Горят огни

      — Офигеть, мне нравится, — первой подала голос Таля.       — Это будет нелегко, — резонно заметил Костя. Ник пока что молчал.       — Я знаю, — ответила я со снисходительной улыбкой. — Основную часть работы мы, конечно, сделаем на каникулах, а то, что останется, должны успеть к зиме.       Ник наконец поднял на меня взгляд.       — Но до зимы остался месяц.       — Я знаю, — повторила я. — Пора сделать для семьи что-то действительно сто́ящее.       Решив не медлить, мы поехали осматривать фронт работ уже следующим утром. Семейный особняк величественно возвышался вдали от каких-либо домов и построек: до ближайшей населенной местности отсюда было километров пять. Дом семьи Леоноро напоминал то ли замок, то ли дворец из старых сказок: дедушка в свое время постарался на славу. Правда, теперь всё это великолепие было заброшено.       После того злополучного дня в августе девяносто седьмого в доме даже не убирали: в просторной гостиной до сих пор валялись осколки разбитой посуды и бокалов. Некоторые стены были разрушены, второй и третий этажи частично обвалились, и пуленепробиваемые окна, местами чудом уцелевшие при падении стен, сиротливо лежали в их обломках. От веранды и вовсе остались только руины: похоже, одной стрельбой дело не обошлось, и при нападении дом пытались взорвать.       Мы четверо стоим в молчании, и никто не решается сказать хоть что-нибудь. Даже если бы авария не забрала мои воспоминания, я бы всё равно ничего не помнила: мне ведь тогда не было и двух. Но помнил Ник, и помнил Костя. Сколько раз ему снился этот день, как наяву? Может, и правда не стоило мне затевать всё это: с такими разрушениями проще было потратить лишний год и отстроить новый особняк, и не бередить старые раны.       Всё еще в нерешительности я делаю несколько шагов вперед, толком не понимая, зачем. Пока что слабо представляется, что мы можем тут сделать.       — Дом еще не был полностью отделан изнутри, когда всё произошло, — тихо объясняет Костя, истолковавший мои передвижения по-своему. — Кажется, с другой стороны должна была сохраниться лестница.       Парень приглашает нас пройти следом за ним, и мы поднимаемся на второй этаж. Ник и Таля разбредаются по уцелевшим комнатам, я же остаюсь в коридоре. Почему-то опять очень трудно заставить себя говорить, но я чувствую, что должна.       — Прости, — я беру Костю за руку. — Зря я это всё, — он смотрит на меня с удивлением. — Может, потратить больше времени и просто построить новый дом? — делюсь я недавно пришедшими идеями.       В его глазах — непередаваемое буря эмоций, но вопреки всему я слышу только один короткий вопрос.       — А этот?       — Останется как дань памяти, — я пожимаю плечами. — Помнишь, как в «Гарри Поттере»?       Костя кивает.       — Помню, — он смотрит в мои глаза, и его взгляд полон серьезности. — Но лучшей данью будет, если особняк снова оживет.       — Правда?       — Да. Несмотря на горечь утрат, нужно думать о тех, кто еще жив, — парень медлит, подбирая слова. — Но, если так будет легче, то и моя, и твоя мама хотели бы этого, я уверен, — он улыбается чему-то далекому и почти забытому. На душе невероятным образом становится легче.       Таля предлагает убрать всё самостоятельно, но количество пыли и обломков говорит о том, что это работа не на один день. Ник вызывает команду клинеров — человек пятнадцать, не меньше, — и совместными усилиями мы заканчиваем уборку к вечеру. Теперь, когда внутри хотя бы чисто, по дому не витают призраки прошлого: они отступают, давая надежду на будущее.       Утром понедельника Костя занимается наймом бригады строителей, но и он сам, и Ник бросаются им помогать. Мне остается только гадать, откуда они умеют восстанавливать разрушенные стены и потолки, и вместе с Талей срочно чертить новую планировку дома, при этом даже не имея никакой основы. В конце концов сестра звонит Димасу, который более-менее разбирается в таких вещах, и втроем нам удается начать что-то путное.       На третий день я понимаю, что закончить восстановление особняка к зиме практически нереально. Своими амбициями я задала бешеный темп работы, но было уже видно, что мы не укладываемся ни в какие сроки: к концу недели мы в лучшем случае успеем закончить строительство, но остается еще ремонт и отделка абсолютно всех помещений, за исключением двух-трех. Об этом я пока не думала, ведь план здания не был готов еще даже наполовину.       В первый учебный день мы с Талей сидим в кабинете английского языка, совершенно невыспавшиеся: вчера до поздней ночи помогали достраивать веранду. Забавно, что и в одиннадцатом классе первым уроком в понедельник стоял английский, совсем как в прошлом году. Я вспоминаю, как в апреле, тоже в первый день четверти, ворвалась в класс с ужасным опозданием и как вслед за мной Николай Петрович привел к нам Костю. Это самое беззаботное время из всего, что я помню, но, наверное, даже лучше, что теперь место нашего учителя занял Ник: он хотя бы мой брат. Я не представляю, как у нас с Костей получалось бы сохранять отношения в тайне от всех, ведь даже две недели под одной крышей с бабушкой были нелегким испытанием. Пожалуй, даже к лучшему, что он не вернется в школу.       