?       Я пожала плечами.       — Вроде нет, — я и правда не торопилась. Таля еще перед последним уроком упорхнула на очередное свидание, и я даже догадывалась, с кем: Макса на математике тоже не было.       — Тогда выручай, — одноклассник схватил меня за руку — все девчонки обзавидовались бы — и потащил в обратную сторону.       — Может, объяснишь? — я едва поспевала за ним на своих каблуках.       Артем вздохнул.       — Мне нужно исправить пару оценок в журнале, — нехотя признался он.       — Зачем?       — Отец убьет, если узнает, что у меня двойки по английскому. Он же хочет, чтобы я поступил в МГИМО.       — Почему тебе просто не переделать оценки в дневнике? — этот вариант казался мне самым простым и логичным.       Одноклассник замялся, словно думая, говорить мне или нет.       — После того, как я на этом уже спалился в девятом классе, отец приезжает сюда раз в пару недель и просматривает журнал. Слишком печется о моей успеваемости, — он даже сплюнул от досады.       — Жуть, я бы точно такое не выдержала.       — Я уже привык, — Артем выдавил из себя улыбку. — Мне еще повезло, что об этом не знает никто, кроме директора и классного. Так поможешь?       — Звучит нелегально. Я в деле.       Я понятия не имела, какая от меня может быть польза в подобной ситуации, но нужно было всего лишь дождаться начала уроков у второй смены, когда учительская опустеет, и покараулить под дверью, пока Артем занимается подделкой оценок. Мне кажется, я бы в жизни не согласилась на такое, если бы не забыла утром выпить свои таблетки, но после сегодняшнего сна мне было попросту не до них, а когда я наконец вспомнила, перерывать всю сумку в поисках блистера было уже некогда: как раз тогда меня выловил Артем.       Весь план полетел с самого начала: уходя, химичка Алла Федоровна закрыла учительскую на ключ и унесла его с собой. Запасной был только у технички, но мы вдвоем так и не смогли придумать, как его раздобыть. Наверное, нам следовало пойти домой и попытаться в другой день, но мне до безумия захотелось что-нибудь натворить, и я не задумываясь вытащила из волос одну из двух невидимок, которыми сегодня утром убирала с лица мешающие пряди.       — Ты умеешь вскрывать замки? — удивился одноклассник.       — Хрен знает, — я пожала плечами. — Но стоит попробовать.       Совместными усилиями мы всё-таки открыли дверь, перед этим промучавшись с замком добрых двадцать минут. Артем проскользнул внутрь, а я осталась стоять под дверью, однако вскоре и сама зашла в учительскую: он довольно долго копался в журнале.       — Забирай его, — предложила я. — Утром просто занесем на место.       — Но…       — Звонок через три минуты, — я даже не дала ему сказать. — Идем, — и, подхватив журнал, за руку потащила одноклассника в гардероб: нужно было забрать куртку и надежно спрятать журнал в рюкзаке.       Артем вызвался проводить меня до дома, и я бы, может, не соглашалась на это, но после сегодняшнего сна я забыла не только выпить успокоительное, но и взять с собой старенькие и очень удобные балетки, в которых в последнее время ходила в школу, а в красивые туфли на каблуке переобувалась лишь в соседнем со школой дворе. Было бы глупо средь бела дня вышагивать босиком, поэтому поддержка в виде высокого симпатичного одноклассника в этот раз явно не была лишней. Я не учла только одно: у местной школьной звезды были не только друзья, но и недоброжелатели.       — Кто это? — настороженно спросила я, имея в виду двух старшеклассников, приближавшихся к нам со стороны стадиона, куда мы и направлялись.       Артем нервно сглотнул, выдавая себя с головой.       — Из одиннадцатого «А». Мерзкие ребята, если честно.       — Давай в другую сторону?       — Уже поздно, — одноклассник вздохнул. — Тебе не нужно в это вмешиваться, а лучше просто иди домой.       Я не знала, что происходит, но интуиция подсказывала, что намечается мордобитие. В таком участвовать действительно не хотелось, но и вероломно бросить человека в подобной ситуации я тоже, кажется, не могла. Я собиралась остаться рядом с Артемом, но парень решительно отодвинул меня назад и сам направился навстречу ребятам из одиннадцатого.       Я не сильно вслушивалась в их разговор, но ситуация ощущалась так, словно Смольянинову просто завидуют, и, судя по всему, подобные стычки для него уже не новость: например, во второй день четверти Артем пришел в школу с подбитым глазом. Сейчас диалог стремительно набирал обороты, и один из ребят с силой толкнул Артема в грудь. На удивление, тот устоял, и, не дожидаясь какой-либо реакции, ударил толкнувшего в челюсть, но почти сразу же получил ответный удар.       Зрелище отчего-то показалось ужасающим, таким, что захотелось сесть прямо на землю, истошно закричать, остановить их, ведь жизнь коротка, слишком коротка, чтобы тратить ее на все эти мелочи, а ведь это действительно было мелочью по сравнению с чем-то самым важным, к чему обычно стремятся долгие годы или даже всю жизнь. Нет, я не была готова не только к той жизни, которую я потеряла вместе с памятью, но и к той, которую, обрубив все концы, начала в Москве. От утреннего настроения не осталось и следа, и вот я снова не была готова жить.       Я в ужасе смотрела на происходящее и осознавала, что я впервые вижу драку. Я знала, как это должно быть, но впервые я смотрела на потасовку своими глазами, а не слушала Талины рассказы о моих забытых воспоминаниях. Хотелось спрятаться, убежать подальше от этого жестокого мира, обнять маму и никогда больше не отпускать, но почему-то именно сейчас я вдруг совершенно спокойно осознала, что никогда больше этого не сделаю, и лишь продолжала молча смотреть, не в силах даже пошевелиться.       В какой-то момент меня переклинило: двое на одного — нечестно, и я, не отдавая себе отчет в том, что делаю, рванула прямо на дерущихся. Стоило ожидать, что я попаду кому-нибудь под горячую руку, но и я умела бить: кулак уверенно летел в нос выпускника, и, пораженная точностью своего удара, я для закрепления успеха добавила ему коленом по яйцам: запрещенный, но действенный прием.       По правде говоря, я не подозревала, что способна по-настоящему дать отпор. Я и сама от себя такого не ожидала, просто захотелось послать всё чертям и выплеснуть уже наконец то, что чувствую, а тело как будто в насмешку надо мной само совершало заученные когда-то движения. Неужели раньше дела обстояли настолько плохо, что мне самой приходилось драться, иначе откуда бы я всё это умела?       Но сейчас было не время строить догадки: словно из ниоткуда за нашими спинами замаячил директор. Задним умом я успела только понять, что Смольяниновский рюкзак расстегнулся в драке, и оттуда очень заметно высовывалась коричневая обложка журнала с наклейкой «10 Б».

