***
Он видел её чуть ли каждый день, но никогда не обращал внимания. Она вела новости на спортивном канале и, по мнению Дайки, была первой и последней деталью, которая и удерживала аудиторию у экранов. Единственное, что он мог сказать о телеведущей Момои Сацуки — глупая и слишком веселая баба, зато с хорошими сиськами. Это началось меньше полугода назад. Может, всего пару месяцев, но Дайки готов поклясться — это были самые ужасные дни в его жизни. Каждую ночь он засыпал с мыслью о ней и просыпался с ней же. И нет, ему снились совсем не их совместный загородный дом с двориком, собакой и двумя детьми, и даже не воплощение всех его эротических мечтаний — а тут есть куда разгуляться. Каждый раз, когда в памяти всплывал её образ или она сама собственной персоной оказывалась перед ним, он готов был её убить. При первой встрече их роли были сразу отчётливо видны: он — страж порядка, она — нарушительница закона. Исход очевиден, но судьба, будь она неладна, решила расставить фигуры на шахматной доске несколько иначе… Она сбежала. Или он её отпустил. Как бы то ни было, всё перевернулось. И вот она его начала преследовать: в мыслях, во снах, ранним утром и глубокой ночью, а он отчаянно старался скрыться, убежать, выкинуть из головы. С тех пор ничего не поменялось. Он не мог словить её и не мог забыть. Она уворачивалась, но никогда не уходила далеко. Кошка, дразнящая посаженного на цепь дикого пса. Он был для неё особенным, недосягаемым и оттого желанным. Опасность лишь больше задорила её. Она потеряла интерес к воровству как к способу обогащения, все первые позиции её вишлиста занял он. Она искала встречи с ним, она теряла рассудок от одной мысли о непостижимом предмете желаний, она нуждалась в нём, как в воде и воздухе. Дайки был огнём, нещадно палящим её дотла. День ото дня всё мерещилось, как он басистым, хрипловатым, пробивающим до дрожи голосом где-то совсем рядом шепчет: «Сацуки»… Она просыпалась в холодном поту, выкрикивая в бреду его имя. Да, она именно бредила им.***
То, что Сацуки вытворяла, было огромным риском. Но она не боялась. Она знала, что этот парень не дал бы ей загреметь за решётку — это не в его интересах, хоть он и не хотел этого признавать. Он знал её позицию, знал мотивы, но ничего не мог поделать… Да и не хотел Дайки видеть её в полосатой форме пятьдесят второго размера. А ещё ненакрашенную. И сомнения насчёт того, что же из этих двух зол хуже, не отпускали его до сих пор. Ледяное молчание не могло продолжаться долго. Сацуки слегка наклонила голову, приподняла плечо, выгнула спину. Улыбка не сползала с её личика, глаза не переставали искриться. Этого хватило, чтобы Дайки уже не смог оторвать глаз. Чертовка… Она одновременно манила и не подпускала к себе, звала изо всех сил и в то же время выжидающе молчала. Одними губами она немо произнесла его имя. Затем тихо, осторожно проговорила, будто пробуя на вкус: «Дайки…» Он рявкнул, молниеносно отведя взгляд в сторону, неустанно твердя себе не вестись на её эти бабские флюиды хотя бы в этот раз. Сацуки польщёно ухмыльнулась — «бабские флюиды» неизменно служили верой и правдой. — Как ты меня достала… — Интонация сказанного Дайки была неоднозначна. Обречённость? Гнев? Отчаяние? Ярость? Всё смешалось в единый флакон, разделить содержимое которого было уже невозможно. Он одарил Сацуки строгим, но диким взглядом, давая понять — он на пределе, шутить с ним не стоит. Но когда её что-то останавливало? Она как никто знала о своём выигрышном положении. Сацуки снова засмеялась, ядовито всматриваясь в лицо напротив. Дайки, казалось, никогда не ощущал такой боли. Её взгляд колол, будто острейшая игла, ядом отравляя всё его естество. Смех звенел в ушах, заставляя терять рассудок. Он уже чувствовал, как душа покидает тело. Но что это за чертовщина? Кто она и как может так просто управлять им, равно как играть с куклой… Марионеткой с бьющимся сердцем. Бьющимся всё реже и реже… Она