Её именем

      Говорил тебе, милая – стой, не ходи на свет, не касайся огня, не вставай на неверный след, не пускай к себе дым, заговор не плети от бед.       Не послушалась.       И распахнула под вечер ставни.       Как теперь же мне быть, если дочь моя, мой цветок, расплела свои косы и скинула мой платок? Платья лён поменяла на белый, как звёзды, шёлк и твердит всё о той, кем я некогда был оставлен.       И твердит всё о той, что вот так же смотрела вдаль и шептала на дым, разгоняя свою печаль. Что ходила в поля, приносила лесную хмарь и вплетала мне в волосы трав колдовских узоры. Я любил её век, но был с нею всего лишь ночь. Я искал её после, никто мне не мог помочь: ни следа её имени, с солнцем сбежала прочь.       А спустя ровно год на пороге нашёл я короб.       Там лежал мой цветок, моя дочь, мой ночной дурман. Я не помню, насколько в тот день я был счастьем пьян. Я назвал её именем той, что влила обман в моё сердце. Но я был обману и счастью верен.       Я назвал тебя именем матери, мой цветок и все годы, как мог, я растил тебя и берёг, моя милая дочь, мой негаданный мотылёк.       Я просил тебя, не открывай колдовские двери!       Но и именем ты, и характером ты – вся в мать.       Что мне делать теперь? Лишь засовы все запирать. Только руки твои до рассвета в своих держать, если выпущу их – ты уйдёшь, как она.       И сгинешь.       Кровь колдуньи в тебе уговоров моих сильней. Ты вполголоса шепчешься. С кем? Может, даже, с ней. Так же манит тебя блеск болотных ночных огней. Как она пропадёшь в ведьмовской своей паутине.       Я ведь знаю, что я не смогу век тебя пленить: у тебя не моя – твоей матери-ведьмы нить. Мне – лишь только обеих вас ждать, без конца любить и к окну подходить, ваше имя твердя молитвой.       Помни, сердце моё, где бы ты ни была – я здесь, я приму от тебя всё что хочешь, любую весть. Приходи на порог через времени злую взвесь.       И веди с собой ту, для которой всегда открыто.