Звонок прозвенел уже пять минут назад, но братец даже не думал появляться. Его даже не за что было винить, ведь после окончания стройки он еще поехал в свой клуб разруливать какие-то срочные дела. Неудивительно, что он не приехал к началу урока, потому что я даже не слышала, чтобы он приходил домой ночевать. Как же хорошо, что наш класс достаточно дружный, чтобы не шуметь и создавать хоть какую-то видимость учебы: возможно, все боятся, что если Ника поймают за нарушением, то вести английский у нас снова станет Кристина Антоновна.       Когда до конца урока остается минут двадцать, в кабинет на всей скорости наконец-то влетает учитель. Несколько секунд в классе стоит гробовая тишина, а потом всё пространство взрывается гулом голосов, потому что в своей неизменной белой рубашке перед нами стоит Костя.       — Прости, но это был сюрприз, — шепчет Таля.       Сюрприз удался, ведь меньше всего я ожидала снова увидеть Жилинского в школьных стенах.       — Именно поэтому ты настояла, чтобы мы пошли в школу пешком? — только и могу сказать я.       Сестра удовлетворенно кивает.       — Иначе ты бы сразу обо всем догадалась, — и улыбается.       До самого звонка мы с Костей усиленно стараемся сохранять серьезный вид, что под недвусмысленными взглядами Тали получается очень плохо. Остаток урока снова превращается в классный час, и мне намного легче не выдать себя случайной фразой или движением, когда Костя занят общением с классом. Черт, я ведь теперь снова его ученица.       После звонка я хочу дождаться, пока кабинет опустеет, чтобы поговорить, но одноклассники не отходят от Кости до начала следующего урока. Когда наш класс всей толпой срывается на математику, мне не остается ничего, кроме как обернуться и еще раз встретиться с ним глазами, а потом поспешить за Талей, которая уже тащила меня за руку: опоздание на математику, как и на химию, приравнивалось к самоубийству.       Нам удается остаться наедине только после уроков. По расписанию у Кости сегодня нет второй смены, но он с первого же дня завален школьной документацией. Правда, ее, наверное, можно забрать домой: ему ведь больше не нужно задерживаться в школе, чтобы за мной присматривать.       Убедившись, что дверь в кабинет закрыта, я бросаюсь в его объятия, но почти сразу спрашиваю:       — Почему ты мне ничего не сказал? — и тут же вижу его фирменную обезоруживающую улыбку.       — Тогда бы сюрприза не было, — парень обнимает меня крепче.       — Теперь мне снова придется называть тебя Константин Леонидович, — с грустью в голосе отмечаю я. — Хотя одноклассники и так в курсе, что вы с Ником лучшие друзья, — на вопросительно поднятую бровь я поясняю: — В начале сентября Милана организовала поход в больницу, чтобы всем классом тебя навестить. Каким-то чудом она уговорила пустить пятерых на нужный этаж, а там медсестра возьми и поздоровайся со мной, — я отвожу взгляд в надежде, что хоть так смогу избежать мучительной смерти. — Да еще и твой отец встретил меня и забрал на машине на глазах у всего класса, так что пришлось выкручиваться.       Бровь блондина выгибается еще сильнее.       — Ну, зато теперь у нас есть работающее оправдание на все случаи жизни, — произносит он. Кажется, убивать меня никто не собирается.       Оставив бумаги на потом, Костя быстро складывает нужные вещи, и мы отправляемся в строительный магазин: впереди еще долгий и утомительный ремонт особняка. Было бы чудесно, если бы Таля поехала с нами, но она щебечет что-то про срочные дела — какие? — и улетучивается в неизвестном направлении. Костя предлагает нанять дизайнера, но мне не нравится идея ждать еще несколько дней, пока мы получим готовый проект, да и хочется хотя бы что-то сделать самостоятельно. В конце концов, дедушка никаких дизайнеров не нанимал, и каждый член семьи так или иначе внес свой вклад в создание дома.       Я пока что слабо представляю, как в конечном итоге будет выглядеть результат нашей работы, но надо же с чего-то начать. Гораздо логичнее — с верхних этажей, но дедушка делал всё весьма хаотично, подчиняясь особой, только ему одному известной логике. Еще в машине я разворачиваю схемы этажей и проверяю, не забыли ли мы записать чью-нибудь комнату. Костя всё-таки нашел в семейном архиве старую планировку особняка, и изменения с нашей стороны были в основном связаны со спальнями: например, моим родителям она была уже без надобности, а нам с Костей было более чем достаточно одной на двоих.       Из дедушкиного кабинета, который мы обнаружили в целости и сохранности, я решила сделать подобие музея: конечно, это не целый дом, но уже что-то. Посмотреть там действительно было на что, и оставалось надеяться, что дед, если его душа наблюдает за нами, — а я была уверена, что так и есть, — рад тому, что о нем не забывают.       Как ни странно, идеи для оформления первого этажа пришли быстрее: огромный зал в бежево-золотых тонах, светлая гостиная. Двухэтажную библиотеку мы захотели видеть темной, да и коридоры в разных частях здания тоже решили сделать разными, в том числе и для того, чтобы самим не запутаться. Мои художественные таланты были весьма посредственными, но порой мне приходилось рисовать наброски прямо на ходу, чтобы донести свои мысли еще и наглядно.       