***

      Мы со Артемом уже целый час сидели в душном кабинете. Если с дракой получилось бы неправдоподобно, то касаемо журнала я не раздумывая взяла всю вину на себя: отец просто убьет Артема, если узнает. Школьный психолог куда-то подевался, и Николай Петрович сам читал мне нотации о поведении: в школе без году неделя, а уже занимаюсь взломом учительской и подделкой оценок, к тому же дерусь. Я уже успела выпить двойную дозу успокоительного и была не в настроении спорить и что-то доказывать: меньше всего сейчас мне хотелось, чтобы нашелся психолог, ведь я же обещала дяде и бабушке не влипать в подобные ситуации. Стараясь абстрагироваться от всего мира, я всё же услышала, как в приемную ворвался наш запыхавшийся классный.       — Здравствуйте, Николай Петрович, позвольте узнать, по какой причине в вашем кабинете оказались двое моих учеников?       — И вам вечер добрый, Константин, — директор обратился к классному без отчества, и это не ускользнуло от моего внимания. — Видите ли, ваши десятиклассники устроили драку с одиннадцатым «А» на заднем дворе, а перед этим сломали замок в учительской и выкрали журнал. Я думаю, имеет смысл принять какие-то меры, а Джина и вовсе…       Только сейчас директор вспомнил, что мы по-прежнему в его кабинете. Как будто удивившись нашему присутствию, он попросил нас выйти за дверь, даже из приемной выгнал, и мы одиноко и молча ждали приговора в коридоре; говорить не хотелось. Мне оставалось только надеяться, что меня не исключат: я боялась потерять то крохотное ничего, которое сумела построить за этот сравнительно малый период своей жизни, ведь тогда бы снова пришлось начинать всё заново, а я только-только начала по крупицам создавать новую жизнь. Подсознание не хотело признавать, что внутри меня снова поднимается немотивированная агрессия на всё вокруг, но разум твердил, что это именно она, и пришлось выпить еще одну таблетку. Наконец, когда я грызла припасенное на черный день яблоко, к нам вышел Константин Леонидович.       — Ну что же, ребята, поздравляю. Артем, в понедельник с отцом в школу. Это уже не первый в твоей истории случай такого поведения, и я, в отличие от вашей предыдущей классной, подобное терпеть не намерен, — черт, неужели всё было зря? — А ты, Снегирева, в понедельник ко мне в кабинет. Две недели будешь оставаться после уроков и трудиться на благо школы. Ясно?       — Ясно, — уныло ответили мы.       — А теперь марш домой!       Сославшись на головную боль, я ушла одна, без Артема, и теперь в одиночестве брела по городу. Одежда после потасовки даже не запачкалась, так что я смело могла идти гулять, хотя меньше всего меня сейчас волновал мой внешний вид. Я присела на скамейку в парке и прикрыла глаза: как же я устала, неимоверно устала от всего. Я ничего уже не хочу, только лечь и не вставать больше; возможно, третья таблетка за такой короткий промежуток была лишней.       Ветер путает длинные волосы, и будет большой удачей, если вечером я смогу их расчесать. Раньше были хоть родители, а теперь нет даже их. Хватит врать себе, кому я нужна? Да никому, если так подумать. Родственники с поехавшей кукухой никому не сдались, ведь я доставляю всем вокруг только одни неудобства, и сколько бы ни старались ради меня бабушка и Таля, даже им в конце концов надоест. Я старалась не замечать, как прохожие смотрят на меня, а ведь я всего лишь не в хорошем настроении. Не хотелось, чтобы когда-нибудь на меня так же смотрели Таля, бабушка, Ник, дядя и другие родственники: то ли с жалостью, то ли с отвращением. Хотя тогда мне уже, наверное, будет всё равно.

