Агапе

Никто не мог сказать с уверенностью, когда война человечества и призрака-безумца исказилась до этого абсурда. Некоторые предполагали, что семена тому были посажены ещё в первые дни блокады или даже задолго до её начала, а причина такого долгого пророста крылась в самолюбии и трусости двух индивидов потерять полученные ими амплуа и прилегающие к ним привилегии. Сливки общества скептично отнеслись к распространившемуся быстрее ветра слуху, но оспаривать авторитет принявших его за чистую монету никто не решался: в большинстве своём эти люди не обладали статусом или влиянием, но их число возмещало недостаток репутации. Предвидев возможный и наихудший исход ядовитых комментариев и колких отзывов в адрес известнейшего семейства города, другие выдвинули доктрину, предполагающую причастность Греев к происходящему в более высоком плане: по их словам, несуразица являлась следствием давно разработанного плана, а нынешняя ситуация — его надлежащим результатом. Общество приняло обе позиции, но вместо ожидаемого уравновешения сил и дальнейшего спокойствия явилось совершенно противоположное — вспышка массовых беспорядков и дебатов. Одни обвиняли других в причастности к армии и укрывании достоверной информации о военачальниках, членах правительства и ведущих инженерах, а в ответ нарекались предателями и изменниками. Через полгода общественное напряжение переросло во всеобщую ненависть, а к Новому году вылилось во вражду, которая раскрывалась в редких, но стабильных волнениях. Правительство Парка Дружбы, опасаясь ухудшения ситуации, выдвинуло гипотезу, что в нынешней обстановке виноват только призрак, который в буквальном смысле обезумел. Любители упоминали наркотики или биологию, с долей неприязни упоминая неизвестное происхождение Дэймона и его дочери — но к ним мало кто прислушивался и обращал должное внимание, в особенности после риторичного выступления Квана, выдающегося учёного города, который без стеснения и запинки назвал «дилетантов, обвиняющих уважаемую семью в кровосмешении под маской научных терминов» идиотами и выродками. Семья Греев не поддерживала какую-либо теорию. Вдовствующий отец посвятил себя инженерным наукам и открыто выражал нелюбовь к СМИ, холодно отказываясь отвечать на задаваемый поток вопросов, а после появления «дилетантов-выродков» — в довольно грубой форме. Валери редко видели в городе, ещё реже — на земле, где её беспрерывно поджидали толпы журналистов. Вокруг семейства бывших защитников города стремительно создавались изощрённые слухи, которые окружившая Дэймона и его дочь призрачность таинственность только усиливала. Некая женщина предположила, что старший Грей пытается создать клона Призрака, используя доступные ему вещи — пылающие волосы, частицы призрачной пыли, кусочки одежды и, возможно, эктоплазму. Неизвестный мужчина допустил более откровенный вариант «теории быдла», посчитав Валери беременной. Кто-то развил его идею до, как многие выразились, непомерного бреда, обвинив Греев в скрытных экспериментах над младенцем. Другие зашли ещё дальше, попытавшись подать судебный иск на Дэймона и Валери за издевательства над человеческими детьми. Разумеется, обсуждаемая семья стала ещё более скрытной и неразговорчивой. Людей объединял лишь один факт — нонсенс обострился семь лет назад. Ни руководство города, ни ведущие инженеры, ни психологи, ни отец девушки не предполагали, что битву Валери и призрака около Призрачного Щита назовут последней. В первые минуты многим уже показалось странным, что девушка словно старается увести фантома подальше, а тот будто намеренно её игнорирует. Поначалу это восприняли как акт благородства и банальное желание прогнать безумца подальше от города, но через двадцать минут в бое услышали то, что никак не ожидали. Когда слово прозвучало впервые, люди посчитали это отвлекающим манёвром, но оно всё повторялось и повторялось. Потом его услышали от Валери, отчего сражение приобрело какой-то натянутый вид. В какой-то момент стали мелькать другие слова, от которых большинство наблюдающих стыдливо сжалось. Под конец баталии лишь единицы не чувствовали противоречия и смятения. Ситуацию ещё больше искривило конечное поведение Валери: проводив исчезнувший на горизонте чёрно-белый силуэт взглядом, она обратила взгляд на город и, словно впервые вспомнив о наблюдающих за ней людях, отвернулась и улетела в разрушенный мир. Дэймон ничего не сказал по этому поводу, безуспешно пытаясь связаться с дочерью следующие, как он признался, две недели. Валери заметили спустя месяц, похудевшую и помятую. Лишь неделей позже прессе стало известно, что в действительности она прибыла в город намного раньше, но по неизвестным причинам ни она, ни Дэймон об этом не