Закупка необходимых материалов сама по себе требовала не один день: даже если бы грузовик смог увезти столько за раз, то всю плитку, ткани и часть обоев было решено заказать из Италии, и доставку нужно было ждать почти неделю. Покупать что-либо для отделки жилых комнат тоже было бессмысленно: гораздо лучше будет, если каждый выберет дизайн на свой вкус. Кстати, дедушка в своем плане предусмотрел даже несколько детских, но и их лучше было пока не трогать.       Посовещавшись, мы решили начать отделочные работы уже во вторник: чем раньше начнем, тем быстрее закончим. С утра Ник остался руководить рабочими, а во второй половине дня мы все вместе поехали помогать. Я до сих пор не могла привыкнуть к размаху ремонта и стоимости того, что мы покупали в особняк: например, один из многочисленных каминов был малахитовым, а в проекте дедушки была даже — матерь божья — янтарная комната. Если бы до меня доходили все счета, я бы точно сошла с ума.       Чтобы не тратить время впустую, мы составили график дежурств. По будням в особняке находился Ник, после школы по очереди приезжала я или Таля, а в пятницу мы с Костей контролировали рабочих вместе. В субботу нам помогали Димас с Талей, которые крепко сдружились в последнее время, а в воскресенье мы с Костей оставляли их вдвоем: всё-таки надо было помогать бабушке по дому. Решив не искушать судьбу, мы уже не делали ничего своими руками, доверившись профессионалам.       Сегодня Костя задерживался: вторая неделя четверти подошла к концу, и почему-то именно сейчас администрации приспичило созвать родительские собрания. Чертыхаясь и кляня школьные правила на чем свет стоит, я поехала в особняк на такси. Мне повезло, что я хорошо запомнила дорогу, ведь иначе ни один таксист не довез бы меня по назначению.       До вечера мне предстояло одной руководить рабочими, и оставалось лишь надеяться, что родительское собрание закончится пораньше: наивное предположение, в общем-то, учитывая количество тем для обсуждения в выпускном классе. Из еды у меня была только пачка сигарет: нас запрягли внеплановой профориентационной беседой, которая затянулась на лишний час, и я так спешила, что напрочь забыла забежать в магазин.       — Привет, — я здороваюсь с Ником, — спасибо, что подождал.       — Да не за что, — брат улыбается. Мне уже не первый день кажется, что он понемногу оттаивает, но уверенности в этом нет: в конце концов, ни со мной, ни с Костей он в последнее время практически не видится.       Проводив Ника и перекурив вместе с рабочими, я убеждаюсь, что всё в порядке, и направляюсь на кухню. Мы пока не начинали ничего там делать, но были и электричество, и вода: я могла хотя бы заварить себе кофе. Пачку «Lavazza» и коробку чайных пакетиков мы приобрели уже на следующий день после начала работ в доме, правда, их не стало так быстро, что пришлось покупать еще.       После кофе есть не сильно хотелось, но было дикое желание постоянно курить и кричать. В среду, когда я приезжала в прошлый раз, всё было чудесно, но вчера Ник почему-то закомандовал делать ремонт одновременно на всех трех этажах. Это экономило нам кучу времени, но было физически невозможно находиться везде и сразу. Я носилась по особняку, как сумасшедшая, и к вечеру курила прямо на ходу, причем не переставая: рабочим тоже было не очень удобно работать таким образом, и то в одном, то в другом месте постоянно что-то получалось совсем не так, как надо.       Костя задерживался: почти весь МКАД в такое время стоял, и выехать из города было не менее проблематично, чем перемещаться по центру. У меня уже не хватало никаких нервов, и полчаса назад я просто орала матом так, что было слышно на всю округу. Рабочие боялись, что я окончательно поеду головой, и даже перестали устраивать балаган между этажами, и дом был погружен в относительную тишину.       Жилинского я встречала как единственное спасение. Он привез целый багажник еды и несколько пачек сигарет, чтобы завтра точно всем хватило. Главное — он приехал сам, и рядом с ним все окружающие проблемы становились мелкими и неважными. Удивительно, как нужный человек одним только присутствием может принести умиротворение, уют и тепло. Почему-то когда он приехал, всё сразу закрутилось и стало получаться, хотя часы показывали уже семь вечера.       Работы в доме велись в две смены: с семи до трех и с трех до одиннадцати. Подобный график был неудобным и выматывающим, зато эффективным: такими темпами мы и впрямь должны были успеть к началу зимы.       Ближе к полуночи, когда рабочие разошлись по своим вагончикам, а Костя уже заснул, я, проворочавшись еще минут десять, вылезла из-под одеяла с намерением пробраться на улицу и покурить в тишине. Мы до сих пор не приступали к ремонту в спальнях, да и та часть дома пока еще не отапливалась, так что спать приходилось на надувном матрасе в гостиной на первом этаже: будь мы на втором, я бы побоялась оступиться на лестнице в темноте и просто вышла бы на ближайший балкон.       Стоило мне открыть дверь, как плечи приятно обдало ноябрьским холодом. В каждой мелочи чувствовалось приближение зимы, как будто она предупреждала мир о своем приходе. До первого декабря оставалась еще неделя, но всё вокруг, как и я сама в этот момент, было словно соткано из нее. Моя первая зима в новой жизни таила в себе уйму вопросов, но не давала гарантии ни на один ответ.       