***

      Я не сразу поняла, что произошло. Крик, резкая боль, а затем темнота. Человеческое сознание до сих пор вызывает уйму споров: например, говорят, что в коме человек может увидеть себя со стороны или поговорить с умершими близкими «на том свете». У меня ничего подобного не было — я только всё время слышала тот душераздирающий крик. Я не знала, сколько это длилось: секунду, час, а может быть, целую вечность? Не было ничего: только липкая, обволакивающая пустота и жуткий крик, навсегда отпечатавшийся в моей памяти.       Очнувшись, я в первую очередь почувствовала сильную боль во всем теле. Никогда бы не подумала, что у живого человека может болеть столько всего сразу. А я вообще жива? Что произошло? Где я? Где родители и зачем они привезли меня сюда? А кто мои родители?       Почему я ничего не помню?!       В палату зашел мужчина в белом халате, а следом за ним — другой, уже в строгом костюме. Разговор вышел не из легких. И если врач сообщил более приятные новости — например, я в относительном порядке и вскорости меня переведут из реанимации в обычную палату, потому что в коме я пробыла недолго и мне не придется заново учиться ходить, как было в каком-то мамином сериале, — то с мужчиной в костюме было намного сложнее. Он представился папиным юристом и личным помощником в одном лице.       Имя было мне знакомо, однако по ощущениям я впервые видела этого человека. Он сказал, что произошла авария, и родителей не стало: их не успели спасти. Он сказал, что я практически не пострадала, не считая сильного удара головой, из-за которого и наступила кома, и многочисленных синяков и ссадин. Почему-то я сразу почувствовала, что он врет, ведь с обычными синяками не попадают в реанимацию. Только сейчас я заметила, что на мне живого места нет — практически полностью мое тело было обмотано бинтами, из него торчали какие-то трубки, на руке и на обеих ногах был гипс.       Еще этот странный мужчина сказал, что мне нужно теперь переехать в Россию, на родину мамы — здесь, в Лондоне, как и во всем остальном мире, родственников у меня нет. При слове «Россия» в голове сразу всплыли имена: Таля, Ник. Бабушка. У меня есть бабушка? Вполне логично, у всех есть бабушки. Кто такие Таля и Ник? Я помнила лишь имена, но ни один образ так и не отпечатался у меня в сознании. Кажется, один раз мы с родителями приезжали в Россию, всё-таки там невесть откуда взявшаяся бабушка. А может быть, два или три? Ни черта не помню.       Что папин помощник-юрист говорил дальше, я мало слушала. Какой-то подсознательный, животный страх подсказывал: надо бежать. Бежать быстрее из этой белой до тошноты палаты, где стены так давят, что становится нечем дышать. Бежать быстрее из этой страны, забыть всё, как страшный сон, но забыть что? В голове пусто. Еще одна волна паники накатила, когда я вновь попыталась вспомнить что-то стоящее. В мыслях закрутились только воспоминания из России, больше похожие на сухие факты, значит, я всё же там была, — но я даже адреса своего не могла сейчас вспомнить.       Да, у меня есть бабушка, она живет в Москве. Таля и Ник — мои двоюродные брат и сестра. Теперь хотя бы понятно, откуда то и дело в мыслях проскакивают русские слова, но… я действительно не помню, что это за люди, какие они вообще: в памяти не осталось ни внешности, ни характера, ни хотя бы малейшей детали, которая бы что-то прояснила. Нет, я вспомнила еще кое-что, самое страшное, пожалуй, что я слышала за всю свою жизнь, — тот мамин шепот: «Они нас нашли».       Неужели авария не была просто несчастным случаем, как мне рассказывают сейчас?       Мозг панически кричал об опасности. Мужчина в костюме до сих пор говорил, а шепот в голове сменился тем самым диким криком. Я понимала, что сейчас подпишу, наверное, любую бумажку, которую мне подсунут, лишь бы всё прекратилось поскорее. Если я почти ничего не помню, то выходит, я теперь сумасшедшая? Никому нельзя доверять. Никому нельзя говорить, иначе… Черт его знает, что тогда. Страх с каждой секундой становился всё сильнее, а тот нечеловеческий, безумный крик в момент аварии никак не хотел выбрасываться из головы. В какой-то момент меня прошиб холодный пот, а в глазах снова начинало темнеть.       Тогда, в момент аварии, это кричала… Я?