ведьма? Или сам бог? Дайки никогда не отличался суеверием или рьяной набожностью. Да что там, он был таким редкостным грешником, что не могло помочь уже ничто — ни чеснок, ни святая вода… Но вот всё чаще и чаще ему хотелось пасть на колени и закричать, срывая связки: «За что, Господи?!» Он чувствовал, что даже если это плата за все грехи, начиная с денег со школьной столовки, то явно преувеличенная. Не стоило оно всё того, что эта девчонка творила с ним! — Я уже устал, — обессилено произнёс наконец Дайки, слегка задрав голову, делая медленный и тяжёлый выдох. — Свали из моей жизни. Просто свали… Избавь мою голову от мыслей о тебе. Я просыпаюсь и засыпаю с тобой, мне постоянно мерещится твой голос, ищу тебя в толпе каждый раз, будто ты — мой кислород… ты везде — это просто невыносимо! Сацуки молчала. Она ждала совсем не этого. Она, как и всегда, рассчитывала позадирать раздражённого Дайки, поиграть с огнём и опять забыть, пока не станет скучно. Это называется… использовать? Использовать человека? Использовать, чёрт возьми, Аомине Дайки? Что за бред! — Кончай дразнить меня, Сацуки. — Она не верила своим ушам. Эта встреча всё сильнее отклонялась от намеченного курса и становилась всё более необычной и непредсказуемой. Он только что назвал её по имени? За всё это время он сказал это? Неужели… это действительно конец всего, что было раньше? Это и есть точка невозврата? Что теперь будет? — Я убью тебя, клянусь. Сам сообщу об этом и сам пойду за решётку, мать твою. Я загублю себе жизнь, ведь даже если выйду — меня не возьмут даже бомжатники чистить! Но оно будет того стоить, пережить это и то легче, чем смириться с тем, что ты делаешь со мной сейчас. Дайки провёл руками по лицу в попытке избавиться таким образом от налёгшей на душу тяжести, но это, конечно, не помогло. Мысли лишь несколько прояснились, однако этого ему вполне хватило, чтобы принять одно решение… Он тяжело выдохнул, вдруг осознав свою душевную усталость, истощённость, безысходность… Полные отчаяния глаза он поднял к небу, но лишь на пару мгновений, будто спрашивая у звёзд, правильно ли он рассудил. Сацуки ждала. Ждала, не зная, что может произойти в следующую секунду — неизвестность породила страх, какого она давно не испытывала. Чего она боялась больше всего, так это того, что Дайки, обожаемый и желанный, такой близкий и далёкий, развернётся и уйдёт. Навсегда. А ведь она не рада была бы жить… Ей было нечего терять, нечем жертвовать — у неё был Дайки, большего она не ждала и не желала… Но не было и чем заполнить возникшую пустоту внутри. Это… конец? Дайки взял в руки рацию, поднял к лицу. Сердце Сацуки пропустило один глухой удар. Она всегда знала, что из рук Аомине никогда не сядет за решётку, но сейчас от былой уверенности не осталось и следа… Нет, он медлил. Подняв глаза, с трудом взглянув на девушку напротив, он заговорил, не торопясь включать рацию. — Вряд ли сама хочешь сесть. Но я тебе помогать не буду, я задолбался. Я жду ровно минуту и зову наряд. Девичьи глаза вмиг намокли. Он не шутил, не притворялся, не играл — всё серьёзно! Ноги задрожали, руки затряслись — она не столько боялась сесть, сколько самого Дайки. Он не хотел этого… Он не дал бы ей загреметь, но… В этот раз всё будет по-другому — сердце чувствовало, что сегодня всё должно измениться. Но как? Этого она не знала, поэтому выжидающе наблюдала за полицейским. Она пыталась что-то сказать, но выходило лишь с усилием раскрывать рот и немо шевелить губами. — Ты не сделаешь этого… — Это скорее был вопрос, чем утверждение. Казалось, сам Дайки не знал, что он действительно мог совершить, а что — нет. — Мне ведь наплевать, какой ущерб ты наносишь своим воровством. Ты меня убила — только это важно для меня. Только за это я тебя ненавижу и не хочу больше видеть. Я не знаю, почему, но даю тебе шанс уйти. И мы больше никогда не увидимся. — Да, этого Сацуки и боялась больше всего; она не желала забывать знакомые грубые