Обещанием волшебства и чуда — бывают они еще на свете? — с неба, плавно кружась, начали опускаться на землю снежные хлопья. Сердце щемило от целого роя чувств, которые я не могла ни понять, ни объяснить — только завороженно смотреть, как на землю медленно ложится белое покрывало.       Мыслями я была где-то там, среди танцующих снежинок, и, наверное, поэтому даже не вздрогнула, когда на мои плечи легло что-то тяжелое и теплое.        — С первым снегом тебя, — тихо говорит Костя, поудобнее закутывая меня в плед, а затем обнимает так, как умеет, кажется, только он.       — И тебя, — я едва заметно улыбаюсь, чувствуя, как внутри разливается тепло, и крепче прижимаюсь спиной к его груди. — А ведь по прогнозам ожидали не раньше середины декабря, — добавляю совершенно невпопад.       — Хорошо, что пораньше закончили ремонт снаружи, — задумчиво добавляет парень. — Могли бы и не успеть.       — Могли бы, — эхом повторяю я, и, вспомнив Маяковского, сборник стихов которого я нашла на днях в дедушкином столе, зачитываю по памяти строчку из стихотворения. — А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?       Я не вкладываю в то, что говорю, никакого смысла: ни сил, ни желания задействовать мыслительный процесс у меня нет, и слова произносятся сами собой. Костя говорит что-то про звезды, когда до меня наконец доходит.       — Кажется, я знаю, где кольцо.       Парень удивленно смотрит на меня, и внутри поднимается легкое раздражение от того, что я-то уже поняла, а он еще ничего не знает, и всё-то ему нужно объяснять.       — В понедельник я нашла в дедушкином кабинете сборник Маяковкого, — довольная собой, объявляю я.       Костя всё еще не понимает.       — И?       — И это была единственная книга в его столе! — по Костиному взгляду кажется, что он считает меня умалишенной, но мне не привыкать. — Дед был человеком дела, вряд ли он стал бы держать среди самых важных вещей стихи.       Костя всё еще не понимает, и я тащу его на второй этаж, уже не боясь навернуться со ступенек: я полностью увлечена поразившей меня догадкой.        — Вообще-то, он часто читал нам Маяковского вслух, — несмело возражает парень.       — И именно поэтому оставил книгу в кабинете? — теперь уже моя очередь смотреть на него, как на придурка. — Он ведь декламировал стихи уже после того, как особняк был заброшен. К тому же, нам дедушка читал из синей книги, а в столе у него лежит красная.       Вспомнив детство и деда, я не единожды возвращалась к этому моменту: как и советовал Костя, раз за разом прокручивала в голове, замечала детали; дедушка держал в руках сборник стихов в синей обложке. Маяковский был талантливым поэтом, и мне безумно нравились его стихи, особенно не о политике, но дедушка с его повернутостью на дворянских корнях семьи вряд ли стал бы воспитывать внуков на творчестве певца революции: значит, моя мысль скорее всего верна.       Добравшись до кабинета, я в два прыжка оказываюсь возле стола и беру в руки заветную книгу.       — Вот, смотри, — я протягиваю ее Косте, открыв нужную страницу. — Я иногда захожу сюда, чтобы посидеть и подумать. Когда нашла стихи, решила почитать, а здесь последняя строчка подчеркнута.       — Люди часто подчеркивают в книгах любимые цитаты, — неуверенно произносит Костя, но, словив мой горящий взгляд, сразу же добавляет: — Хотя ты права, Лев Геннадьевич не стал бы этого делать просто так.       — Как же повезло, что водосточная труба была с уцелевшей стороны дома, — я с облегчением выдыхаю.       — Ты думаешь, он мог спрятать кольцо там? — в ответ я лишь улыбаюсь. Странные идеи — это у нас семейное.       Мы толком не успели поспать, строя предположения: к утру даже мне дедушкина загадка стала казаться надуманной. Костя, наоборот, вдруг поверивший в реальность тайника и подсказок, зачем-то попросил Талю захватить из дома синий сборник Маяковского и по такому случаю даже вызвонил Ника, хотя по выходным он никогда не приезжал в особняк.       Не понимая абсолютно ничего, мы смотрим, как парень перелистывает привезенную Талей книгу и, дойдя до самого конца, издает победный клич людоедских племен. Все ждут объяснений, и после моего короткого рассказа о наших ночных умозаключениях, Костя, вздохнув, наконец говорит:       — Лев Геннадьевич оставил еще одну подсказку, — он лучезарно улыбается во все тридцать два, — Джина додумалась и без нее, но вы только посмотрите, — и показывает нам содержание.       Некоторые названия стихов подчеркнуты, но на страницах с ними — ни одной пометки. Когда я нахожу глазами слова «А вы могли бы?» и тонкую линию под ними, всё становится на свои места.       — Получается, в одной книге дедушка подчеркнул строки из стихов, а в другой — нужные названия?       — Да, — Костя кивает. — Похоже, он перестраховался на всякий случай.       Во взгляде Ника явственно читается восхищение.       — Он действительно был самым умным человеком, которого я когда-либо знал, — ошарашенно произносит брат. — Он ведь с детства читал нам эти стихи, и был очень недоволен, если мы отвлекались и слушали невнимательно.       — А еще он знал, что полезть в его книги со стихами может только человек из семьи, — добавляет Таля. — Я, например, не представляю Елисеева, который, обливаясь слезами по безвременно почившему наставнику, перечитывает стихи из его стола, — мы все смеемся, вообразив эту картину.       