***

      Вдруг я почувствовала что-то теплое, поэтому открыла глаза и постаралась найти источник беспокойства. Маленький черный щенок жалобно скулил и жался к моим ногам. Голодный, малыш? Я взяла теплый комочек на руки и прижала к себе, в ответ на что он недоверчиво принюхался, а затем лизнул мой нос. Это, пожалуй, единственное существо, которое сейчас действительно нуждается во мне, которое будет любить меня, какой бы я ни была. Побитой, поломанной маленькой девочкой, которая изо дня в день просто хорошо играет свою роль. Интересно, а в Лондоне у нас когда-нибудь были домашние животные?       Бабушка на удивление хорошо восприняла появление в доме нового жителя. Наверное потому, что по виду щенок был похож на породистого, а может, просто поняла, насколько он мне нужен, ведь бабушка замечала мое состояние, как никто другой: в этом мире можно обмануть кого угодно, даже себя, но только не бабулю. Я отмыла щенка, накормила его и уложила спать. Даже имя успела придумать — Бродяга, в честь Сириуса Блэка из моего любимого «Гарри Поттера». Пусть мой щенок тоже вырастет большим и лохматым; возможно, друга лучше, чем он, мне и в жизни не найти. Теперь это мой маленький комочек счастья, ведь я чувствую, как мы нужны друг другу.       Я сидела в своей комнате и размышляла: на черта я ему сдалась? Костик мог бы оставить после уроков Артема, а не меня: мне кажется, Смольянинов был бы только рад просиживать каждый день по лишнему часу в школе, лишь бы его отец ни о чем не узнал. Зачем классному вообще было кого-то оставлять и трепать себе нервы? Нет же, вообразил себе невесть что. А может, это как раз не он, а я вообразила.       Хотя вообще-то было хорошо, что он не вызвал бабушку в школу, и ради этого я готова была отрабатывать любое наказание. Она бы расстроилась, узнав о моем поведении, а мне ведь нельзя высовываться лишний раз, еще не хватало, чтобы кто-то узнал о моей амнезии: дядя Игорь слишком много денег отвалил за то, чтоб этот факт в итоге оказался стерт из моей биографии и новой медицинской карты. Но всё равно это же бред чистой воды: зачем ему глупая школьница, которой я по сути и являюсь? Разве что тетради проверять. Или, может, Костик отправит меня поливать цветы по всем кабинетам, например? Это вполне похоже на работу на благо школы. У него, наверное, девушка есть, хотя в автобусе мне так не показалось, да и смывать помаду с рубашки он не спешил. Будь у него девушка, при таком раскладе она казнила бы его в тот же день, а Костик был вполне себе жив и здоров.       Вспомнились слова Тали о вещих снах с четверга на пятницу: неужели и правда? Да нет же, полный бред. Учитель и ученица — это неправильно, так не бывает. Теперь, когда он узнал, кто я такая, точно никогда больше на меня не посмотрит, как и поступил бы на его месте любой разумный человек. Нет, слишком уж много я думаю о Костике, и пора это прекращать: всё равно ничего путного не получится. Бессмысленно было отрицать, но я по-прежнему хотела этого мерзавца и ничего не могла с собой поделать.       Когда мне нечем заняться, я пою: неожиданное открытие, но, судя по старым видеозаписям, пела я вполне неплохо. Вот и сейчас я стала вспоминать тексты песен, отрывки из которых так долго мешались у меня в голове. Когда-то давно я ходила в музыкальную школу, занималась вокалом и фортепиано, но дело даже не в этом. Благодаря маме у нас дома всегда были диски с лучшей, как по мне, русской музыкой, которую мама просто обожала, и передала эту любовь мне: я с детства слушала и пела эти песни. Голос у меня довольно низкий, глубокий, — а после аварии вообще стал больше похож на мужской — наверное, из-за удара зажало какой-то нерв или повредились голосовые связки. В школе приходится специально говорить более высоко, чтобы не звучать совсем как пацан, а вот для пения удобно, ведь я могу попробовать копировать голоса солистов любимых рок-групп. До Кобейна мне еще очень далеко, но с некоторыми русскими музыкантами выходит даже почти правдоподобно.       