обмолвились. Мгновенно на девушку посыпались вопросы, которые звучали по-разному, но всегда сводились к изначальной теме. Валери отвечала примерно одинаково, упоминая масштабные примеры малых войн и тактики отвлечения. «Поверили немногие, а кто поверил — тот просто не хотел верить в худшее» — писалось в заголовках чуть ли не всех газет. К осени массовое неверие обострилось. Людям всё чаще казалось, что младшая Грей улетает во внешний мир чрезмерно быстро, а возвращается слишком медленно. Многие отметили редеющие нападения фантома, что не на шутку встревожило и одновременно обрадовало жителей города. Желая воцарения тишины и в обществе, руководство Парка Дружбы убедило Валери проводить разведку. Девушка отнеслась к заданию серьёзно, порой пропадая за границей Призрачного Щита большую часть дня. Зимой некоторые начали считать, что при появлении призрака охотница с долей радости летит гнать его подальше от города. Никто не мог сказать, правда это или ложь, но абсолютно все были убеждены, что с каждым месяцем младшая Грей гонит безумца дальше, чем — если так можно выразиться — необходимо. В последний раз, когда люди увидели призрака воочию, девушка вернулась в город только неделю спустя — обветренная, лохматая, но, казалось, всё равно недовольная имеющимся результатом. Кто-то посчитал её слишком благородной, кто-то — двуличной, что вызвало возбудившую всех журналистов потасовку на улице Олд-Амити, между Валери и озвучившим вторую мысль публицистом. Через два месяца абсолютно все заметили, что Валери улетает в руины мира без должной и, по сути, единственной на то причины — безумца на границе. Среди граждан усиливалось беспокойство. Людей всё больше тревожил тот факт, что последний раз драку девушки с призраком видели полгода назад. Долгое время всех удивляло, что сражения последних шести месяцев проходили далеко за пределами города и, словно по обоюдному договору сражающихся, оставались невидны второстепенным лицам. Через три месяца, когда Валери выбросила призрачный радар и стала ориентироваться исключительно на интуицию, общественное изумление развилось до шока. Складывалось впечатление, что только Дэймон Грей относился к нежданно обострившемуся шестому чувству дочери как к должному — лишь казался мрачней последнее время. Потребовалось пять месяцев, чтобы граждане перестали удивляться до невозможного точным вылазкам девушки, которые обязательно сопровождались далёкими взрывами и рокотом бомб — но не призраком, хотя наличие зелёного свечения вдали выдавало его присутствие. К Новому году люди со смешанными чувствами вспоминали, что произошло за прошедшие двенадцать месяцев. Если бы не следы побоев на теле Валери, многие бы уже были железно уверены, что призрак ушёл. Шутка, рассказываемая врачами об увядании фантома вскоре после Последней битвы, стала, в общем-то, реальным фактом: раны младшей Грей были незначительны и с каждым разом становились слабее. Вместе с тем учёные с недоумением отмечали, что эктослед, остающийся на коже Валери после сражений, не уменьшился, что противоречило теории об угасании безумца. Квинтэссенцией обостряющегося абсурда стало возвращение Призрака. Он подлетел к границам города летом, сопровождаемый безоружной Валери — и уже тогда запаниковавшим людям показалось в нём что-то чуждое. На безумца был выставлен полный арсенал оружия, и солдаты не пожалели бы пуль ради спасения всеми любимой, даже после стольких обвинений и клеветы, охотницы на призраков. Но когда прозвучали заветные слова: — Уберите Щит. Всё в порядке. …город на пару мгновений стал оплотом тишины и немого шока. Неизвестно, сколько бы так ещё простояли выжившие с наведёнными на спокойного, до возмущения спокойного духа пушками, бластерами и дулами танков, если бы начавшую сверлить слух тишину не прервал механический голос: — Призрачный Щит отключён. На просьбу младшей Грей отреагировал лишь её отец, спустившийся к ней с Главной Башни настолько невозмутимым, что одни граждане побагровели от возмущения, а другие — побледнели от ужаса. — Это что же… слухи верны? — Они спятили?! — Господи помилуй… — Вал, какого…! Последовала масса, масса негодующих обвинений, панических монологов и близких к истерии возмущений, пока Валери, дождавшись сравнительной тишины, не рассказала о случившемся. Первое время ей никто не верил, что, ко всеобщему удивлению, вызвало искренний заливистый смех Дэймона Грея и отрывчатое: «Знакомо, ох, знакомо». Как вскоре выяснилось, девушка не соврала. Поведение призрака действительно кардинально изменилось, что вызвало утробный хохот одного из членов правительства Парка Дружбы, слова которого немногим позже стали первой поговоркой нового, безмятежного времени: «А я говорил: он безумен».