Мне остается только поражаться масштабам дедушкиной задумки: отмечать в одном и том же месте и стихи, и строки-подсказки было бы слишком очевидно, поэтому он сделал всё, чтобы одну из книг мы запомнили, и, судя по всему, потратил на это не один год.       — Нам нужно разобрать водосточную трубу, — буквально требую я. — Кольцо точно там.       Никто уже не спорит, и мы отправляемся на улицу. Не хочется ничего объяснять рабочим, поэтому парни, вооружившись инструментами, принимаются за дело сами. Под грозным взглядом Тали не слышно ни одного возражения насчет Димы, который теперь тоже в курсе всего: мне остается лишь гадать, но Тале невозможно не верить, особенно сейчас, когда она всем своим видом выражает, что не потерпит ни одного слова на эту тему.       Когда труба разделана на части, мы понимаем, что внутри ничего нет: по крайней мере, так кажется на первый взгляд. Я не хочу в это верить, и начинаю прощупывать изнутри каждый сантиметр: не может быть, чтобы дедушка черкал в книгах просто так. Когда пальцы натыкаются на небольшой выступ, я с ликованием указываю ребятам на кусок трубы. Мы распиливаем ее еще раз: намного аккуратнее, чтобы не повредить тайник — и из вделанной в трубу металлической коробочки извлекаем еще одну: в таких обычно хранят кольца.       Оно ничем не отличается от того, что я нашла в бабушкиной шкатулке, но нужно сравнить перстни не по памяти, а вблизи и при дневном свете, и выяснение подлинности приходится отложить до понедельника: можно было бы и завтра, но мне кажется нечестным делать это без Тали.       Воскресенье так загружено делами по дому, что мне некогда даже вспоминать о нашем деле, а утром следующего дня, собираясь в школу, я достаю кольцо, спрятанное среди маминых украшений, и незаметно кладу его в потайной карман сумки. Нас с сестрой буквально распирает от любопытства, и даже от бабушки не скрылось, что мы что-то задумали: приходится придумывать отмазку прямо на ходу.       За выходные всю Москву занесло снегом, и я жалею, что вовремя не подумала о теплой одежде: теперь придется мерзнуть в осеннем пальто. Ситуация усугублялась и тем, что Костя с Ником куда-то уехали ни свет ни заря, и нам снова предстояло топать пешком: почему-то Таля категорически не хотела ездить на такси. Я пробовала сопротивляться, ведь осенние ботильоны, да еще на каблуках, никак не предназначены для прогулки по заснеженному частному сектору, но легче научить слона танцевать балет, чем переубедить сестру: пришлось смириться.       Почти всю дорогу я мечтала о том, как в восемнадцать лет пойду учиться на права, чтобы при надобности самой завозить и себя, и Талю куда только душа пожелает, но не могла отрицать, что на улице было по-настоящему красиво. Путь до школы выглядел волшебно в любое время года, и Таля была права, когда уговаривала меня пройтись по нашим любимым местам: здесь всегда начинаешь чувствовать гармонию с собой и единение с природой.       — Так что всё-таки у вас с Димой? — наконец решилась спросить я. — Ты решила посвятить его в эту историю с кольцами. Такого можно было ожидать от кого угодно, только не от тебя.       Сестра нахмурилась.       — Он очень чуткий, заботливый, — она едва заметно улыбнулась, — да и вообще лучше всех парней, с которыми я когда-либо была знакома. Но нет, мы не встречаемся, если ты об этом, — с грустью в голосе добавила она.       Я слищком хорошо знала Талю, и подобное было ей несвойственно от слова совсем. А ведь она даже перестала наряжаться в школу, как на ковровую дорожку, — хотя еще не так давно пыталась таким образом привлечь внимание Макса. Неужели совсем по-настоящему влюбилась?       — А на своих картах гадала?       — Гадала, — подтвердила сестра. — Там вообще всё сложно и ни одного вразумительного ответа.       Хотелось с видом победителя сказать, что я ведь говорила о том, что глупо верить в гадания всерьез, но вместо этого я произношу совершенно другие слова.       — Может быть, это потому, что всё в ваших руках?       — Это сложно, — повторяет Таля. — Кажется, я ему даже нравлюсь, но я не могу перестать думать о Зое, — сестра старательно смотрит под ноги, словно боится, что я прочитаю всё в ее глазах. — Я знаю, что они не были парой, но если бы она была жива…       — Тогда бы тоже не были, — я перебиваю ее с мягкой улыбкой. — Дима никогда не видел в Зое женщину, он воспринимал ее как младшую сестру.       — Но Зоя его любила, — упрямо твердит сестра.       — Любила, — подтверждаю я. — Она погибла, чтобы он жил, и хотела только, чтобы он был счастлив, — заметив, что Талю не сильно убедили мои слова, добавляю: — Всегда хотела.       Мы уже на пороге школы, и я радуюсь тому, что до звонка еще целых пятнадцать минут. Мы втихоря прошмыгиваем мимо гардероба, на ходу снимая пальто, и на всей скорости поднимаемся на третий этаж. Когда похолодало, мы решили не упускать свои привилегии и оставлять верхнюю одежду в учительском шкафу в кабинете английского, ведь учителем был наш брат. После возвращения Кости мы как ни в чем не бывало продолжили делать то же самое.       Переобувшись в удобные кеды, которые хранились в том же шкафу, мы привычно уселись за первую парту. Костя пришел только со звонком, когда весь класс уже был на своих местах, и, как и мы с Талей, еле дождался конца урока.       — Они абсолютно одинаковые, — утверждает парень, поднеся оба перстня поближе к окну. Мы смотрим на них во все глаза, но тоже не находим разницы. — Но я не профессионал, лучше сегодня же снова наведаться к ювелиру.       Мы с готовностью принимаем эту идею и уже собираемся отправиться на математику, но звенит звонок, а значит, нам впору готовиться к ужасной смерти от руки математички. Взглянув на нас, Костя обреченно вздыхает.       — Посидите пока здесь, а лучше займите чем-нибудь пятиклашек, — на наше молчаливое недоумение он отвечает: — Пойду отпрошу вас у Ирины Витальевны.       Довольные внезапной удачей, мы провожаем Костю и запускаем в кабинет пятый «А». Они уже хорошо нас знают: пару раз мы прикрывали Ника, когда ему срочно нужно было уехать по делам. Кости долго нет, и мы успеваем проверить домашнее задание и озвучить новую тему урока, как он наконец возвращается. Озадачив класс чтением какого-то текста, Костя подходит к нам.       — Будете мне должны, — ворчит он и едва слышно добавляет: — Я думал, ваша математичка и меня сейчас сожрет.       Мы стараемся не смеяться, и потому, пробормотав сдавленное «спасибо», усаживаемся за последнюю парту, чтобы сразу отработать долг проверкой тетрадей. Остаток урока пролетает незаметно, а вот следующие четыре похожи на пытку: время тянется мучительно медленно, а нам не терпится поскорее отправиться к ювелиру.       Дементий Кириллович встречает нас так, словно заранее знал о нашем визите. Старик снова начинает меня пугать, но я не подаю вида, а вот Таля приходит от него в полнейший восторг, особенно тогда, когда слышит совет сменить фамилию.        — Не забывайте своих корней, — наставляет он, — и никогда не оставляйте семью. История знает много примеров, когда расплата за это была слишком высока.       Сестра, кажется, совсем никуда не спешит, и с готовностью слушает все истории, которые готов рассказать Яхонтов. Волей-неволей приходится вникать и мне, и я даже немного завидую Косте, который вышел на улицу из-за важного звонка. Когда дело наконец доходит до кольца, мастер осматривает его, а затем отрицательно качает головой.       — Нет, это тоже копия, — отчего-то удовлетворенно утверждает он. — Сдается мне, что оригинал запрятан так хорошо, что найти его может только по-настоящему знающий человек.       — Но они все давно мертвы, — осторожно замечаю я.       — Не все, — ювелир странно улыбается, глядя мне в глаза, заставляя нахмуриться.       — Вы знаете что-то еще? — с надеждой спрашивает Таля.       — Не больше, чем мне положено, — с гаденькой ухмылкой отвечает Дементий Кириллович. — Всего доброго, — первым прощается он, словно выпроваживая нас.       Нам не остается ничего, кроме как покинуть мастерскую. Ювелир кажется мне крайне подозрительным, и я начинаю думать, не работает ли он на Елисеева. А может, ведет какую-то свою, только ему известную игру? Хотя нет, это глупости: похоже, в их семье даже в преклонном возрасте не принято перечить воле родителей, а отец Дементия Кирилловича был в хороших отношениях с дедушкой, да и со всеми Снегиревыми, судя по всему. Наверное, старик просто сумасшедший, и в таком возрасте его нельзя за это винить.       Я делюсь своими предположениями с Талей, но это бесполезно: она просто очарована ювелиром.       — Ты не понимаешь, — втолковывает она. — Он всю жизнь работает с камнями, а это очень сильный магический инструмент, — от переполняющих ее эмоций сестра размахивает руками. — Думаю, за столько лет Дементий Кириллович впитал от них столько энергетики, что у него открылся дар предвидения.       Спорить с ней, как обычно, бесполезно, и я решаю промолчать, а позже разобраться во всём самостоятельно. Костя расстроен тем, что подлинный перстень до сих пор находится неизвестно где, но уверяет нас, что мы его обязательно найдем. Может, я бы и не переживала так, если бы за нашей семейной реликвией прямо сейчас не охотился бы Елисеев.       Ник любезно согласился провести в особняке целый день, но с условием, что завтра мы приедем туда все вместе. Таля настаивает, чтобы мы купили верхнюю одежду сегодня же, и на ходу диктует Косте адрес приглянувшегося магазина; когда только она успела его найти?       Примерка чего-либо с сестрой всегда была для меня долгим и мучительным процессом. За это время Жилинский даже успевает смотаться по делам, а когда возвращается, мы еще и не думаем заканчивать: Таля поглощена муками выбора.       Я быстро согласилась на белую песцовую шубку, которую сестра схватила сразу же, как только мы зашли в магазин. Как выяснилось, светлый мех смотрелся на мне лучше, чем какой-либо другой, и я сама это заметила. Таля же металась между голубой шиншиллой и соболем, и в итоге, выбрав последнего, понеслась за обувью.       Заставив меня выбрать несколько пар зимних ботинок и сапог, которые я точно не успею переносить за сезон, сестра наконец осталась довольна. Нехотя я признавала, что шопинг с Талей, всегда до невозможности суматошный, здо́рово разгружал мозги и заставлял все заботы отходить на второй план. Наверное, нам стоило выбираться вот так почаще, но не то чтобы у нас всегда было на это время.       Наевшись до отвала пирожными в Костином кафе, мы, сытые и довольные, ехали домой. Мы с Талей танцевали под какие-то дурацкие песни по радио, когда заметили, что парень проехал нужный поворот и развернулся совершенно не в ту сторону.       — В чем дело? — настороженно спрашиваю я в надежде, что Костя просто решил по пути заехать еще куда-нибудь.       Впрочем, надеялась я напрасно.       — Посмотри в боковое зеркало, — советует парень. — За нами хвост.       Мне сложно определить, действительно ли это так: все машины за нами для меня выглядят почти одинаково — но серый «Ауди» я, кажется, где-то уже видела, да и белый «Рено» тоже; я каждый день наблюдаю целую армию машин в городе.       — На таких, что видны, ездит половина Москвы, — резонно замечаю я.       — Черный внедорожник, — подсказывает Костя. — Я заметил еще у обувного, но думал, что показалось, — парень бросает на меня короткий взгляд. — Когда мы вышли из кафе, эта же машина была припаркована поблизости, а теперь снова едет за нами.       Не зря в последнее время меня мучало дурное предчувствие. Я не имела ни малейшего понятия, что нужно делать в таком случае, но понимала, что вернуться домой сейчас нельзя. Точно так же мы не можем приехать в особняк, или домой к дяде, или к Леониду Викторовичу. Дорога в штаб-квартиру и в офисы тоже была закрыта: где бы мы ни появились, мы подставим людей, находящихся там.       — Мне кажется, любой офис будет подходящим вариантом, — предлагает Таля. — Это не какое-нибудь засекреченное место, и те, кто за нами следят, не узнают ничего нового.       Костя выдавливает из себя болезненную улыбку.       — Просто следят обычно на менее приметных и менее габаритных машинах, — поясняет он. — В таких внедорожниках обычно нападают, — парень всеми силами сохраняет спокойствие, но мне заметно, как побелели костяшки его пальцев, до того крепко он сжал руль.       Мы выезжаем на МКАД, хоть я и не уверена, что это лучшая идея. Нам нужно место, где мы сможем остановиться, и на ум сразу приходит заброшенный подвал, в котором мы когда-то жили с ребятами. Правда, эту идею приходится отмести сразу же: даже если мы сможем справиться и останемся живы, скорее всего наши преследователи вызовут подмогу, которая приедет в считанные минуты. Нам нужно место, куда не добраться просто так, и мне безумно жаль, но других вариантов, похоже, не остается.       — Едем в Заречье, — командую я.       Костя молча кивает, а на его лице отражаются подсчеты: мне хорошо видно, ведь я просчитываю то же самое. Наши преследователи — от двух до пяти человек, вооруженные до зубов. Нас трое, все мы готовы драться, но чем?       — Сколько у нас оружия? — спрашиваю я, перекрикивая шум двигателя.       — Два пистолета, — черт, двое против пятерых будет нелегко.       — Три, — между передними сиденьями к нам просовывается счастливая Таля. — У меня тоже есть.       Она точно сведет меня с ума.       — Откуда?!       Сестра смущенно улыбается.       — Дима одолжил свой на всякий случай. Сказал, что очень неосмотрительно носить с собой старинный перстень, за который нас готовы убить, и при этом быть безоружными, — я всё еще шокирована, но не могу не радоваться такому стечению обстоятельств; трое на пятерых — это уже что-то, а может быть, людей в черной машине даже меньше.       По пути мы хотели и вовсе оторваться от хвоста, но преследователи — я была уверена, что люди Елисеева, — не давали нам такой возможности. Оставалось только открытое столкновение, и, выскакивая из машины, я молилась, чтобы мы успели добежать до дома раньше, чем начнут стрелять по нашим спинам.       — Как же мне это надоело, — вздыхает Костя.       Нас спасает то, что дом находится на небольшом возвышении, а стрелять снизу вверх не очень удобно, и это выигрывает нам еще немного времени: высокие каблуки — слава богу, что хоть не шпильки, — не позволяют нам с сестрой двигаться намного быстрее, чем обычно, и я жалею, что в машине не переобулась в новые зимние ботинки без каблука. Лучше всего было бы еще утром надеть не ботильоны, а любимые мартинсы: тогда и дорога до школы была бы приятнее, и сейчас не пришлось бы бояться сломать ноги.       Я слышу звуки выстрелов совсем близко, но пули летят мимо, а та, которая действительно могла бы попасть в кого-то из нас, врезается в только что захлопнутую дверь. Перед этим Костя успевает положить одного из четверых — всё-таки четверых — нападавших, и теперь их остается всего по одному на каждого. Если учесть, что Таля впервые держит в руках пистолет, а в доме нет половины окон, мы всё еще в большой заднице.       Со скоростью света мы взлетаем на второй этаж и решаем разделиться; как раз в этот момент наши преследователи врываются в дом. Мигом затихнув, я прислушиваюсь к окружающим звукам: внизу ходит только два человека. Третий остался снаружи и, наверное, сейчас пробирается на кухню, где Тоха летом по случайности выбил стекло.       Наверху было как раз три комнаты, в которых мы и затаились. По случайности — а может, ноги сами принесли меня именно сюда? — я оказываюсь в своей спальне, и невольно поддаюсь воспоминаниям. В соседней комнате жила Зоя, а с другой стороны — Димас. Тоха и Люся с Пашей обустроились на первом этаже, и каким же чудесным было время, когда мы нашей маленькой дружной компанией жили здесь все вместе.       Шаги перемещаются в сторону лестницы: двое идут сюда. Господи, только бы они не вломились в одну комнату вдвоем: тогда у находящегося там человека тупо не останется шансов. У Кости уже есть опыт в таких делах, да и я далеко не первый раз попадаю в передряги, а потому спряталась за письменный стол так, чтобы с порога не было видно. В комнате Зои, где сейчас сидела Таля, были кровать и шкаф, и надеюсь, сестра додумалась укрыться за мебелью.       