черты лица, просыпаться утром с пониманием, что никогда больше не увидишься с тем, кому привыкла дарить все свои мысли и мечты… Конец?.. Действительно, это конец всего. Приходит конец дня, сезона, жизни… Так вот это — конец всего. Она замотала головой, до сих пор не веря, что происходящее вокруг не сон, что стоит лишь ущипнуть себя за плечо и… ничего не произошло бы. Всё осталось бы на своих местах. Только не это! Мотать срок представлялось уже совсем не страшным, если после хоть десятка лет она вновь могла бы увидеть его. Хотя бы в толпе промелькнул его силуэт, хотя бы секунду быть с ним рядом… Дайки намеренно опустил голову, чтобы не видеть злосчастную девушку, но это было бессмысленно — её образ возникал перед глазами, как бы он ни пытался прогнать его. — Время пошло! — крикнул он, лишь только Сацуки вновь собралась с силами, чтобы что-то произнести. Он не мог больше слышать её мягкий голос, видеть её кукольное лицо; одни мысли о ней приносили невыносимую боль, которую он уже не мог терпеть. Так Сацуки исчезла.***
Счёт времени был давно потерян. Дайки не мог сказать с уверенностью, прошла неделя или же год. Понедельник перестал отличаться от субботы, лето — от осени. Всё, если не перевернулось, то потеряло свои краски, утратило свои особенности, настроения. Всё буквально сделалось серым, скучным, безжизненным. Дайки послал работу к чёрту и проводил все дни либо дома на диване с бутылкой чего-нибудь крепкого и дурманящего, либо в отвратных клубах, чью гнилость тщетно пытались перекрыть терпкие ароматы, яркие неоновые вывески и звенящая в ушах музыка. Нет, ему это не нравилось, его тошнило от самого себя уже на второй день подобного образа жизни, но Дайки ничего не мог с собой поделать. Мечта юности рухнула, мечта молодости канула в небытие, а за ними и сама способность мечтать бесследно исчезла. Все попытки что-либо изменить, сопровождавшиеся представлением идеальной жизни перед сном, всякий раз сводились к тому, что, засыпая вдохновлённым и готовым на подвиги, он просыпался таким же вялым, сухим и отчаявшимся, как и предыдущим утром. Всё это привело его к мысли, ставшей его новым девизом: «Единственный, кого я не могу победить — это я сам». Знакомо? Очередное утро началось с мыслей вроде «Я снова проснулся. Как жаль». Лениво повернувшись, Дайки лёг на спину, потянулся и, не открывая глаз, рукой проверил вторую половину кровати. Пусто. Значит, ушла, мразь? Насовала в платье ваты, врушка... Никакого кайфа, чисто из жалости не выгнал за дверь. Легка на помине, высокая блондинка, имени которой Дайки не знал и не хотел знать, заглянула в комнату в одном белье. — Доброе утро, — усмехнувшись, приторно сладко произнесла она. Дайки нахмурился — противно. — Свали отсюда. — В ответ тишина. Кажется, она чего-то ждала… Дал, было бы за что. — Слушай, как тебя там… Неважно. У меня в тумбочке лежит заряженный пистолет. Если я встану, а ты всё ещё будешь в квартире, я тебя застрелю. Договорились? Конечно, пистолета не было. Дайки избавился от всего, что напоминало о недавнем болезненном прошлом. Но это подействовало, и спустя пару минут входная дверь глухо захлопнулась. Наступила пугающая тишина. Она холодным паром оседала повсюду, и дышать становилось всё тяжелее. Дайки не торопился вставать. Он ещё раз потянулся и, перевернувшись на другой бок, собрался спать дальше. Однако вскоре раздался звонок в дверь. Дайки нехотя поднялся, не совсем соображая, кто это может быть. Если девчонка забыла что-нибудь, так она ведь сама закрывала дверь, когда только умудрилась забыть об этом... Он открыл дверь, уже готовый испепелить пришедшего взглядом — ну кому в такое время до него дело? Кому вообще есть до него дело? Связи с друзьями давно порваны, на новой симке ни одного контакта, кроме доставки пиццы. В тёмную квартиру с вечно загороженными плотными занавесками ворвался свет. Но окна в подъезде не было… Дайки обомлел, не веря своим глазам. — Сацуки?..