Лавка Мелких Чудес

У Человека с сотней имён и тысячей лиц при себе много любопытных безделушек. Веками он передвигается со своим тяжело гружёным ослом из города в город, из деревни в деревню, из поселения в поселение. В каждом месте, где останавливается Человек, он разбивает свой лоток: не то, что бы цветастый или нарядно украшенный, но неумолимо приметный, бросающийся в глаза в любую погоду, при любом освещении; попадающий чётко в фокус даже для тех, кто давно утратил остроту зрения. Мифическим образом эта лавчонка кочует между улицами за считанные часы, словно лунный блик в туманную погоду, но позволив прилавку привлечь себя, вы уже не уйдете от него с пустыми руками. Импозантный, хорошо одетый и по-своему вежливый, но поглядывающий на вас немного свысока, Человек не задержится в вашей памяти надолго; уходить по-английски - его стиль. Как ни старайтесь, вы не сумеете воспроизвести перед глазами его лицо; правда, время от времени, вас будет охватывать жгучее желание тронуть за плечо проходящего мимо джентльмена в высоком цилиндре и белом летном шарфе. Но это будет потом, а сейчас вы стоите, широко распахнув глаза и раскрыв рот от удивления и восторга, разом поверив в Санта-Клауса, пасхального кролика, синюю птицу и даже, пожалуй, Бога. Ваш взгляд перебегает от связанных парных дневников, позволяющих людям обмениваться сокровенными мыслями на любом расстоянии, к перьям феникса, всё ещё испускающим живительное тепло; от зеркальной шкатулки, на дне которой формируется из нитей света и тени ваша собственная копия, крошечная, но почти живая, к изумительно сложным, покрытым древними гравюрами, наручным часам, которые не показывают текущее время, но отсчитывают, сколько осталось носителю, постоянно координируя показания с ритмами его тела и импульсами плавающих в воздухе вероятностей. Продавец наслаждается своей ролью распорядителя на этом празднике оживших курьёзов; он позволяет вам топтаться перед прилавком столько, сколько понадобится. Кроме вас никто не подходит к диковинке; звуки словно приглушены, голоса и топот ног прохожих сливается в неясный, монотонный гул, и краем сознания вы понимаете, что время здесь остановилось. Вы долго боитесь заглянуть в глаза Человеку, а когда всё-таки делаете это, то не обращаетесь в камень и не сгораете на месте, но, отчего-то, робеете пуще прежнего, хотя тот всего лишь дёрнул в улыбке половину крепко сжатого рта. Вам становится не по себе, и мурашки липким холодом ползут вдоль позвоночника; на одну-единственную секунду вы отчётливо понимаете, что он знает про вас всё, и сам предпочёл бы избавить себя от этой чести. Вы не обретёте здесь бессмертия, не отыщете среди старинных сундуков и пыльных коробок философский камень или священный Грааль, а вашу душу в ларьке и подавно не примут; Человеку не нужны лишние хлопоты. Это не та магия, о которой вы читали когда-то давно, будучи ещё ребёнком, ловя каждое слово, отпечатанное на потёртых от частых перелистываний страницах и не то колдовство, над которым вы позже посмеивались, сидя на сеансе компьютерных зрелищ и поглощая пригоршни попкорна. Здесь продаются, расфасованные по маленьким стеклянным бутылочкам, звуки южной, расцвеченной залихвацкими эпитетами речи, мелодия лунной сонаты (настоящей, а не той, какой её попытался записать слепой музыкант) и смеха молоденькой парижанки с Монмартра, бедной, как церковная мышь, и свободной, как ветер; мгновенный фотоаппрат, записывающий на пленку изображения не лиц людей, а их характеров (Человек часто сетует своему ослу на то, что его вот уже несколько столетий никто не покупает); расписная деревянная дудочка, приманивающая ласточек по весне; китайский болванчик с укоризненным взглядом пугающе живых глаз; закаменевшие, казалось бы, ириски, что обжигают рот глотком пряной карамели, жидкой и горячей. Головоломки, подстраивающиеся под ваши воспоминания и альбомы с двигающимися рисунками; курительные трубки, из которых можно выпустить гарцующего в дымных клубах пони и кроличие лапки, которые взаправду приносят удачу, но как в хороших, так и в дурных начинаниях; сломанный компас, моток путеводной нити, крапленая колода карт, управляемая Джокером, более старым, чем мир, в которой картам случилось завалиться, будто за диван... Человек, вопреки ожиданиям, отвечает на вопросы в духе «что это?» и «откуда?», но так уклончиво, что еще не нашлось покупателя, который не пожалел бы о своём любопытстве. Человеку часто бывает скучно; он потерялся в однообразных грязных секретах и одинаково приторных светлых воспоминаниях, он нигде не нашёл равного себе и ни к кому не привязалось его механическое сердце - во всяком случае, ему очень хочется в это верить. Но иногда бывает так, что отрешённо-пронзительный взгляд пепельных глаз выхватывает из толщ ожившей реки времени какую-то деталь, маленькую и незначительную для многих, равно как и товары в чудесной лавке. Это может быть воодушевлённое и перепачканное в сахаре лицо мальчишки, впервые оказавшегося в лунопарке; маленькое кафе на углу двух узких улочек, где еще умеют варить настоящий турецкий кофе; хромая, но воинственно-гордая поступь кота с пятнистым окрасом и разодранным ухом - истинного короля своих мест. И тогда Человек улыбается, но так, как он никогда не улыбнётся ни вам, ни мне: обеими сторонами лица, удовлетворённо и почти счастливо.