Я так переживала за Талю и за Костю, что совсем не думала о себе. А бояться было чего: так вышло, что моя комната, хоть и была посередине, находилась ближе всего к лестнице, и в первую очередь эти типы направятся именно сюда. Наверное, было глупо мне оставаться здесь: если бы я подумала вовремя, то спряталась бы с Костей или с Талей, тем самым выиграв для нас преимущество, но планирование никогда не было моей сильной стороной.       Когда шаги затихают возле моей двери, я боюсь даже дышать, чтобы случайно не выдать себя, и невероятным усилием воли не вздрагиваю, когда дверь распахивается и со стуком ударяется о стену. Если верить Елисееву, убивать меня никто не собирается, а увезти меня на этот раз будет посложнее. Несмотря на это я знаю, что если пошевелюсь, то скорее всего меня застрелят в ту же секунду, не разбираясь, а потому надеюсь, что проходить вглубь комнаты никто не станет.       Как обычно, я надеюсь зря, но стоит Елисеевским людям сделать пару шагов в мою сторону, как из комнаты справа доносится жуткий грохот, и преследователи как по команде разворачиваются на шум. Я не уверена на все сто процентов, ведь наблюдаю за всем через узкую щель в столе, но чувствую, что именно сейчас у меня появился шанс.       Нападать со спины — нечестно и никак не благородно, но сегодня я, пожалуй, смогу это пережить. Не успеваю я нажать на спусковой крючок, как слева — там как раз был Костя — летит пуля. Точным выстрелом парень выбивает из руки ближайшего к нему человека пистолет, вторым — валит его на пол. Второй мгновенно нажимает на спусковой крючок, но пистолет направлен в меня; чудом увернувшись от пули, я стреляю в наемника, который как раз не успевает выпустить следующую в сторону Кости.       Где-то должен быть третий, и я почему-то уверена, что он не пытается сбежать сейчас: он думает, что стреляли не мы, а в нас. На нас обрушивается звонкая тишина, нарушаемая лишь тиканьем стареньких часов на первом этаже. Мы не издаем ни звука в ожидании того, последнего, человека, который должен вскоре подняться сюда. Время расплавляется, становится липким и тягучим, как карамель, и кажется, что еще немного — и его можно будет пощупать рукой. Каждая секунда тянется как час, хотя проходит всего-то ничего: у меня даже не затекли ноги в неудобной позе.       — Долго вы еще там? — доносится снизу.       Не услышав ответа, мужчина медленно — скорее, лениво — направляется к нам. Я считаю шаги по ступенькам и думаю о том, что в кои-то веки нам везет: он расслаблен, и у нас есть все шансы застать его врасплох. Когда остается совсем чуть-чуть, жестами пытаюсь показать Косте, что этот человек нужен нам живым: по крайней мере, разумно было бы его допросить. Я не могу утверждать, что парень меня понял, но он сосредоточенно кивает в ответ, а значит, всё будет хорошо.       Сто́ит последнему преследователю показаться на этаже, Костя уверенно стреляет в его правое плечо, а я палю по ногам, чтобы точно не смог убежать. Я не знаю, откуда во мне берется столько хладнокровия и жестокости, но если дело касается семьи, то я способна, кажется, на всё, что угодно: я уже проверяла.       Только сейчас, когда последний противник обезврежен, и нам пока что ничего не грозит, я вспоминаю о Тале. Зову ее, и сестра выбегает из комнаты: до смерти перепуганная, но вполне живая и здоровая. Она с разбега бросается мне на шею, я обнимаю ее в ответ, и от переполняющих эмоций мы неуклюже валимся на пол.       — Я боялась, что вас… Что вас… — подруга готова вот-вот заплакать, и я обнимаю ее крепче.       — Тише, всё хорошо, — я глажу ее по волосам, стараясь принять вертикальное положение. — Ты молодец.       Таля поднимает на меня удивленный взгляд.       — Я?       — Ты классно придумала отвлечь их шумом, — я вымученно улыбаюсь. — Боюсь, без этого всё закончилось бы для нас очень плохо.       — Да это просто шкаф упал, — сестра нервно хихикает. — Я не знала, что он такой ветхий, ну и решила на него опереться, — теперь мы смеемся вместе, и даже Костя, который слышал наш разговор, не может сдержаться. На мгновение кажется, будто всё хорошо.       К нашему «хорошо» прилагается два трупа плюс один живой, но нехороший человек почти без сознания, а еще одно мертвое — а может быть, и нет — тело лежит где-то между домом и машинами. Неизвестной остается причина, с какой именно целью нас выслеживали: причин полно, но вроде бы последние пару недель в бизнесе всё относительно стабильно: по крайней мере не настолько напряженно, чтобы ни с того ни с сего обстреливать нас троих.       Костя диктует мне номер людей, которые сотрут следы нашего побоища с лица земли, и мое удивление растет с геометрической прогрессии: трубку поднимает командир бригады клинеров, которые работали у нас в особняке. Надо же, даже для обычной уборки Ник взял стопроцентно проверенных людей.       Когда мы тащим выжившего преследователя к машине, я мысленно клянусь, что никогда больше не буду носить каблуки: очень уж неудобно получается, с таким-то досугом. Но это всё будет только завтра, а сейчас на Москву опускаются сумерки, а мы снова выдвигаемся в неизвестность.