Наливай! Поджигай!

— Мам, можно мне его оставить? — Люсия не понимала, почему её отчим вдруг разразился оглушительным смехом. Снежный лисёнок испуганно жался к ногам девочки. Мать, она же прославленная героиня Скайрима и прочая, и прочая, упёрла руки в бока и гневно взирала на супруга. — А ты где его нашла? — одолев приступ хохота, простонал Вилкас. — Не на какой-нибудь части Акатоша? Люсия непонимающе взглянула на мать. Та наконец кивнула ей, звякнув вплетёнными в волосы кольцами. — Только гулять с ним поутру тебе, даже и не думай, — предостерегла девочку Дж’Эсси. — И как ты его назовёшь? — Сахарок, — ответила девочка. Отчим сегодня вёл себя странно: сейчас его хохот преобразился в совершенно конское ржание. У Дж’Эсси странно дёрнулась нога, будто она хотела пнуть мужа под колено, но бретонка натянула улыбку и, пихая утирающего слезы от смеха Вилкаса, вышла из детской.       Сахарок, блестя жёлтыми глазками, царапнул ножку Люсии, поведя носом в сторону буфета, и маленькая хозяйка повела его в столовую. — Нет, а ты помнишь, когда ты выпила скумы во второй раз? — не унимался норд, опускаясь в кресло. Солитьюдский дом заливало ласковое солнце. — Кажется, тогда тебя понесло в Коллегию бардов, да?       Дж’Эсси с гримасой закатила глаза. «В Скайриме, любовь моя, мало какие подвиги можно совершить на трезвую голову», — пробухтела она, стаскивая с себя утренний халат. Сегодня им следовало явиться на приём к Элисиф Прекрасной, и в спальне повсюду были раскиданы её одежды; даже на плече Вилкаса красовалась какая-то полупрозрачная дрянь из «Сияющих одежд». Кажется, ему это безобразие пару ночей назад очень понравилось, но какой толк в этой тряпке, если через несколько мгновений она висела на столбике полога кровати? «Хорошо ещё, от ликантропии его вылечили, — столько денег за этот „писк последней столичной моды“ пришлось отвалить! Оборотнем он мне всю одежду попортил в Вайтране. Кто шагает там в лохмотьях? Это Хирсина отродья!» — недобрым словом помянув Великого Охотника и свою бытность волчицей, рылась в шкафу бретонка.       Мда, а вспомнить про бардов было что: негодник Свакнир, чтоб у него там в Совнгарде вино скисло, сочинил кляузную песню про короля Одноглазого Олафа, чтоб у него и второго глаза не оказалось. Швыряясь в драугров и их предводителя попеременно то пустыми бутылками из-под скумы, то огненными заклинаниями, Дж’Эсси в конце концов воспользовалась огненным ту’умом, чуть не спалив юбку Вилкаса и его самого. Разъярённый муж, отряхнув пламя, отвесил ей такой шлепок, что тайную дверь из подземелья довакинша открыла собой.       Уже в Коллегии, дыша парами алкоголя на директора, герои соображали на троих «Песню об Олафе», желая воскресить традицию праздника Сожжения. Да и продолжения хотелось, хотя у Вилкаса ещё мелькали здравые мысли уволочь лихо рифмующую жёнушку отсыпаться.       Директор Виармо, поставив заключительную кляксу, шатнулся в сторону Синего дворца, подпираемый своими аргументами с обеих сторон. Под балконом ярла, настроив свою лютню и основательно прочистив (и промочив) горло, он весьма громко и вдохновенно вопил свой хит, а укрывшиеся в кустах чертополоха Соратники старательно подвывали. Элисиф неожиданно прониклась, выйдя на балкон и наградив бардов горшком с колокольчиками, и дала согласие (ну, пусть с парой проклятий) на продолжение традиции Сожжения короля.       Далеко за середину следующего дня эльф явился к ним в комнату таверны и, отпихнув в сторону кучу брони и белья, плюхнулся в кресло. Куча одеял на кровати зашевелилась, и довакинша с закрытыми глазами глухо поинтересовалась, это хто там приёп… припёрся в такую рань. Встать полностью ей не давал полулежащий на ней муж.       «Скидка на дом в Солитьюде, вот кто, — буркнул бард и выглохтал воду из кувшина рядом. — Вы, конечно, самые ужасные барды из всех, кого я видел… слышал… может, ты согласишься на почётную должность без исполнения и демонстрации своих умений?» — Ооо, — прохрипела герой Скайрима. — Жил да был Рагнар Рыжий, героем он слыл. Её прервало рычание соседа, поклявшегося засунуть ей в рот кляп из своих носков. Он их, кстати, уже неделю не менял, и на них наверняка завелась какая-нибудь магия.       Носки, конечно, весомое препятствие любым тонким материям. Почётный бард торжественно поклялась хранить молчание во всех тавернах, а попросту — не драть глотку.       Рука Дж’Эсси наконец выдернула на свет вполне приемлемое платье из недр сундука. «Кстати, — коварно пропела она, поворачиваясь к разом насторожившемуся норду. — Давненько я не упражнялась в своих певческих навыках».