Я пулей сбегала на чердак и отыскала там гитару: обычную черную шестиструнку, немного потрепанную жизнью и совсем не новую, но всё же — инструмент! Я не помнила эту гитару и, кажется, видела ее впервые, но откуда-то же знала, что на чердаке, в левом углу под старой шубой лежит именно она. Как же всё-таки иногда паршиво ничего не помнить. Около часа с помощью лака для ногтей я рисовала на ней эмблемы любимых групп. Как ни странно, их я помнила от и до, хотя только пару месяцев назад снова познакомилась с любимой музыкой. Вскоре гитара была готова, и я на минуту замерла, любуясь своим творением: по-моему, получилось очень даже ничего, такой точно ни у кого нет и не будет.       Настроив гитару на слух — я такое умею? — я нашла в интернете аккорды к песням, которые хотела сыграть, и включила первый попавшийся видеоурок. Пальцы быстро вспомнили привычные движения и мелодии. Так я случайно узнала, что действительно играла на гитаре раньше, иначе откуда бы мне всё это знать? Если верить видео, учиться нужно долго, и с первого раза точно не будет получаться, но я и не училась с нуля: я, кажется, только вспоминала.       Стало даже приятно от того, что мои увлечения из прошлой жизни совпадают с теми, что я открываю для себя сейчас, — значит, это всё же я, и все те шестнадцать лет до аварии это тоже была я, а не незнакомая мне Джина Грейсон, о которой я слышала лишь из рассказов. Правда, потом я, видимо, забросила гитару, потому что в Лондоне я инструмента не нашла, да и вполне логично, что отрастив такие длинные ногти, я не стала больше играть: слишком много сложностей. Не стоило тогда этого делать. Хотя что бы изменилось? Ведь даже сейчас мне пришлось обрезать ногти покороче, чтобы не переломать все пальцы.       Переодевшись в давно уже высохшие джинсы и толстовку, я с легкостью забралась на крышу, чтобы не сильно доставать бабулю громкими звуками, и стала играть одну из моих любимых песен Сплина — «Звезда рок-н-ролла». Ох, и долго же, наверное, я ее учила когда-то: она играется не так просто, как, скажем, песни Цоя или «Выхода нет», которую я тоже очень люблю, и даже сейчас у меня не сразу хорошо получилось. Каково же было мое удивление, когда откуда-то снизу мне стали подпевать. На секунду показалось, что это поет сам Александр Васильев, настолько красиво звучал голос, но потом я расслышала, что он совершенно не похож. Странные глюки у меня пошли, надо бы выпить очередную таблетку, но я не стала этого делать: очень хотелось сначала доиграть песню.       — Звезда рок-н-ролла должна умереть очень скоро, замьютить свой голос, расплавиться, перегореть, — это была моя любимая часть, и строки были настолько душевными, что я горланила их во весь голос. — На бешеной коде во время гитарного соло, — со всей силы, почти отчаянно, бью по струнам, — взлететь…       Закончив песню, перелезла на край крыши, ведь всё еще оставалась надежда, что мне действительно кто-то подпевал. Нет, на улице никого не было, а из соседнего дома тем более никто петь не мог: я знаю тех соседей. Откуда я их знаю? Я же не помню никаких соседей, но предельно ясно в голове отложено: в соседнем доме никогда не поют, на инструментах не играют и вообще к любого рода самодеятельности относятся негативно.       Задумавшись, я не сразу заметила внезапный порыв ветра, который захлопнул дверь на чердак: я никогда не отличалась особенным везением. Пришлось лезть на землю по деревянной лестнице, висевшей на стене: летом ее приставляли к деревьям, чтобы собирать яблоки, но как же я была рада, что сейчас еще только апрель. Хорошо, что на гитаре висел ремень, так что можно было закинуть инструмент за плечи, спокойно держаться двумя руками и не бояться упасть со старой и шаткой конструкции. Надо будет обязательно купить какой-нибудь хороший чехол: рано или поздно пригодится.       Уже спускаясь вниз, я заметила, как весьма странный и явно мутный, иначе не скажешь, человек в серой кофте, скрывающей и лицо, и фигуру, выскользнул из-за куста. Нет, не вор: куст был возле дороги, уже за забором, значит, человек не пробирался ни на наш участок, ни на какой-либо другой, да и это было бы слишком заметно сейчас, особенно мне сверху. Краем глаза я увидела светлую прядь, которая в какой-то момент выбилась из-под капюшона; на каком-то высоком интуитивном уровне мне показалось, что незнакомец похож на Костика, и до жути захотелось это проверить.       — Эй! — мой голос раздался эхом по всей округе. И на что я надеялась? Что это чудо природы обернется и скажет «привет»?       Конечно же, никто не ответил.